Журналист. Вы позволите мне этих книг на насколько дней?
Вельможа. С удовольствием. Но вот и они.
Молодая дама. (Берёт одну книжку). Вот еще и картинки! Это что? Портрет автора.
Другая дама. Покажите.
Книжки переходят из рук в руки.
Молодая дама. Какой странный наряд! Узкое полукафтанье, с откидным воротником, какой-то плотный камзольчнк! Это надобно срисовать для маскарада. Но вот и другие картинки: изрядно, очень изрядно для своего времени.
Поэт. Какие странные буквы! Трудно отличить, Ш от Т. Только по смыслу надобно догадываться. Ударений нет, и даже нет вовсе буквы для выражения звука между Х и Г. Обрисовка букв негодная: почти все одни толстые чёрточки – нет округлости, нет изменения в очерках.
Вельможа. Это быль первый шаг к совершенствованию типографского искусства и каллиграфии.
Журналист. Есть ли что порядочного в этих книжонках?
Вельможа. Сочинитель, кажется, любил говорить правду, любил пофилософствовать, но видно, что он или не хотел или не мог всего высказать, что у него было на уме и на сердце. Он часто только намекает на правду и как будто заикается. Впрочем, некоторые странности, предрассудки и злоупотребления своего времени он описал довольно резко. (Обращаясь к судье). Автор особенно вооружался против вашего сословия, и жестоко нападал на невежество и взятки.
Судья. Теперь ему не достало бы материалов по этой части. Вся Европа признаёт, что нигде правосудие не достигло до такой степени совершенства, как в России. Может ли быть иначе, когда у нас каждый, посвящающей себя судейскому званию, должен быть доктором прав, дать экзамен, представить поручительство от целого уезда в беспорочном поведении, и когда наконец, общее мнение сторожишь за каждым его поступком. Я думаю, господа, что вы не слыхали о взятках, и что это слово известно вам только из словаря, или из старых романов и драм.
Помещик. Об этом нет спора.
Журналист. Тем любопытнее видеть теперь, что делалось за двести лет тому назад.
Вельможа. Но в этих книжонках много такого, что теперь покажется непонятным для нас. Вообразите себе, что г-н сочинитель весьма серьёзно гневается за то, что образованные и воспитанные люди в его время, знатные и богатые, а особенно дамы, не только не хотели говорить между собою по-русски, но почитали даже грубостью и невежеством, если в обществах русских говорили отечественным языком.
Молодая дама. Ха, ха, ха! Как это можно, что б русские не хотели говорить по-русски?!
Придворный. Это, верно, пошлые шуточки XIX века!
Вельможа. Уверяю вас честью, что автор вовсе не выдумывает, и что это было в самом деле.
Придворный. Помилуйте, что за странность! Как можно говорить иначе, как не на отечественном языке! Это обидно для народного самолюбия, и я лучше бы согласился родишься немым, нежели говорить в России не по-русски. Язык неотъемлемая собственность народа, как вера и история – кто осмелится прикасаться к этим священным предметам?!
Вельможа. Послушайте моего сочинителя: он вам скажет, что в его время знатные и богатые россияне по выбирали воспитание своих детей чужеземцев, которые приезжали в Россию толпами для образования юношества по своим образцам.
Пожилая дама. Боже мои, какой ужас! Возможно ли, чтобы родители согласились доверить детей чужеземцу? Если б он быль ангел, а не человек, то и тогда бы не мог из своего питомца сделать русского, и поневоле сделал бы из него чужеземца для России. Как может иностранец внушить юноше любовь ко всему отечественному, к вере, к престолу, к народным обычаям, одним словом, к матушке России?
Придворный. Без сомнения, нет, и я дорого бы заплатил, чтоб увидать русского на чужеземную стать.
Эта и ещё 2 книги за 399 ₽
Чтобы воспользоваться акцией, добавьте нужные книги в корзину. Сделать это можно на странице каждой книги, либо в общем списке: