– Простой воробей! – сказали они, но всё-таки не выпустили птицу, а понесли её к себе во двор, угощая по носу щелчками всякий раз, как она попискивала.

На дворе у них стоял в это время старичок, который занимался варкой мыла для бороды и для рук, в шариках и в кусках. Старичок был такой весёлый, вечно переходил с места на место, нигде не жил подолгу. Он увидел у мальчишек птицу и услышал; что они собирались выпустить её на волю – на что им был простой воробей!

– Постойте! – сказал он. – Мы с ней кое-что сделаем. Вот будет красота!

Услыхав это, воробьиха задрожала всем телом, а старичок вынул из своего ящика, где хранились чудеснейшие краски, целую пачку сусального золота в листочках, велел мальчишкам принести ему яйцо, смазал белком всю птицу и потом обклеил её золотом. Воробьиха стала вся золотая, но она и не думала о своём великолепии, а дрожала всем телом. Старичок между тем оторвал от красной подкладки своей старой куртки лоскуток, вырезал его зубчиками, как петуший гребешок, и приклеил птице па голову…

– Поглядим теперь, как полетит золотая птичка! – сказал старичок и выпустил воробьиху, которая в ужасе понеслась прочь.

Вот блеск-то был! Все птицы переполошились – и воробьи и даже ворона, да не какой-нибудь годовалый птенец, а большая! Все они пустились вслед за воробьихой, желая узнать, что это за важная птица.

– Прраво, диво! Прраво, диво! – каркала ворона.

– Подожди! Подожди! – чирикали воробьи. Но она не хотела ждать; в ужасе летела она домой, но силы всё более и более изменяли ей; она ежеминутно готова была упасть на землю, а птичья стая всё росла да росла. Тут были и большие и малые птицы; некоторые подлетали к ней вплотную, чтобы клюнуть её.

– Ишь ты! Ишь ты! – щебетали и чирикали они.

– Ишь ты! Ишь ты! – зачирикали и птенцы, когда она подлетела к своему гнезду. – Это, верно, павлин! Ишь, какой разноцветный! Глазам невтерпёж, как говорила мать. Пип! Вот она, красота!

И они все принялись клевать её своими носиками, так что ей никак нельзя было попасть в гнездо, а от ужаса она не могла даже «пип» сказать, не то что – «я ваша мать!» Остальные птицы тоже принялись клевать воробьиху и повыщипали из неё все перья. Обливаясь кровью, упала она в самую середину розового куста.

– Бедная пташка! – сказали розы. – Мы укроем тебя! Склони к нам свою головку!

Воробьиха ещё раз распустила крылья, потом плотно прижала их к телу и умерла у своих соседок, свежих, прекрасных роз.

– Пип! – сказали воробышки. – Куда же это девалась мамаша? Или она нарочно, выкинула такую штуку? Верно, пора нам жить своим умом! Гнездо она оставила нам в наследство, но владеть им надо кому-нибудь одному! Ведь у каждого из нас будет своя семья! Кому же?

– Да уж, вам здесь не место будет, когда я обзаведусь женой и детьми! – сказал самый младший.

– У меня побольше твоего будет и жён и детей! – сказал другой.

– А я старше вас всех! – сказала третья. Воробышки поссорились, хлопали крылышками, клевали друг друга и – бух! – попадали из гнезда один за другим. Но и лёжа на земле врастяжку, они не переставали злиться, кривили головки набок и мигали глазом, обращённым кверху. У них была своя манера дуться.

Летать они кое-как уже умели, поупражнялись ещё немножко и порешили расстаться, а чтобы узнавать друг друга при встречах, уговорились шаркать три раза левою ножкой и говорить «пип».

Младший, который завладел гнездом, постарался рассесться в нём как можно пошире; теперь он был тут полным хозяином, только недолго. Ночью из окон домика показалось пламя и охватило крышу; сухая солома вспыхнула, дом сгорел, а с ним и воробей; молодые же супруги счастливо спаслись.