Корабль отплывает в полночь

Девушка заметила его, подняла руку и бросила ему что-то. Он подставил грудь, полагая, что это какой-нибудь блестящий плод.

И едва успел отскочить в сторону.

Это был блестящий и ужасно тяжелый нож.

– Сефора! – воскликнул он.

Рыжеволосая нимфа развернулась и умчалась быстрее лани, выкрикивая на бегу:

– Альфорс! Корс! Тулия!

Элвин бросился за ней.

Пробегая мимо первой пристройки, он угодил в засаду, вероятно устроенную наспех. Альфорс и Корс с ревом бросились на него из старой столярной мастерской: один размахивал бондарным молотком, другой – двуручной пилой. А из дверей соседней кухни выскочила Тулия с разделочным ножом.

Элвин перехватил запястье девушки, и они оба покачнулись от силы ее замаха. Затем, с большой неохотой, проклиная себя, но подчиняясь необходимости, он выхватил распылитель и выстрелил навскидку в того, кто был ближе всего.

Корс пошатнулся, поднес руку к глазам и смахнул пыль. Теперь ближе всех оказался Альфорс. Элвин различил крупные, в дюйм длиной, зубья звенящей, поющей пилы. Ее блестящая нижняя половина тут же исчезла вместе с кистью Альфорса, а верхняя со свистом пронеслась над головой Элвина.

Корс снова напал, вопя от боли и незряче размахивая молотком. Элвин сбил его с ног выстрелом максимальной мощности, превратив грудь молодого крестьянина в извергающий пыль вулкан. Затем развернулся, повалил Альфорса и вовремя пригнулся – нож, который Тулия взяла другой рукой, едва не задел ему шею. Они упали вместе, и распылитель уперся в горло Тулии.

Элвин торопливо отряхнул с лица пыль и увидел, как к нему мчится Сефора. Перед ее пламенеющими волосами и смертельно бледным лицом сверкали зубья вил.

– Сефора! – крикнул он и попытался встать, но Альфорс придавил его ноги.

– Сефора! – снова прокричал он умоляющим голосом, но та, похоже, не слышала его, и на ее лице отражалась только ненависть. Поэтому он включил распылитель, и вилы вместе с лицом и волосами девушки превратились в облако серой пыли. Безголовое тело, нелепо подпрыгнув, упало прямо на Элвина, а лишенный зубьев черенок вил воткнулся в землю. Сефора дважды перевернулась после падения, все стихло, и наконец обеспокоенно замычали коровы.

Элвин выбрался из-под того, что осталось от Альфорса, неуверенно поднялся на ноги, откашлялся, а затем с ужасом и отвращением отбежал от оседающего облака серой пыли. Оказавшись на свежем воздухе, он прочистил легкие, издав несколько резких возгласов, вздрогнул, с печальной улыбкой посмотрел на покрытые пылью неподвижные тела и задумался над случившимся.

Очевидно, какое-то магнитное воздействие отклонило стрелку компаса, заставив ее идти по кругу. Возможно, один из магнитных полюсов планеты находился в непосредственной близости от этого места. Конечно, здешний климат и режим смены дня и ночи не походили на полярные, однако ось собственного вращения планеты и ось ее магнитного поля вполне могли находиться далеко друг от друга.

Настоящей же головоломкой было поведение юношей и девушек, приютивших Элвина предыдущим вечером. Казалось невероятным, что одно лишь бегство Элвина, даже если его принимали за бога, чудовищно оскорбило их и они превратились в убийц. Конечно, древние жители Земли убивали своих богов и уничтожали их символы, но это было продуманным ритуалом, а не внезапным кровавым безумием.

На мгновение он подумал, не мог ли Федрис отравить их ненавистью к нему, не знал ли Федрис способа сверхсветовой передачи этой ненависти через всю Вселенную. Но Элвин и сам понимал, что это всего лишь болезненная фантазия, своего рода черный юмор.

Возможно, эти милые крестьяне были под властью клинического безумия.

Элвин пожал плечами и решительно направился к дому, чтобы состряпать себе еду. Между тем небо потемнело. Он затопил печь и потратил какое-то время на изготовление маленького гирокомпаса из тех материалов, что нашлись в его сумке. Работал он с той отрешенной сноровкой, с какой обычно выстругивают игрушку для ребенка. Кошка стояла у двери и наблюдала за ним, но сразу убегала, когда Элвин пытался подозвать ее, и не желала подходить к еде, которую он оставил на печи. Он поднял взгляд к бутыли с вином, все еще подвешенной к потолочной балке, но не стал снимать ее.

Потом он устроился на постели, которую прошлой ночью занимали Корс и Тулия. Когда огонь в печи погас, в комнате сделалось совсем темно. Ему почти удалось не думать о тех, кто лежит снаружи, только раз или два он вспомнил о том, как странно подпрыгнула Сефора, упавшая затем на него. Возле двери в темноте сверкали кошачьи глаза.

Когда Элвин проснулся, уже наступил день. Он быстро собрал вещи, положив в сумку немного плодов. Кошка отскочила в сторону, когда он вышел за дверь. Элвин не стал оглядываться на театр побоища, но услышал, как там жужжат мухи. Он перебрался через холм к тому месту, где вошел в лес накануне утром. Колючие деревья с нелепым, сказочным упрямством уже давно затянули проделанный Элвином проход. От него не осталось и следа. Элвин включил моторчик гирокомпаса и направил раструб распылителя на зеленую стену.

Это была обычная монотонная работа, но он принялся за нее с какой-то несвойственной ему прежде мрачной сосредоточенностью.

Через равные промежутки времени он сверялся с гирокомпасом и оглядывался назад, на прямой как стрела зеленый коридор, сужавшийся не только из-за перспективы. Удивительно, как быстро росли эти шипы!

Элвин прокручивал в голове долговременный план действий. Он рассчитывал, обязан был надеяться на то, что на долгие годы избавился от Федриса и сил СОС. За это время следовало найти крупное поселение – желательно город – с большим количеством подходящих домашних животных и стать его полновластным властелином, вероятно основав для этого новую религию. А потом создать родильные фермы. Семена Диких, собранные в медальоне на его шее, пришлось бы разделить на части – по числу ферм – и поместить в утробы живых или неживых матерей. Лучше живых. И видимо, не человеческих – иначе возникло бы слишком много социальных проблем.

Элвина позабавила мысль о том, что Дикие будут рождены от овец, или коз, или, может быть, от травоядных животных с других планет, и он мысленно представил себя идущим во главе этого странного стада, играющим на свирели, подобно древнему Пану… но вдруг осознал, что представляет, как Сефора и Тулия пляшут вокруг него. Он нахмурился и отогнал от себя это видение.

Затем встал вопрос о том, как воспитывать Диких и дать им образование. О воспитании должна была позаботиться его будущая община; образованием предстояло заняться самому Элвину, полагаясь только на собственный разум и библиотеку обучающих микрофильмов из поврежденного корабля. Очень полезны были бы какие-нибудь роботы. Элвин припомнил вечерний разговор двухдневной давности, из которого стало ясно, что на этой планете есть – или, по крайней мере, были – роботы, и погрузился в беспочвенные мечтания, хотя и не забывал сверяться с гирокомпасом.

Так и тянулся день – Элвин шагал час за часом в облаке пыли с распылителем в руках, но потом, несмотря на всю свою бдительность, впал в почти гипнотическое состояние. На него нахлынули тревожные воспоминания: темнота подпространства; кошачьи глаза возле двери и трение мехового бока о ноги; пыль, хлещущая из горла Тулии; нелепо подпрыгнувшее тело Сефоры, словно та покачивалась в воздухе на невидимой волне; воображаемая картина взорванной планеты Диких, темная сторона которой испускала радиоактивное свечение, заметное даже из глубокого космоса; осиное жужжание поврежденного корабля; призрачный шепот Федриса: «Непостижимое доберется до тебя, Элвин…»

Просвет в колючем лесу застал его врасплох.

Он вышел на чистое пространство диаметром приблизительно в полмили. Впереди, по небольшой ложбине, протекал журчащий ручей, вокруг Элвина колыхалось пшеничное поле. За ложбиной виднелся небольшой холм, засаженный фруктовыми деревьями, на его склоне стояла кучка невзрачных серых домов. Над одним из них поднималась лента дыма.

Элвин почти не почувствовал укола шипа, когда попятился назад в лес, однако этого импульса хватило, чтобы он снова сделал несколько шагов вперед. Но такая мелочь никак не сказалась на лихорадочной работе мозга. Он убеждал себя, что должен противостоять этой силе, искажающей показания гирокомпаса так же легко, как и магнитного, искажающей даже видимые очертания мира.

Или он действительно очутился в сказке: как ни пытайся сбежать из зачарованного леса, все равно к вечеру вернешься обратно, к…

Ему показалось, будто над невысокими серыми домами вьются тучи мух.

Деревья впереди зашуршали, и он услышал взволнованный голос, пугающе знакомый:

– Тулия! Иди скорей сюда!

Элвин затрясся. Взведенные, как курок, мускулы, повинуясь случайному импульсу, зачем-то бросили его вперед и так же внезапно заставили остановиться. Он стоял по колено в пшенице и дико оглядывался по сторонам. Затем уловил движение в сумеречном поле – два следа, оставшиеся после этого движения, колыхание пшеницы, и ничего больше. Два следа, ведущие от рощи к нему.

И вдруг Сефора и Тулия оказались прямо перед ним, выпрыгнув из укрытия, словно шаловливые дети, с сияющими глазами и довольными, озорными улыбками на губах. Из горла Тулии, вчера разлетевшегося в пыль, теперь вылетал смех. Рыжие волосы Сефоры, на его глазах развеянные в серое облако, теперь развевались на ветру.

Элвин попытался сбежать в лес, но девушки преградили ему дорогу и схватили за руки, издав новый взрыв смеха. От их прикосновения силы оставили Элвина, кости, казалось, превратились в ледяную кашу, и Сефора с Тулией потащили его, спотыкающегося, через пшеничное поле.

– Мы не причиним тебе вреда, – успокаивала его Тулия между звенящими переливами озорного смеха.

– Ох, Тулия, он такой пугливый!

– Он чем-то опечален, Сефора.

– Ему не хватает любви, Тулия!

Холодные руки Тулии обвились вокруг шеи Элвина, а ее влажные губы прижались к его губам. Тяжело дыша, он попытался вырваться, но с губ Тулии снова сорвался смех. Он крепко зажмурил глаза и разрыдался.

Когда Элвин снова открыл глаза, он стоял возле серых домов. Кто-то повесил ему на шею венок из цветов и измазал подбородок фруктовым соком, появились Альфорс с Корсом; все четверо, взявшись за руки, самозабвенно танцевали вокруг него в сумраке и смеялись, смеялись…

Элвин тоже принялся смеяться, все громче и громче, сияющие глаза танцоров подбадривали его, и он сам начал кружиться внутри хоровода, а они улыбались, радуясь, что он танцует вместе с ними. И тогда он вскинул распылитель и включил его, не прекращая кружиться, пока радостный хоровод не превратился в разлетающееся кольцо пыли. Все еще смеясь, Элвин промчался по холму – кошка стрелой неслась рядом с ним, – пока не врезался в колючую стену. Когда лицо и руки распухли от ядовитых уколов, он вспомнил о том предмете, который все еще сжимали его пальцы, поднял его и нажал на кнопку. И с песней двинулся дальше, сквозь облако пыли.

Он шагал и пел, останавливаясь только для того, чтобы с ликующим автоматизмом перезарядить распылитель или достать из сумки новую светящуюся сферу, озарявшую холодным огнем крохотный мир зеленых шипов и частиц пыли вокруг него. Чаще всего он напевал старинную центаврийскую песню:

 
Дебора, звезды проносятся мимо,
Во тьме запылают – и гаснут опять.
Мы вылетим прочь из Галактики, милая,
Но я так и буду тебя целовать.
 

Только иногда вместо «Дебора» он пел «Сефора», а вместо «целовать» – «убивать». Временами ему казалось, что за ним следуют скачущие овцы и козы, а также странные чудовища, которые на самом деле были его братьями и сестрами. А порой вокруг него танцевали две нимфы, одна из них – рыжеволосая.

Они пели вместе с ним высокими, звонкими голосами и лукаво улыбались ему. К утру он так устал, что снял со спины сумку и выбросил ее, а немного погодя сорвал что-то с шеи и тоже отшвырнул прочь.

Когда над переплетением веток показалось бледное небо, нимфы и животные исчезли, и он вспомнил, что был кем-то важным и опасным, что с ним произошло нечто совершенно невозможное. Если бы он мог хорошенько все обдумать…

Лес неожиданно кончился. Он вышел на чистое пространство, диаметром приблизительно в полмили. Впереди, в небольшой ложбине, протекал бурлящий ручей. За ложбиной виднелся засаженный фруктовыми деревьями холм. Вокруг Элвина колыхалось красновато-коричневое пшеничное поле. На склоне холма стояла кучка невзрачных серых домов. Над одним из них поднимался шлейф дыма.

К Элвину, легко шагая через поле, направлялась Сефора.

Он в ужасе закричал и вскинул распылитель. Но девушка была еще слишком далеко. Полоса обращенной в пыль пшеницы протянулась лишь на половину расстояния до нее. Сефора развернулась и побежала назад к домам. Он бросился следом, не опуская распылителя, стреляя зарядами полной мощности, с бешеной скоростью мчась по пылевой дорожке и совершая дикие скачки сквозь серые облака.

Пылевая дорожка подбиралась все ближе к Сефоре, уже почти облизывая ее ноги. Девушка метнулась в проход между двумя домами.

И тут что-то обвилось змеей вокруг коленей Элвина, а когда он повалился лицом вперед, что-то другое обхватило верхнюю часть его тела, прижав локти к бокам. Распылитель выскользнул из его рук.

Он лежал на спине, тяжело дыша. Альфорс и Корс смотрели на него сквозь редеющее облако пыли, все туже затягивая на нем веревку, чтобы обездвижить.

– Ты в порядке, Сефора? – спросил Альфорс.

– Да, в порядке. Дайте взглянуть на него.

Лицо Сефоры появилось из-за пыльной завесы, глаза смотрели на него с холодным любопытством, рыжие волосы касались его щеки, и Элвин закрыл глаза и закричал, и еще раз, и еще.

– Разумеется, все объясняется очень просто, здесь нет ничего сверхъестественного, – заверил Федриса директор Центра по исследованию человека, затем взял с подлокотника бокал сладкого магелланского вина и сделал глоток. – Элвин просто шел по прямой.

Федрис нахмурился. Это был низкорослый мужчина с озабоченным видом, от которого он не смог избавиться даже после самого серьезного курса психоанализа.

– Конечно же, Галактика весьма благодарна вам за поимку Элвина. Мы даже не предполагали, что он добрался до Магеллановых Облаков. Не могу сказать, от каких ужасов мы спаслись…

– Я не заслужил благодарности, – ответил директор. – Простая случайность. Все дело в том, что у Элвина сдали нервы. И вы, несомненно, подготовили почву для этого, намекнув на вмешательство сверхъестественных сил…

– Это были пустые угрозы, порожденные отчаянием, – слегка покраснев, перебил его Федрис.

– И все же они подготовили почву. А потом Элвину дьявольски не повезло – он приземлился в самом центре нашего проекта «Магелланик – сорок семь». Готов признать, этого хватило бы, чтобы испугать кого угодно, – усмехнулся директор.

Федрис поднял голову:

– Что это за проект? Я знаю только, что он довольно-таки секретный.

Директор откинулся на спинку мягкого кресла.

– Научное познание человеческого поведения всегда было сопряжено с чрезвычайными трудностями. Еще в Эпоху рассвета люди пробовали изучить свои общественные проблемы теми же способами, какими изучали физику и химию. Они хотели в точности знать, какие причины приводят к тем или иным результатам. Но всех останавливало одно и то же серьезное препятствие.

Федрис кивнул:

– Отсутствие контрольных групп.

– Именно так, – согласился директор. – Скажем, с крысами все намного проще. Берете пару – или сотню – крысиных семейств с одинаковой наследственностью, помещаете их в одинаковую обстановку. Затем изменяете какой-нибудь фактор для одного семейства и наблюдаете за результатами. Результаты вызывают доверие – другие семейства будут вашей контрольной группой, показывающей, что произошло бы, если бы вы не изменили этот фактор.

Федрис изумленно посмотрел на него:

– Вы хотите сказать…

Директор кивнул:

– На «Магелланике – сорок семь» мы занимаемся тем же самым, но берем не крыс, а людей. Вместо клеток используем расчищенные участки земли диаметром в полмили с совершенно идентичными погодными условиями, рельефом, растительностью и животными – все одинаково до мельчайших деталей. Решеткой служит колючий лес, специально выведенный нашими ботаниками для этой цели. Обитатели клетки – подопытные люди, идентичные близнецы, двойняшки… хотя, пожалуй, правильнее сказать «сотняшки». Одинаковое для всех групп воспитание обеспечивают роботы – няни и наставники, настроенные на выполнение одного и того же неизменного алгоритма. Наше наблюдение, разумеется, остается тайным… и при этом периодическим, что и привело к печальным результатам: Элвин причинил нам серьезный урон, прежде чем мы его поймали. Теперь вы понимаете схему? В колючем лесу, где Элвин совершил аварийную посадку, мы расчистили около ста одинаковых участков, на одном и том же расстоянии друг от друга. Один участок совершенно неотличим от другого, на каждом проживали одна Сефора, одна Тулия, один Альфорс и один Корс. Элвин решил, что двигался по кругу, но на самом деле шел по прямой. Каждый вечер он выходил на новый участок. Каждый раз встречал новую Сефору. Все группы, с которыми он сталкивался, были идентичны, за исключением одного фактора – того, который мы изменяли, – и это приводило его в еще больший ужас. Понимаете, в этих группах мы проводили эксперимент, призванный выявить мотивы человеческого поведения по отношению к незнакомцам. Мы сделали небольшие изменения в обстановке и в программе обучающих роботов. В результате первая группа, которую он встретил, подчинилась чужаку, вторая проявила невероятную агрессивность, третья, напротив, – невероятное дружелюбие, а четвертая – крайнюю подозрительность. Очень плохо, что он не повстречал сперва четвертую группу… хотя, конечно же, они не смогли бы справиться с ним, если бы он не обезумел от ужаса перед сверхъестественным.

Директор допил вино и улыбнулся Федрису:

– Как видите, это все чистейшая случайность. Я сам удивился больше всех, увидев во время очередного наблюдения, как мои «подопытные особи» связали непрошеного гостя. Узнав, что это Элвин, я был так потрясен, что меня можно было сбить с ног одной молекулой.

Федрис удивленно присвистнул.

– Могу только посочувствовать бедняге, – сказал он. – Теперь понимаю, почему ваш проект засекречен.

Директор кивнул:

– Да, многим трудно примириться с мыслью об экспериментах над людьми. Но все же это лучше, чем один глобальный эксперимент над всем человечеством без контрольной группы. И мы заботимся о наших «подопытных особях». Как только эксперименты с одной из групп заканчиваются, мы переселяем ее членов в СОС, после соответствующего обучения.

– И все же… – с сомнением проговорил Федрис.

– Вы считаете, что это немного похоже на идеи Диких?

– Да, немного, – согласился Федрис.

– Иногда я тоже так считаю, – с улыбкой признался директор и налил гостю еще вина.

А тем временем в колючем лесу «Магелланика-47» зеленые побеги сомкнулись над медальоном с белой сферой внутри, заключая всех Диких, кроме Элвина, в крошечную зеленую гробницу.

Лев и ягненок^[10]

Космический корабль ВСС (выше скорости света) «Крот» прокладывал путь через Угольный Мешок^[11]. Лабиринт центральной корабельной оранжереи погрузился во тьму. Для растений, возобновлявших запасы кислорода на «Кроте», наступила ночь. Лампы искусственного солнечного света, которые поддерживали их жизнь, были выключены.

Слабое мерцание пылевой туманности снаружи едва обрисовывало решетку из тонких прутьев, которая усиливала прозрачную круговую стену, и это говорило о приближении к звезде.

Из той же пыли или, может быть, из-за пределов пыли пробивалось и другое воздействие, не улавливаемое никакими физическими инструментами, непрерывная пульсация угрозы.

Карл Фридрих – антрополог и второй помощник капитана «Крота» – плыл во влажной темноте оранжереи. Он чувствовал эту угрозу и склонен был доверять своим ощущениям. Он видел слишком много странных вещей на слишком многих странных планетах, чтобы полностью отрицать сверхъестественные явления, хотя люди, причастные к космическим полетам, привыкли отмахиваться от него и пожимать плечами. Что же касается домоседов из Конфедерации цивилизованных планет, запертых в своих крохотных опрятных сферах с машинами, кабинетами и местами для развлечений – и маленькими яркими солнцами в пределах досягаемости, – то они просто не поняли бы, о чем думает Карл. А он не стал бы им рассказывать.

Однако Грег Данстен, плывший рядом с Карлом, домоседом не был, а сравнительно молодой возраст позволил ему, по крайней мере, сохранить тягу к романтике. (Его любимая жалоба звучала так: «Я знаю, почему вы все говорите о Матери-Земле. Потому что космос – мужского рода, чтоб ему пусто было!»)

– Довольно странно, – размышлял Карл, – что у Конфедерации столько трудностей с инакомыслящими колонистами и беглецами. Это немного похоже на попытку уложить льва рядом с ягненком. Или, правильнее сказать, ягнят рядом со львом.

– Конфедерация – это старый мартовский лев, – с усмешкой ответил секретарь и младший астронавигатор. – Рычит на всю Галактику о своих потерянных детях, и все лишь для того, чтобы отшлепать их.

– Или тайно следить за ними, – добавил Карл. – Как мы.

– Точно! – Слова с шумом срывались с губ Грега. – Кстати, у тебя есть предположения?

Карл понимал, что Грег имеет в виду недавнюю сцену в рубке: десять пар глаз уставились на распухшие пальцы капитана Фулсома, когда тот осторожно открыл запечатанный приказ и вставил его в считывающую машину. Но антрополог все равно спросил:

– Предположения о чем?

– По-твоему, это наши беглецы так перепугали Конфедерацию?

– Трудно сказать, – пожал плечами Карл, предпочитая услышать чужое мнение.

– Но посмотри на факты, – настаивал Грег. – Кто они такие, эти беглецы? Просто очередная горстка диссидентов, захвативших ВСС-корабль и нырнувших в Угольный Мешок в надежде уйти от погони или из-за того, что старое корыто вышло из-под контроля. Вспомни, среди них вряд ли был хоть один инженер, не говоря уже о настоящем физике. Только горстка художников, артистов, психологов, аналитиков… ах да, и еще два-три антрополога.

Карл стерпел насмешку.

– Конечно, мы же просто отбросы, наши поля бесконечно далеки от священного атома. Но сдается мне, там было и несколько белых воротничков. – Грег ухмыльнулся. – А если серьезно, старик, как может эта банда угрожать Конфедерации? Нет, я могу понять, что Конфедерация заинтересовалась ими, собираясь теперь, спустя пару столетий, поставить точку в этом деле. Неплохо бы узнать, нашли ли они пригодную для жизни планету, какую культуру создали, можем ли мы основать там исследовательскую станцию. Конечно, все это вполне объяснимо. Но в чем здесь опасность?

Карл Фридрих снова повел плечами. Призрачное мерцание едва очерчивало его профиль с покатым лбом.

– Как ты сам сказал, возможно, это просто расследование.

– Но зачем устраивать цирк с секретным приказом? К чему все эти намеки, недосказанности, предупреждения и предосторожности? А кроме того… – в голосе Грега прозвучала неуверенность, – ты ведь сам чувствуешь это, правда?

Оба плыли в невесомости, слегка придерживаясь пальцами за поручни у иллюминаторов, и напряженно всматривались в черную пыль, сквозь которую пробивался «Крот».

– Да, – просто ответил Карл. – Чувствую.

Грег сдержанно кивнул и добавил без всякой видимой связи – не считая того, что это сказал Грег Данстен:

– Ешкин кот, как жаль, что в космосе нет женщин!

Позади послышалось мягкое шуршание. Из радиального прохода между рядами папоротника выплыл чей-то силуэт. Необъяснимым образом – чувства всех людей чрезвычайно обостряются во время межзвездных путешествий – Карл и Грег угадали в нем Хуана Гальвеса, врача и старшего биолога «Крота».

Какое-то время все молчали. Их объединяло одно качество, которое людям двадцатого или двадцать первого столетия показалось бы странным и даже неприятным. Это было общее знание и опыт людей, живущих в Галактике, а не на Земле, тех, кто, описывая свою личную вселенную, говорит о звездах и планетах, а не о странах и городах, кто не знает другого ритма жизни, кроме размеренности старого доброго ВСС-натиска, кто постиг предназначение человечества – пробираться сквозь черный космос к новым планетам… Людей с потухшими глазами и впалыми щеками – потухшими и впалыми по меркам двадцатого или даже двадцать первого столетия: неизгладимый след жизни среди машин.

– Как там капитан? – наконец спросил Грег у Гальвеса.

– Надеюсь, что смогу вытащить его и он оправится от приступа, – ответил испанец с Арктур-Кватуора, подплывая ближе. – Но пока я только пытаюсь нащупать истинную природу болезни. Уверен лишь в одном: это не обычная закупорка из-за отсутствия гравитации. Центрифуга не помогла. Что касается сердца, то клянусь, что это психосоматика, несмотря на ухудшение состояния, хотя мне не удалось выявить возможные эмоциональные причины – я проверил записи его сеансов психоанализа.

Он помолчал, глядя сквозь решетку.

– Тем не менее, – с горечью продолжил он, – кто может сказать, какие вредные частицы и потоки радиации пронизывают загрязненный вакуум вокруг нас? Честное слово, джентльмены, мне это не по душе. – Он кивнул худым подбородком в сторону космической пыли. – Стоит только подумать, что мы завязли здесь на несколько световых недель, и я чувствую, как начинаю задыхаться.

Карл Фридрих криво усмехнулся.

– Не знаю, Хуан, – беспечно сказал он. – В каком-то смысле я даже рад, что не вижу звезд. Они заставляют думать о планетах и людях, старающихся поддерживать старый добрый ВСС-натиск. Я скорее благодарен судьбе за эту пыль и темноту.

Гальвес вежливо хмыкнул, словно признавал за каждым право на собственное космическое безумие, и заметил:

– Пусть так, но мне приходилось бывать только в чистом космосе, и я ненавижу этот мерзкий пепел. Можно сначала врезаться в планету и только потом разглядеть ее.

– Она должна быть видна в телескоп, – напомнил Грег. – И мы уже давно летим в ВСС-режиме.

– Думаю, да, – угрюмо согласился врач. – А как насчет «Гримуара»?

– «Гримуара»? – озадаченно переспросил Грег.

– Разве вы не узнали о нем из приказа? Беглецы назвали так свой корабль, после того как угнали его. Старинное земное слово, означающее учебник… черной магии.

На мгновение все трое замолчали, ощущая пыль и темноту… и слабую зловещую пульсацию, словно накатывавшую черными волнами на берег рассудка.

– Так что насчет «Гримуара»? – с оттенком вызова спросил Грег. – Даже если его пустая обезлюдевшая оболочка просто болтается в пространстве, она тоже должна быть видна в телескоп.

– Ох! – живо откликнулся испанец с Арктура. – Но если предположить, что он поврежден, скажем, пробит метеоритом? Помните, какой груз вез «Гримуар», когда его угнали?

– Боевую радиоактивную пыль, – ответил Карл. – Ее хватило бы, чтобы уничтожить пару планет.

– Вот именно! – в мрачном возбуждении воскликнул корабельный врач. – Итак, представьте себе, что «Гримуар» получил пробоину. Радиоактивная пыль могла перемешаться – под действием солнечного ветра или как-то еще – с обычной. Что, если «Крот», следуя по вычисленному нами курсу «Гримуара», направляется прямо в скопление этой дряни?

– Счетчики Гейгера должны засечь ее, – заверил его Грег.

– Даже если она рассыпалась по огромному мешку, в который направляется «Крот»?

– Даже тогда! – резко ответил Грег. – Кроме того, эта дрянь давно уже потеряла силу. В трюме «Гримуара» ее могли поддерживать в состоянии боеготовности с помощью реактора. Но как только она повисла в пространстве… понимаешь, радиоактивная пыль имеет дьявольски короткий период полураспада.

– Хорошо, хорошо, – уступил врач. – Но у меня все равно есть такое ощущение.

– У всех есть, – тихо ответил Карл Фридрих. – И возможно, ты подхватил идею Грега.

– Какую идею? – спросил Грег.

– Ту, что ты предложил, когда мы в первый раз заговорили о беглецах. Сказал, что это не они так испугали Конфедерацию, а нечто совершенно иное, действующее через них. Отсюда секретность, срочность, тревога и так далее. Нечто огромное, враждебное… и совершенно чуждое человечеству.

В этот момент Карл уловил, что тон пульсирующей угрозы повышается, услышал слабое, но зловещее жужжание, словно рядом дремало гигантское насекомое, ощутил, как сгущается темнота, а воздух во влажной оранжерее становится сухим, будто сюда прорвалась пыль.

По сдерживаемому дыханию товарищей Карл понял: они тоже что-то почувствовали.

И тут ему почудилось, будто ворвавшаяся пыль – или нечто другое – приняла форму необычайно высокой человеческой – или не человеческой – фигуры в плаще с капюшоном. Два тусклых глаза на огромной голове казались маленькими лунами, затерянными в межгалактическом пространстве. А затем жужжание оформилось в едва различимые слова на английском:

– Возвращайся, «Крот». Разворачивай свой тоннель и возвращайся.

Гальвес вцепился в руку Карла:

– Что это?

Прежде чем Карл успел ответить, в оранжерее пронзительно завизжал звонок. Люк в потолке открылся, впуская свет в переплетение листьев и лиан, в помещение нырнул еще один человек и, держась за поручни, подплыл к остальным.

– Остановка! – выкрикнул он. – Такимори отыскал планету у соседней звезды. Размером с Землю или чуть больше, расстояние до звезды – примерно как у Марса. Похоже, это именно то, что мы ищем. А что у вас произошло?

Когда вновь появившийся задал неожиданный вопрос, Карлу показалось, будто пылевая фигура, исчезнувшая было на свету, в полумраке снова приобрела прежние очертания. Жужжащий голос повторил, еще слабее, чем в первый раз:

– Разворачивай свой тоннель, «Крот».

Карл пристально вгляделся в озадаченное лицо задавшего вопрос. Через мгновение Тауно Свейн повернул свою скуластую физиономию викинга в сторону тени. И поскольку дух познания и здравомыслия был в нем очень силен, кажущаяся фигура потускнела и пропала, а жужжащий голос затих.

– Уф! – выдохнул Грег. – О, мои расшатанные космосом нервы!

– Мы видели призрака, мистер Свейн, – тихо проговорил Карл.

При слове «призрак» Гальвес выдавил из себя слабый смешок:

– Итак, мы, кажется, пережили коллективную галлюцинацию.

Первый помощник капитана и физик окинул всех строгим взглядом.

– Нервы тут ни при чем, – сказал он. – Я тоже видел и слышал это.

Он помолчал, и его сильный дух, казалось, сделался еще сильнее, превратив физиономию викинга в олицетворение упрямого и рискованного продвижения человечества по Галактике. Затем Свейн заговорил снова, с полной убежденностью:

– Это нечто до крайности ненавидит человека и его пути. Оно никогда не примет наших методов и инструментов. Это антинаука.