Про пальмы и пионерский галстук

<1 августа 1991 г.>

Поехали в горы с ночевкой. На Красной поляне прямо как в сказке! Ночью между деревьями летали светлячки – это такие маленькие жучки. У них брюшко светится желто-зеленым огоньком, а если к ним подойти ближе или дотронуться до светлячка, то свет сразу гаснет.

Сейчас по ночам море светится. Это какое-то чудо! Когда проводишь рукой по воде остается зеленоватый искрящийся след. Вода сверкает, блестит, переливается. Трудно даже объяснить. И кажется, ты попал не в море, а в волшебный мир. Родители тоже резвились как маленькие и брызгали друг в друга.

<10 августа 1991 г.>

Папа говорит, тут не так уж плохо, как пытаются представить на западе, и мы еще покажем всем. Запад боится СССР, и в этом наша сила. Мама сердится на папу, говорит, что уже устала от политики, хочет спокойно жить у моря и наслаждаться покоем.

<15 августа 1991 г.>

Волнуюсь, как пойду в новую школу? Но интересно познакомиться с ребятами. Уже школьную форму и галстук приготовила. Родители тоже собрались на линейку. Сначала хотела отговорить их, ведь я уже восьмиклассница, а все с родителями за ручку хожу. Но потом передумала – мне с ними спокойнее будет.

<19 августа 1991 г.>

Происходит что-то нехорошее. По телевизору целый день показывают балет. В море очень много больших кораблей, папа сказал, они военные. Он очень нервничал, целый день слушал радио на полной громкости. Постоянно звонил куда-то, ругался на кого-то, кричал: «предатели!», «это конец!» Я поняла, что нашу страну кто-то захватил. Страшно вдруг так стало. Что-то явно случилось нехорошее. У папы даже боюсь спрашивать, а мама только отмахивается и говорит, что сама ничего не может понять.

<21 августа 1991 г.>

Ночью папе стало плохо, и его увезли в больницу. Перед тем, как его забрала скорая, он мне сказал, что очень важно, чтобы я всегда-всегда помнила, чему он меня учил. «Наступают трудные времена, но надо держаться и никогда не забывать, что ты – дочь советского офицера», – говорил так, словно навсегда прощается со мной. Мне стало очень страшно, я пыталась шутить и говорить всякие глупости. Папа слабо улыбался и говорил, что верит в меня. Вчера мне исполнилось четырнадцать.

<25 августа 1991 г.>

Моего папы больше нет… Он умер ночью 22 августа в больнице. До сих пор не могу поверить. Мы здесь еще мало с кем успели познакомиться, но на похоронах было много народу. У могилы несколько военных говорили речь. Что папа слишком за все переживал и не смог смириться. Что он был настоящим офицером, честным и преданным своей стране. Друзья и сослуживцы дали маме конверт с деньгами. Мама убрала его подальше и сказала, что на эти деньги мы сделаем папе красивый памятник.

<26 августа 1991 г.>

Папочка! Я люблю тебя! Не успела сказать это тебе при жизни. Всегда хотела, но так и не решилась. А теперь слишком поздно.

<27 августа 1991 г.>

Все жду, что откроется входная дверь и войдет папа.

Мама уже три дня не встает с кровати. Лежит и молча смотрит в потолок. Я реву целыми днями. А у мамы не видела ни одной слезинки. Даже когда гроб с папой в землю опускали. Если бы она поплакала, ей бы легче стало. Наверное.

<28 августа 1991 г.>

Этого не должно было быть! Гадские путчисты! Из-за них умер папа. Он очень любил свою страну и был настоящим офицером. А они его убили…

Мама словно бесчувственный робот. Отвечает односложно равнодушным голосом. У меня глаза болят от постоянных слез. И поделиться своим горем ни с кем не могу. Написала еще одно письмо Ларисе. Что будет дальше?

<29 августа 1991 г.>

Нашла, куда мама спрятала подаренную иконку. Долго смотрела на святого старца и плакала, пыталась молиться. Николай Угодник, пожалуйста, сделай так, чтобы там, где сейчас мой папа, ему было хорошо и спокойно. Пожалуйста, помоги ему! Ты ведь всем помогаешь, даже неверующим.

<31 августа 1991 г.>

Как дальше жить? Завтра в новую школу. Никуда не хочется, но должна. Я обещала папе. Обещала…

Нашла библию, что мне всучили адвентисты. Начала читать. Надеюсь, легче станет.

Часть 2

Торжественная линейка началась гимном уже несуществующей страны. Директор поздравил ребят, а особенно первоклашек с первым днем в школе, пожелал всем успехов и объявил начало нового учебного года. Крепкий парень из одиннадцатого класса посадил себе на плечо первоклашку и пошел с ней вдоль школьников и учителей. Девочка улыбалась и усиленно трясла большой металлический колокольчик.

На линейку Света пришла одна. Перед выходом из дома она спросила маму, хочет ли та пойти с ней, но, когда получила отказ, даже обрадовалась. Она не хотела, чтобы в новой школе увидели ее маму в таком состоянии.

Света специально опоздала, чтобы потихоньку, не привлекая лишнего внимания, присоединиться к своему новому классу. В 8 «А» на нее, как ей показалось, никто не обратил внимания. После всех обязательных речей и песен с танцами стали расходиться по классам. К Свете подошла симпатичная сероглазая девочка с длинной русой косой.

– Привет! Ты к нам, новенькая?

– Привет. Да, наверное, если ты из 8 «А».

– Из него, естественно! Меня зовут Аня Степанкова.

– Очень приятно, я Света Отрохова.

– Ну пойдем, с остальными тебя познакомлю. Не бойся, они ребята добрые. А если будет кто обижать, ты мне сразу говори. Я разберусь, – Аня уверенно взяла Свету под руку и повела в школу.

– Ты староста класса, да?

– Можно и так сказать. Просто я самая умная и красивая здесь, – Аня засмеялась и подмигнула, – так что слушай меня и голос Америки!

– Хорошо, – улыбнулась в ответ Света.

– У тебя какой-то интересный акцент. Ты откуда приехала?

– Из Германии, папа там служил.

– Я и смотрю, прикид у тебя крутой.

– Твое платье тоже красивое и модное. Я похожее видела в одном магазине в Берлине.

– Да, у меня папик шмотки из Польши привозит, – довольно улыбнулась Аня и убрала с подола пушинку.

За разговорами девочки вошли в кабинет, где уже собрались остальные.

– Народ, минуточку внимания! – обратилась ко всем Аня и несколько раз громко хлопнула в ладоши. – Кто еще не в курсе, у нас новенькая. Света Отрохова. Она долго жила в Германии и совсем недавно приехала из Берлина. Прошу любить и жаловать. Если кто посмеет ее обижать, будет иметь дело со мной.

Мальчишки прогундели что-то приветственное. Девочки подошли ближе, надеясь узнать подробности. Но тут прозвенел звонок, и все медленно пошли к своим партам.

– Садись со мной. – Аня повела Свету к последней в среднем ряду парте.

На следующей перемене Аня решительно увела новенькую из класса.

– Пойдем отсюда, а то здесь нам не дадут спокойно поболтать, – объяснила она по дороге, кинув на ходу остальным девочкам: – За нами не ходить. Я потом все, что надо, вам расскажу.

Устроившись на подоконнике в женском туалете, Аня приготовилась слушать.

– Ну, как там? Берлинскую стену видела? В Западный Берлин часто ездила? Есть ли симпатичные мальчики среди немцев? Ты с кем-нибудь дружила из них? А в школу немецкую ходила? Хорошо там? Концерты, дискотеки? На Scorpions часто ходила? Обожаю их! Ну давай, колись, быстрее!

– Стену видела, и когда она еще целая была и потом, после того как ее разрушили. В западный Берлин нам нельзя было. Мы же военные. Ездили в восточный Берлин и в Потсдам. С немцами почти не общалась. По этой же причине. Мы учились в русской школе. С нашего городка автобусы ходили до школы, сразу после уроков они же нас отвозили домой, так что погулять после школы… – Свете на подоконнике места не хватило, она стояла перед Аней и рассказывала, словно отвечала урок.

– Все понятно с тобой, – перебила ее Аня, – отец военный, еще небось, какой-нибудь кэгэбешник. Никуда нельзя ездить, ни с кем из иностранцев нельзя общаться. Скукота полнейшая. И смысл, что жила за границей?

– Почему же, там совсем не скучно было. В клуб наш, бывало, немцы приезжали с выступлениями. А еще в Потсдаме, в доме офицеров концерты устраивали. Однажды на двадцать третье февраля моя мама там песню спела.

– Какую?

– Прости? – не поняла Света.

– Песню какую мама спела?

– Про фронтовую медсестру.

– Действительно, какую еще песню петь в доме офицеров? Не Агузарову же. – Аня усмехнулась и отвернулась к окну.

– Вот, вспомнила еще интересный случай. Как-то мы ездили в Берлин, уже после разрушения стены. От нее все еще большие куски оставались. Мы кувалдой помогали ее разрушать.

– Вы что, кувалду с собой из дома тащили? – Аня повернулась к Свете, удивленно подняв брови.

– Зачем? Там народ был с инструментами, мы у них попросили. У меня фото есть, где я с кувалдой выглядываю из дыры в берлинской стене. Даже несколько камешков взяли себе на память. Так волнительно было и весело!

– Представляю. Я бы там померла от веселья! – сказала Аня, снова отвернувшись. – Ну ладно, пойдем, сейчас звонок будет.

После уроков класс решил пойти на море, купальники и шорты у всех лежали в портфелях.

– Ты пойдешь с нами? – спросила Аня у Светы.

– Я ничего не взяла с собой.

– Вот балда! Мы же у моря живем, купальник надо при себе всегда иметь! Когда жарко, естественно.

Света виновато пожала плечами.

– Ладно, мы завтра тоже пойдем. Не забудь взять.

Пока они разговаривали, почти все ребята вышли из класса. Осталось только двое мальчишек. Один невысокий, с черными в мелкие кучери волосами, чем-то похожий на Леонсио из «Рабыни Изауры». Второй с темно-русыми, немного растрепанными волнистыми волосами и белозубой улыбкой. Света его еще на линейке выделила из всех остальных, он напоминал ей Есенина. Как оказалось, мальчики ждали Аню.

– Степа, долго тебя ждать? – спросил, лениво зевнув, белозубый.

– Уже иду, Санек, просто с новенькой заболталась.

– А кто это? – набравшись храбрости, тихо спросила Света у Ани.

– Тот, что пониже – Алик Тулян, второй красавчик – Саша Матюхин, – сказала Аня, а посмотрев на Свету, добавила: – Он мой!

– Да я ничего, просто так спросила. – Света опустила взгляд и покраснела.

– Ну-ну, смотри. Чао-какао, бэйби!

Аня взяла Сашу под руку и вышла из класса.

– Ты идешь на море? – спросил Алик у Светы.

– Нет, я завтра.

– Ну ладно, тогда пока!

Дома было тихо, Света решила, что мама отдыхает. Заглянула в гостиную, но мама не спала. Она кругами ходила по комнате, обхватив себя руками.

– Мамуль?

– Для чего, скажи, вот для чего?

– Что «для чего»?

– Для чего мы тащили из Германии все это барахло. – Она стукнула кулаком по мебельному гарнитуру из темного дерева. – Чертову стенку, диван идиотский, ковры («это же настоящая шерсть!»), даже пальма эта дурацкая и та оклемалась после переезда… А, совсем забыла, еще же магнитофон Siemens и телевизор, куда же без него!

– Мам, успокойся, пожалуйста!

– Как радовались, что бытовую технику не надо покупать! – Мама, не слушая, побежала в кухню. – Этот холодильник перли, микроволновую печь, даже тостер с фритюрницей. Ничего не сломалось при переезде, все прекрасно работает. Немецкое качество на века! Вот скажи, для чего все это? – Только сейчас она посмотрела на Свету, глаза ее были сухие и красные от бессонной ночи.

– Чтобы жить.

– Жить? – Мама истерично засмеялась. – А кому? Где? Папы нет, страна разваливается. Что с нами будет? Папа бросил нас! Жить… Как теперь жить?

– Мамуль, все образуется. Мы с тобой сильные. Потихонечку справимся. Папа не бросил нас, просто так получилось. – Света осторожно обняла маму за плечи и повела из кухни. – Вот, полежи, ты устала, уже несколько дней не спишь. Я слышу, как ты ночами по комнате ходишь. Тебе нужно отдохнуть.

Света накрыла маму пледом и села с краю на диване.

– Поспи, отдохни, – тихо приговаривала Света, гладя маму по спине.

Через несколько минут глаза мамы закрылись и послышалось ровное дыхание. Света вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь.

<2 сентября 1991г.>

Познакомилась с новым классом. Ребята, вроде, хорошие, веселые. Подружилась с одной девочкой. Зовут Аня, она похожа на русскую красавицу из сказки: у нее длинная коса до пояса и серо-голубые глаза. А еще в классе есть мальчик, похожий на Есенина. Как увидела его, даже сердце екнуло. Но он дружит с Аней, так что… Как не хватает папы! С ним можно было бы обсудить…

На следующий день Света, приветливо улыбаясь, села за парту рядом с Аней.

– Привет! Я сегодня взяла с собой купальник.

– Супер. Только у меня «дела» начались, поэтому поход на море отменяется.

– А другие как же?

– Другие может и пойдут, не знаю. Ты с ними хочешь?

– Нет, я лучше с тобой.

– Тогда на следующей неделе.

– Вода не станет уже холодной?

– Бархатный сезон в самом разгаре. А бздыхи в октябре или даже ноябре умудряются купаться.

– Ой, а кто это?

– Приезжие, конечно! – Аня задумчиво посмотрела на передние парты. – Слушай, а как у тебя со зрением?

– Нормально. А что?

– Просто я подумала, ты маленького роста, и с этой парты тебе плохо будет видно доску. Вон, садись на первую парту с Леной Поповой, у нее как раз свободно.

– Мне и здесь все хорошо видно.

– Это пока. А потом как начнут на доске писать, так фиг разберешь. У меня и то еле-еле получается. Иди, давай я тебе помогу все перенести.

Аня схватила учебники и отнесла их на первую парту.

– Смотри как замечательно все видно. Будешь сидеть прямо напротив доски. Можешь не благодарить меня.

Лена Попова что-то писала, низко нагнувшись над тетрадью. Падающие на стол учебники заставили ее отложить ручку и удивленно посмотреть на одноклассниц через толстые стекла очков.

– Лен, я тебе тут соседку нашла. Вы как раз очень подходите друг другу.

– Привет, ты не против, если я с тобой буду сидеть, – немного стесняясь спросила Света.

– Как хочешь, – Лена пожала плечами. – Только сразу предупреждаю: списывать я никому не даю!

– Я и не…

– Вот и славно, вы обязательно подружитесь, – Аня довольно похлопала девочек по спинам и пошла к себе за парту.

<4 сентября 1991г.>

Мне так плохо! Мама все время плачет. Часто кричит и ругается на власть. Потом начинает винить себя. Невозможно слушать ее стоны. Мне так плохо. Не знаю, как я правильно должна себя вести. Как помочь маме? Как ей сказать, что мне тоже очень плохо? Иногда так хочется на нее… Но я не должна. Это же моя мама. Что делать? Был бы папа, он бы подсказал. Хотя, если бы он был, такого не было.

<5 сентября 1991г.>

Временами будто какая-то чернота обступает меня со всех сторон. Манит к себе, завлекает и обещает покой. Я ее боюсь. Мне страшно.

<7 сентября 1991г.>

Прошла первая неделя в школе. Как бы я хотела рассказать об этом папе… Мне нравится новый класс. И учителя тоже хорошие. Особенно понравилась учитель по русскому и литературе Л.А. У нее необычный подход, сразу видно, что ученики ее очень любят. Она сказала, что мы часто будем писать сочинения прямо в классе, а потом их зачитывать вслух. Может, мне показать ей свои стихи?

В понедельник после уроков большая часть 8А пошла на море. Расположились на камнях возле волнореза или буны, как сами ребята его называли. У всех купальные костюмы уже были надеты под школьной одеждой. Только Света пошла переодеваться в кабинку. Она надела спортивный купальник и обмоталась большим махровым полотенцем. Кто-то вовсю резвился у берега, играя в догонялки, или понарошку боролся, давя на плечи друг друга и пытаясь опустить соперника под воду. Несколько мальчишек прыгали с буны «бомбочкой», плюхаясь об воду так, что брызги поднимались словно от настоящего взрыва небольшой мощности.

Двое одноклассников, Света не смогла рассмотреть, кто именно, забрались на крышу аэрария и собирались спрыгнуть вниз. Остальные, бросив свои занятия и задрав головы, тут же начали следить за ними. Один из мальчишек вытянул руки над головой, оттолкнулся от края балясины, на которой стоял и прыгнул головой вниз.

– Кто это?

– Матюхин, кто же еще.

– Сумасшедший!

– Это же опасно очень!

Второй мальчик немного постоял, а потом развернулся и начал осторожно сползать вниз по деревянным опорам аэрария.

– А это кто такой смельчак? – усмехнулась Аня.

– Кажется, Алик Тулян.

– Почему-то я даже не удивлена, – Аня повернулась к морю, стараясь разглядеть плывущего Сашу.

К ребятам Алик и Саша подошли одновременно. Только Алик сухой и сконфуженный, а Саша довольный и весь в стекающих каплях воды.

– Что, Тулян, сдрейфил?

– Я просто высоты боюсь.

– Не очень-то и высоко там, – пожала плечами Аня. – Санек прыгнул и глазом не моргнул.

– Почему же? Моргнул, – часто заморгал, улыбаясь, Саша. – Если честно, высоковато там. Сколько, даже не знаю.

– Скорее всего десять метров, как на вышке в бассейне, – Света успела приблизиться к ребятам и стояла позади них.

Все удивленно обернулись.

– Это какая-то немецкая мода что ли? Не боишься, что полотенце на дно потянет? – Аня с ухмылкой посмотрела на укутанную в большое махровое полотенце Свету.

На всех девочках были надеты светлые футболки поверх купальников. Света смущенно улыбалась.

– Футболку надо сверху купальника, – Аня громко вздохнула, – чтоб на местных походить. А в этой махрушке ты точно на бздышку похожа. Есть футболка?

– Только та, в которой пришла.

– Надевай, она успеет высохнуть, не волнуйся.

Света схватила свои вещи и снова побежала в кабинку для переодевания.

– Ой, ну всему учить приходится! Как будто не в Германии жила, а в каком-то Крыжопинске, – Аня посмотрела на подружек и пожала плечами.

Света вернулась на пляж уже в принятом местными виде. Большинство ребят снова купались. На берегу остались только Аня, Саша и Алик.

– Ты случайно спортом никаким не занимаешься? – спросил Саша, оглядывая Свету.

– Занималась раньше. А что?

– Фигура выдает. Легкая атлетика?

– Прыжки в воду.

– Ни фига себе! – Алик даже присвистнул. – И че, с такой верхотуры тоже прыгала?

– Да.

– А слабо сейчас прыгнуть?

– Не уверена.

– Правильно, нечего выпендриваться! – нахмурила брови Аня.

– Я не выпендриваюсь, у меня даже разряд есть, первый юношеский.

– Что-то не верится, заливаешь, наверное.

– Я никогда не вру.

– Докажи! – Аня вдруг недовольно поджала губы.

– Зачем мне что-то доказывать?

– Струсила, так и скажи.

– Я не вру и не трусиха.

– Тогда докажи, что ты дочка генерала.

– Полковника.

– Какая разница! Докажи. Как там говорят? Не посрами офицерской чести.

– Откуда можно залезть? – у Светы покраснели глаза, чтобы никто не заметил, она быстро побежала к аэрарию.

– Мы пошутили, не надо, – попытался остановить ее Алик.

– Степа, ну зачем? – покачал головой Саша. – Что за глупый спор! Она еще сломает себе что-нибудь, а мы будем виноваты.

– Пусть не выпендривается! – Аня скрестила руки на груди. – К ней со всей душой, а она… Только появилась и уже похваляется разрядами своими и папиком генералом. Ничего, дурь немного выветрится. А то…

– Света Отрохова, подожди, я с тобой! – Саша побежал догонять.

Он подсказывал, как удобнее забраться на крышу аэрария.

– Может, все-таки передумаешь? Ну ее…

– Я должна.

– Глупости все.

– Нет, это уже дело принципа.

– Ты такая принципиальная? – Саша удивленно посмотрел на Свету. – По виду не скажешь…

– А что по виду скажешь? – Света гордо подняла голову. – Что я тюха какая-то, да?

– Почему же сразу тюха? Просто обычная девчонка.

– Я не обычная, я дочь офицера!

Света вытянула руки над головой, соединила ладони. Она столько раз прыгала и во время тренировок, и на соревнованиях, но тогда было все по-другому. Теперь отчего-то ей стало страшно. Первый раз она прыгала в море, в первый раз не было рядом папы. И уже никогда не будет. Она глубоко вздохнула, чтобы не заплакать, зажмурилась и прыгнула. Вода приятно охладила разгоряченную голову. Света медленно поплыла к берегу и услышала, как за спиной вошел в воду Саша.

– Ты точно не обычная девчонка, – крикнул Саша, поравнявшись с ней, – ты…

Но Света не успела расслышать слов: Саша быстро поплыл дальше, обдав ее брызгами воды.

Когда Света вышла на берег, одноклассники ей зааплодировали. Аня демонстративно держала руки сложенными на груди.

Света уже подходила с полным мусорным ведром к контейнерам, когда услышала тихое мяуканье в одном из них. Представила несчастного пушистого котенка, застрявшего в помойке, и ей сразу захотелось спасти его. Она была уверена, что мама не будет ругаться, если Света ей все объяснит. Подошла ближе и заглянула внутрь. Мусорный контейнер заполнен почти до краев. В коробке из-под торта кто-то шевелился. Но не котенок. А кто-то, похожий на безволосую обезьянку. И тут Света поняла. Среди тошнотворно-кислого запаха гнилых фруктов и овощей, протухших объедков, грязных тряпок и рваных пакетов, в картонной коробке, измазанной по бокам бело-розовым кондитерским кремом, плакал настоящий ребенок. Мальчик. Его голое тельце синюшного цвета было покрыто пупырышками, словно кожа у ощипанной курицы. Несколько минут Света как загипнотизированная смотрела на младенца. Она не знала, как ей правильно поступить. Посмотрела на полное мусорное ведро, которое все еще держала в руке. Машинально выкинула все из него – осторожно, у самого края контейнера. Света была уверена, что не задела ребенка, но тот вдруг запищал громче чем раньше, начал сучить ручками и ножками. Света отпрянула назад и, не выпуская пустого ведра из рук, помчалась домой.

– Там, там… – она заикалась и не могла произнести ни слова.

– Что? Что случилось?

– Там ребенок. Голый. В мусорке! – наконец выдавила Света.

– Живой?

– Да.

Мама поспешила на кухню, принесла Свете стакан воды.

– На, выпей. Тебе надо успокоиться.

Света сделала несколько глотков и глубоко вздохнула.

– Ты как? Нормально? Оставайся здесь. Я – к ребенку.

Она схватила махровое полотенце и выбежала из квартиры.

Младенец чуть слышно попискивал. Оксана Петровна осторожно взяла его, укутала в полотенце и прижала к груди.

Бежала не останавливаясь. Слезы мешали разбирать дорогу. Ребенок затих.

– Ты должен жить. Все будет хорошо. Ты должен! – мысленно уговаривала она малыша. – Ты будешь! Иначе зачем вся эта наша долбанная жизнь.

С мокрым от слез лицом Оксана Петровна вбежала в приемное отделение больницы. Она тяжело дышала, широко открывая рот. Медсестра за стойкой подозрительно на нее посмотрела:

– Вам что, гражданка?

– Срочно! Врача. Тут новорожденный. Подкидыш.

– Мать честная! Георгий Петрович, подойдите сюда, пожалуйста. У нас тут чэпэ, – медсестра окликнула проходившего по коридору мужчину в белом халате. – Это наш главный, – объяснила она уже Оксане Петровне.

– Что случилось?

– Новорожденный, скорее всего недоношенный, – Оксана Петровна уже немного отдышалась и успокоилась. – В мусорном баке лежал голый. Неизвестно сколько часов.

Главврач аккуратно взял младенца.

– У него признаки переохлаждения. Еще я заметила вывих правого бедра.

– Вы врач?

– Нет, медсестра.

– Идемте, расскажете все по дороге.

– Основное я уже сказала, – Оксана Петровна торопливо шла за главврачом. – Ему где-то 33-34 недели, не меньше – легкие уже сформированы.

– Вы где работаете?

– Нигде. Пыталась устроиться, но пока не получилось.

– Можете идти в бухгалтерию оформляться, скажете, что от меня.

– А как же…

– Не каждый врач сходу вывих у новорожденного определит, а вы увидели.

– Я просто год в родильном отделении работала. Насмотрелась всякого.

Поставленный Оксаной Петровной диагноз полностью подтвердился. Подняли на уши всю больницу, милиция приехала, согнали персонал. Долго разбирались, как такое могло случиться. Наконец одна из санитарок гинекологического отделения созналась, что ее знакомой пытались тайно провести роды.

– Знакомая дочку привела, – плача и пытаясь оправдаться, объясняла санитарка. – А та девчонка совсем, 16 лет дуре. Она даже и не сразу поняла, что беременна. Матери тоже боялась признаться. Отец – шишка большая. Узнал бы, выгнал и жену, и дочь. Знакомая ко мне. Помоги, мол, так и так. Пожалела их. Ребенок не проявлял признаков жизни. Думали, мертвым родился. У коробка из-под пирожных оставалась. Туда положила тело и отнесла на помойку. Мертвый ребенок – это уже совсем другое дело. Испугалась я…

Оксана Петровна смотрела на эту еще не старую, скривившуюся от страха женщину и не могла понять: осуждает она ее или жалеет? Санитарку сразу уволили. Главврач договорился, что обвинения в уголовном преступлении не будут предъявлять. У санитарки дома пятеро детей. Одна их поднимает, без мужа. Но уволить по статье все равно пришлось.

Оксана Петровна выходила из больницы уже затемно, в качестве медсестры хирургического отделения. Муж, ее родной Валерчик, гордился бы сейчас ею. Сказал бы: молодчинка ты у меня! Все правильно сделала. Моя девочка!

Слезы сами потекли из глаз.

– Во дуреха, ты чего ревешь? Тут плясать от радости надо. И ребенка спасла, и на работу устроилась, – из-за стойки регистрации удивленно смотрела женщина средних лет.

– Да это я так…

– От эмоций, понимаю. Я Дариджан, добро пожаловать в коллектив.

– Спасибо, а я…

– Знаю, знаю, можешь не представляться. У нас в больнице новости быстро разносятся.

– Куда теперь его?

– В дом малютки, куда еще.

<19 сентября 1991г.>

Навещали Макара в доме малютки. Жалко его ужасно! На брошенных малышей смотреть больно. Заходишь в комнату, а там ряды кроваток. И тишина, будто в кроватках не дети, а куклы неживые лежат. Жутко.

Когда вернулись домой, мама сказала, что Макар – знак от папы. Теперь она везде ищет знаки. Мне кажется, что и я тоже. Главное, не сойти нам с ума.

<24 сентября 1991г.>

В магазинах продукты еще есть. Но уже ходят слухи, что скоро все исчезнет и начнется дефицит. С трудом верится. Но мама уже паникует. говорит, надо запасаться тушенкой, крупой, мылом и спичками.

В последний день сентября директор собрал все классы во дворе школы для важного объявления. По периметру прямоугольной площадки выстроились ученики с классными руководителями во главе.

Когда все стихло, заговорила старшая пионервожатая. Громким, чуть дрожащим голосом она объявила, что пионерской организации больше не существует, и что галстуки уже не нужно носить.

Старшеклассники, словно заранее сговорившись, дружно стали кричать ура. Хотя многие из них и так давно не носили галстуков. Школьники помладше спешно развязывали прямоугольные подушечки узелков и прятали красные комочки в карманы брюк или в кулачки у себя за спинами. Второклассники хихикали и перешептывались друг с другом, некоторые из них дергали приколотые на груди звездочки с портретом юного вождя пролетариата. Пионервожатая сжимала двумя руками микрофон, пытаясь что-то прокричать сквозь шум. Первоклашки, широко раскрыв глаза и рты, озирались по сторонам. Судя по всему, они поняли, что уже не станут октябрятами.

После окончания линейки классные руководители заторопились к директору на педсовет. 8А тоже быстро направился в здание школы.

На четвертом этаже, в кабинете истории никого не было. Саша плотно закрыл дверь и вытащил из кармана изрисованный ручкой, с ободранными неровными концами пионерский галстук.

– Ну что, давайте их сюда!

Остальные ребята тоже достали галстуки. Сговорившись, мальчишки решили устроить торжественные проводы своим, как они называли, ошейникам. Девчонки тоже захотели участвовать. Все, кроме Светы. Ей даже никто не сказал. После прыжка с крыши аэрария отношения с Аней совсем разладились, а с другими девочками она не успела еще сдружиться.

– Света, почему ты еще с этой тряпочкой? – Саша заметил, что Света не сняла галстук. – Все, конец пролетарскому игу! Давай сюда свой ошейник!

Света закрыла галстук руками.

– Нет. Не дам.

– Ого! – к Саше подошла Аня. – Сань, у нас проблема! Что делать будем? Она заложит!

– Степа, не пори горячку, – Саша покровительственно положил руку на плечо Ани. – Отрохова будет молчать. Правда, Света?

Весь класс уставился на новенькую. Щеки Светы горели. Опустив взгляд, она кивнула.

– Вот и славненько! Давайте, ребята, по-быринькому, пока нас не застукали.

Саша деловито принимал от одноклассников галстуки и связывал их концами друг с другом. Получился длинный лоскут, похожий на праздничную гирлянду. Он достал из кармана коробок спичек, поджег лоскут с одного края и бросил заполыхавшую ткань в окно. Второй конец он крепко держал на вытянутой руке. Перегнувшись через широкие подоконники, старшеклассники молча любовались, как красное пламя мчалось вверх по синтетике, оставляя после себя только едкий дым и черные хлопья серы.

Неожиданно дверь с грохотом дернулась и в класс ворвалась старшая пионервожатая. Все резко выпрямились и отпрянули от окон.

Предоставленный сам себе, лоскут начал падать вниз и, не долетев до земли, полностью прогорел где-то на уровне второго этажа.

– Что ж вы…– старшая пионервожатая некоторое время только широко открывала рот, заглатывая воздух. – Что ж вы, ироды, делаете! Вы же нелюди! Разве можно так. Это же… Это же просто фашизм!

Кто-то громко хмыкнул.

– Неужели вас плохо учили столько лет? Вы – Иваны Непомнящие! Ваши деды и прадеды жизнь отдавали за идеалы, за светлое будущее, за…

– Кончилось наше светлое будущее, – бросил Саша. – Так что, получается, зря деды жизнь свою отдавали.

– Что ты такое говоришь!

Старшая пионервожатая, близоруко щурясь, переводила взгляд от одного детского лица к другому.

– Да, сейчас трудное время. Страна запуталась. Но я уверена, что все вернется, что люди опомнятся, правительство поймет…

– Ирина Дмитриевна, вы как маленькая, честное слово.

Старшая пионервожатая громко шмыгнула носом.

– Но как же так. Вы все так думаете? Думаете, что теперь можно все взять и растоптать? Радостно сжечь всю нашу семидесятилетнюю историю? А?

Наконец Ирина Дмитриевна заметила незнакомую девочку, единственную, у которой остался на шее пионерский галстук.

– Вот! Вот, девочка! Она не отдала пионерский галстук на поругание!

Пионервожатая подскочила к Свете, развернула ее к классу и поставила перед собой, больно вцепившись короткими пальцами в плечи.

– Ты новенькая, да?

Ирина Дмитриевна нагнулась к Свете, но не дождавшись ответа выпрямилась и приготовилась произносить речь.

– Вот эта девочка – настоящая патриотка своей Родины! Она, можно сказать, Зоя Космодемьянская в тылу врага!

Класс дружно загоготал.

Лицо Светы пылало, даже уши жгло так, будто они обгорели на солнце. В глазах предательски щипало.

Старшая пионервожатая неожиданно выпустила из рук «живой щит» и выскочила из кабинета. Свете ужасно хотелось выбежать следом и больше сюда никогда не возвращаться. Но она заставила себя стоять. Стиснула зубы до боли в челюсти, сжала кулаки и осталась на месте. В этот момент она действительно почувствовала себя партизанкой, готовой до последнего защищать свои принципы. Света была полна решимости, но поднять взгляд на одноклассников все же не могла.

– Да ладно, ребята, не ссыте, – пытался успокоить всех Саша. – Что они нам сделают? Все фигня! Поорут немного и успокоятся.

– Тебе-то хорошо говорить, – вставила Аня. – Ты же через год уходишь. А нам потом здесь еще два года торчать.