Читать книгу: «Неизлечимый», страница 2

Иметь за стеной такое соседство, знать, что тут, за нашей спиной, копошится что-то злое и жадное, – ощущение было в высшей степени неприятное и, вместе с унылым настроением духа всего городка, делало пребывание в нем далеко не отдохновением; повторяю, нас спасали только поездки за город, в деревню, после которых можно было на некоторое время позабыть все скучные и дрянные мелочи, окружавшие нас… Но и несмотря на эти поездки, я бы не мог прожить здесь долго, если бы меня, в этом самом отвратительном гнезде госпожи Антоновой, не заинтересовала одна личность, жизнь которой навела меня на некоторые, в конце концов очень утешительные, относительно повсюду свирепствующего уныния, размышления.

С этим субъектом я и познакомлю теперь читателя.

II. Рассказ

В один из первых дней после моего приезда в городок, когда мы, отобедав, отдыхали – один в одной, другой в другой комнате – и когда в доме, на дворе и на улице царствовала невозмутимая тишина, в пустом зале вдруг раздался голос:

– Иван Иваныч, а Иван Иваныч!

– Что вам? – отвечал мой приятель из своего кабинета.

– Да мне бы два словечка хотелось…

Говоривший, повидимому, стоял на улице или на дворе и говорил в отворенное окно.

– Что такое, какие словечки? – шлепая туфлями и направляясь к окну, говорил мой приятель. – Здравствуйте, отец дьякон! – Какие словечки?..

– Доброго здоровья!.. Да я было хотел…

– Вы вот что скажите прежде всего, – перебил его Иван Иваныч: – бросили вы пить или нет и принимаете ли железо?

– Бросаю…

– Бросаете? Прекрасно… А железо?

– Да вот я об этом и хочу с вами потолковать.

– Что же такое?

– Да вступает ли?

– Что вступает ли?

Как ни прискорбно, а надо сказать, что приятель мой, попав в такую непроходимую глушь, как этот несчастный городок, и видя постоянную бедность и невежество самые поразительные, стал чувствовать себя и по своим знаниям и по средствам неизмеримо выше всего этого люда и усвоил себе некоторую покровительственную развязность в обращении со всем этим народом. Не знаю, виноват ли он в этом.

– Что такое, – продолжал он, усаживаясь у окна: – что такое «вступает»? Что вы тут толкуете? Куда «вступает»?

– Да железо-то… Точно ли, мол, вступает в это… как его?..

– В кровь, что ли? В организм?

– Вот-вот… в это самое… Точно ли, мол?..

– Ах, отец Аркадий, или как там вас, отец вы или кто, уж не знаю… Сколько раз я вам говорил – да! да! вступает! И именно вступает в кровь! За каким же чортом, спрашивается, я вам его прописывал? Ну, скажите ради бога, за каким чортом?

Отец дьякон кашлянул.

– Вы, – продолжал доктор, отделяя каждое слово, – вы пили, кровь у вас теперь – не кровь, а сусло… Понимаете?.. Сусло, а не кровь!..

– Позвольте, – перебил дьякон. – Господи помилуй! Да разве я об этом? Конечно, пьешь… Да нешто я об этом? Сусло! Я и сам знаю, что сусло.

– Ну так что же тут, о чем же тут разговаривать? Принимайте железо – и все!

– И, то есть, уж в самый корень вступит?

– Я не знаю, что это за корень… Вам куда надо-то?

– Да по мне бы в самую настоящую точку…

– Еще куда?.. В корень, в точку, еще куда?

– То есть чтоб в самую, например, в жилу?..

Дьякон ждал ответа.

– Знаете, что я вам скажу, отец дьякон, – довольно строгим тоном заговорил доктор. – Так говорить нельзя… Помилуйте! Да этакого разговора сам чорт не разберет… Что это значит – в самую точку? Где самая жила, а где не самая? Ведь это – просто чорт знает что такое! Что такое вы говорите?..

Дьякон и сам засмеялся.

– Чорт ее знает в самом деле, плетешь языком невесть что!..

– Ей-богу, ведь это невозможно!.. В точку да в жилу…

– Ха-ха-ха!.. – хохотал дьякон.

– Ей-богу, невозможно!..

После незначительного молчания, во время которого доктор, надо думать, смягчился, разговор возобновился вновь.

– Я вам говорю, – начал доктор спокойно и категорически: – железо вступает в кровь! раз!

– Так!

– Поправляет и укрепляет нервы!

– Два! – тоже категорически отчеканивал дьякон. – Далее?

– Да чего ж вам еще?

– А в душу?

– Что в душу?

– Да в душу-то вступает ли?

Этот вопрос снова как будто встревожил доктора.

– Знаете, батюшка, что я вам скажу… Мне кажется, что вы – большой охотник разговаривать! Вы сначала попробуйте – перестаньте пить да полечитесь, а потом и увидите, что будет с душой…

– И возобновляет?

– Нет, отец Аркадий, это невозможно! Это… Это… Так вы хотите, чтоб я вам душу возобновил, что ли? Так? Да?..

Доктор, очевидно, озлился.

– Да какой же мне, помилуйте, – тоже, по-видимому, ощетинившись, заговорил дьякон, – какой мне расчет там нервы эти самые, ежели оно не попадает в самую точку?

Доктор бегал по комнате в очевидном гневе и молчал.

– Никакого мне нет расчету его пить, ежели оно только обапола болезни ходит, там, в эти в нервы в разные, а в самую, значит, суть-то – и нет!..

– Нет! Ради бога, оставьте! Я не могу. Я не могу больше разговаривать так… Делайте, что хотите.

Дьякон замолк и кашлянул. Взволнованный приятель мой, большими шагами ходивший по комнате, вдруг повернул в мою и проговорил:

– Как тебе нравится такого рода разговор? Слышал?

– Да, – отвечал я. – Кто это такой?

– Не в том дело, – перебил меня озлобленный друг, – но представь себе, какова пытка каждый божий день слушать объяснения в таком роде: «нельзя ли в самую жилу», «не пущает» и так далее. Извольте их лечить!.. У одного не пущает, у другого какой-то, изволите видеть, растет в сердце горох… Что такое? Что за чертовщина? а это – порок сердца… так в Москве сказали, – горох, говорят…

Нечего сказать, любит провинциальный деятель, поймав терпеливого слушателя, порассказать о своем самоотвержении, терпении и о множестве других достоинств, которых не видят и не ценят. Добрые четверть часа слушал я эту похвалу собственным достоинствам моего приятеля, излагаемую им в виде фактов невежества окружающих, – невежества, переносимого им вот уж пятый год и за такое ничтожное жалованье (и об этом была речь). Наконец он как будто устал, потому что остановился.

– Ты спрашивал кажется, кто это такой? – вспомнив мой вопрос, переспросил он и, принявшись возиться с своими карманными часами, заводить их, прикладывать к уху, продолжал: – это какой-то сельский дьякон. Теперь он под судом за что-то. Кажется, за пьянство – хорошенько не знаю. Когда мне с ними пускаться в откровенность? Н-ну, знаю, то есть по крайней мере слышал, что жена ушла от него и, кажется, где-то учится в родильном доме или что-то в этом роде. Потом отлично знаю, что пьянствует и поминутно лезет с разными нелепыми разговорами, с точками с разными да с жилами. Надоел он мне ужасно!

– Иван Иваныч! а Иван Иваныч! – робко послышался опять голос дьякона.

– Как? вы еще здесь? – совершенно утихнув и успокоившись, изумился доктор и пошел в залу. – Что вы тут делаете? Я думал – вы уже ушли.

– Не сердитесь бога ради, Иван Иваныч! Что ж такое! Мне надо разузнать, в чем дело…

– Я вовсе не сержусь, – мягко заговорил Иван Иваныч, – а повторяю вам, что так нельзя говорить, и всякий вам скажет то же.

– Ну, я больше не буду. Следовательно, на том дело стало – принимать?

– Что такое?

– То есть железо-то, принимать, стало быть?

– Конечно, принимать…

– Превосходно! Стало быть, так и будет. Только я вас еще хотел спросить об одном, – робко прибавил дьякон.

– Сделайте милость, спрашивайте.

– Изволите видеть, – тихо, убедительно заговорил дьякон. – Теперь вы говорите порошки там, нервы, например, органы и все этакое – ведь это физика?

– То есть как физика? Я не понимаю, что вы хотите сказать?

– То есть материя, но не дух, вот как я думаю?

– Порошки-то не дух?

– Не порошки, а, например, все прочее, весь состав?

– А-а, ну хорошо, ну материя.

– Изволите видеть… даже и в «Русском слове» не сказано прямо так¹, что, мол, это все одно… Ежели бы так, то взять палку – вот тебе хребет, обмотал бечевкой – нервы, еще чего-нибудь наддал – и хоть в мировые посредники выбирай: только шапку с красным околышем одеть…

– Ишь как у нас отец дьякон-то! Остроты отпускает!

– Да ей-богу, ежели так-то.

– Продолжайте! продолжайте… Н-ну материя? Ну?..

– Ну, а дух, я говорю, следовательно – часть особая, изволите видеть?

– Положим, особая. Далее?

– А далее, вот я и сомневаюсь, чтобы оно на пользу было… например, для духа…

– Это, кажется, вы опять начинаете старую песню? – перебил Иван Иваныч и, должно быть, так ясно выразил нежелание слушать эту песню, что собеседник его почти тотчас же и во всю мочь своего голоса заговорил:

– Нет! Ей-богу, нет! Иван Иваныч! Сделайте одолжение! не о порошках…

Он как будто останавливал этими торопливыми и крикливыми фразами намеревавшегося уйти доктора.

– Как не о порошках? Ведь опять договорились до того, что «вступает» и так далее?

– Перед богом, не об этом! Куплю, ей-ей куплю, сию минуту…

– Так об чем же в таком случае? Я, ей-богу, вас не понимаю.

– Два словечка! Позвольте, дайте мне досказать, я сию минуту объясню вам. Сделайте ваше одолжение!

Коротко и резко стукнул стул: доктор, очевидно, сел и решился слушать.

– Как материя, – с расстановкою и тоном отвечающего, на экзамене ученика начал дьякон, – как материя имеет на свою пользу разные специи, так равно и дух их имеет…

И замолк.

– Все?

– Все.

– Очень приятно, по крайней мере коротко.

– И так как… – начал было дьякон тем же тоном.

– Да ведь все?

– Только еще полслова! Сделайте ваше одолжение! то есть чуть-чуть… И так как для тела, следовательно, есть разные порошки или там примочки, то для духа они пользы не дают. То, следовательно…

– То что то?

– То, что дух имеет свои, например…

– Примочки?

– Примочки не примочки, а тоже средства… Порошки для тела, а для духа – надо другое… Вот какое дело! Я, как перед богом, вам говорю, сейчас куплю железа этого, а для духа-то нет!..

Надоело ли доктору слушать все это, только он на этот раз не придирался к собеседнику, а довольно кротко сказал:

– Что ж такое для духа, по-вашему, надо?

– То-то и мудрено – «что»? Об этом-то и разговор.

– Ну, об этом вы посоветуетесь с кем-нибудь другим, я тут уж – пас!

– С кем же мне советоваться? Да тут во всем городе ни один человек не знает, что у него есть дух и есть тело… Им бы только жалованье получать… Мне спрашивать об этом некого…

– Ну, и я вам тоже не могу помочь.

– А чтение, например? Как вы думаете?

Доктор барабанил пальцем по подоконнику и молчал.

– Ежели, например, основательное чтение?.. Ведь, я думаю, оно восстановляет? а? как вы думаете?

– Конечно… – совершенно рассеянно отвечает доктор.

– Ей-ей? Я так и думал!.. Порошки – для тела, книги – для духа? Да, пить перестану?

– Это-то самое было бы лучшее…

– Ей-ей, перестану. Будь я проклят! Вот как! А? как вы думаете? И порошки, например, и чтение, ан, может быть, и восстановится?

– Очень может быть! – вовсе не интересуясь этим разговором и думая о чем-то другом, пробормотал доктор.

– Ей-богу? Ну, и отлично!.. Иван Иванович! будьте отцом родным! батюшка! – жалобно заговорил дьякон.

– Что такое?

– Одолжите книжечек! Сделайте милость!

– Какие есть, берите, хоть сейчас…

– Я сейчас, и железо сейчас…

– Заходите.

Скоро в комнату вошел тщедушный, худенький человек, в истасканном подряснике, и робко, на цыпочках, направился вслед за Иваном Ивановичем в его кабинет; проходя залом, он обернулся в мою сторону, и я увидел прежде всего крайне странные, не то восторженные, не то испуганные, даже сумасшедшие глаза, ярче всего выдававшиеся на худом, бледном, еще не старом лице, с жидкими длинными белокурыми волосами и маленькой бородкой, которую он постоянно щипал, пробираясь на цыпочках в кабинет. Тщедушное, робко согнувшееся тело, это больное, испуганное лицо и глаза, полные чего-то пугливого и неопределенно оживленного, производили впечатление чего-то жалкого и хилого.

– Вот все, что есть, выбирайте!.. Вам какие книги надо? – спрашивал мой приятель, когда они очутились в кабинете.

– Да мне бы пофундаментальнее.

– Ну, вот, выбирайте… Вот журнал не хотите ли?

– Нет, это все мимолетное.

– А вам надо не мимолетного? да?

– Да уж, что-нибудь по… того, поздоровей.

– Поздоровей?.. – роясь в книгах, болтал доктор: – поздоровей вам? Не хотите ли взять вот Шлоссера²: это, я думаю, будет довольно здорово…

– Это что такое – Шлоссер?

– История.

– Сделайте милость, это мне в самый раз…

– Ну, так вот и берите…

– Мне бы только, Иван Иваныч, уж с самого начала… что-нибудь…

– Да вот, что тут? «Греки»… вот тут с самого начала…

– Очень вам благодарен… То есть, как вы говорите – с самого начала? С самого начала только греческая история?

– Только одна греческая… А вам что же?

– А раньше греков нет ли чего?

– Разумеется, есть. Вот история Индии… Это раньше греков.

– А еще чего не было ли раньше?

– Уж я, ей-богу, не знаю… Да зачем вам?

– Да мне бы хотелось уж, чтобы начать, например, с самого корня…

– Опять самые корни?

– Да ей-богу, Иван Иваныч, что ж мне хватать верхушки? Уж ежели поправляться, так надо как следует… Вновь… С самого, например, с кор… с корня… Что вы смеетесь? Ей-богу, право… Что ж так-то?..

– Да так, так… Только я не знаю, что ж бы такое?.. Не хотите ли «до человека»?

– Это – книга такая?

– Книга… Понимаете – до! Уж тут самый корень.

– Вот, вот, вот! – как-то даже сладострастно зашептал дьякон: – до! Это самое и есть – «до» всего еще?

– То есть до всего на свете!..

– Ну, ну, ну… Это мне и надо… С самого…

– С самого, с самого! – Нате, берите!

– Ну, дай вам бог здоровья… Сейчас примусь! Вот это мне и нужно…

– Очень рад.

– Очень вам благодарен! А то что ж мне, ей-богу, – журналы там?.. Мне уж надо все наново… Иначе что ж так-то? Уж ежели…

– Ну, ладно, ладно!

Поблагодарив и бормоча все то же, то есть, что «ежели поправляться, так надо не как-нибудь», – дьякон поспешно, с явным намерением сейчас же приняться за дело, вышел из кабинета, перебежал зало и направился к бане, держа под самым носом развернутую книгу.

– И представь себе, – заговорил приятель, вновь появляясь в моей комнате: – ведь такие разговоры у нас с ним идут чуть не каждый божий день… «А вступает ли?», «а что душа», «в душу» – чорт знает что… Часа по два битых тиранит меня, а кончится ничем… В тот же вечер напьется и наделает разных гадостей.

– Он какой-то чудной!

– Пьет… куролесит, – дела расстроены, да и жена бросила, – ну вот и хочет «все вновь»… То порошками, то книжками… Да изволите видеть, чтоб в самую жилу… в точку… Надоело. А что, не пойти ли нам погулять?

Скоро мы отправились за город и воротились очень поздно. Был душный летний вечер. Во время нашей долгой загородной прогулки меня не покидала мысль об этом бедном человеке, думающем вылечить свою душевную боль книгами и порошками. Что это за душевная рана? Что это за боль? Как? откуда нанесло ее на беднягу? Все это очень занимало меня. Я решил непременно найти случай поговорить с ним, расспросить его.