Инженер. Часть 6. Четвертый

Я понимал, что небольшая ошибка, небрежная, неаккуратная фокусировка, и в полет отправится не только болт, но и весь метатель. Поэтому, несмотря на плывущую картинку, на нестерпимый жар, я сосредоточился на линии ствола, вдоль которой должен был разогнаться болт. Мне пришлось, стараясь сохранить прицел, присесть на корточках позади оружия так, чтобы моя голова оказалась на этой линии. По счастью, отсюда я отлично видел свою цель и смог, как Цезарь, совместить два принципиально разных действия: прицеливание и фокусировку. Мелькнуло опасение, что я не смогу разогнать снаряд – ведь в стволе он последовательно проходил через набор фокусов от разных линз, постепенно увеличивая скорость. Мне же предстояло отправить его в полет одним резким ударом. Попасть я и не надеялся – спугнуть бы, разрушить атаку врага.

Метатель все же вырвался из рук. Но, видимо, я зацепил лишь самый дальний край его кожуха, так как болт ушел в свой полет точно и резко. Чертыхнувшись и наслаждаясь вернувшейся прохладой, я всмотрелся в своих врагов. Они не успели, а я, как ни удивительно, не промахнулся. Десятисантиметровый заостренный с двух сторон кусок металла метнулся через разделявшее нас пространство видимым росчерком, оставившим в воздухе шлейф разбитых водяных капель, и ударил куда-то старшую из тройки – ту, что читала считалку. Она упала, сметенная, на спину, туман, висевший над скелле, рухнул следом ведерным потоком воды, раскидавшим оставшихся в стороны.

Задуманное Исирой заклинание оказалось очень тяжелым даже для Асаверы. Мощь Источника бесконечна, и он не знает усталости, но управляться с ним вовсе не так просто, как кажется многим. Особенно если требуется удержать действительно могучий поток. Когда по команде старшей они поменяли позицию, Асавера была настолько вымотана, что уже не обращала никакого внимания на их врага – главное, не расплескать щедро даруемую Источником энергию, аккуратно и точно наполнить ею новое плетение. Как назло, старшая велела Ласне задрать заготовку атаки как можно выше, и Асавера, едва не застонав от досады, вся сконцентрировалась на потоке. Она видела, как напитанные им узлы созданного Ласной рисунка стремительно холодели, вытягивая из окружающего воздуха влагу, как, шипя и потрескивая в облаках холода, росли прямо в воздухе удерживаемые Исирой ледяные иглы – маленькая ощетинившаяся остриями стена, как слегка подрагивали их острые жала, готовящиеся сорваться навстречу врагу. В следующее мгновение что-то еле слышно прошипело, оборвав себя глухим ударом – как будто кто-то из отряда сопровождения ударил палкой по мешку с сеном, и могучее заклинание, висевшее высоко над головами, внезапно рухнуло на них потоком ледяной воды и болезненными ударами потерявших опору сосулек. Растерянная Асавера обнаружила себя промокшей насквозь, нелепо раскинувшейся на грунте, утыканном острыми неровными камнями, под недалеким серым небом, насмешливо и щедро поливавшим мокрую скелле дождем. Минуту она ошалело таращилась туда, в серое ничто, щурясь от воды и не понимая, что произошло. Затем слух вернулся, а вместе с ним и бормотание Ласны поблизости. Асавера с нарастающим раздражением рывком села и обнаружила неподвижно лежащую неподалеку Исиру и, очевидно, творящую лечебную магию Ласну, склонившуюся над ней. Спина последней походила на мокрую тряпку, которую забыли отжать после того, как прополоскали в ведре с грязной водой. Исира же более всего напоминала груду брошенного кем-то тряпья, и, если бы не торчащие из-под него ноги в плотных светлых чулках и коротких походных сапожках, Асавера бы подумала, что Ласна сошла с ума и, зачем-то бросив заклинание, решила порыться в этой мокрой куче. Шок отпускал вымотанную скелле медленно, и, вероятно, поэтому она все еще сидела на земле, с изумлением рассматривая суету Ласны, когда справа отчетливо раздались приближающиеся шаги – эль! Как она могла забыть?!

Он подходил неторопливо. Рослый, абсолютно лысый мужчина со странными, непривычными чертами узкого, высокого лица. В отличие от скелле, он не выглядел пострадавшим от всей этой воды вокруг, хотя его халат, раскрашенный цветами рода Уров, явно требовал чистки. Правая рука эля была отставлена далеко в сторону и сжимала какой-то странный, очевидно, много весящий механизм – не иначе как один из запрещенных артефактов. Было видно, что он тяжел, но эль тем не менее упорно держал его на вытянутой руке, как будто тот был опасным ядовитым животным. Казалось, что эта его отставленная рука куда-то указывала, и Асавера невольно всмотрелась за край обрыва, но там ничего интересного не было – все та же осточертевшая хмарь. Вспыхнула злость – злость не столько на этого незнакомца, сколько на то, в каком виде он ее застал, а еще на то, что, по-видимому, именно он и был виновником ее положения, и Асавера, привычно сконцентрировавшись, собралась смахнуть раздражавшего ее мужчину прочь, когда тот внезапно замер и, пристально уставившись своими светло-желтыми глазами в глаза скелле, отрицательно покачал указательным пальцем свободной руки. Ей еще не доводилось испытывать таких ощущений – как будто наплыв неприятного волнения родился где-то в районе живота и быстро пробежал по телу, заставив напоследок шевельнуться волосы на голове. Асавере внезапно показалось, что этот эль – последнее, что она увидит в жизни, что вот прямо сейчас все закончится. Но секунды шли, эль стоял замерев, по-прежнему пристально глядя на скелле, и Асавера почувствовала, что напряжение уходит, что да, все закончилось, и больше не надо никого убивать, но жизнь тем не менее продолжается. Не видела она в странных больших глазах пришельца ненависти и смерти – лишь усталость и раздражение.

Слева пискнуло – Ласна, как и была до этого, стоя на коленях над Исирой, испуганно уставилась на эля. Ее глаза метнулись к Асавере, и та, сама не зная почему, успокаивающе покачала головой, после чего, наконец, медленно поднялась, ощущая, как отзывается болью помятое тело. Эль подошел ближе, очевидно, не сильно опасаясь своих бывших врагов, всмотрелся в неподвижно лежащую скелле:

– Жива?

– Ей нужен покой, – каким-то взволнованным голосом отозвалась Ласна.

– Что с ней?

– Пробито легкое, перелом лопатки, ребро пострадало. Кости я зафиксировала, кровотечение остановила, легкое поправила, дренаж установила, но ей нужна другая сестра, – Ласна говорила торопливо, как будто отчитывалась перед строгим учителем.

Эль выслушал ее, зачем-то потер грудь, морщась, и уставился в лес, где скрывался отряд сопровождения.

– Это кто?

– Слуги, – Асавера всмотрелась в темноту между стволов.

Трое мужчин стояли рядом с деревьями, ожидая команды, остальных видно не было.

Эль о чем-то задумался, уставившись на прислугу, и Асавера решилась:

– Вы позволите нам обсушиться? – было странно слышать собственные слова. Всю свою жизнь она ни о чем и никогда не просила мужчину.

– Да, конечно. Только осторожно, меня не зацепите, – эль ответил равнодушно и опять уставился в лес – похоже, прячущаяся там прислуга волновала его гораздо больше, чем скелле.

Он оторвался от созерцания темноты под деревьями, чтобы посмотреть, как они сушили свое платье, чем неожиданно сильно смутил Асаверу.

– Как тебя зовут? – желтые глаза вновь уставились на нее.

– Асавера.

Он перевел взгляд.

– Ласна, – пискнула последняя, немного помолчала и добавила: – это Исира. Она наша старшая.

– Ясно! Скажи мне, Асавера, – он сдвинулся на полшага в ее сторону, отчего волосы у нее на коже, казалось, зашевелились, – вам что, Козьего переулка мало было?

– Чего? – Асавера уставилась в ответ на эля.

– Это рядом с площадью старого храма, я знаю, – прозвучал голос Ласны.

Эль посмотрел на нее, вновь повернулся к Асавере:

– Вы когда сюда отправились?

Она ответила. Незнакомец нахмурился, что-то обдумывая, спросил:

– И вы не в курсе того, что там случилось, я правильно понимаю?

– А что там случилось? – влезла оправившаяся, похоже, от испуга Ласна.

– Так, маленький фейерверк, – устало и тихо ответил эль, опять уставился в лес, затем, видимо, приняв решение, повернулся, – мне понадобятся двое ваших слуг ненадолго. Можете им приказать?

Скелле молча уставились на незнакомца. Асавера почувствовала, что к ней возвращается былая уверенность, она вскинула голову, всмотрелась в узкое лицо эля, и та тут же испуганно спряталась.

– Конечно, – за нее ответила Ласна, растягивая слова так, как будто хотела спросить, что это значит, но эль просто кивнул и ничего не ответил, лишь устало опустил, видимо, ставший окончательно неподъемным артефакт, который так и держал все это время в отставленной руке. Слабый порыв ветра коснулся лица скелле, и Асавера с удивлением почувствовала, что бесконечный дождь закончился.

Выделенная мне парочка напрягала – матерого вида мужики с длинными тесаками на поясах и с цепкими быстрыми глазами. Они грузили гораздо больше, чем чуть было не убившие меня скелле. Может быть, потому, что я понимал – эти способны порубить меня на фарш гораздо быстрее, чем я воспользуюсь метателем, а точнее, единственным сохранившимся у меня кристаллом. Это были быстрые, сильные, видавшие виды бойцы – опасные и вооруженные. Скелле и не подумали разоружать их – искусство было быстрей и опасней любой стали. Другое дело я. Пришлось делать вид, что для меня их тесаки не больше, чем бесполезные железки дикарей против автомата Калашникова. И хорошо, что, кроме меня, никто не догадывался, какой это глупый блеф. Мужики справедливо рассудили, что тот, кто справился с тройкой боевых скелле, им не по зубам, я же старательно делал вид, что это и на самом деле так, хотя точно не собирался поворачиваться к ним затылком. Еще одним их качеством оказалась молчаливость, что меня полностью устраивало – они спокойно и не торопясь, со скрытым достоинством выполняли мои команды и не лезли с разговорами.

Ревизия пепелаца показала следующие повреждения: отломана хвостовая балка, и, хотя привод в ней уцелел, все тяги выдраны, что называется, с мясом; правая боковая лыжа оторвана и обнаружилась в десятке метров от самолета; ну и, как и предполагалось, ударом сосульки выбило из креплений чебурашку привода горизонтальной тяги. Восстановить, хотя бы частично, подвижность машине было для меня сродни возвращению свободы. Если бы самолет не удалось поднять в воздух, то пришлось бы отправиться в путь в компании людей, которые полчаса назад методично и расчетливо пытались меня убить. Единственной альтернативой был пеший двухдневный переход до известного мне хутора, где я, пользуясь своим статусом бывшего члена семьи Садуха, мог рассчитывать на помощь. Мне, так или иначе, предстояло прибегнуть к этому, но одно дело, когда ты возвращаешься в старый дом гордым и богатым летуном с аристократическими связями, и совсем другое – когда приползаешь туда побитым беглецом. Опыт подсказывал, что логика местных отличалась весьма упрощенной версией прагматичности, а потому – понты наше все! Без самолета туда лучше не соваться. Разве что сам Садух был бы на плато – он мог видеть то, что обычные люди считали далеким от каждодневной жизни. Я вздохнул – по моим данным, он давно и прочно осел в долине, разумно посвятив себя главному – контролю за водным путем. Когда еще до него дойдет весть о моем возвращении – в любом случае это была потеря времени, которую я себе позволить не мог. Ощущение того, что я не скоро увижу семью, крепло, и к нему еще предстояло привыкнуть.

Я выбрал единственный способ, позволявший поставить покалеченную машину на ровный киль, – отломать левую лыжу и подровнять обрубки сохранившихся стоек шасси справа и слева. В итоге самолет будет практически лежать на брюхе, упираясь в грунт растопыренными обрубками, как древнее земноводное – недоразвитыми лапками. Мои недобровольные помощники, выслушав меня, кивнули, слаженно, как синхронистки на олимпиаде, извлекли из своих сумок короткие острые топоры, от чего я невольно поежился, и ловко ампутировали уцелевшую конечность, заодно подравняв уцелевшие остатки парной.

Постоянное ощущение того, что я хожу по самому краю, изматывало, и я поспешил отпустить мужиков, едва они под моим руководством вернули вертикальное положение самолету. Хвост, обнаруженный поблизости, теперь торчал примотанный на крыше моего летающего сарайчика. Самое удивительное, что это чудо-сооружение было еще вполне способно летать – правда, с большими трудностями. Мне удалось восстановить настройки движителя, действительно пострадавшего от удара сосульки, и теперь пепелац не вертелся боком в воздухе. Вертикальный привод и раньше не пострадал, благополучно пережил падение, поэтому высоту я мог набирать без проблем. Теперь же мне удалось вернуть и горизонтальную тягу. Однако с обломанным хвостом самолет лишился главного – маневра. Предстояли перелет к моей скале и посадка на разбитую крышу на аппарате, который не мог поворачиваться, – та еще задачка. К счастью, сам привод, расположенный на окончании хвоста, не пострадал, и я рассчитывал, протянув пару тяг – банальных тонких бечевок, добиться управления рысканьем с их помощью, в точности как древний извозчик, попеременно натягивая то левую, то правую вожжу. Пришлось потратить довольно много усилий, чтобы хвост на крыше был закреплен достаточно жестко, тем более что к тому моменту я остался на подсыхающем обрыве совсем один.

Дождь закончился. Длинный день Мау все тянулся и тянулся. Скелле вместе со своим отрядом давно исчезли за далеким изгибом обрыва. Совершенно измотанный, я уселся на днище кабины, собираясь поесть, но обнаружил, что сил не осталось даже на это. Накатило. Я таращился на ставший привычным инопланетный пейзаж и чувствовал себя совершенно счастливым. Я вновь был сам по себе, снова моя жизнь зависела только от меня. Ушло куда-то на время липкое чувство долга и обязательств – не до них, когда банально борешься за выживание! И одновременно пришло ощущение свободы. Лететь на скалу или ночевать прямо здесь, на обрыве, – решал только я. Захочу, откинусь на спину и засну прямо здесь. Храм подождет – ему не привыкать. Семья далеко, и это не изменишь.

Пришлось сделать изрядное усилие, чтобы не поддаться наваждению. Разум не хотел успокаиваться, диктовал, нужно сменить место – неважно, добраться до обрыва или просто перелететь куда-нибудь. Тело требовало покоя и отдыха. Победил на этот раз первый, и я, вздохнув и отложив так и не начатый запоздалый обед, полез за рычаги. Подергал вожжи – пепелац, окончательно приобретший вид сарайчика на подпорках, чуть дернулся, скрипнул привязанный на крыше обломок хвоста. Похоже, работает.

От земли самолет оторвался легко и охотно – все же лыжи из неведомой мне плотной древесины весили изрядно. Вбок не тянуло – значит, удалось вернуть привод на место. Я завис метрах в десяти, уставившись на колышущуюся напротив стену деревьев. Выдавленный мной сегмент остекления зиял пугающей дырой прямо под ногами. Босые пальцы ног, торчащие из сандалий, щекотал легкий сквозняк, и высота казалась ощутимой физически. Я потянул за правую вожжу – самолет охотно качнулся и начал, ускоряясь, разворачиваться на месте, одновременно почему-то слегка сдвигаясь назад. Я торопливо, но по возможности аккуратно потянул за противоположную тягу. Вращение удалось остановить – видимо, чебурашка движителя в хвосте, на мое счастье, охотно занимала привычное нейтральное положение. Одновременно утих и дрейф на корму. Самолет, немного плывя, развернулся к северо-западу, лес и обрыв пропали из вида, распахнулось холмистое море у подножия, и я решил, что лучше экспериментировать с тягами, имея какую-то скорость, – так машина сама будет стремиться выровняться, и сдвинул рычаг горизонтальной тяги.

Полет, поначалу показавшийся несложным, вымотал до предела. Отсутствующая часть остекления вкупе с хвостом, привязанным к крыше, сделали аэродинамику нестабильной – стоило прибавить скорости, и машина начинала вилять и раскачиваться. Хорошо еще, что я быстро приноровился править вожжами, а те, несмотря на архаичное исполнение, не подвели, правда, и я старался использовать их как можно реже. В результате до скалы я добирался едва ли не столько же времени, сколько на это потребовалось бы пешком. Вид утеса вызвал сильное чувство дежавю – казалось, что я предвидел все это. Разум отказывался признавать, что уже был тут сегодня и вполне мог никуда и не летать, в результате оставшись с целым самолетом и сэкономленным морем времени, которое теперь болталось между этой скалой с уже утихшим пожаром и той, мимо которой я так опрометчиво пролетел несколько часов назад. Как бы то ни было, надо было садиться.

Все-таки это другая планета. Подсознательно я ожидал привычного запаха потухшего пожара, отдающего копченостью, который надолго пропитывает всех и все рядом с потушенным кострищем, и совсем не предполагал, что древесина из местной растительности, обгоревшая и затушенная дождем, будет пахнуть ароматическими палочками из азиатского массажного салона. Самолет устало замер, почти прижавшись к скальной стенке на чудом уцелевшем ровном участке. Рядом из обугленного провала топорщились мрачным хаосом разломанные и как будто изжеванные почерневшие доски перекрытий. Уцелевший кусочек лестницы, когда-то служивший подъемом на крышу, нырял прямо в эту неаппетитную черную мешанину. Я добрался, посадил самолет, но сил на что-либо еще уже не было. К тому же, хотя местные сутки и длиннее земных на целых четыре часа, но и им, похоже, приходил конец – смеркалось, и я понимал, что скоро и очень быстро стемнеет. Измотанное тело требовало одного – быстрого перекуса, еще более стремительных санитарных процедур и сна – прямо здесь, на привычном и родном полу летающего сарайчика. Вот только прикрою окно в носу уцелевшей пластиной прозрачного пластика, заткну дыру в хвосте – и все!

2

Снился храм. К счастью, снился в буквальном, традиционном смысле. Я отчетливо понимал, что эти обрывки невнятного общения, засевшие в мозгу, – клочки сна, не успевшие покинуть его, когда порыв ветра, прорвавшийся через многочисленные щели и дыры в обшивке, заставил проснуться, ласково погладив лысую голову. Некоторое время лежал, слушая шорохи и бессмысленно таращась на крашеный красным шарик с одной глубокой бороздкой по окружности, спокойно валявшийся на полу рядом с моей головой. Раздвигая мутные полотнища сна, в голову протиснулось осознание реальности – это же кристалл соли, переживший бой, крушение, полет на разбитой машине и дождавшийся хозяина, чтобы подарить мне возможность творить тепло – от простого разогрева завтрака до точечной сварки. Я рывком сел и схватил находку, как будто она могла сбежать. Возбуждение прошло, утащив упирающиеся остатки сна. Воспоминания о нем, о храме разом потеряли вкус и запах, выцвели и стали стремительно испаряться. Свежий ветерок с ароматом благовоний гулял по кабине, за окном виднелось светлеющее небо с далекими разрывами облаков на западе. Хотелось есть и пить, но вместо этого я тщательно осмотрелся и, к своему удивлению, без труда нашел еще два шарика – сода и гипс, белый и синий, две бороздки и волнистая насечка, возможности для меня творить импульс и потенциал. Настроение стремительно улучшалось – я жив, здоров, без труда могу изобразить мага, плюющегося огнем и молнией, швыряющего предметы и врагов, и я в месте, полном скрытых маленьких роялей, как игрок в разрушенной башне древнего волшебника. И не важно, что эти музыкальные инструменты я сам заботливо копил и собирал здесь – начинается новая игра, а у меня уже есть бонус для лихого старта. Сожаления о безрассудном преследовании, бое и пострадавшей корзинке воздухоплавателя не было – что было, то было!

Площадка встретила веселым теплым ветерком, светлым небом и ароматным хаосом разбитой в хлам мастерской. Я никогда не интересовался экономикой древнего Мау, но, так или иначе, товарно-денежные отношения, и их главное выражение – универсальный эквивалент, а попросту – деньги, присутствовал на планете в полной мере, и не хуже, чем на Земле, мог творить чудеса. Свои сбережения я не доверял местным банкам и благоразумно не хранил в доме, а скрытая расщелина, приспособленная мной под сейф, не должна была пострадать, так как находилась в стороне от главного удара. Так и оказалось, и десять минут спустя мое настроение еще более улучшилось – главный рояль покоился именно под тем камушком, который я для него и выбрал. Сумка, памятная по моим приключениям на востоке, ждала меня на месте, почти не похудев. Насколько я теперь ориентировался в местных ценах – сумма была более чем достаточна для найма морской яхты и заокеанского вояжа. Более того, я мог бы заказать постройку и собственного судна, однако на его содержание точно денег уже не хватило бы. Пришлось бы ставить его на прикол и гордо обитать там в одиночестве – без экипажа и капитана.

Покончив в отличном настроении с первоочередными делами, я занялся ревизией самолета, и вот здесь все оказалось не таким радужным: слава богу, движители, что основной, что вспомогательный, не пострадали; куцые лапки, оставшиеся от стоек шасси, были частью силового набора, и новые лыжи можно было без больших трудов присобачить прямо к ним; главной проблемой оказался хвост – мало того что был сломан верхний лонжерон, бывший основой балки, так еще и геометрия самолета не могла быть восстановлена без установки его на стапель. Если бы хвост выполнял только роль носителя аэродинамических поверхностей, больших проблем бы не было – ну, летал бы пепелац немного боком. Это не страшно, тем более что в реальности самолет и так почти никогда не летит без небольшого угла рысканья к ветру. Но в хвосте находился вспомогательный движитель, призванный управлять этим самым углом. И любое рассогласование с геометрией вызывало не только предсказуемый разворот машины, но и паразитные осевые движения, вроде того дрейфа, который так мешал мне вчера. Бог с ним с дрейфом, сама поломка лонжерона ставила меня в тупик. О том, чтобы строить новый корпус, и речи не могло быть. Значит, предстояло как-то выстаивать, по сути, новый хвост вокруг остатков силового набора. Материала для этого в глубинах пожарища должно было уцелеть немало, но обшивку восстановить вряд ли удастся. Где-то там, в мешанине горелых балок и ломаных досок, прячется канистра со смолой, но уцелела ли она – большой вопрос, как и материал, который я использовал вместо ткани. Насколько я помнил, у меня на скале оставался лишь небольшой рулон, рассчитанный на текущий ремонт – не более. Даже если я его найду и он не пострадал, то и без хвоста обшивка пестрела многочисленными дырами, жаждущими заплаток.

Запаса продуктов и воды – дней на пять, хотя, если тщательно кипятить, последней вокруг хоть залейся. И я решил начать с разбора, насколько это возможно, завалов. Если не повезет, то до хутора, где обреталась Урухеле, я, так или иначе, доберусь, но лучше в любом случае явиться туда на коне, а не под ним.

Садух спешил. Отряд скелле с сопровождением, отправившийся за чем-то на плато, конечно, не мог скрыться от его внимания. Доверенные наблюдатели аккуратно вели непрошеных гостей и, уверившись в том, что определили цель странной экспедиции, сразу же доложили старосте. Чутье последнего не позволило отсиживаться внизу, дожидаясь вестей, – он понимал, что надо быть ближе к событиям, тем более что, можно сказать, последние разворачивались в его вотчине, там, где он уже привык считать себя полноправным хозяином. И пусть многие в его окружении считали, что Илия – далекий странный пришелец мун, однажды мелькнувший рядом с судьбой старосты, не стоит внимания. Мелькнул и пропал. И даже если был чем-то полезен в прошлом, это минуло. Нечего лезть в дела скелле – целее будешь! Но Садух знал или даже чувствовал, что само его положение негласного барона Облачного края как-то связано с тем, что происходило вокруг Илии там, на далеком западе. Местная скелле, обычно везде сующая свой нос, старательно избегала старосты, многочисленные важные монаршие чиновники, с которыми приходилось иметь дело, нет-нет да и интересовались – что там в столицах, нет ли новостей? Каким-то загадочным образом Садух очутился чуть ли не под негласным протекторатом Уров, которых никогда не встречал. И решая очередную проблему с очередным представителем власти, староста частенько слышал что-то вроде: «Ну ладно! Обстановка в Арракисе сложная. Не стоит нам в это вмешиваться. Кому-то другому мы бы, конечно, отказали, но в вашем случае – так и быть». Можно было отнести их уступчивость к харизме и личным достоинствам самого старосты, но при чем тут тогда столица и, тем более, обстановка в ней, о которой Садух, честно говоря, мало что знал? Да и насчет себя старый контрабандист никогда не заблуждался – вся его харизма – это деньги, которые он аккуратно платил, не будет денег – испарится и она.

Нюх Садуха не подвел. В Саэмдиле его встретил вестовой:

– Скелле с отрядом вернулись. Старшая тяжело ранена, без сознания. Взяли подводы, утром спешно уходят вниз. Наблюдатели докладывают, что был большой взрыв на утесе, но подробностей не знают – побоялись приближаться.

В результате уже четвертый день Садух с охраной идут по почти забытым тропам туда, где в свое время так любил бывать староста – к утесу муна.

Удивительно, но стоит отличная погода – сухо, временами через разрывы облаков даже блеснет отблеск солнца, ровный теплый ветерок с запада сушит лес, и переход даже доставляет старосте удовольствие, напоминая о днях молодости. Охрана предпочитает держаться деревьев, и его это устраивает. Безлесный край обрыва пуст, и можно насладиться одиночеством, ставшим в последние годы почти недоступным удовольствием для негласного барона.

Вдали появилась человеческая фигура – один из охранников. Приблизившись, молодой парень с отличительным хвостом черных волос торопливо заговорил, указывая рукой за спину:

– Нашли кровь. Похоже, там ранили старшую. В стороне у обрыва какие-то обломки. На стволах следы боя, но что это было, определить не смогли.

Староста нахмурился – отсюда до утеса еще довольно далеко, кивнул:

– Веди.

Пять минут спустя начальник охраны, указывая то туда, то сюда рукой, объяснял мрачному Садуху свое виденье того, что произошло, а последний молча разглядывал знакомый обломок – лыжу от самолета Илии, еще одна виднелась ближе к лесу.

– Похоже, что скелле возвращались. Видимо, взрыв на утесе произошел раньше. Кто-то нагнал их и напал. Ранена была только одна. Почему нападавший не добил остальных – непонятно. Вон там, в стороне – щепки и еще обломки, эти вот доски гнутые. Как будто что-то чинили или строили. Наши говорят, что топоры неместные – слишком тонкая заточка и форма лезвий другая. Работали двое. Больше ничего не нашли.

Садух оторвался от созерцания потемневшей от времени доски со свежими сколами и не торопясь зашагал к обрыву. Вслед затараторил молодой, с немного обиженной интонацией:

– Мы смотрели. Нет там ничего. Никаких следов падений. В лесу есть помятости, как будто люди прятались – наверное, охрана скелле.

Староста остановился, не дойдя до края:

– Сынок, у скелле нет охраны – у них только прислуга.

– Ну, спать-то они ложатся, – тихо, как будто сам себе буркнул начальник охраны.

Садух задумчиво посмотрел на него – перестают люди бояться орден, и это зря:

– Ладно, бойцы. Двинули дальше.

– К утесу?

– К нему.

Скала не изменилась. Еще не так давно именно сюда Садух принес муну известие о беременности и скорых родах его скелле. С тех пор он тут не был, и не похоже, чтобы был кто-то еще. Беседка у подножия осталась нетронутой, как и маленький колокол внутри. Может, взрыв был не здесь? Может, зря шли? Староста отослал людей и уселся, разглядывая далекий лес под обрывом, не торопясь дергать язык колокола. Хотелось еще минуту неопределенности. Он боялся, что ему никто не ответит, боялся, что надо будет что-то решать, а он не знает что.

Почему-то скелле, если они здесь были, проигнорировали это крохотное строение. Может, посчитали бесполезным? Если бы они уничтожили колокол, да хотя бы сбросили его вниз – Садух не знал, как можно было бы дать знать о себе тому, кто, он надеялся на это, сидит наверху. А так, знакомая потемневшая от времени веревка и позеленевшее било отработали, как и было задумано, – гулкий удар еще долго висел в воздухе, быстро проглотив резкий недовольный звон разбуженной бронзы. Оставалось только ждать. И без уверенности, что кто-нибудь отзовется, ожидание обещало быть беспокойным.

Садух колебался. Уже прошло довольно много времени, а утес так и не отреагировал, никто не спешил на встречу. Можно было бы дернуть за било еще разок, но что-то останавливало бывшего старосту, ему казалось, что так будет неправильно. Время шло, он уже был на грани того, чтобы вернуть людей – надо было командовать возвращение. Бывший староста обдумывал возможность заглянуть на хутор, где обреталась Урухеле, – хотя, было странно, что ему не доложили о появлении там Илии, когда, к его облегчению и радости, знакомый самолет вынырнул из-за скалы. Он описал обычную короткую дугу, очевидно, высматривая гостя, и направился к насиженной площадке рядом с беседкой.

Садух поймал себя на том, что уже стоит неподалеку, улыбающийся и довольный, как если бы удалось выиграть в безнадежной партии. Самолет Илии изменился. Вместо болтавшихся раньше по бокам ног, скрепленных тяжелыми плоскими балками, мун называл их загадочным словом «лыжи», остались лишь четыре короткие лапки, связанные практически под брюхом летающего сарайчика широким прямоугольником из брусьев с диагональными перемычками. От этого, как ни странно, самолет стал выглядеть более стремительным, поджарым, что ли, как если бы присел, подтянув лапы к брюху и готовясь к прыжку. Вместо привычного хвоста тянулась сложная мешанина перекрещивающихся брусков и тяг, как будто машина решила избавиться от кожи и оголила тонкое плетение костей и жил, до того прятавшееся от стороннего взгляда. Мелькало за окнами улыбающееся лицо, но разглядеть подробности было невозможно, пока самолет как-то непривычно аккуратно и даже бережно не опустился практически на самое брюхо, сразу же оказавшись ниже не такого уж и рослого гостя. Стало заметно, что машина пережила многое – обшивку пятнали многочисленные свежие и уже состарившиеся пятна заплаток, когда-то серебристый цвет смолы, которой изначально она была пропитана, потемнел, а сами заплатки, похоже, никто и не озаботился подбирать в цвет основного корпуса. Садух уже приготовился поинтересоваться откровенно поношенным, но при этом как будто заматеревшим, ветеранским обликом самолета, когда замер с открытым ртом, так и не высказав повисшие на языке слова – из открытого бокового проема выбрался, сутулясь и пригибаясь, Илия. Его, конечно, нельзя было ни с кем спутать, и не было сомнения, что это он, но одновременно любой, кто видел веселого волосатого муна, сказал бы – нет, братцы, это другой человек!