Прогулки с курицей и без

Ах, какой был мужчина…

СКБ «Нефтехимприбор» занималось в основном разработкой расходомеров для жидких нефтехимических продуктов. Однажды для какого-то очередного устройства понадобился эластичный упругий контейнер, чтобы принять в себя небольшую порцию жидкости. Пробовали разное, но подошел конский презерватив, который кто-то где-то достал. Есть и такое, как оказалось. Устройство, как идея, работало. Однако надо было сделать опытную партию этих устройств. Штук 10 или 20, не помню. Все детали готовы, кроме конских презервативов. Сроки поджимали, и руководство СКБ послало какого-то молодого инженера на всем известный подмосковный Баковский завод, который эти изделия изготавливал. Работали там в основном женщины, процесс изготовления был ручной: деревянные блоки с насадками обмакивали в латекс и так далее. Вот, что рассказывал о своем визите на завод этот худенький, небольшого роста инженер. Он был встречен с огромным вниманием и особым интересом, ибо не только по заводу, но и по всему городку быстро разнесся слух о том, что приехал молодой парень из Баку за партией презервативов специального размера – на заказ.

Возможно, эта история и вдохновила неизвестного автора на песню для Аллы Пугачевой.

Наши в Монте-Карло

Годах в 70-х в Монте-Карло состоялся Международный нефтяной конгресс. Небольшую делегацию ученых-нефтяников Азербайджана возглавлял профессор Кязим Новрузович Кули-заде. Талантливый ученый-энергетик, весьма порядочный и милый пожилой человек. Валюты, если кто помнит, выезжающим в капиталистические страны обменивали меньше, чем немного, однако на поход в знаменитое казино выдали дополнительно по пять долларов. Сие мероприятие было обязательной частью пребывания в Монте-Карло, поэтому отдельные попытки отказаться и оставить себе эти 5 долларов на покупки решительно пресекались гэбэшным комиссаром, который всегда находился в составе подобных делегаций. Эту историю рассказал очевидец и участник, но настолько живо, что у меня возникло ощущение, что я видел это своими глазами.

Делегация была в казино впервые в жизни. Их привели в зал игральных автоматов – «одноруких бандитов», как их называли в советской печати, показали, куда бросать монетки, как дергать за ручку, и пожелали, как водится, удачи. Вы понимаете, что с пятью долларами в казино долго не просидишь, и азербайджанские ученые уже давно бы закончили свое единоборство с «однорукими бандитами», если бы не произошло следующее. Автомат, за которым сидел Кязим Новрузович, проглотив последнюю монетку, вдруг зазвенел, заверещал и с грохотом и звоном высыпал в поддон груду монет. Там было примерно долларов 300. Целое состояние для советского человека. Кязим Новрузович побледнел, покрылся холодным потом и прошептал: «Это провокация!» Что делать? И он тут же раздал своим коллегам весь выигрыш и решительно сказал: «Идите, играйте и пока вы все не проиграете – мы отсюда не выйдем!» Им понадобилось чуть больше времени, чем спустить свои пять долларов, но советские ученые с честью справились и с этой задачей.

Розовая чача

Эта история, в отличие от других, будет довольно длинной, поскольку состоит из нескольких мини-историй. А начать я хочу с события, имевшего место за несколько лет до того, как мы собрались ехать в Америку. В то «застойное» время об отъезде мы и не думали.

Обычная командировка в Москву с очередным отчетом, но самолет, который должен был вылетать вечером, задержали по какой-то причине до утра. Возвращаться домой не имело смысла, тем более, что встретил давнего знакомого, который летел тем же рейсом. Он был со своим приятелем, и мы решили скоротать ночь за дружеской беседой втроем. И что самое приятное, у этого третьего, его звали Мурад, оказалась литровая бутылка чачи – самогона – из розы. В Баку и вообще на Кавказе популярно варенье из розы, а вот самогон из розы пришлось попробовать впервые. То есть, что значит – попробовать: к утру мы просто выпили весь этот литр, закусывая небольшим бутербродом, который предусмотрительная Женя дала мне с собой.

В процессе задушевного разговора я узнал, что Мурад, переводчик-арабист, подписал двухлетний контракт на работу в Афганистане, а теперь летит в Москву откупиться: сил больше нет никаких, хотя осталось всего шесть месяцев. Врезалось в память его упоминание о самом безопасном месте в доме – под окном. Ни нож, ни пуля не страшны. (Возможно, этот совет пригодится американским солдатам и сегодня). Утром мы влезли в самолет уже очень близкими друзьями.

Не виделся я с Мурадом долго, до нашего отъезда в Америку.

Это приключение имело два последствия: одно, как говорится, short term, другое – long term. В результате первого (прошу прощения за физиологические подробности) все, что выделял мой организм в последующие четыре дня, непривычно, а потому жутковато, пахло розой. Причем, если вначале был резкий запах эссенции, то потом – чистое благоухание. О втором последствии – чуть позже.

Начались события 1988–89-х годов, и я твердо решил свалить. Женя готова была ехать хоть завтра, а вот мои родители колебались. Мама – ведущий хирург-онколог, папа тоже работал. И когда я пришел к ним на последний «едете или не едете» разговор, мама заявила: «Мы едем, но три условия. Мы должны взять с собой бабушкин браслет (был такой у мамы, из платины с красивой жемчужиной – сейчас он у старшей дочки Софы в Лос-Анджелесе), ручную швейную машинку «Кайзер», купленную другой бабушкой в 1914 году (машинка там же, где и браслет), и дедушкино любимое кресло (ценности не имеет, но, сидя именно на нем, я пишу эти строчки). «Хорошо, – сказал я, – обещаю». Сказал, не имея ни малейшего понятия, как это сделать. Тогда важнее всего было получить согласие родителей.

Не знаю, как сейчас, в те годы можно было отправлять контейнеры с багажом прямиком из Баку в Америку. Ехали в неизвестное и брали все, что можно. Большая часть того, что привозили, никому и никогда в Америке не пригодилась. Мы как-то устроили эмигрантский вечер воспоминаний «20 лет спустя»: конкурс на самую ненужную вещь, которую привезли в Америку и ни разу ею не воспользовались. Первый приз получила известный зубной врач за огромный моток резинки для трусов. Сейчас смешно, а тогда на мне висела казавшаяся очень важной задача: достать контейнеры, организовать их погрузку, таможню и отправку. Всего – включая браслет, швейную машинку и дедушкино кресло.

Магазинов, где продавались контейнеры, не существовало, и я поехал к моему другу Кямалу Алышеву, директору радиозавода. Кямал – один из первых, кому я сказал об отъезде. Он был искренне рад за меня. «Чем могу помочь?» – спросил он. «Контейнеры надо бы…», – робко начал я. Кямал тут же снял с полки увесистый каталог. Завод выпускал здоровенные терминалы для ЭМВ, и перед отправкой их упаковывали в контейнеры. Они были очень большие, пожалуй, два дивана влезли бы без труда. «Такой подойдет?» – спросил Кямал. «То, что надо!» – «Сколько сделать?» На всякий случай я сказал: «Три». И стал свидетелем второй мини-истории.

Дзынь! Входит секретарша. «Начальника столярного цеха ко мне, срочно!» Через считанные минуты в дверях кабинета в глубоком поклоне появился начальник цеха. «Иди сюда, Мамедов. Ты такой контейнер можешь сделать? Три штуки. Срочно!» – «Конечно, Кямал Рамазанович, для вас – все, что скажете» – «Не для меня, для него (показывает на меня). Эти контейнеры, Мамедов, поедут в Америку! Понимаешь? Впервые – сделанное на нашем заводе будет в Америке! Учти это, Мамедов, и запомни: когда будет готово, я приду и проведу рукой по дереву. Вот так. Видишь? И если мне попадет хоть одна заноза, Мамедов, клянусь, я тебя лично в этом ящике похороню! Понял? Иди!»

Все было сделано по первому разряду и в кратчайший срок, но увидел я контейнеры значительно позже. Держать этих мастодонтов было негде, и по договоренности с Кямалом они ждали на заводе дня, когда нам будет предписано явиться с вещами на таможню для упаковки багажа. Вернее – явиться следовало накануне. Контейнеры полагалось привезти на день раньше, чтобы таможня убедилась, что ни внутри досок, ни в щелях никаких незаконных вложений нет.

И вот в день «Д» мы (я, Женя с парой подруг и Софа с парой друзей) на нескольких машинах, груженых баулами, чемоданами, ящиками, швейной машинкой и дедушкиным креслом, появились на таможне. Браслет лежал в кармане, и я понятия не имел, как смогу выполнить обещание, данное маме. Тут мы и увидели этих трех деревянных богатырей. Отшлифованные полуторадюймовые доски, никелированные болты – просто произведение искусства.

Однако удивило и обрадовало другое. Нас встречала команда таможенников в составе офицера и двух солдат, и в офицере я узнал Мурада. Того самого Мурада, с которым мы ухайдокали в ту памятную ночь в аэропорту литр розового самогона. Мурад тоже узнал меня, но, как и я, виду не подал, а попросил выйти с ним в другую комнату. Он закрыл дверь, мы обнялись. Мурад рассказал, что ему удалось аннулировать контракт и вернуться в Баку. Насчет моих планов он все понял и так, без объяснений, и спросил, что я хочу вывезти. Я честно сказал про кресло, швейную машинку, браслет, дюжину ложек и небольшую коллекцию старинных медных монет, доставшуюся мне от дедушки. Там ничего ценного, на мой взгляд, не было – ну, может, российский пятак 18-го века. Тем удивительней, когда Мурад сказал, что пропустит все, кроме монет. «Насчет браслета подожди. Я дам знать, когда можно класть», – добавил он. Совершенно счастливый, я не стал возражать, мы вернулись в зал и начали укладывать вещи в контейнеры.

Не буду описывать подробности. На затаривание ушло хороших полдня. Машинка и кресло уже лежали во втором закрытом и запломбированном ящике, когда Мурад объявил перерыв на 15 минут, подмигнул мне и ушел с обоими солдатами. Тут же в контейнер нырнули ложки и браслет, буквально сами собой.

Когда третий ящик был закрыт и запломбирован, мы с Мурадом снова вышли в отдельную комнату, выпили по паре рюмок коньяка, который я предусмотрительно захватил с собой, и пожали друг другу руки. От денег Мурад отказался и предупредил, что есть вероятность, что перед погрузкой на корабль контейнеры могут проверить еще раз, и тогда мы можем оба погореть. По этому поводу мы снова выпили – за удачу. Больше я этого замечательного парня не видел никогда. Спасибо ему огромное.

Багаж ушел, но история на этом не заканчивается.

Обычная по тем временам дорога в Америку через Австрию и Италию заняла примерно полтора месяца, и когда мы прилетели в Нью-Джерси, оказалось, что багаж уже пришел. Прямо по адресу – в дом моей сестры Наны. Но не весь: третьего ящика с ложками и браслетом не было. Решили немного подождать. Возникло подозрение, что таможня знала, где браслет, и конечно же… Для протокола добавлю, что цена этому браслету – может, тысяча долларов, не больше, то есть не сокровище российской короны, но, как говорится, во– первых, свое, а во– вторых –sentimental value. Мы с сестрой начали активные поиски, а моя дорогая сестричка – человек пробивной. И таки – нашли. Вернее, выяснили, что контейнер пришел и находится на складе невостребованного багажа в Нью-Йорке. На берегу Гудзона расположены склады (их хорошо видно, когда едешь по Бруклин-Квинс экспресс), и в одном из них должен быть наш ящик. Надо приехать и найти его среди многих других, присланных из Советского Союза. Мы с Наной туда помчались.

Теперь – финал.

Склад оказался огромным, метров 30 на 100, ангаром. То, что мы там увидели, никогда в жизни не забуду. До сих пор жалею, что не взял с собой фотоаппарат, ибо описать такое эмоциональное зрелище непрофессиональному художнику непросто. Во всю стометровую длину склада в несколько рядов лежал отправленный эмигрантами багаж. Картонные коробки от холодильников и телевизоров, неумело сколоченные фанерные контейнеры, самодельные деревянные ящики и разное прочее. Некоторые были сильно повреждены, и порой на пол вываливались какие-то брюки, платья, расколотые тарелки, вазы… И таких ящиков – сотни. Все они были повернуты к проходу обратными адресами, и возникало ощущение, что идешь по еврейскому кладбищу, где на памятниках, кроме фамилии, почему-то еще и адрес: Михаил Копельмахер – Таганрог, ул. Первомайская, 36, кв. 8; Ида Финкельштейн – Свердловск, просп. Победы, 49, кв. 30 и т.д. У нас даже слезы появились на глазах, но тут в конце второй аллеи показался наш красавец. Он величественно возвышался над своими собратьями-развалюхами, скромно поблескивая никелированными болтами.

На следующий день мы вернулись на склад на грузовике, и контейнер воссоединился со своими близнецами у Наны в гараже. Браслет был найден и передан маме, у которой в комнате уже стояли дедушкино кресло и швейная машинка «Кайзер».

Большинство вещей, включая трансформатор 220 на 127 вольт, наволочки и резинки для трусов, так и остались неиспользованными. А вот из контейнерных досок Нана сделала очень симпатичную стенку с полками и поставила в гараже. Всем нравится. Спасибо Кямалу еще раз.

А начальник столярного цеха Мамедов может быть спокоен – изделием Бакинского радиозавода в Америке довольны.

Подписка на журнал «Адвокат»

Наша младшая дочка Белла еще в школе твердо решила стать юристом, то бишь лойером. Она была активным участником так называемых «mock trial» – интересных имитаций судебного процесса, где школьники играют различные роли: от обвиняемого до судьи. Все происходит в форме соревнования, которое судят профессиональные юристы. Очень полезно для изучения американской юридической системы. Этакий КВН.

Весьма похвально и ничего, кроме нашего одобрения, не вызывало. Дело двигалось к осуществлению голубой мечты: один ребенок – доктор, другой – лойер. И мы с Женей старались, не знаю, как сказать одним словом по-русски, encourage – вдохновлять и поощрять.

Однажды пришел на мое имя плотно запечатанный пакет с надписью: «Вскрыть лично адресатом». Я вскрыл. Там был красочный глянцевый журнал под названием The Advocate. На обложке – симпатичный мужчина. Полистал и понял, что журнал адресован в основном геям и лесбиянкам и роль журнала – защищать (advocate) их права и образ жизни. Ничего против этого не имею, но не понял, причем тут я. Журнал выбросил и забыл про него. Мало ли что находишь в почтовом ящике. Ровно через месяц пришел второй журнал – опять на мое имя. В первый раз, когда я показал журнал Жене, она никак не отреагировала, поэтому сейчас я проявил настойчивость. «Слушай, – сказал я, – ты у нас главный подписчик. Может, это твоя работа? Зачем?» И Женя смущенно призналась. Пришло письмо из какой-то авиакомпании с уведомлением, что энное количество миль, накопленных у нас, пропадает, и единственный способ их утилизировать – срочно подписаться на какое-нибудь издание. Список прилагался. Женя увидела название «Адвокат» и решила, что такой журнал может представить интерес для Беши как будущего юриста. А поскольку мили «на меня», то и журнал – на мое имя. Так я попал в круг подписчиков журнала «Адвокат». Журналы я ежемесячно получал, вскрывал пакет и выбрасывал. Вскрывал потому, что, поглядывая иногда на обложку, узнавал некоторые лица, о нетрадиционной сексуальной ориентации которых я и не догадывался. Словом, журнал все же расширял мой кругозор.

На эту тему мы много шутили, я показывал гостям «Адвоката» и рассказывал историю подписки. Большого значения этому не придавали, полагая, что год пройдет – инцидент будет, как говорится, «исперчен». Ан нетушки. Я получил уведомление, что подписка на журнал продлена еще на год – бесплатно. Кроме того, стали приходить письма, тоже плотно запечатанные, примерно такого содержания: «Дорогой Г. Конечно, у вас тяжелая ситуация. Мы знаем, что вы женаты и живете с семьей. И, как никто, понимаем, кто вы на самом деле, и искренне сочувствуем. Но, дорогой Г., никогда не поздно get out of the closet. Почему бы вам не прийти на вечеринку по адресу…». Потом меня стали приглашать в специальные круизы и чуть было не предложили баллотироваться в какой-то комитет.

В конце концов в своем упорстве не продолжать подписку я оказался упрямее редакции журнала в попытке заставить меня сменить традиционную ориентацию. И все утихло.

Но думаю, что в секретных файлах американского маркетинга, порой напоминающих досье КГБ, отмечено, что я совсем не тот, за кого себя выдаю.

А голубая мечта осуществилась: старшая – доктор, а младшая – лойер. Вот как важно, когда родители стараются правильными способами, так и не знаю, как это одним словом по-русски, encourage своих детей.

Как молоды мы были

Все думаю – рассказывать эту историю или нет. Так и не решил, но не упомянуть о друге моего детства и юности Жене Ветрове никак не могу. Начну, а дальше – как получится.

Мы с ним учились в одном классе знаменитой бакинской 160-й школы, с первого по десятый, а потом в одной группе в институте пять лет. Лет до 12 дружили втроем: я, Женя и его сосед Леня Вайнштейн – дядя Гарри Каспарова и в будущем музыкальный руководитель бакинского КВНа. Леня тоже учился с нами, но только с первого класса до седьмого. Потом он перешел в музучилище, поступил в консерваторию и полностью посвятил себя музыке. И правильно сделал, музыкант он был блестящий. Но от нас как-то постепенно отошел. Так что юность мы с Ветровым уже проводили вдвоем и довольно весело.

В школе вместе посещали драмкружок, вместе выпускали стенгазету. Женя хорошо рисовал. Помню наши подписи: редактор – Г. Щирин, художник – Е. Ветров. В институте вместе начинали КВН и, конечно, знакомились с девочками.

Небольшое отступление. Воспитанием как в нашей семье, так и в Ветровской занимались мамы. Моя мама поощряла любые увлечения: драмкружок, музыку, немецкий, фото, спорт. Все, кроме девочек. Начиная с восьмого класса и до женитьбы, ни одна моя девушка ей не нравилась и вызывала крайнее подозрение. Поэтому я всегда, как мог, скрывал от мамы свои знакомства. В Ветровской же семье отношение к этому вопросу было совершенно противоположным. Папа – Иван Михайлович, бортмеханик, крупный серьезный мужчина, был очень строг по отношению к сыну, однако большую часть времени отсутствовал . Мама – Алла Леонидовна, женщина добрая, веселая, компанейская, не работала, но тоже часто отсутствовала и одобряла многочисленность приятельниц сына. Надо сказать, что Женька был парень весьма симпатичный, и девочки к нему слетались, как бабочки на огонь. Он мог одновременно встречаться с тремя-четырьмя подругами, причем каждая думала, что она единственная. Алла Леонидовна ему в этом потакала. Она помнила всех Женькиных подружек по именам (даже я порой путался) и знала, что сказать, если позвонит Мира, а что, если – Света. Расставался он с очередной подружкой обычно только после своего дня рождения, ибо знал, что его ждут отменные подарки.

Так, следуя в кильватере за Ветровым, как за флагманом, я шел через протоки юношеских страстишек к чему-то, еще не ведомому. Была у Жени одна знакомая – профессиональная, насколько это возможно в те времена, проститутка Земфира. Она была старше лет на двенадцать и относилась к нам – ну просто по-матерински. Меня к себе в постель она не допускала, только Ветрова, но мы часто ходили втроем гулять на Приморский бульвар. Уединившись на скамейке в темной аллее, мы, десятиклассники, с упоением внимали ее рассказам и советам.

Однажды Иван Михайлович в очередной раз улетел, Алла Леонидовна тоже упорхнула и к нашему большому удовольствию сообщила сыну, что квартира в его полном распоряжение. Как говорили тогда: «Ура, хата свободна!» Ветров тут же позвонил, и мы отправились, выражаясь языком тех лет, «в город клеить девочек». Вообразите нас, «заряженных» коктейлем из адреналина и тестостерона, смешанного с морским весенним воздухом. «Клеили» активно, по принципу: главное – побыстрее; и вскоре, игриво болтая, уже шли рядом с двумя девицами. Девицы, как я теперь понимаю, были из той же категории, что и Земфира, но скорее любительницы, чем профессионалки. Одеты и намазаны крайне вульгарно, поэтому мы обрадовались, что новые подруги быстро и охотно согласились «посмотреть» Ветровскую квартиру. По дороге на «хату» прихватили бутылку шампанского и торт «Сказка». Вот уже открываем входную дверь…

Неприятности начались с того, что одна из подруг сказала, что ей надо заскочить домой и отпроситься у мамы. Живет она якобы рядом и вернется минут через 30–40. Ну ладно, а нам чего время даром терять! Потянули на спичках (одна короче другой), кому достанется оставшаяся девица. Выпало, что Жене. Надо же какой везучий! А мне оставалось ждать прихода второй.

Тут следует рассказать про планировку Ветровской квартиры. Почти все бакинские старые квартиры, которые я видел, нарезаны были самым невообразимым образом из приличных дореволюционных апартаментов: кому какой кусок достанется. Ветровская получилась этакой длинной узкой кишкой, начинавшейся с небольшой прихожей, которая переходила в кухню, которая в свою очередь соединялась с первой комнатой, где я устроился на диванчике с книжкой в руках в ожидании своего «счастья». А из этой комнатки была дверь во вторую, где Женька уже крутил джазовые пластинки.

Хлопнула пробка шампанского. «Шампанское хоть оставьте!» – крикнул я в запертую дверь. Без ответа. «И музыку потише!» Дверь приотворилась, и Женька, со следами помады на щеке и на шее, прошипел: «Генька, перестань. Дай сосредоточиться. Посиди тихо. Еще услышу хоть слово – все, ты мне не друг!» Дверь захлопнулась. Музыка стала, правда, чуть тише, и я смог немного сосредоточиться на книжке.

Прошло минут 15. Вдруг раздался несколько приглушенный кишкой прихожей и кухни властный стук в дверь, которую мы предусмотрительно закрыли на щеколду. Я затих, старательно изображая пустой дом. Стук повторился более настойчиво «Алла, Женя, вы что, заснули? Это я, Ваня, открывайте дверь!» Неприятности становились серьезными.

Как выяснилось, полет Ивана Михайловича отложили на завтра, и он приехал домой. Запертая дверь в комнате, где Женька охмурял девицу, и громкая музыка блокировали стук во входную дверь. Дальше события разворачивались стремительно.

– Женька, пахан приехал!

– Ты опять со своими подколками?! Все, я с тобой больше не разговариваю!

– Жень, клянусь! Кроме шуток!

Иван Михайлович колотил уже с такой силой, что Женька услышал и через три двери. Сбежались соседи. Счет пошел на миллисекунды. Пока девица ловко застегивалась, через окно на плоскую крышу одноэтажного дома напротив полетели шампанское, сигареты и торт.

– Сейчас, папа, иду-уу! Это у меня Геня в гостях со своей девушкой.

– Какой девушкой, что ты несешь?

– Молчи. Запомни – это твоя девушка. И курил ты. Иначе он меня убьет. Вы давно встречаетесь. Все, пошел открывать.

Иван Михайлович нервно вошел в квартиру. Огляделся, принюхиваясь к запаху дешевых духов, сигарет и шампанского.

«Здравствуйте, дядя Ваня, – вяло сказал я, – это моя девушка Надя».

Презрительно оглядев «мою девушку», Иван Михайлович спросил, не понятно к кому обращаясь: «А мама знает?» Я что-то промямлил в ответ, закончив радостными словами прощания.

На улице «моя девушка» сказала, что провожать ее не надо, а лучше бы дать три рубля на такси. Я дал, считая, что легко отделался. Бредя домой, я думал про Женьку. Побил его отец или нет. Не должен вроде, ведь я же, как настоящий друг, взял вину на себя. С другой стороны, если действительно вскоре постучится вторая девица, то побьет. Но, как Женька рассказал на следующий день, не пришла. «Продинамила», как тогда говорили.

Женьке всегда везло на баб.