Эпидемии и общество: от Черной смерти до новейших вирусов

В общем, гуморальная медицина не слишком заботилась о постановке диагноза. Гораздо важнее было дать ответ на извечный вопрос пациента: «Доктор, скажите, все будет хорошо?» Последователи Гиппократа главной своей задачей считали прогнозирование.

Рис. 2.3. Ланцет Эдварда Дженнера (1720–1800). Такое лезвие использовалось для кровопускания и для введения первых вакцин.

Science Museum, London. CC BY 4.0

Определив причины недуга и тяжесть состояния пациента, врач обращался к терапевтическому принципу «противоположное излечивается противоположным». Если пациент страдал от избытка черной желчи, холодной и сухой, ему назначали теплую влажную пищу и горячие отвары трав. Причем под горячим далеко не всегда подразумевали нечто теплое на ощупь, это могла быть и обжигающе острая еда любой температуры.

Диета была одним из основных средств лечения, доступных врачу, поскольку считалось, что любая еда обладает определенными качествами (теплая, холодная, влажная и сухая) и с ее помощью можно уравновесить в человеческом теле нехватку или избыток противоположного. Но предусматривались и другие терапевтические воздействия. Например, пациенту могли прописать физические нагрузки или покой, что делают и современные врачи, рекомендуя лечение в оздоровительном центре или отдых в санатории. В числе прочих средств были смена обстановки, умеренность в сексуальной сфере и душевный покой. Применялись и травяные препараты, поскольку гиппократовские врачеватели – заядлые приверженцы терапии внутренних болезней. К примеру, было стандартной практикой назначать рвотные, слабительные, потогонные или мочегонные средства для выведения из организма избытка какого-либо гумора. Поскольку считалось, что кровь несет в своем потоке все остальные жидкости, в порядке альтернативы врачи нередко прибегали к столь действенной мере, как венесекция, оно же кровопускание, которое стало визитной карточкой гиппократовской медицины и оставалось столпом врачебных практик более двух тысячелетий, по меньшей мере до конца XIX в. Гуморальная терапия была, по сути, процессом сложения и вычитания. Врачи стремились прибавить недостающее и сократить избыточное.

Современный читатель, скорее всего, сочтет кровопускание сомнительной мерой, но не будем забывать, что, с точки зрения гиппократовских врачевателей, эта процедура имела массу преимуществ. Она оказывала комплексное воздействие, как собственно и сам недуг, эффект давала незамедлительно, а кроме того, врач имел возможность этот эффект контролировать. Если пульс слабел, цвет крови внезапно менялся или пациент терял сознание, доктор мог тут же прекратить кровотечение. Тем более процедура имела стандартные противопоказания: пожилой возраст, малокровие, жаркое время года или сторонние процессы, сопровождающиеся обильной потерей жидкостей иными путями. В итоге кровопускание, польза и границы применения которого были тщательно описаны, заняло центральное место в традиционной медицинской практике, как и ланцет – главный инструмент венесекции.

Гален и главенство текста

В «Гиппократовом корпусе» первое воплощение гуморальной теории в какой-то мере являло собой науку, основанную на доказательствах, однако учение претерпело глубокие изменения, когда за него взялся «второй отец медицины». То был Гален из Пергама (129 – ок. 210 гг.), греческий врач, практиковавший преимущественно в Риме.

Чтобы понять, как возникла доктрина галенизма и почему она оказалась такой живучей, стоит обратить внимание на личностные качества Галена, которыми он заметно отличался от Гиппократа. Поскольку о Гиппократе как об исторической личности нам известно крайне мало, важно не забывать, что галеновский Гиппократ – условный образ, вобравший черты многочисленных авторов «Корпуса». Этот скомпилированный Гиппократ, последователь Аристотеля, был невероятно наблюдательным эмпириком. Гален же, напротив, утверждал свой авторитет на знании текстов Гиппократа и на выводах, сделанных из философских догм. Он буквально обожествлял своего учителя и следовал каждому его слову. Тем самым он назначил себя верховным жрецом или главным толкователем учения Гиппократа, которое превратил в догмат. В одном сатирическом стихотворении эпохи Возрождения Галену приписывается вот такая чванливая тирада:

 
Сравниться с Гиппократом я бы мог.
Обязан многим я ему, но и за ним есть долг.
Довел я до ума что не доделано, невнятно у него –
В моих бесчисленных томах кристально ясно все.
Он уроженец островка, а я –  дитя могучего материка,
Неплодовит в отличие он от меня –  моим трактатам несть числа,
Он камни нам оставил, я же –  воздвиг твердыню
искусства врачевания, медицины^{7}.
 

Однако же Гален исполнил знаменательную роль в деле романизации Гиппократа, познакомив с его трудами латиноязычную публику во всех концах Римской империи.

Гален происходил из знатного рода и пользовался всеми преимуществами прекрасного образования и богатства. Путь к славе он начал, когда служил в Пергаме врачом гладиаторов, а продолжил стремительное восхождение, переехав в Рим в 162 г. Там он был назначен личным врачом императора, что во многом и объясняет масштабы галеновского влияния. Будучи человеком самоуверенным, Гален провозгласил себя всеведущим полиматом – безупречным врачом, мыслителем, полиглотом, ученым и единственным достойным преемником Гиппократа. К оппонентам и коллегам Гален не испытывал ничего, кроме глубочайшего презрения, и всех считал дилетантами, ни бельмеса несведущими в Гиппократовой мудрости. Особую неприязнь он питал к двум конкурирующим школам, которые называл эмпиристами и методистами.

Вдобавок ко всему познания Галена были чрезвычайно обширны. Становится понятно, почему он приобрел такое влияние, если учесть, что Гален имел всеобъемлющие представления обо всех научных дисциплинах того времени. К тому же всю свою долгую жизнь он был очень работоспособен и, даже разменяв девятый десяток, продолжал надиктовывать писцам целые тома. До нас дошла лишь половина его сочинений, поскольку часть трудов Галена была утрачена еще при жизни автора, когда в 192 г. его личную библиотеку уничтожил пожар. Но и то, что сохранилось до наших дней, занимает 12 увесистых томов по тысяче страниц каждый. Два этих фактора – исключительная продуктивность и долголетие – тоже возымели значительный эффект на его интеллектуальную карьеру. Вивиан Наттон так описывает место Галена в истории:

Чтобы охарактеризовать влияние Галена на следующие столетия, надо фактически описывать историю медицины после его смерти. Идеи Галена лежали в основе официальной европейской медицины как минимум до XVII века, а возможно, и до XIX века, но больше того… они до сих пор составляют основу медицинской традиции в мусульманском мире. ‹…› Учение Галена о Гиппократе и гиппократовской медицине не просто преобладало в научном восприятии истории медицины вплоть до недавнего времени, но продолжает, хоть и не столь очевидно, влиять на современные представления о том, что такое медицина и какими должны быть врачебные практики^{8}.

Тем не менее взгляды Галена на научное знание и прогресс уже значительно отличаются от современных. Для Галена Гиппократ был неиссякаемым источником врачебной науки, и основные постулаты его доктрины были непреложны. В воззрениях Галена новым парадигмам места не было. Он считал, что труды Гиппократа, как и его собственные, никогда не утратят достоверности. Они могут нуждаться лишь в уточнениях и доработке, коим Гален и посвятил всю жизнь.

Этот застывший догмат и составляет суть галенизма. Стараниями Галена Гиппократ превратился в кумира, в объект почитания, а в конечном итоге и поклонения. Забавно, что человеку, о котором не было известно почти ничего, от которого осталось лишь несколько трактатов, задним числом присвоили все мыслимые добродетели. Гален идеализировал Гиппократа, воспевал его как образчик мудрости, решимости, воздержанности, милосердия и честности. Ходили легенды о его благочестии, доблести и трудолюбии. Был даже миф, что по отцовской линии Гиппократ приходился потомком греческому богу врачевания Асклепию, а по материнской – Гераклу. Таким же образом Гиппократ стал великим патриотом, спасшим Афины от чумы, добродетельным и мудрым героем, презиравшим деньги и славу. Так возвеличенный Гиппократ и обрел свое место среди остальных культовых мудрецов Античности: Сократа, Платона и Аристотеля. Однако по ходу дела фундаментальная идея «Гиппократова корпуса» – врач должен наблюдать больного непосредственно, сидя у его ложа, – сменилась идеей необходимости изучать тексты самого Гиппократа и его главного толкователя Галена. И от постели больного медицина переместилась в библиотеку. Источником врачебных знаний теперь служил не организм пациента, а медицинский текст.

Наследие гуморальной теории

Неизбежно встает вопрос об эффективности гуморальной медицины. Сколь бы ни была эта система доступной для понимания, хочется спросить: «А это работало?» Неужели медицинская доктрина могла продержаться несколько тысячелетий, не показывая успешного терапевтического эффекта?

Во-первых, врачи-гуморалисты занимались не только болезнями. Под лечением Гален подразумевал и мероприятия по поддержанию здоровья. Один из его наиболее значимых трактатов называется «О сохранении здоровья» и касается гигиены. Так что врач-гуморалист, следуя заветам Галена, в основном консультировал пациентов по вопросам, которые касались, как сейчас говорят, образа жизни. Античная медицина считала, что правильный образ жизни – лучшая защита от болезней. Вопросы профилактики, которым было посвящено немало объемистых трактатов, касались сна, физических нагрузок, режима питания, сексуальной активности, купаний, вокальных упражнений, а также моральных и психологических установок. Считалось, что все это оказывает воздействие на эмоции, а следовательно, отражается на общем балансе организма, то есть здоровье человека. Греческих и римских врачей не оценивали исключительно (и даже в первую очередь) по результату лечения, во многом их деятельность напоминала работу нынешних тренеров, психологов и диетологов.

Во-вторых, как лечебная стратегия гуморальная теория обладала целым рядом достоинств. От магического мышления ее отделял квантовый скачок. И современников гуморальная доктрина привлекала тем, что была созвучна идеям натурфилософии. К тому же последователи Гиппократа и Галена в лечении придерживались умеренности. Например, не практиковали хирургические вмешательства, кроме вправления костей, вскрытия абсцессов и рассечения вен для кровопускания. Внутренние полости тела считались запретной зоной.

Не будем забывать, что даже в наше время к врачу-терапевту подавляющее большинство пациентов обращается с жалобами на недомогания, которые проходят сами собой и нередко имеют психосоматический характер. Прежде всего эти люди хотят получить подтверждение, что все наладится. И главная особенность гуморальной медицины заключалась в том, что опытный врач, повидавший и полечивший много больных, овладевал искусством прогноза и знал, как обнадежить пациента. Кроме того, последователи Гиппократа не брались за пациента, если считали, что он обречен, а когда сталкивались с тем, в чем не разбирались, направляли пациента к другому специалисту (см. далее).

Но гуморальная теория, особенно в галеновой версии, имела и ряд серьезных недостатков. Во-первых, она представлял собой замкнутую систему. Изначально в основе этой доктрины лежали дедуктивные рассуждения, но в конце концов гиппократовский эмпиризм сошел на нет и учение приобрело черты культа личности – культа Галена, а уже через него – культа Гиппократа. Таким манером гуморальная теория превратилась в культ Античности, а сумма накопленных гуморальных знаний застыла явленной истиной. Галенизм упирал на авторитет и традиции, со временем это привело к появлению медицинской элиты, которую составляли врачи с университетским образованием, обучавшиеся в первую очередь на классических текстах. И ответ на вопрос «Как стать врачом?» теперь звучал так: читать Гиппократа и Галена на языке оригинала.

Медицина в храме

Несмотря на то что именно в Древней Греции состоялся столь значительный прорыв к светской и натуралистической философии медицины, не стоит упускать из виду некоторые трения между натурализмом и религиозностью. И Гиппократ, и Гален жили в мире богов и святилищ, и оба были глубоко верующими. Значение богов для греко-римского общества было огромно, и, в частности, среди античных врачевателей особо почитался греческий бог Асклепий.

Сын бога Аполлона и смертной женщины, Асклепий был великим целителем, и вокруг его имени и храмов сложился популярный культ. Античные врачи называли себя «асклепиады», что значит «сыны Асклепия», и почитали его как небесного покровителя своего ремесла. Во времена Александра Македонского по всей Греции насчитывалось около 300–400 храмов-лечебниц (они назывались асклепионы), посвященных этому богу. Самые большие и известные были в Афинах, Косе, Эпидавре, Трикке (нынешняя Трикала) и Пергаме.

Чтобы объяснить, кем был бог Асклепий для античной медицины, нужно упомянуть, что он никогда не прибегал к магии. Он был всего лишь искусным врачом и исповедовал те же принципы, что и его последователи-асклепиады. Некоторые отмечают, что предания о нем очень напоминают историю Христа, и действительно культ Асклепия составлял серьезную конкуренцию христианству на протяжении нескольких веков.

Для многочисленных странствующих целителей из числа греческих и римских врачей Асклепий был чрезвычайно полезен, поскольку наделял их идентичностью, полномочиями и общностью. В гиппократовских врачах легко угадывались члены одной «гильдии». Целители активно странствовали, и, когда пациенты приглашали их в дом, Асклепий как бы ручался, что врач будет вести себя этично. А практикующим врачам требовалось поручительство кого-то авторитетного. Асклепий мог гарантировать, что они компетентны, порядочны и проявляют особую заботу о бедняках, у которых нет денег на лечение.

В каком-то смысле храмы Асклепия – предшественники современных оздоровительных центров, санаториев и больниц. Там помогали бедным и тяжелобольным. Чтобы прийти в храм, пациенту нужно было подготовиться: совершить омовение, выдержать пост, помолиться и принести жертву. Тогда его оставляли в храме на ночь, и там ему во сне мог явиться Асклепий, чтобы поведать, чем и как следует лечиться. Такая практика называлась «инкубация». Но стратегия лечения всегда предписывала то же, что рекомендовал бы любой опытный врач-гуморалист. Такая инкубация ничуть не мешала натуралистической терапии, к которой тут же и приступали. Асклепий никогда не назначал лечение с помощью магии, не творил чудес и не практиковал ничего такого, чего не мог бы сделать обычный доктор.

Заключение

Различные концепции происхождения болезней, которые мы рассмотрели в этой главе (божественная, демоническая и гуморальная), в истории не сменяли друг друга последовательно. Совсем наоборот, господствующая в медицине научность не вытеснила божественные и демонические концепции. Все они на протяжении тысячелетий существовали бок о бок, иногда даже уживаясь в голове одного человека. Все три взгляда живы по сей день и стали частью нашего культурного наследия. Например, на территории Индийского субконтинента много где до сих пор практикуют гуморальный подход, нашедший отражение в медицинской системе юнани.

Этот обзор медицинских доктрин, господствовавших в Европе до XIX в., подготовил нас к изучению феномена чумы. Общества, пораженные этим заболеванием, воспринимали бедствие в рамках привычных представлений. Невозможно рассматривать историю чумы, не принимая во внимание интеллектуальный контекст, в котором люди переживали ее и осмысляли.

Глава 3
Обзор трех пандемий чумы
541 – ок. 1950

Бубонная чума – неизбежный ориентир в любом обсуждении инфекционных заболеваний и их влияния на общество. Во многих отношениях чума представляла собой наихудшую из мыслимых катастроф, устанавливая тем самым своеобразный критерий, по которому можно судить о других эпидемиях. В более поздние столетия, сталкиваясь со вспышками новых, незнакомых заболеваний, люди всегда опасались, что эти бедствия будут как чума – столь же опустошительными. Такие особенно пугающие события, как эпидемия холеры в XIX в. или «испанки» и СПИДа в XX столетии, нередко называли новой чумой. По той же причине и туберкулез, главный убийца XIX в., получил прозвище «белая чума». Ну а слово «чума» стало именем нарицательным для любых социальных бедствий, даже не связанных с инфекционными заболеваниями, поэтому во многих языках можно встретить обороты вроде «чума несчастных случаев» или «чума банковских ограблений».

Что же такого ужасающего в этой болезни и ее социальных последствиях? Что сделало ее особенной? Одно из самых ярких свойств чумы – необыкновенная вирулентность. Этот фактор определяет, насколько сильный ущерб заболевание причинит организму и сможет ли оно вызвать патологические состояния. Вирулентностью измеряется способность патогена, преодолевшего защиту организма, спровоцировать болезнь, вызвать разного рода недомогания и привести к смерти. В этом смысле чума крайне вирулентна. Она поражает организм в рекордно короткие сроки, вызывает мучительные и страшные симптомы, в отсутствие лечения дает стабильно высокую летальность, которая определяется отношением числа умерших к числу заболевших. Проще говоря, процент погибших от патогена очень высок. До открытия антибиотиков чума убивала больше половины заболевших, а надо сказать, очень немногие заболевания дотягивают по летальности даже до 50 %. Ко всему прочему, чума распространяется по организму чудовищно быстро. Как правило, смерть наступает через несколько дней после появления первых симптомов, а иногда и раньше.

Не менее пугающим обстоятельством чумного поветрия были возраст и социальное положение его жертв. Привычные нам эпидемии в первую очередь угрожают детям и старикам. Это норма для обществ, где встречаются такие инфекции, как паротит, корь, оспа и полиомиелит. Но с чумой все было иначе: она предпочитала мужчин и женщин в расцвете лет. Потому и создавалось впечатление, что эпидемия чумы – событие странное и даже сверхъестественное. За счет такой особенности эта болезнь, в сравнении с другими, наносила куда более тяжелый экономический, демографический и социальный ущерб. Иначе говоря, чума оставляла после себя огромное число сирот, вдов и обездоленных семей. К тому же, в отличие от других болезней, чума не питала особого пристрастия к беднякам. Она атаковала всех подряд, что наводило на мысль: настал день Господень, пробил час Страшного суда.

Еще одна отличительная черта чумы – ужас, который она порождала. Столкнувшись с чумой, общество отвечало на нее массовой истерией, насилием и религиозным возрождением: люди пытались умилостивить разгневанного Бога. Тревожно озираясь, они искали в своих рядах виновников чудовищного бедствия. Те, кто считал чуму Божьей карой, винили в несчастье грешников. Поэтому раз за разом чума провоцировала поиски козла отпущения, гонения и травлю. Те, кто придерживался демонической трактовки эпидемии, искали организаторов бедствия среди смертных. Такие бдительные граждане часто преследовали иноверцев и евреев, охотились на ведьм и выискивали отравителей.

Эта глава представляет собой исторический обзор, посвященный чуме как заболеванию, и расскажет в том числе о мерах, которые общество предпринимало для борьбы с напастью, о последствиях чумных поветрий и о трех пандемиях чумы, случившихся за последние 1500 лет.

Чума и общественное здравоохранение

Историческое значение чумы столь велико еще и потому, что она вызвала крайне важный социальный отклик – развитие общественного здравоохранения. Бубонной чумой вдохновлена политика первых и самых суровых санитарных мер, призванных защитить население и ограничить распространение опасной заразы, – всевозможные способы принудительной изоляции заболевших. Оставим за скобками проказу и лепрозории, где изолировали ее жертв, потому что эти инкурабельные учреждения – для неизлечимо больных – никак не повлияли на развитие здравоохранительных стратегий. Реализация противочумных мер подразумевала привлечение вооруженных сил. В первую очередь предписывалась организация санитарных кордонов. Эти демаркационные линии изолировали население, пресекая любые перемещения людей и товаров. Кроме того, в число мер по защите от заразы входила организация карантинных зон и чумных бараков, известных также как лазареты; органы здравоохранения (различные комитеты и советы) наделялись чрезвычайными полномочиями по надзору за соблюдением санитарных правил. И чтобы народ не забывал, сколь широк круг полномочий этих ведомств, иногда на видном месте появлялись колодки и виселицы.

Рис. 3.1. Три пандемии бубонной чумы (рисунок Билла Нельсона)

Раньше всех противочумные меры начали внедрять итальянские города-государства эпохи Возрождения. Что было более чем резонно в свете их уязвимого расположения на пересечении всех торговых путей Средиземноморья, куда с Ближнего Востока и севера Африки прибывали пассажиры, товары, а заодно и безбилетные крысы. Флоренция и портовые города Венеция, Генуя и Неаполь были пионерами санитарно-гигиенической политики, которая со временем распространилась повсеместно.

В последующие столетия наметилась другая тенденция. Всякий раз с появлением новых смертельно опасных заболеваний, например холеры, желтой лихорадки и СПИДа, органы здравоохранения поначалу сразу пытались вернуться к противочумным мероприятиям. Как говорится, генералы всегда готовятся к прошлой войне, то есть, столкнувшись с новым врагом, применяют устаревшие стратегии. Во многом структуры здравоохранения веками ведут себя точно так же. Соблазн использовать старую противочумную защиту столь велик еще и потому, что такие меры создают впечатление решительного и оперативного реагирования, а это внушает населению чувство защищенности.

Последствия чумы

Главная особенность эпидемий – их обширные социальные последствия. Пример бубонной чумы наглядно показывает, что неправильно рассматривать инфекционные заболевания лишь в узком, специальном контексте. Поражая общество, чума неизбежно становилась частью общей картины, и эта часть так же важна для понимания истории того периода, как важны войны и события в сферах религии, экономики и высокой культуры. Я ни в коем случае не пытаюсь доказать, что историю творят болезни, и не намереваюсь утвердить диктатуру микробов. Моя мысль гораздо проще: некоторые заболевания действительно способны менять общество, и чума как раз из их числа. Другие многочисленные болезни, даже такие смертоносные, как грипп «испанка» или полиомиелит, не оказывали подобного эффекта. И главная задача нашего исследования – разобраться, почему инфекционные заболевания так сильно разнятся по этому аспекту: одни оставляют значительный след в культуре, политике и устройстве общества, а другие нет.

Бубонная чума – один из лучших примеров пандемии, которая отразилась на всех сферах общественной жизни. Это заболевание изменило демографические структуры Европы эпохи раннего Нового времени. Из-за цикличности эпидемического процесса болезнь затрагивала каждое следующее поколение, что сильно замедлило прирост населения в период между XIV и XVIII вв. Чума имела разрушительные последствия для экономической жизни и затормозила развитие общества. Она отразилась на религии и народной культуре: пышным цветом расцвели новое благочестие, поклонение чумным святым и мистерии. Бубонная чума очень сильно повлияла на отношение людей к смерти и, разумеется, к Богу.

Чумной мор привел к тому, что Европу захлестнули бесчисленные проповеди и мистерии, главной темой которых была теодицея – оправдание доброго всемогущего Бога перед лицом зла и страданий. Несложно принять мысль, что Бог может разгневаться и наказать тех, кто отвернулся от него и нарушал его заповеди. Но чем объяснить ужасающие страдания невинных людей, их массовую гибель, тем более когда речь идет о детях? Да, чума действительно привела к всплеску богобоязненности, но она же спровоцировала и мощный откат в противоположном направлении. Были и те, кто, столкнувшись с эпидемией бубонной чумы, пришли к неутешительному выводу, что никакого Бога, по всей видимости, не существует. Не могло же любящее и всемогущее существо истребить половину населения большого города, убивая без разбора мужчин, женщин и детей. В итоге все это привело не столько даже к атеизму, сколько к глухому отчаянию, зачастую невыразимому. То был психологический шок, посттравматический стресс – звучит анахронизмом, но сегодня мы назвали бы эту реакцию именно так.

Чума серьезно повлияла на искусство и культуру. Сложился отдельный жанр чумной литературы, который пополнили произведения Джованни Боккаччо, Даниеля Дефо, Алессандро Мандзони, Альбера Камю. Чума преобразовала иконографию европейской живописи и скульптуры, сильно повлияла на архитектуру, что выразилось в строительстве знаменитых соборов и церквей, посвященных Спасителю, Деве Марии и святым Себастьяну и Роху – защитникам от чумы. В Вене и других городах Центральной Европы появились чумные колонны. Их возводили по случаю окончания эпидемии, чтобы напомнить горожанам, сколь милостив Господь.

Много позже, уже в середине XX в., в 1957 г., та эпидемия чумы вдохновила Ингмара Бергмана на создание фильма «Седьмая печать». В разгар холодной войны режиссер был всерьез обеспокоен возможностью ядерной катастрофы. В попытке вообразить апокалипсис он обратился к истории бубонной чумы, потому что именно она очевиднее всего живописала предел людских бедствий, а потому была наилучшей метафорой атомной катастрофы.

В XVII в., тоже вдохновленные опытом пережитой чумы, жители баварской коммуны Обераммергау впервые исполнили спектакль-мистерию Страстей Господних, что положило начало знаменитой немецкой традиции. Горожане, выжившие в эпидемии 1630 года, дали обет: если Господь сжалится над ними, то городской совет обещает организовать театральное действо, в котором примет участие все население Обераммергау, и это страстное представление будет повторяться на регулярной основе до скончания времен. Так было положено начало непрерывной и неоднозначной череде театрализованных постановок, которые рассказывали о Страстях Христовых, а иногда еще и подстрекали зрителей к насилию в отношении евреев.

Чума подвергла серьезному испытанию и объяснительную силу гуморальной теории, значительно повлияв тем самым на медицинские представления о болезнях. Учение Гиппократа и Галена не могло дать убедительного объяснения распространению бубонной чумы. Разве возможно, чтобы у множества людей разом случилось одинаковое нарушение гуморального баланса? Как и Гиппократ, его последователи видели причину происходящего в том, что мы сегодня называем вредным воздействием окружающей среды. Согласно этой общепринятой версии, воздух в той или иной местности портился, что и приводило к поветрию. А отравляло воздух некое смертоносное брожение какого-то органического вещества, гниющего то ли в почве, то ли в близлежащих болотах и топях. Ядовитые пары попадали в воздух, и после того, как люди вдыхали яд или впитывали его через кожу, многие из числа наиболее уязвимых заболевали.

Средневековую вариацию аналогичной концепции предложили астрологи: по их мнению, и чуму, и остальные эпидемические заболевания обуславливало опасное расположение звезд и планет. Непорядок в космосе приводил к непорядку в микрокосмосе человеческого организма. Даже те, кто не верил, что эпидемия вызвана появлением кометы или определенным «соединением» планет, нередко признавали, что небесные явления могут служить предзнаменованием. Как и природные катаклизмы вроде землетрясений, наводнений или пожаров, все это тоже может предвещать кризис общественного здоровья.

Итальянский врач XVI в. Джироламо Фракасторо взглянул на проблему возникновения эпидемий под принципиально другим углом. Он исключил какое-либо влияние гуморов и предположил, что эпидемическую болезнь вызывает некая вредная субстанция – «заразное начало», которое каким-то образом (каким именно, он не знал) передается от человека к человеку. В XVII в. эту идею развил немецкий иезуит Афанасий Кирхер. Он выдвинул предположение, что чуму разносят некие крохотные существа, по его выражению «маленькие черви», которые как-то перебираются из больного человека в здорового. Фракасторо и Кирхер положили начало теории заразных болезней.

Поначалу идея контагиозности гораздо больший отклик находила в народном воображении, а не в умах ученых мужей, получивших врачебное образование в университетах. Потому что ничего подобного в классических трудах не встречалось. Только в конце XIX в. еретические теории Фракасторо и Кирхера нашли наконец подтверждение благодаря открытиям в области микробиологии, сделанным Луи Пастером (1822–1895) и Робертом Кохом (1843–1910). Подробнее об этом в главе 12.

История трех пандемий чумы

Давайте обозначим различия между следующими тремя понятиями, которые тесно связаны друг с другом. Как правило, при градации инфекционных заболеваний по параметру тяжести учитывают количество заболевших и географический охват заражения. Вспышка – это локальный всплеск инфекции, когда число заболевших относительно невелико. Под эпидемией же, наоборот, подразумевают инфекционное заболевание, которое распространилось на значительной территории и поразило большое число людей. И наконец, пандемия – это транснациональная эпидемия, которая поражает целые континенты и убивает массово. Однако все три понятия довольно приблизительные, границы между ними размыты и часто субъективны. Нередко бывает, что инфекционное заболевание, распространившееся только в пределах одной местности, относят к пандемии, потому что оно достаточно вирулентно, чтобы поразить практически всех, кто на этой территории проживает.

В рамках заданной терминологии можно сказать, что человечество пережило три пандемии бубонной чумы. Каждая представляла собой цикл повторяющихся эпидемических волн, «насланий». Один такой цикл мог растянуться на несколько людских поколений и даже на столетия. Чумные вспышки повторялись настолько часто, что писатели стали использовать их в качестве сюжетных поворотов, вполне логичных и убедительных. Яркий тому пример – трагедия Шекспира «Ромео и Джульетта», действие которой разворачивается на фоне эпидемической вспышки в итальянском городе Верона. Сообщение между Вероной и Мантуей прерывается из-за нагрянувшей чумы, что и приводит к трагической развязке. Монаха Джованни задерживают в пути, когда он пытается доставить Ромео, отосланному в Мантую, спасительное письмо от Джульетты: