Преступная любовь

А потом в ее жизни появился граф Белецкий…

Ему было тридцать четыре года. Красавец, сердцеед и, по слухам, обожатель прехорошеньких женщин, он не мог обойти своим вниманием весьма привлекательную и молоденькую Эмилию Бланк, приобретшую к тому времени значительный любовный опыт.

Однажды, очутившись в одной компании, граф остановил свой острый взгляд на миленькой прехорошенькой девушке, весело хохотавшей над довольно скабрезной шуткой.

– Чья эта смазливая барышня? – поинтересовался граф у своего приятеля, указав на Эмилию.

Тот ответил, что барышню зовут Эмилия Бланк, в прошлом она была подружкой Кости Полторацкого, а ныне – приятельница Андрюши Сенявина.

– Кокотка? – уже с большим интересом глянул Белецкий на Эмилию.

– Пожалуй, так, – чуть подумав, согласился с определением графа его приятель.

Представившись Эмилии, граф, не особенно долго раздумывая, почти прямым текстом предложил ей стать его содержанкой. Эмилия не наградила Белецкого пощечиной, не фыркнула презрительно и лишь поинтересовалась, какое месячное содержание положит ей граф.

– Двести рублей в месяц, – ответил Белецкий и, заметив, что по лицу Эмилии пробежала тень, тут же поправился: – прошу прощения, оговорился… триста!

Поначалу он приходил к Эмилии два раза в неделю. Потом три. С началом осени девятьсот третьего года граф Белецкий начал посещать шикарную квартиру Эмилии Бланк, что он снял для нее в доме Ильиной в Большом Спасском переулке, едва ли не ежедневно.

О любви речь не шла, тут было другое. Скорее всего, он испытывал к ней сладострастие, которое все более нарастало и в последние месяцы овладевшее графом всецело, буквально с головы до пят. Не вдаваясь в подробности, следует признать, что юная Эмилия умела доставить удовольствие мужчине и не чуралась самых искусных приемов обольщения. Любовные кульбиты проделывались с большим удовольствием, с непременной улыбкой, что всегда так заводила графа… Словом, лучшей любовницы он не встречал, не смотря на свой немалый донжуанский список. Однако в их отношениях имелось одно мелкотравчатое «но»: граф Белецкий был женат. Его супруга Екатерина Романовна, урожденная княжна Голицына, также была хороша и лишена каких бы то ни было изъянов, однако ей граф предпочитал Эмилию Бланк. Отчего, черт побери, так зачастую происходит, когда то, что наличествует под рукой, ценится менее того, что пребывает в отдалении? А потому, что достаточно протянуть руку, чтобы забрать его. Не нужно прилагать каких-то особых усилия для обладания, а в отдалении – чужое. Часто запретное. Поскольку ягода с чужого огорода всегда слаще.

В один из ненастных октябрьских дней вместо графа на квартиру Эмилии Бланк заявилась графиня со своим лакеем или кучером, статью похожим на всемирно известного силача Георга Луриха. Екатерина Романовна остановила на Эмилии свирепый взгляд. Будь на ее месте кисейная и нежная барышня, то наверняка бы грохнулась от страха в обморок. Однако Эмилия взгляд графини уверенно выдержала, что привело наследницу Гедиминовичей в неописуемую ярость.

– Она еще и смотрит на меня, шалава эдакая! – ядовито прошипела графиня. – Гришка, забери у этой шлюхи все деньги и украшения, а ее саму вышвырни из комнаты!

Огромный, – на две головы вышел Эмилии, – и могучий как медведь, слуга подступил к ней вплотную и проговорил мирно:

– Вы бы уж сняли с себя ожерелья, барышня, да вот колечки на вас еще с зелеными камушками… Уж больно мне не хочется силу применять. Ну а как снимите, можете топать себе восвояси, никто вас трогать не станет.

Сняв с себя бриллиантовое колье и сдернув с длинных тонких пальцев кольца с изумрудами, Эмилия швырнула их на пол и, подхватив шкатулку с секретера, шагнула к выходу.

– Вы бы оставили шкатулочку-то, – преградил путь слуга графини.

– Это мое, – воспротивилась Эмилия, – все это было у меня до встречи с графом!

Голицына подступила к Эмилии вплотную. Богато одетые, одного роста, они выглядели родными сестрами.

– Забери у этой дряни шкатулку, – прошипела Екатерина Романовна, – пока я ей все кудлы не вырвала!

Бросив шкатулку в угол, Эмилия быстрым шагом вышла из квартиры.

После произошедшего инцидента Эмилия Адольфовна была принуждена вернуться в свою квартирку на Божедомке, которая в сравнении с шикарными апартаментами в Большом Спасском переулке казалась теперь жалкой коморкой. Беда была еще и в том, что Екатерина Романовна отобрала у Эмилии не только украшения, подаренные графом Белецким, но и ювелирные безделицы, которые оставались у нее от уехавшего в Европу негоцианта Вахрушина. Сохранились лишь кое-какие деньги, которые Эмилия весьма скоро прожила. Положение усугублялось тем, что ее приятели, с которыми она еще недавно славно и беспечно проводила время, как-то разом отвернулись от нее и перестали признавать. А навязываться она не желала.

В одной из кондитерских, где она однажды позволила себе чашечку горячего шоколада, на столике лежала оставленная кем-то газета «Московский листок». От нечего делать Эмилия полистала его и наткнулась на объявление, где комиссионерская контора первого разряда «Гермес» объявляла о скором открытии нового магазина и о появившейся в связи с этим вакансии управляющего, имеющего возможность предоставить денежное обеспечение залога в сумме шестисот рублей. Таких денег у Эмилии не оказалось, но она решила положиться на свою привлекательность и на некую тайную силу, используемую в общении с мужчинами.

И она не погадала… Сазан заглотил крючок.

* * *

Кушали консоме из дичи, филе а-ля годар, разварного осетра и пирожное-буше с маседуаном, – объеденье!

Говорили о разном, но понемногу. Эмилия, время от времени поглядывая на Вершинина, твердо уверовав, что она вытащила счастливый билетик в будущее, и теперь у нее опять будет все в полном порядке. Мужчина, что сидел напротив нее, ей определенно нравился. И наружно, и тем, каковым он представлялся внутри. Чувствовалось некое родство душ, позволяющее вести себя с ним непринужденно, не примеряя подходящую маску, которых, несмотря на ее юный возраст, в арсенале Эмилии было припасено немало. А то, что он был значительно старше ее, так это, скорее всего, хорошо, нежели чем скверно. Да и не замуж же она собралась за него в конце-то концов! Что же касается ее ровесников, то уж слишком они неорганизованные и беспечны, а еще у них в голове слишком много ветра. Все спешат, постоянно куда-то торопятся куда-то. Даже в любовных утехах делают все на скорую руку, как кобели в подворотне с сучкой. Не то, что люди в возрасте, эти никуда не торопятся: ласки проводят обстоятельно, наслаждаются каждой прожитой минутой…

Вершинин, бросая редкие взгляды на Эмилию, думал, что смазливая девица может сослужить ему хорошую службу не только как содержанка, но и компаньонки в рискованных предприятиях, о которых он все чаще задумывался. Конкретные планы пока не вырисовывались, имелись лишь некоторые расплывчатые соображения, понемногу приобретавшие форму, но то что они будут расходиться с буквой закона, в этом Вершинин был абсолютно уверен. Не сомневался он и в том, что Эмилия будет в щекотливых делах компаньонкой, поскольку также испытывал некоторое родство душ, как говорится: рыбак рыбака видит издалека, а если более точно – два сапога пара…

– А теперь может быть ко мне, милочка, – предложил Вершинин, когда они пообедали. – Я тут живу неподалеку. Отдохнем… А то день какой-то несуразный выдался. Не возражаете?

– Отчего ж… Можно немного и отдохнуть.

– Вот и славно! – весело откликнулся Рудольф Залманович.

Вершинин снимал меблированные комнаты в одном из доходных домов на Ильинке в нескольких шагах от своей комиссионерской конторы. Прошли в меблированные комнаты. Эмилия подняла бархатные глаза на своего спутника:

– Я бы хотела принять ванну.

– Не нужно, – с легким хрипом произнес Рудольф Залманович. – Я бы хотел посмотреть на тебя, как ты раздеваешься.

– Ну что ж, извольте, – с улыбкой произнесла Эмилия и потянула за шнур платья.

Среди пошлой обстановки меблирашек на широком кожаном диване все и произошло.

Весь последующий день из комнат они не выходили, так что поутру Вершинин чувствовал себя совершенно разбитым, а вот Эмилия, напротив, выглядела свежей и весело щебетала, расхаживая по спальне в прозрачном пеньюаре, под которым вполне явственно различалось ее совершенное тело. Потом она бросилась на постель к находящемуся в полудреме Рудольфу Залмановичу и, поцеловав его в щечку, промолвила:

– У меня остались сущие копейки. Если ты меня прогонишь, мне придется ночевать на вокзале.

– Живи здесь покуда, – заявил Вершинин. – Потом найдем для тебя что-нибудь поприличнее.

Так Эмилия Бланк искала место, а нашла любовника, что ее совершенно устраивало.

Глава 3. Откуда берутся трупы

С чего начинать и в какую сторону направить поиски, у следователя Воловцова сомнений не возникало. Несмотря на заверения членов Совета судебных приставов, что Владислав Щелкунов никаких щекотливых дел в последнее время не вел и каких-либо серьезных конфликтов в связи с арестованием имущества, задержанием должников и взысканием с них денег не имел, Иван Федорович все же решил начать следствие именно в этом направлении. Не исключено, что у него были недоброжелатели по более ранним делам, связанные с арестом имущества.

Никто не испытывает добросердечной отрады, когда в ваш дом приходит судебный пристав и накладывает на ваше имущество арест, как на несостоятельного должника. Ведь ясно, как божий день, что арестованное имущество будет распродано на торгах в два раза меньше подлинной цены и не покроет сумму долга даже на половину. А значит судебный пристав придет еще раз и еще, покуда не вытянет из вас всю душу вместе с остатками долга и не передаст его взыскателю. После чего у вас не останется уже ничего, кроме штопанного исподнего белья и фотографических карточек Машеньки Гуляевой в купальне доктора Сульжинского на склоне Северного бульвара в Геленджике.

Где в таком случае гарантия, что у несостоятельного должника не появится решимости схватить подвернувшейся под руку кухонный нож и со звериным оскалом наброситься на судебного пристава, олицетворяющего в его глазах все ваши личные беды. Немногим позже, придя в себя и успокоившись, вполне возможно припрятать труп, да таким образом, чтобы его впоследствии невозможно было отыскать. Вариантов непочатый край: от закапывания трупа в дальнем уголке леса, до скармливания расчаленного тела свиньям.

Когда Воловцов получил из канцелярии судебной палаты затребованную бумагу со списком всех дел и поручений, исполнявших Щелкуновым в последнее время, то убедился, что щекотливых и конфликтных дел у Владислава Сергеевича Щелкунова, и правда, не имелось. Зато самым последним исполненным поручением судебного пристава было принятие со взыскателя некоего надворного советника Грацианова судебных издержек и обеспечения затрат на ведение дела на общую сумму в восемьсот шестьдесят два рубля сорок копеек. Деньги были весьма внушительные, ведь годовое жалованье самого судебного пристава Щелкунова составляло шестьсот рублей.

Деньги от взыскателя Грацианова Владислав Сергеевич получил в субботу девятого января ближе к вечеру. Если учесть, что к себе в служебную конторку ни вечером в субботу, ни на следующий воскресный день Щелкунов не наведывался, стало быть, полученные от Грацианова деньги он хранил у себя на квартире. Не их ли искал господин в усах и двубортной шубе, похожий со спины на Владислава Сергеевича и воспользовавшийся его ключами? Если это так, то напрашивались ряд вопросов: сам ли Щелкунов отдал злоумышленникам ключи от своей квартиры или его кто-то его принудил к этому? А потом кто мог знать из посторонних о лежащих в его квартире столь приличной сумме? И конечно же главный вопрос: был ли жив на данный момент Щелкунов?

* * *

В Москве трупы находят зимой не часто. Не то что весной, когда начинает таять снег, и вдруг из подтаявшего сугроба пробивается к свету рука со скрюченными пальцами или заиндевевший сапог со сбитым набок каблуком. Но все-таки, иной раз судьба подбрасывает зимой участковому приставу такой вот неприятный "сюрпризец", и тут хочешь не хочешь, а вынужден дотошно разбираться: кем обнаружено тело; при каких обстоятельствах и во сколько часов; кем был мертвец при жизни, а ежели по протокольному, кому принадлежало тело; и как так получилось, что он вдруг помер – насильственным образом или в силу в силу естественных причин. Трудности с выяснением личности погибшего появляются, ежели вдруг его никто не хватился, и его труп остался невостребованным…

Обычно о трупах участковым приставам и околоточным надзирателям докладывают дворники или ночные сторожа. Нередко сообщает и вездесущая ребятня, имеющая удивительную способность проникать в самые труднодоступные места, где месяцами не ступала нога обыкновенного человека.

Подавляющее большинство трупов, это жертвы уличного мокрого гранда,² результат чрезмерного употребления водки или пьяных драк с ранениями от топоров, ножей, обрезков чугунных труб, булыжников и прочих предметов, способных выбить из тела душу. Случается, что становится трупом и приличный человек, которого посередь улицы хватил сердечный удар или коварная апоплексия. Правда, в этом случае тело все же бывает востребованным, поскольку у приличных людей обычно имеются друзья и родственники. Но бывает и так, что приличный человек становится жертвой насилия, и его неопознанный обезображенный труп может пролежать в морге некоторое время пока, наконец, не будет опознан родственниками. Неопознанные и невостребованные тела хоронят либо в общей могиле, либо единолично под порядковым номерком на кустарном кресте.

Таковыми невостребованными телами, совсем недавно еще живыми людьми, поступившими в московские морги начиная с воскресенья десятого января, стал интересоваться судебный следователь по особо важным делам коллежский советник Воловцов. Обойдясь без бюрократических проволочек, Иван Федорович устроил так, чтобы после утренних рапортов приставов московских частей всем четырем полицеймейстерам Первопрестольной о происшествиях, случившихся за истекшие сутки, сведения об обнаруженных покойниках поступали в канцелярию Московской судебной палаты. Начиная с момента, как Воловцову было поручено следствие по делу об исчезновении судебного пристава Щелкунова, Иван Федорович каждый день после обеда заходил в канцелярию палаты и забирал сию выборку по обнаруженным трупам с собой.

Интересного для следователя Воловцова покуда было мало. В воскресенье десятого января во дворе по самые окна вросшего в землю каменного одноэтажного дома в Малом Колосовом переулке был найден мужчина, изрезанный финским ножом, вероятно, в пьяной драке и истекший кровью к моменту обнаружения. На улице Большие Каменщики в понедельник ночной сторож обнаружил окоченевшего пьянчугу. В Лавровском переулке недалеко от Троице-Сергиевской лавры уже на рассвете, а стало быть, во вторник двенадцатого января дворник-татарин с непроизносимым именем Асылмардан Юмгалаков нашел в подворотне доходного дома в конце Ильинки раздетого до исподнего белья мужчину в годах с проломленной головой и свороченной набок челюстью. А вот в четверг в морг Лефортовской полицейской части привезли найденное на берегу Яузы неопознанное тело, принадлежащее мужчине лет под сорок или чуток менее. Описание его вроде бы сходилось со словесным портретом судебного пристава Владислава Щелкунова. И Иван Федорович, прихватив с собой для опознания Гаврикова, отправился в Немецкую слободу на Лефортовскую площадь.

Монументальное здание Лефортовской полицейской части на углу площади перед Лефортовским дворцом было выстроено без малого полтора века назад из тесаного камня со стенами толщиной в три четверти сажени,³ что помогло дому сохраниться в пожаре тысяча восемьсот двенадцатого года, когда сгорели более, чем две трети всех городских построек. Принадлежал особняк вначале суконных дел мастеру Вильяму Громею, а затем Матвею Григорьевичу Мартынову, бывшему придворному обер-фейверкеру, сумевшего дослужившемуся до чина генерал-поручика и принимавшего участие в допросах разбойника Емельки Пугачева в составе сенатской комиссии. После пожара восемьсот двенадцатого года дом приобрел директор Московского отделения Государственного ассигнационного банка Александр Иванович Нестеров. А у него особняк выкупила казна для устройства Лефортовской полицейской части. После значительной реконструкции особняк, ставший трехэтажным, получил над мезонином деревянную и весьма высокую пожарную каланчу. В доме разместилась полицейская часть с арестантскими камерами, пожарное депо, казармы полицейских, канцелярия и прочие помещения, включая извозчицкую, женскую комнату и комнату повивальной бабки, в услугах которой время от времени случалась нужда, ежели, к примеру, у какой женщины возникла потребность рожать…

Морг появился при полицейской части вместе с деревянной часовенкой для отпевания. Правда, помещение у часовенки для размещения неопознанных покойников чаще называлось не моргом, а «хранилищем». И никакой речи тогда еще не могло быть об исследованиях трупов с признаками насильственной смерти. Однако возрастающая необходимость требовала решить этот вопрос и вскоре при часовне возникли две новых комнатки для опознания умерших и внешнего осмотра покойников на предмет причины их смерти. Затем в комнате внешнего осмотра трупов появилась парочка секционных столов и канализация. И покойников с признаками насильственной смерти стали осматривать и внутренне, то есть проводить вскрытие, чтобы распознать истинную причину смерти. Занимался этим полицейский врач, который квартировал опять-таки в доме полицейской части.

В одна тысяча девятьсот втором году деревянную часовенку с моргом сломали и на их месте поставили новую каменную часовню с главой-луковкой, венчающейся крестом. Помимо основного помещения часовни, имелась еще досмотровая комната и небольшой закуток с механической подъемной машиной. Под часовней находилось два помещения: ледник и собственно морг. В него-то и опустились Воловцов и Гавриков, для того чтобы взглянуть на неопознанное тело, найденное на берегу Яузы.

– Ну, что? – спросил Гавриила Ивановича Воловцов. – Он?

– Нет, не он, – уверенно ответствовал Гавриков, мельком глянув на лицо покойника и отойдя с сторону.

Собственно, как только полицейский врач откинул край простыни, прикрывающий лицо трупа, Иван Федорович понял, что перед ним отнюдь не судебный пристав Щелкунов. Владислав Сергеевич по описанию был выше среднего роста, нос имел римский, то бишь слегка удлиненный с немного загнутым кончиком, волосы прямые и светлые. Еще в словесном портрете Щелкунова, который к этому времени Иван Федорович знал, как «Отче наш», было примечательно то, что мочки ушей у судебного пристава были удлиненными. У мужчины же, найденного на берегу Яузы, уши были оттопыренные и заметно заостренные кверху, как у рыси. Росту покойник был среднего, и хотя волосы его имели светлый оттенок, зато нос был вовсе не римский, хотя и с горбинкой. Словом, на секционном столе морга лежал отнюдь не судебный пристав Щелкунов.

Когда Воловцов и Гавриков выходили из морга, Гавриил Иванович спросил Ивана Федоровича:

– Как вы думаете, Владислав еще жив?

«Вряд ли», – уже хотел было ответить Воловцов, однако вслух произнес следующее:

– Я не знаю, милейший…

Глава 4. Новое сокровище Рудольфа Вершинина

В тот день, когда Эмилия Бланк вошла в комиссионерскую контору, у ее директора Вершинина в жизни наступил, можно сказать, критический момент: от последнего пятисотрублевого выигрышного билета пятипроцентного займа, внесенного в качестве залога одним из новых служащих конторы по фамилии Матевосян, оставалась всего пара сотен рублей. Были потрачены и все деньги компаньона, находящегося в отъезде. Все, милостивые государи, больше тратить было нечего. Комиссионерская контора первого разряда «Гермес» в скором времени должна была с треском лопнуть с объявлением несостоятельности, то бишь банкротства. Что будет с ним дальше – Рудольф Залманович не ведал и не хотел думать, поскольку будущее ничего хорошего не сулило. И тут – появление этой девицы с соблазнительной порочностью во всем: взгляде, манерах, голосе… Надо было видеть, как она вошла в кабинет и как спросила, директор ли он. Герцогиня, да и только. Причем, прехорошенькая герцогиня. С такой ладной фигуркой, каковую он уже давненько не встречал и не заключал в объятия. И еще возникло ощущение, что судьба или провидение ниспослали ему эту девицу в роли ангела-спасителя, который поможет ему выкарабкаться из почти безнадежной ситуации и не свалиться в уже уготованную для него яму…

Она сказала, что прочитала объявление об открывшейся вакансии управляющего новым магазином и желала бы занять это место. На что она рассчитывала, не имея ни рекомендательных писем, ни суммы залогового обеспечения? Наивно полагать, что прелестница действительно намеревалась занять место управляющей магазином, на что у нее не имелось никаких шансов. Значит, был какой-то иной интерес, а сделаться управляющей магазином было лишь поводом для ее появления в кабинете Вершинина. Скорее всего, она рассчитывала понравиться директору комиссионерской конторы. Что ей, надо признать, удалось.

Звали девицу Эмилией Бланк. Когда Вершинин предложил ей пообедать вместе с ним, она согласилась.

Говорили за обедом немного, но Эмилия все же успела разоткровенничаться о том, что ее выгоняли из гимназий, и о сеансе гипноза, устроенном ее отцом, а также о негоцианте, соблазнившим ее и бросившем, уехав за границу. А что? Хорошенькие и ладненькие барышни тоже кому-то надоедают…

Слушая все это, Рудольф Залманович мотал на ус, покуда еще не ведая, как использовать девицу в своих интересах. Впрочем, один свой интерес Вершинин вскоре реализовал, пригласив Эмилию к себе в меблированные комнаты. Она согласилась и на это, а когда он в запале страсти стал срывать с нее одежды, она с не меньшей неистовостью стала срывать одежды с него. Упоение друг другом длилось долго. Эмилия исполняла все прихоти Вершинина, причем с явным удовольствием. Несмотря на юность, она была поистине совершеннейшим орудием сладострастия. Рудольф Залманович долго не мог насытиться своим новым приобретением и успокоился только к утру. И первой мыслью, что пришла к нему в голову после его пробуждения, была та, что нельзя допустить, чтобы Эмилия могла ускользнуть от него в ближайшем будущем. Успокоило его то, что девушка была совершенно без средств, и ей попросту негде было ночевать. Что ж. Покуда она от него зависит, ей никуда не деться…

* * *

Девять месяцев назад Рудольфу Вершинину стукнуло сорок восемь лет. К этим годам у нормальных людей уже имеется семья, положение и достаток. У Рудольфа Залмановича из перечисленного не имелось ничего. Если не считать положения директора комиссионерской конторы, во многом дутого, поскольку конторе осталось жить совсем немного. А ведь у него когда-то имелась и семья, и деньги. В двадцать два года ему посчастливилось жениться на доброй кроткой женщине с более, чем хорошим приданым. Ну чего еще желать? Казалось бы, живи, да радуйся. Впрочем, Вершинин так и поступил: стал жить и радоваться. Жить невероятно широко, а радоваться весьма бурно и часто. Через несколько лет просадил женино приданое на липовых коммерческих предприятиях, но более всего – на радостях с хорошенькими женщинами и дамами полусвета. На крохи, оставшиеся от приданого, Рудольф Залманович завел винокуренный заводик, и дела его вроде бы пошли неплохо. Однако неудачные спекулятивные предприятия и опять-таки слабость на женщин заставили его залезть в большие долги, в результате чего винокуренный заводик был продан с торгов, что отнюдь не покрыло всю сумму долга.

Несколько лет Вершинин перебивался мелкими коммерческими сделками, позволявшими ему поддерживать видимость прежнего достатка, затем он удачно провернул одну спекулятивную операцию и разжился кое-какими средствами. После чего, вступив с одним коммерсантом в товарищество, открыл с ним на паях комиссионерскую контору, занимающуюся посредническими сделками по предоставлению услуг по торговле и приобретению земли под строительство, сдаче и найму жилья, его приобретению и продаже, реализации строительных материалов и многого другого, что могло бы принести прибыль. Одними из последних дел являлись посреднические услуги по продаже тридцати меблированных комнат на Арбате за двенадцать тысяч рублей и реализация двух мест длиною девять и шириною пять аршин⁴ на кладбищах Донского и Новодевичьего монастырей за девятьсот рублей каждое. Деньги, полученные конторой за эти сделки, Вершинин давно профукал, затем залез в карман отсутствующему компаньону и истратил большую часть денег от обеспечения, внесенного в качестве залога одним из служащих конторы. Дальше было уже некуда. Хоть стреляйся! И вдруг – удача: девица Эмилия Бланк. Настоящее сокровище! Ведь красота, молодость и порок всегда имеют спрос. И на этом очень даже легко можно делать хорошие деньги…

* * *

Салон Софии Морель, вдовы капитана Федора Петровича Мореля, в доме на Домниковской улице близ Докучаева переулка можно было бы назвать борделем, если бы в нем имелся штат блудниц, предоставляющих мужчинам платные интимные услуги. Но таковое в салоне капитанши Морель не практиковалось. Это был не дом терпимости, а дом знакомств. Или некий рынок наподобие большого базара женщин в Стамбуле, где любой желающий мог приобрести для себя правоверную мусульманку, кавказскую девственницу, пленницу-славянку, а искушенный сластолюбец, жаждущий экзотики – стать хозяином покорной китаянки или воинственной негритянки.

Собирались в салоне любители новых знакомств, предполагающих в скором времени интимную связь, которая по обоюдному желанию сторон могла либо продолжаться, либо закончиться сразу после первого раунда услуг. Посещение салона было платным. Для мужчин. Мужчины же, приведшие в салон женщин, получали обязательный табльдот,⁵ равно как и женщины, посетившие салон. Все остальные платили за еду и выпивку из собственного кармана.

Рудольф Вершинин был одним из «посвященных» и в салоне капитанши Морель считался своим. Когда он первый раз посетил салон Софии Морель с Эмилией, она если не наделала в салоне фурор, так несомненно обратила на себя внимание многих мужчин. В первый же вечер (естественно, с молчаливого согласия Рудольфа Залмановича) с ней свели знакомство молодой князь Георгий Асатиани; семнадцатилетний сын сахарозаводчика Терещенко Яша и престарелый маркиз де Гильи. Причем последний был крайне настойчив и тотчас предложил Эмилии содержание и разовое вспомоществование «на обустройство» в размере полутора тысяч франков.⁶ Казалось, вот она, «жар-птица», держи ее за хвост двумя руками! Однако Рудольф Залманович не счел нужным хвататься за первое попавшееся предложение, торопиться с решением не стал и задумал поводить покуда сластолюбивого старикана за нос, хотя Эмилия и была готова дать согласие на предложение престарелого распутника. Как опытный комиссионер, Вершинин решил попридержать товар с тем, чтобы какое-то время позже получить за него значительно большую цену. И не просчитался! В следующее посещение салона капитанши Морель, когда Рудольф Залманович, увидев, что Эмилии оказываются повышенные знаки внимания, удалился из салона под предлогом якобы неотложного дела, маркиз Антон де Гильи, едва не пуская слюни, предложил Эмилии, помимо содержания, уже две тысячи франков разового вспомоществования. Проинструктированная Вершининым Эмилия сделала вид, что не понимает, о чем идет речь и приняла предложение князя Георгия Асатиани скоротать вечерок в его загородом доме в Пушкине. Вкупе с вечерком Эмилия скоротала с князем и страстную ночку, после которой вернулась к Рудольфу Вершинину в меблирашки, имея в своем ридикюле восемь сторублевых банкнот и вексель на сумму двести рублей. На следующий день комиссионер с любовницей, сдаваемой в аренду, выехали из меблированных комнат, сняв пятикомнатную квартиру на той же Ильинке в пятиэтажном доходном доме подворья Троице-Сергиевой лавры.

В последующие дни Эмилия побывала в любовницах еще нескольких завсегдатаев салона Софии Морель, однако какой-либо значительной выгоды ни себе, ни Вершинину такие объятия не принесли.

Наконец, маркиз де Гильи созрел, и в одно из посещений Рудольфом Вершининым и Эмилией Бланк салона капитанши Морель предложил Эмилии помимо хорошего содержания единовременное вспомоществование «на обустройство» в сумме уже трех тысяч франков.

– Великолепно! – потирая руки, изрек Рудольф Залманович, когда Эмилия сообщила ему о предложении сластолюбивого старикана. – Маркиз предлагает тебе весьма сладкий десерт. Что ж, на такое предложение ты не ответишь отказом. Соглашайся, и мы вместе слопаем его до самой последней косточки!

– Как скажешь, милый, – ответила на тираду Вершинина Эмилия и улыбнулась, сделавшись на мгновение похожей на французскую фарфоровую лисичку, что некогда стояла на комоде в их доме.

Рудольф Залманович кивнул и тоже улыбнулся. Дела складывались в последнее время очень удачно, что не могло его не радовать.

Глава 5. Преступление без трупа

Первая неделя расследования закончилась тем, что Воловцов и Гавриков осмотрели четыре трупа, схожих по описанию со словесным портретом судебного пристава Щелкунова, и ни один из них не явился его телом.

Судебный следователь по особо важным делам Иван Федорович Воловцов в ведении следственных действий во многом руководствовался интуицией или даже инстинктом. То есть некой формой вдохновения, подобного чутью охотничьей собаки, нисходящего как бы случайно, однако не имеющего ничего общего ни с везением, ни с удачей.

Вот и теперь, когда направление розыска выглядело туманным, оставался единственный путь – двигаться на ощупь. Иван Федорович скорее почувствовал, нежели пришел к умозаключению, что смысла искать и надеяться, что судебный пристав Щелкунов еще жив, не имеется никакого. А то, что до сих пор не обнаружен его труп, значит лишь то, что злоумышленник или злоумышленники его хорошо упрятали. И еще возникла некоторая уверенность, что мотивом преступления является не месть и не противостояние служебным обязанностям Владислава Сергеевича, а деньги, что он получил от надворного советника Грацианова в счет судебных издержек и обеспечения затрат на ведение дела. Те самые, что оставил у себя дома…

В воскресенье семнадцатого января Воловцов побывал на премьере "Вишневого сада" Чехова в Московском художественном театре. Не то, чтобы он был заядлым театралом, как, к примеру, его непосредственный начальник председатель Департамента уголовных дел Судебной палаты статский советник Геннадий Никифорович Радченко. Вот тот был настоящий поклонник сцены, не пропускающий ни одного театрального события в Первопрестольной. А тут – премьера! Сам Станиславский в роли Гаева, а Леонидов в роли Лопахина. А каков был Фирс в исполнении Александра Артема! Василий Качалов блестяще исполнил Трофима, а Ольга Книппер-Чехова была неповторима в роли Раневской. Успех «Вишневого сада» был просто неизбежен.