– Не сегодня, – наконец прозвучало. – Во мне слишком много простуды, я всё равно почти всё забуду, а так может, запомню хоть что-то, – похоже, у него действительно температура. Ещё раз глупенький «ой!». – Слушай, а ты могла бы его сглазить?

– Что? Нет. Не знаю, – мама учила меня многому, но я не хотела этих умений. Особенно страшных, особенно сглазов. – Максимум вилку в нос воткнуть.

– Даже не в глаз?

– Нет.

– Ты меня разочаровываешь, – он смеялся! Галвин смеялся! А значит мой глупый рассказ, не так уж и глуп. – Значит, всё-таки придётся спать.

– Вот и спи.

– Вот и буду. Последний вопрос: ты тырила сладости и, боже, Анна, куда ты их сложила, под корсет?

– Ага, конечно. Тебя только корсет и волнует. Никакой фантазии, Всеведущий! – как это вообще с точке зрения геометрии возможно. – В сумочку. Спи.

Страшное будет потом».

Бесполезное свидание. Несостоявшийся творческий вечер. С работы попросили. Не приходи, Анка, нет денег на твои переводы, нет. Отдохни перед праздниками. Я упала на колени. Пол холодный. Пол немытый. Перед шкафом горы пыли, перед зеркалом чернота.

Их всё равно никто не увидит. Я убрала рукописи в шкаф, затолкала под ящик с чулками, занавесила платьями и дверцу с размаху прикрыла. И всё одно – их никто не прочтёт.

Остаётся одно, но этот день уже ничем не испортить. Сяду в автобус, куплю мандарин, поднимусь, потеряю кошку и скажу:

– Привет.

– Аня?

Глава 7

Как имя твоё…

Тут холодно. Ветер трепал провода.

Я здесь, я останусь. Клочками вода

Срывалась с откосов заржавевших труб,

Как имя твоё – пара вдохов от губ,

Как имя моё – неуверенный взгляд.

Всё шорох – случайность, созвучья не в лад,

Нелепо да верно касанья твердят,

Дойдут до предела и вновь повторят.

Где звёзды, где розы? Где сладкий испуг?

Нам вечер печальный достался. Упруг

О грязные стёкла слепой перестук.

Здесь каждым мгновеньем откликнется звук.

И звуком растает мгновенье,

Уйдём с твоего позволенья?

Здесь серые лужи, там сажа, там медь.

Волнительно видеть и глупо смотреть.

В дыму горизонты – печальная мреть.

Забуду. Забудь. Бесполезно жалеть

Мохнатые тучи, карминовый свет.

Мы так мимолетны – нас будто бы нет.

Нам только б коснуться нечаянным теплом.

И серые лужи за грязным стеклом

Погаснут.

Глава 8

Тот, что смеётся

«Как ваши дела, Килвин?»

Прекрасно.

«Не сходите ли на Речной вокзал?»

Схожу, конечно! О чём речь?

Дурак! Нужно было отказаться. Хотя бы раз в жизни. Не страшно, они бы пережили, кого-нибудь другого вместо меня отправили…

В оранжереи господина Марвина Морского дуло только так! Всё орхидеи сморщились. Господин Морской жевал сигару, быстро-быстро перебирая пальцами пакетики с семенами, словом скучал.

– Вам, сударь, кошмары снятся?

– Снятся, наверно, – я призадумался. – Я их не запоминаю.

– Очень жаль, – сигару он, наконец, дожевал и выплюнул, предварительно проверив, достигла ли она нужной кондиции.

– Отчего же?

– Да тут такое дело. Понимаете? – Я заранее покрутил головой, не соврав ни капельки. Морской согласно хмыкнул. – Я их, видите ли, коллекционирую.

– Эм… – ну, мило. Что ещё сказать?

– В кошмарах кроется очень и очень многое. Они могут рассказать о своём человеке куда больше, чем… ну вы понимаете?

– Э…

– Страх, сударь, он почти магия. Я, видите ли…

Магия! Ха. Безумцы. Они все помешались на этой богопротивной магии.

– Не вижу. Господин Морской, предлагаю всё же вернуться к нашим делам. Как звали человека… – Возможно, мой тон оказался излишне жёсток, а возможно, господин Марвин просто немного кретин. Мужчина вздрогнул, густо покраснел и спрятал подбородок в ворот. И между тем Морской был не так уж плох, хоть и похож на залежавшуюся сельдь, хоть и пахло от него не многим лучше. Он рассказал мне всё. Всё-всё, что мог, наврал, конечно, собака. Да и на том спасибо.

Оставив орхидеи спокойно прозябать и печалиться в компании сквозняков, клубники и жеваных сигар, я, совершено свободный и даже немного довольный, отправился в сторону речного вокзала. Эх, если эти гении не набрехали да не напутали ничего, сегодня прибудет баржа из столицы. Делать мне, разумеется, больше нечего, как на таможне халтурить. Самое обидное, что и не приплатят. Эх, лучше б набрехали…

У кого-то украли кота, у господина Морского воры в лавке да тараканы в башке, у меня документации – кипы и стопочки, а городу нипочём – вон гуляют! И откуда в парках столько беззаботных, безработных?

***

Речной вокзал, затянутый по самые шпили плотными строительными лесами, угрюмо дремал в ожидании завтрашнего полудня. Отгрузка не начнётся, пока, откуда надо, не придёт разрешение. В таких делах обычно не тянут, но здесь случай особенный. Из самой столицы прибыли, да ещё и не по графику! Синевато-чёрная вода то набегала, то замирала у края понтона. Я шел вдоль самой кромки, у самой воды. С перемазанных старой краской столбиков вспархивали недовольные чайки, пролетали пару метров и опускались вновь. Громада баржи виднелась издали, я заприметил её ещё из поезда, длиннющая, ржавая, полупустая. Будто не к нам товар привезли, а от нас хотят чего-то. Только что такого в Карильде взять можно? Нам в столицу поставлять нечего. Всё, что есть, по городам и посёлкам расходится. Да и чёрт с ним, какое моё дело? В том-то, честно говоря, и вопрос – зачем я, о светлые слуги, мог здесь понадобиться? Кроме чаек бело-чёрных с жёлтым клювом, мне также встретились три толстые утки, посмотрели на меня искоса, мол, что ходишь, где ни попадя, и вернулись к своим делам. Дуло холодом, то ли от реки, то ли просто по-осеннему. Эти, небось, чай пьют, а мне тут…

У баржи крутился престранного вида господин: бородка гладкая, глаза хитрые и чуточку сощуренные, сам худой, не толще Галвина, но жилистый, и всё бы ничего, да его одежда… сероватый неброский плащ, ботинки и броня. Первый раз вижу человека в латах, тем более, в таких! В пластмассовых. Ни кольчуга, ни панцирь из стали – зеленоватый нагрудник, наколенники…Бутафория? Артист, наверное. А рядом ещё четверо в похожем одеянии, только цвет нагрудников у них посерей.

– Здравья желаю! – Ну и что меня понесло на этой «здравие»? Сказал бы «добрый день»…

– Вольно.

В смысле?

– Вы, я так понимаю, Килвин? – продолжил парень в сероватом нагруднике.

– Да, – очень странно. Более, чем странно. – Чем могу служить?

– Он мне нравится, – он затушил сигарету о столбик. – Что скажешь, Якоб?

Названый Якобом медленно повернулся в мою сторону. Его странноватые зелёные латы мерцали, точно речная гладь.

– Добро, – и ответил – отмахнулся. – Моё имя Якоб Вих, парень, —представился незнакомец в зелёном. Голос у него оказался на диво громкий и бойкий. – Мобильная гвардия Брумвальда. – Светлые слуги, он из гвардии! А чин не назвал… – У нас для тебя есть два предложения: первое интересное, а второе, если откажешься. Джерго, что там про этого парня, он нам подходит?

– Процентов на шестьдесят семь, – откликнулся черноглазый Джерго, что-то в его облике было не так, то ли держался он как-то странно, слишком размеренно и сонно, то ли нос, хотя нос как нос, ну волосы чёрные, как у Аньки. Не пойму. Честно говоря, вся эта компания меня немного тревожила, будто… Нет, не знаю. Так пахнет в чужом доме. Такое тихое и навязчивое чувство, как звери чуют… Ерунда!

– Уже не дурно, – признал Якоб Вих. – Работали и в худших условиях. Ну-ка парень, расскажи нам про Карильд, как вы тут живите? Мирно, сыто?

– Пойдёт.

– Э-э. Скучный, какой.

– Не доставай его, Вагни. Парень при исполнении. Это вам, в рабочее время лясы точить!

– Ну, командир, не злобствуй. У нас всё время кхм… рабочее. То этих гоняем, то…

– Слушай, заткнись, а? Гоняет он! Это они нас… Зют! Что б их там черти овражные загрызли! – он сплюнул под ноги. И поднял взгляд на меня. – Парень?– Я глупо кивнул. – Всё слышал? Забудь.

– Забыл.

– И славно. Сегодня вечером, в шесть, ровно, кто опоздает, – он окинул взглядом своих подчиненных, – может не возвращаться! Отсюда отправляется маленькая экспедиция. Возможно, именно здесь нам, наконец, повезёт. Если ты готов послужить родине и короне, милости просим. За подробностями к Джерго.

– А я…

– Предупреждаю сразу – будет сложно, – весело откликнулся Джерго, шурша какой-то плотной папкой. Готов поклясться, что минуту назад этой папки у него не было.

– В чём конкретно заключается экспедиция, то есть её цель? Вы что-то ищете?

Надо бы разузнать побольше. Соглашаться я, конечно, не намерен, но думаю, полицмейстеру стоит знать, что тут происходит.

– Как тебе сказать? – странноватый Джерго хитренько улыбнулся. – Мы ищем не что-то, а кого-то. Все места давно определены и нанесены на карты, а вот люди… Было бы очень и очень славно, окажись тут тот, кто нам нужен. В общем, господин Озёрный, я не берусь утверждать, что вы и есть тот самый, вероятность крайне мала, но такой силач может нам пригодится. Стреляете хорошо?

– Более чем, – что-то я всё равно ничего не понял.

– Это хорошо, очень хорошо. К тому же, Царь нынче не скупиться. А коли выгорит! Эх, Килвин! Я-то знаю, как попросить.

– Царь? – час от часу не легче. – Скажите, – а что если…? – могу ли я надеяться на вашу помощь и помощь Брумвальда в одном личном вопросе.

Джерго замер.

– Так вы согласны?

– Да, – сказал я быстрее, чем понял.

– Что за вопрос?

– Личный.

– Это ясно, какой именно? Учтите, ничего такого…, хотя и такое тоже. Вы же знаете, Брумвальд всемогущ.

– Да-да, – выражался бы ты парень ясней! – Дело касается моего брата. Всеведущего Галвина. Совет нашего города беспочвенно обвинил его в ереси. Мой брат ученый, а не чернокнижник, он просто связался не с теми людьми. В начале зимы состоится слушанье, и я боюсь, – каждое слово давалось мне, что пытка, калёным железом по хребту. Ненавижу. Всегда ненавидел просить помощи. Но я боюсь, как мальчишка струшусь неизвестности, обречённости. Да я боюсь, – что его исход давно решён.

– Всеведущий! – заулыбался Джерго, будто и не слушал! – Какие у вас интересные титулы. Ха. Ну что ж, я подумаю. До вечера, господин Килвин.

– До встречи.

Я поклонился. Он помахал мне рукой в крепкой серо-зелёной перчатке.

***

Я слышал об этом от друзей, от людей, что был вправе звать таковыми, я читал и практически верил. Этот мир – улыбчивая обманка, бесконечно лукавый, сердитый сноб. Таким он видится мне утром, когда над городом только-только рассеивается тяжёлая ночная синь. Когда тяну занавески, раздвигаю тряпки в стороны, когда, лишь отчасти живой, собираю пятками карандаши и крошки, когда ещё не думаю, когда уже не сплю. Тот странный человек Марвин Морской коллекционирует кошмары! в блокноты их записывает и ленточкой перевязывает. Я слышал об этом от друзей, от людей, что были по ту сторону. Ружьё иль арбалет, и будь, что будет. По стране всё чаще стали объявляться ребята из гвардии. Сначала просто приезжали в город, толкались там пару дней и пропадали, потом стали набирать местных. Зачем? Вот и узнаем. Вот и выясним.

Под вечер нас собрали в часовне у вокзала. Семь человек, включая столичного: ни одного знакомого, все какие-то сирые и дрожащие.

Баржа причалила. Одинокая и огромная, она казалась совсем неуместной в тихой болотистой заводи. Лодок у них не было, потонули на прошлой неделе. К берегу пробирались в брод по мелководью. Холодная осеняя вода противно чавкала, затекала в ботинки. За мной шёл пацан в бархатных рейтузах, он так дрожал и скулил, что пришлось схватить его под локоть и тащить до земли силой. Река, нынче спокойная, лениво серебрилась в свете тонкого растущего серпика. Какой-то крупный мужичок гордо вышагивал впереди всех, он был единственный, кому хватило ума взять с собой резиновые сапоги. Предупреждать как бы надо. Наконец, чихая и чертыхаясь, мы выбрались из тонкого ила и встали кривой шеренгой у камыша: пацан в рейтузах, столичный латник, пара долговязых арбалетчиков, видимо, из чёрной стражи, крепыш с сапогами, бородатый лесник, пропахший костром, самогонкой и лошадьми так, что походить к нему ближе, чем на два метра, мало кому хотелось, и я. Столичный прыгал на бережку, то ли почву проверял, то ли знаки подавал, то ли просто размяться решил. Остальные стояли смирно и тихо. Первым подал голос пацан в рейтузах, как он мне после признался, студент горной академии.

– З-зачем мы здесь? Г-господин…

Договорить не смог, расчихался и смолк. Лесник тоже чихнул, оттёр нос рукавом, а после грязно сплюнул. Мне захотелось курить, но можно ли? Хрен этого латника знает.

Столичный фыркнул, потер руки, подошёл к пацану, хлопнул в ладоши. Пацан взвыл, подпрыгнул. От его туфель поднимался сероватый дымок.

– Затем, что так угодно короне. Кому ещё мокро?

Никто не признался. Лесник отошел в сторону, расшнуровал тяжелые ботинки, отряхнул, снял носки, выжал и вывернул, надел обратно.

Нас связали, как связываются скалолазы: одной верёвкой завидной толщины. Я оказался вторым, между латником и студентом. Дальше шли арбалетчики, дядька в сапогах и лесник, у лесника кроме всего прочего имелось хорошее ружьё. Поэтому его и поставили замыкающим. Столичный, не без сожаления, протянул студенту кортик, тот принял, затолкал кинжал за пояс, не поранился бы.

– Там, куда мы идем, будет туман. Не разбредаться. Если что-то слышите, говорите мне, потом стреляйте. Команды выполнять беспрекословно, бежать не пытайтесь. Порвете верёвку – сдохните. Всем ясно?

– Яснее некуда, – сплюнул лесник.

– И славно.

Обещанный туман, был похож на какой-то белёсый кисель, на огромную снежную кучу, в которой мы завязли с головой. Иди-бреди, а куда? Да бог его знает.

– Зачем мы здесь? – студент дрожал и спотыкался, и от того верёвка дёргалась и тёрла. – Вы же знаете? Скажите ради бога!

Столичный не то хохотнул, не то чихнул – всё выходило у него как-то странно, скособочено.

– Им нужен человек, способный через этот туман пройти и других за собой провести.

Им! Заметьте, им. Чёрт побери, во что я впутался! Он сам ни хрена знает, а нас в болотину ведёт.

– Да-к, кто же через эту жуть… Не-е судари, гиблое дело! – послышалось издали. Ботинки и того громче чавкают. Хлюп. Хлюп. Ох, выйти бы…

– Бесовщина, – хмыкнул кто-то невидимый совсем рядом. – Не сложить бы тут косточки.

– Я тебе дам! – возмутился ещё один бесплотный голос. Арбалетчики.

– Гиблое, не гиблое, а человек нужен. Пусть он и не человеком будет.

– А кем?

Сейчас ляпнет что-нибудь про магию, задушу гада! этой вот верёвкой!

Затихли, и хлюпанье померещилось. Ждут.

– Змеем! – с небывалой легкостью выдал латник и звонко рассмеялся, вслед. Мне даже полегчало как-то. Видимо, приказ, не положено говорить.

– Так кхм… долго ещё? – ворвался невидимый голос, точно камертон всех чавкающих ботинок. Хлюп.

Топь не кончалась, а пора бы. Если верить картам, а чего им не верить? эти болота в ширь достигали двух километров и пяти в длину, и это вместе, с осушенным полвека назад, кукурузным полем. Хреновая почва, но что поделать, коль другой нет? Мы же шли часов пять, не меньше, а воздух вокруг нас не светлел, не темнел, он, будто дрожал, треклятый кисель. Студент дышал тяжело, хрипел, еле плёлся, но шёл. На кой, таких брать? Да и меня зачем брать? Я ж… Лесник-то – да, но и он как-то скис. Арбалетчиков я не видел, но слышал лязганье их железок, дядька тот вообще, точно сгинул. Странно всё это, неправильно. Столичный, тоже порядком растерял былую прыть. Говорить не хотелось. Брели в тишине. И от этой тишины мне кажется, я стал сходить с ума. Вроде как болото, ну и болото, ну и подумаешь – под ноги смотри, в трясину не падай, но что-то, что-то противное тут было. Туман у наших ног вился плотными нитями, выплетая какие-то дикие силуэты бестелесные и неведомые. Других слов мне не подобрать. Безумие. Сплошное. Непроглядное, как эта жижа, что только видится туманом. Позади шумело. Мы шли, шли, а наш проводник, вроде, как и не замечал всего этого, только бубнил себе под нос и бубнил.

– Подождите, – неуверенно пробормотал студент. – Там д-дёргают.

– Что?

– С-зади, – прошептал он. Столичный не слышал.

– Пацан говорит, сзади что-то не так! – объявил я.

Встали. Послышалось хлюпанье. Громче и ближе. Проклятье! Латник обеспокоенно уставился в туман. Ещё громче. Ещё ближе. Я вынул палаш. Перспектива пускать в ход табельное оружие меня совсем не радовала. Да, я умею им махать, но хватит ли одного моего слабого умения? Вот и… К нам вышли арбалетчики, живые и раздосадованные.

– Сбежали, – развел руками первый арбалетчик. Кусок веревки тащился по грязи за его другом.

– Падла, – добавил второй.

«Может и выберутся», – с каким-то глупым облегчением подумалось мне. Лесник – человек бывалый, и мужик, тоже по всей видимости, не дурак.

– Смотрите по сторонам! – гаркнул латник. – Чуешь что? Что он там мечется, Килвин?

Я с неохотой повернулся к студенту. Пацан крутился в своих верёвках точно уж, глаза его горели как у пса, если на того посветить в темноте.

– Эй, тихо ты. Тише, парень.

Он не слушал. Мы встали.

– Дай мне, – столичный вернулся, неуверенно кряхтя прошел по глубокой луже, положил руку парню на лоб. Пацан замер. Глаза погасли. – Что видел, мальчик? – приторно до омерзения прошептал чертов латник.

– Т-там, – одними губами выдохнул мальчик.

Из леса, из самой его тёмной и душной части волоклась черная громадина, рогатая, что черт из букваря. У её ног бурлила бурая жижа, а из пасти торчали ветки. Не думая ни о чем, я рубанул верёвку, с одной стороны, с другой, выхватил палаш, но не успел ни сбежать, ни напасть. Тварь застонала, камыш ожил, хрустели ветки, ножи кромсали верёвку, столичный молился. Пацана я не видел, я ничего не видел. Только слышал, хруст, стон и крик. Я отступал и шарил руками на ощупь. Я ничего не делал.

– За ним! – послышался голос.

– За мной! – ответил ему второй.

– Помоги..те, – шуршало в тумане.

Я было шагнул к ним, но оступился и рухнул в яму, перекатился два раза, прочесал спиной всю яму и крайне неудачно приземлился на бок, на полусогнутую левую руку. Проклятье. Туман журчал, нависал надо мной. Проклятье.

– Вставай, – скомандовал столичный, протягивая мне сучковатый дрын. – Не время умирать, парень.

– Так точно.

Я перевернулся на спину, прижал к груди больную руку, схватился и встал. На тропу мы вернулись вдвоем. Студента утащила тварь, арбалетчики умчались его спасать.

– Что-нибудь чувствуешь, Килвин? – с надеждой обратился латник.

– Что подохну скоро.

– Если ты подохнешь, корона не заплатит. Смотри, парень во все глаза, нам надо выйти!

– Я? – я «смотри»? Ну, конечно! – А остальные? Где они, чтоб тебя!

– В болоте, мальчик, – его голос надорвался. – Это расплата! Вот она расплата.

– Надо найти их. Я…

Я не знал что сказать, как убедить его. Бесполезно. Как кидать камешки с обрыва – в пу-с-с-с-то-ту.

– Туда, – мертвецки тихо объявил латник. И мы пошли «туда» через камыш по следам твари, по свежим следам арбалетчиков.

Что-то поднималась такое же мерзкое и необъяснимое, как и тогда. Из болотины с сиплым хрипом вырвались белёсые существа тонкие, прозрачные, словно дым, и вонючие, что выгребная яма. Латник шел впереди, прокладывая нам путь. Твари расплывались, превращались в глухое ничто от его странных пассов руками, от длинных рычащих слов. Я пару раз рубанул палашом, но без толку – сталь прошла через них, словно её и не было.

– Что… кто они?

– Духи, парень. Ты вообще хоть что-то чувствуешь?

– Да что, чёрт побери, должен чувствовать? Что мне страшно? Что у меня рука болит и задница? Что тут холодно и воняет?

– Нет, – устало выплюнул латник. Мы подошли к леску. – Они там и, кажется, ещё живы. Иди по моим следам, и когда скажу бежать – беги, как никогда не бегал. Понял?

– Так точно.

– Пустышка, – прошептал он не слышно, но я услышал.

Огромной твари больше не было, её места заняли трое скрюченных, бесконечно грязных уродца. Ошмётки бурной грязи устилали мох. Арбалетчики, перепачканные дочерна, колотили противников какими-то толстыми палками, болты у обоих кончились. Еле живой от страха, я кинулся к ним на выручку, первый удар палаша пришёлся верно, но со вторым меня дикой силой отбросило в ельник. Я попытался встать. Я оступился, запутался в ветках, так крепко, что не дернуться. Я рубанул, нижний подлесок, бестолково боднул головой ствол.

– Кидай! – крикнул второй арбалетчик. Ему нужен мой палаш.

Больной рукой я потянулся распутывать треклятые ветки.

– Кидай! – взмолился первый.

Я уронил меч и пнул его, что есть силы. Успеют – подберут. Столичный продолжал что-то бормотать. Воздух теплел. Боковым зрением я заметил, что мой постыдно брошенный палаш летит. Кое-как я выпутался из плаща, оставив его ёлкам, и, наплевав на колючки, побрел прямо напролом.

– Горят! – хохотнул арбалетчик!

– Так им! Так им! – поддакнул второй.

Раздался страшный хруст. Где-то совсем близко рухнуло дерево, да так, что недобитые твари с арбалетчиками остались с одной стороны, а мы со столичным с другой.

– Беги, – просто с каким-то горьким отчаянием попросил латник, кося взгляд в сторону разлапистого дерева. Как могу бежать? – Беги, дурак! А ну, пошёл! – взревел столичный, его пальцы полыхали неведомыми зелеными огоньками, в воздухе крутился толстый круглый смерч. – Туда! – указал он в сторону смерча.

«Боже, мужик, ты чего…» – подумал я, но не решился. Мне сделалось совсем худо, будто перемололи всего меня заживо и выплюнули, но не до конца.

– Туда? – выдавил я хрипло и сам подивился слабости голоса.

Столичный едва различимо кивнул, всё его внимание было сосредоточено на смерче, возросшим до двух метров в обхвате.

– Я потерял две сотни человек. Хоть ты живи.

Сияние бледнело. Я дернул рукой, выбираясь из ельника. Смерч подобрался ко мне. «Холодный», – подумалось вовсе не к месту. Я сделал последний рывок, прикрывая лицо здоровой рукой, ввалился в сияющий ураган. Латник за моей спиной что-то выкрикнул, что-то безумное, нечеловеческое.

***

Выкинуло меня где-то у мостика, неподалёку от Речного вокзала. Смерч просто погас, а город появился. Я думал, подохну, расплющит меня, ослепит, сожжёт и пара сотен прочих милостей, но нет. Вроде жив.

К чему был весь этот поход? Что стало с остальными? И с теми двумя сотнями, о которых успел обмолвиться латник? Почему они приехали к нам? Почему набрали этих странных людей? Я сорвал с шеи никудышный испачканный шарф, кое-как связал концы, подвесил на него раненую руку. Около моста стоял фонарь, на фонаре висели скромные часики. Половина десятого. Всего лишь. Я чертыхнулся, не бывает так, ну не бывает! и побрёл искать последний трамвай. Одно мне на сегодня ясно: тот человек из Брумвальда был колдун, и мы с ним вляпались во что-то дурное.

***

У подъезда кто-то стоял, кто-то маленький и замёрзший. По чёрным лужам порхали блики-мотыльки, оранжевые и красные, голубые. Сияли зефирные фонари.

– Даня? – бросил я наугад и с размаха наступил в лужу. В сыром ботинке радушно булькнуло. Неведомый кто-то послушно кивнул, поёрзал и бросился мне навстречу. Зефирные фонари согласились.– Давно ждёшь?

– Нет, нет. Я только с половины пятого. Я только отдать. Я… вот! – она протянула мне папку. Пальцы совсем красные. Протянула и отпрянула. – Ух… Что стряслось? От тебя… от тебя…

– Болотом – знаю. Всю ночь по лесам гоняли.

– Всю ночь? – она испугано переплела пальцы. Так не согреешься, нет, не согреешься! – Тебя три дня как не было…

Три. Дня…

– Вот чёрт. Может, зайдёшь?