Чекист. Секретная командировка

Глава 2
Знакомый незнакомец

Сковородка, от которой исходил огнедышащий аромат, благополучно упала на деревянную подставку прямо перед моим носом.

– Тётя Стеша, ты чего это?

– Ты ешь, да не блей! – сурово сказала тётушка, ставя передо мной солонку, кладя черствый кусочек хлеба и щербатую вилку.

– А сама? – кивнул я на сковородку, куда было вбухано – судя по желткам – не меньше пяти яиц. – Мне столько точно не съесть.

– Ну, оставишь немножко. Я ж старая, мне много не надо.

Я только пожал плечами и принялся за еду. Надо сказать, что яичницу я обожаю, ел бы ее каждый день, но супруга считает иначе. Потому любимое блюдо удается поесть лишь тогда, когда дорогая в отъезде.

Яичница тётушки оказалась выше всяких похвал. Похоже, зря я считал, что мне её не осилить. Верно, новое тело требовало пищи больше, чем требовалось мне самому. Вот если бы я ел по пять яиц в день, то уже и сам бы закукарекал. Потому мне понадобились некоторые усилия, чтобы хоть что-то оставить на сковородке. Однако тётушка запротестовала.

– Э, да куды мне столько?

Тем не менее она с удовольствием «прикончила» остатки моего завтрака, довольно вздохнула и принялась наливать чай из небольшого закопченного чайника. Мне был выставлен стакан в шикарном серебряном подстаканнике (может, Фаберже?), а себе квартирная хозяйка поставила щербатую чашку и слегка треснутое блюдце. Сахара к чаю, конечно же, не оказалось, как не было и того, что я очень люблю – ни плюшек, ни печенюшек. И на вкус чай был немного странным. Ну, не цейлонский и даже не грузинский. Впрочем, всё лучше такой, нежели хлебать пустой кипяток.

Вот, поди же ты, сам не заметил, как начал думать на языке той давней эпохи. В двадцать первом столетии я бы сказал – мол, пить кипяток. Ба, так это же Иван-чай, самый модный напиток нашего времени! Сделав пару глотков, я спросил:

– Ну, так чего креститься-то заставляла? Решила, что в меня чёрт вселился?

– Так решишь тут, – хмыкнула тётка без малейшего смущения. – Вот сам-то посуди – ты тут уже полгода живешь, ешь-пьешь да спишь. Ну, слова худого не скажу – деньги за квартиру платишь исправно – хотя я по-родственному с тебя тока за дрова и беру, паёк мне полностью отдаешь. Но чтобы поганое ведро вынес али постель за собой заправил – такого не было. Или вон ты же меня бабкой звал, а теперь тётя Стеша. Вроде старая я уже, а всё равно – приятно мне, что сын племяшки покойной «бабкаться» перестал.

– И кошек, наверное, я раньше терпеть не мог, – улыбнулся я, догадавшись ещё об одном «проколе».

– Ну, про кошек сказать ницего не могу, а на Ваську моего ты все время шипел, а то и пнуть норовил. Но Васька-то мужик умный, он тебя стороной обходил. А сегодня-то он к тебе ровно к родному. Меня ажн завидки взяли! Лежит, скотина такая, на цужих коленках да мурлыкает. Он у меня так никогда не мурлыкал.

Вот не скотина же он, мой предшественник! Или как там правильно – реципиент? Слово-то какое, хрен выговоришь. Пусть уж лучше «хозяин тела». Ну, хрен разница, но он – скотина, раз кошек не любит. Ну, котов, какая разница!

Впрочем, если его дух перенесся в моё тело, я ему не завидую. Наверное, сейчас его (или меня?) пакуют в смирительную рубашку и везут на Канатчикову дачу, она же Кащенко. Впрочем, мои коллеги, скорее всего, отправят бренное тело в какой-нибудь подведомственный институт, где начнут вдумчиво допрашивать несчастного Володьку. А возможно, что и не его одного. Сколько нас там было? Пятеро проверяющих как минимум. И тот – не успевший представиться. И ещё, думается, человек десять, а может и больше.

Мне отчего-то стало жалко не себя, а несчастного парня, вырванного из привычной обстановки и отправленного в далекое будущее. Впрочем, а кто сказал, что мы просто поменялись телами? Вполне возможно, что в мою оболочку вселился кто-то другой, умело приспосабливающийся к изменившимся реалиям. Думать о том, как супруга воспримет мою тушку, с иным наполнением, не хотелось. Смысл? Вот, когда выберусь из этой лабуды, тогда и посмотрим. А в том, что выберусь, я не сомневался. Но для начала нужно укорениться здесь, в этой реальности.

– Ты ж говорил, цто тебя только поранили? Али про контузие не упомнил? – поинтересовалась тётушка.

Мне осталось только пожать плечами. В который раз за сегодня?

– А я и сам не помню. Ну, может, что-то и было, мало ли. Граната рванула, ещё что.

– Ну, в горяцке-то ещё и не то бывает, – вздохнула тётка. – Как сейцас помню – батька мой в лесу как-то ногу порубил – лес-от по-мещиций был, торопился шибко, а в запарке-то и не заметил. Домой пришел – кровышшы полваленка, а он и помер. Может, тебе к доктуру сходить? Пущай он твою голову глянет.

– А что доктор? – отмахнулся я. Не удержавшись, вспомнил один из фильмов, раздерганных на цитаты. – Спросит: «На что жалуемся?» Скажу: «На голову!» А он мне: «Это хорошо. Лёгкие дышат, сердце стучит, а голова – предмет тёмный, исследованию не подлежит». Было у меня уже такое. Пришел к врачу, сказал – мол, так и так, провалы в памяти. А он мне – мол, штаны не забываешь снимать, коли по большому ходишь? Нет? Ну, так все нормально, иди отсюда!

– Это да, дохтура, оне такие, – печально кивнула тётка. – Вон, давеца кума к дохтуру земскому ходила – мол, спина болит, нагибаться не могу! А он ей – так ты, бабуля, и не нагибайся. Врачи, они все такие.

Мне стало немного смешно. Стало быть, врачей ругали и в прошлые времена, планида у них такая. Мы ещё немного посидели, поругивая медицину, а потом тётушка решительно заявила:

– Ты, Володя, сегодня на службу-то не ходи. Газета твоя – это не корову доить. Обойдутся они денек и без тебя. А вот завтра с утречка и пойдешь. А я тебе на обед оладушки испеку. А ты, – хитренько посмотрела на меня хозяйка, – может, пока дровишек поколешь? Мне тут с лесопилки цурбаки привезли, будут поколоты, так и славно, в поленницу сложим, так и пущай себе сохнут. Тока переобуться не забудь. Портянки я тебе чистые дам, высохли.

Портянки, к счастью, я наматывать не разучился (спасибо сержанту Касьяненко, замком-взвода, обучавшего салабонов нелегкой науке ратной службы!), ноги вошли удобно, а сапоги оказались не кирзовыми, а кожаными. Впрочем, не уверен, что кирза в 1918 году вообще была изобретена, а из какой кожи сшита моя обувь, я тоже не понял.

Дровишки я поколол, да их не так и много было. Странно, последний раз я занимался этим делом давным-давно, но до сих пор не забыл, что при ударе следует бить не под прямым углом, а чуть наискосок.

Сложив небольшую поленницу и, ощутив легкую, но приятную усталость, пошёл в дом, где тётушка уже возилась с тестом.

– Вон, яйца надобно изводить. Сватья из деревни сотню штук притащила, испортятся, если не съесть, картошка есть, а вот с мукой худо, – сообщила тётка.

– А что вдруг так щедро – целую сотню? – удивился я.

– Так ты же сам яйца просил. Цто, уже и это не помнишь? Тебе в прошлом месяце бутыль постного масла в паёк выдали, а у нас ещё с прошлого года бочка стоит. Куда нам столько? Прогоркнет. Вот я сватье масло, а она мне яйца.

Пока тётушка хлопотала, я пошёл в свою комнатку, чтобы как следует проверить – нет ли среди вещей «хозяина тела» что-то такого, что позволит мне чувствовать себя увереннее. На столе, кроме газет и бумаг (их надо тоже внимательно осмотреть), ничего интересного не было. Разве что чернильница-непроливашка, перьевая ручка да пара обгрызенных карандашей. А ведь у парня должны быть документы. Военный билет, или солдатская книжка, что там ещё? Если так, то должно быть и хранилище!

Как я и думал, под кроватью отыскался деревянный сундучок. Небольшой, как раз для холостяка… или для солдата. Точно такой был у прадеда моей жены. Со слов бабушки Мани (это дочка владельца сундука и, соответственно, бабка моей супруги), её отец был участником русско-японской войны.

Хм, так он ещё и с замком. Внучатый племянник не доверяет тётушке?

Ключ недалеко – в кармане моих же штанов. Почувствовав себя Джимом Хокинсом, открывавшим сундук Билли Бонса, повернул ключ. Что ж, посмотрим, что у нас там.

А у нас там было: новенькая гимнастерка, черные штаны (гражданские!), пара теплых носков, кисет с табаком. Сам-то я бросил курить давненько, а вот «хозяин тела»? Нет, если бы Вовка курил, я бы уже заметил. Запах табака чувствую сразу! Ну, не могло такого быть, чтобы он не курил в своей комнатушке. А кисет с табаком мог лежать просто для моли. Ну, для отпугивания моли. В конце концов, можно обменять на что-нибудь полезное. Предложить, что ли, тётушке, чтобы обменяла на сахар? Ладно, пусть лежит. Дальше обнаружился бумажник, в котором лежало четыре маленькие бумажки, именовавшиеся, как я помнил, «керенками». Кажется, их печатали размером в газетный лист, а потом расстригали на кусочки. Одна достоинством в двадцать, а три по сорок рублей. Интересно, а они сейчас в ходу? И вообще, «военный коммунизм» уже объявлен или ещё нет? Тётушка что-то там говорила о пайке, что я получал. М-да, печально, когда под рукой нет ни справочника, ни хотя бы Википедии (источник не шибко надежный, но самый востребованный). Ладно, на месте и разберусь.

А вот и документы. В первую очередь меня интересовала книжечка, напоминавшая военный билет, только потолще, страниц так сто. Обложка не дерматиновая, картонная, зато на ней типографским способом отпечатано «Записная книжка 434 Череповецкого пехотного полка», ниже от руки вписано «Аксенов Влад, роты 1, взвода 1». Ниже опять-таки типографским способом: «Книжку эту нижний чин должен постоянно хранить у себя». Ещё что-то о денежных суммах.

Открыв Записную книжку, обнаружил, что меня зовут Аксеновым Владимиром Ивановичем, на службе я состоял с 1916 года, на правах вольноопределяющегося, сословие – крестьянин, родом я из деревни Аксеново Череповецкого уезда Новгородской губернии, православного вероисповедания, грамотен. В графе мастерство вписано, что я «оконч. полн. курс Череповецкой учительской семинарии». В графе ранение стоит «1». Но что за ранение, когда получено, не указано. Порадовал раздел «награды», где было вписано – медаль «За храбрость 4 ст.»

В Записной книжке содержалась масса сведений, необходимых солдату: денежные оклады и штрафы, за что полагается тюрьма, а за что арестантские роты, текст присяги и выдержки из «Науки побеждать», образцы строевых и ружейных приемов и родословная императора Николая Александровича. Вот она-то на кой нужна? Для себя я больше полезных сведений не отыскал. Ну, разве что в разделе «Вооружение и снаряжение» была вписана винтовка «Арисаки». Хм, а это ещё что за зверь? Почему русскому солдату выдают, судя по названию, японское оружие? У нас что, «мосинок» не хватало?

Было немного обидно, что Владимир не дослужился до прапорщика. Как помню – «вольноперы» имели право сдавать экзамен на офицерский чин, прослужив какое-то время. Ну, мало ли что бывает. Читал биографию Николая Гумилева, ушедшего на фронт вольноопределяющимся, заработавшего два солдатских «егория» и Станислава, но не сдавшего экзамен по болезни. Может, у меня нечто подобное? Пришла пора экзамена, а тут – бац, наступление, лазарет. А может, оно и к лучшему, что Владимир не стал «золотопогонником»? Никому теперь объяснять ничего не надо.

Отложив Записную книжку, достал сложенный вчетверо лист бумаги. Это была справка, выданная лазаретом 109-ой стрелковой дивизии в том, что «вольноопределяющийся Аксенов Владимир девятнадцати лет от роду, выписан по излечению и направлен по месту жительства». Подпись начальника неразборчива, печать смазана. Дата – пятое ноября одна тысяча семнадцатого года.

Так это что – мне на сегодняшний день всего двадцать лет? Ну ни хрена себе! А ведь судя по отражению в зеркальце, я выглядел старше. Хотя сколько лет было нашим ребятам, бравшим Берлин? Мой родной дядька, например, был двадцать шестого года рождения.

В сундучке были ещё какие-то сверточки. В шелковый платок была завернута серебряная медаль: на георгиевской ленте, с ликом последнего императора и надписью «За храбрость» на обороте.

Эх, бедный Вовка! Наверняка, лёжа в госпитале, представлял себе, как пройдет по родной деревне или по городу Череповцу с серебряной медалью на груди! Идет он такой красивый, а все девки в штабеля укладываются! А теперь вот, медальку с ликом императора и носить зазорно, не поймут. Ладно, если не расстреляют. Кажется, в годы Великой Отечественной разрешили носить награды старой армии, но до этого времени ещё ого-го.

Впрочем, а стал бы настоящий фронтовик носить награду? Вспоминается всё тот же дядя Володя, ни разу в жизни не надевавший своих медалей. Мои старшие братья признались как-то, что они в детстве играли медалями дядюшки, а куда они делись после игр, не помнили.

Ещё сверточек. Тяжелый. Хм. А вот это откуда у нижнего чина, хоть он и вольноопределяющийся? «Браунинг М1900»! Хорошенький такой, компактный, умещается на ладони. И ещё две обоймы к нему. Интересно, как в восемнадцатом году с патронами калибра 7,65? У «нагана», сколько я помнил, 7,62, у «товарища Маузера» 7,63. Может, подойдут? Впрочем, нет. Ладно, пусть полежит. Зато понятно, почему Владимир запирал сундучок на замок. Тётушка может сунуть любопытный нос, а тут ствол. Так, вроде бы в сундучке больше нет ничего интересного. Впрочем, стоп-стоп-стоп. Помнится, в прадедушкином сундучке в днище был тайничок. Там-то он был уже пустым, а здесь?

Я осторожно сдвинул небольшую панельку, высвобождая нишу, выдолбленную в дощечке. И кто молодец? Я молодец! И Вовка тоже парень не промах. В тайничке обнаружился золотой червонец. Не сказать, что большое богатство, но в моё время за такой червончик просят тысяч пятьдесят российских рублей. А в восемнадцатом году двадцатого века? Сколько-то он стоит, это точно. Ну, пусть монетка отправляется обратно, где и лежит на «черный день».

Теперь осталось пересмотреть бумаги, которые я с утра расправил и сложил в стопку. Увы и ах. Я рассчитывал, что там будут черновые наброски статей, очерков, каких-нибудь корреспонденций, благодаря которым смог бы получить представление о литературном стиле моего э-э… «хозяина», о том, на чём он специализировался. Но здесь было иное. На листах (кстати, использовалась оборотная сторона отчетов магазина фирмы «Зингер») были стихи. Перебрал все бумаги, повздыхал. Впрочем, судите сами.

 
Моя душа упорно ввысь стремится,
Она похожа на перо жар-птицы!
Моя душа вокруг всё выжигает,
Но счастья почему-то не поймает.
 

Или, вот ещё такой перл.

 
А если ты ко мне придёшь,
То поцелуешь и уйдёшь!
 

Я сам писал нечто подобное лет в четырнадцать, но быстро понял, что стихосложение – это не моё. Писать такое – только бумагу изводить. Хотя, если послушать песни на современной эстраде, тоже может сложиться впечатление, что авторы слов – это подростки. И ничего, все слушают.

Значит, можно подвести некоторые итоги. Итак, меня зовут Владимиром Ивановичем Аксеновым, мне двадцать лет, рабоче-крестьянского происхождения (хотя тогда ещё говорили, что крестьянского), фронтовик, имею ранение. Ещё я закончил учительскую семинарию. Это, как помнится, что-то вроде современного педагогического колледжа. Стало быть, мой Вовка должен работать в начальной школе, учить детей разумному и светлому. Сам-то я в своё время, закончив педагогический институт, благополучно избежал этой каторги, а тут опять. Ну, было бы хуже, если бы я попал в тело плотника или типографского рабочего. Чем бы отмазывался? А так кое-что вспомню.

Теперь о проблемах. Надо будет «вспоминать» всех друзей и знакомых. Вполне возможно, что встречу и соученика по семинарии, или даже сослуживца. И на контузию надо «валить» осторожно. С одной стороны – какой спрос с контуженного, а с другой – кто его станет принимать всерьёз? Но опять-таки всё к лучшему. Моя задача – сидеть тихонечко, не высовываться, сохраняя свою драгоценную шкурку для вызволения моего сознания и переправки обратно, в тело пятидесятилетнего подполковника, живущего через сто лет. А шкурку лучше сохранять в тишине и покое, не вылезая наверх.

Глава 3
Провинциальная редакция

С утра тётушка причитала, что я отправляюсь на службу в такую рань. Мол, до редакции и идти-то минут пять, если не торопиться. Дескать – чего бы тебе дома не посидеть, чайку не попить. Ну, там попутно ещё дверь починить, засов заедать стало. Засов я отремонтировал за две минуты, применив смекалку и полено вместо молотка (инструменты где-то должны быть, но искать было лень), а потом отправился на новое (или старое, как посмотреть) место службы.

Собственно говоря, я и вышел пораньше, чтобы неспешно обозреть окрестности, наметить пути отхода, если чего. Шучу. Просто хотелось самостоятельно отыскать редакцию, чтобы не выглядеть в глазах тётушки совсем глупо. Но всё-таки я порасспросил тётушку о своих сослуживцах. Ведь делился же я впечатлениями, разве нет? Кое о ком тётка рассказала, мало, но и на том спасибо.

В Череповце мне приходилось бывать несколько раз, по долгу службы. Ну ещё бы! Такого количества промышленных предприятий на душу населения нет нигде, а моей конторе требовалось держать руку на пульсе. Правда, командировки были формальными, так как тутошние коллеги сами прекрасно справлялись, благополучно отлавливая и вражеских агентов, и террористов, и доморощенных придурков, пытавшихся по глупости или по злому умыслу причинить ущерб государству. Вообще, Череповец – самый обычный российский город, где есть пара-тройка кусочков исторического прошлого, а всё остальное застроено современными домами. Всё-таки Череповец это вам не Владимир, не Вологда и не Великий Новгород.

– Володь, ты как? Как здоровье?

Меня окрикнул высокий худощавый паренёк в круглых очках. Одет он был в старое пальто, чем отличался от меня, щеголявшего в шинели со споротыми погонами. «Длинный и тощий – это Димка». Фамилию тётушка не знала, но это сейчас и неважно.

Не хочу останавливаться на подробностях своего «внедрения» в редакцию газеты «Известия Череповецкого уездного Совета крестьянских, рабочих и красноармейских депутатов» – это не слишком-то интересно, да и времени займет слишком много. Поначалу было трудновато, а потом ничего, втянулся. И народ в редакции подобрался доброжелательный.

Редакция была не очень-то многочисленной, всего четыре корреспондента. Кроме меня и уже упомянутого Димы, носившего, кстати, фамилию Папин, трудился ещё и Боря Розов, совмещавший должность литературного обработчика всех поступавших писем. Нам троим было по двадцать лет, а вот четвертый, Павел Николаевич, был значительно старше. Мальчишки (это я про Димку с Борькой) иногда именовали его отцом Павлом, не в силу его возраста (а ему было под шестьдесят!), а потому что ещё недавно Павел Николаевич был священником, служившим где-то на Малой Вишере. Уж отчего батюшка порвал с церковью, никто не спрашивал, но основной темой его статей и фельетонов была именно церковь! Уж в чём он только не упрекал священников – в разврате и пристрастии к вину, в мошенничестве и вымогательстве. Пожалуй, для полной картины не хватало педофилии и содомии, но до такого он не додумался.

Была у нас ещё и машинистка, а заодно и корректор по имени Зина – костлявая девица, отличавшаяся вздорным характером. Меня, например, она обвиняла в том, что я нарочно пишу как курица лапой, чтобы затруднить ей работу, а ведь ещё недавно писал как приличный человек! Ну как объяснить девушке, что мой почерк далек от совершенства и что за последние двадцать лет я мало что написал вручную? Спрашивается, зачем нужен комп, если не для печатания? Увы, комп остался далеко-далеко, а здесь была лишь перьевая ручка, которую я последний раз видел в году так восемьдесят девятом на почте.

Ну, а главной у нас была Наталья Андреевна, «старый большевик» тридцати шести лет от роду. Наверное, «тому» Володе Аксенову женщина, вступившая в ряды партии большевиков в тот год, когда ему было пять лет от роду, могла показаться старой. Скорее всего, она ему действительно ею казалась. Но «этому» Владимиру, который за «молодым фасадом» скрывал «полтинник», Наталья Андреевна казалось молодой, если не юной красавицей.

Она мне понравилась сразу, как только вошла в кабинет после моего возвращения с «больничного». И её голос, и её манера держаться. И даже нелепый пиджак, перелицованный, видимо, из военного кителя. Там, в двадцать первом веке, мне и в голову не пришло бы, что я могу влюбиться в девчонку. Да там у меня жена, с которой мы прожили почти тридцать лет. Верно, молодое тело влияет на мозги и на сознание, помещенное в эту черепушку из далекого будущего.

Сейчас я как раз заканчивал большую статью. Из-за того, что Зинаида опять объявила забастовку, требуя от меня невозможного – писать разборчиво, пришлось выгнать девушку из-за пишущей машинки и отпечатать текст самому.

«В воскресенье перед местным населением города Череповца были продемонстрированы военные силы, созданные Военным отделом исполнительного комитета. Немало было положено им труда на это создание, ещё больше труда предстоит положить, но это наш первый шаг на пути к участию в создании Красной пролетарской армии.

Стройными рядами прошли защитники пролетарской диктатуры перед глазами обывателей; бодростью веяло от молодых и храбрых орлов, спаянных добровольным стремлением защищать завоевания Октябрьской революции, даже ценой собственной жизни.

Не слышно было наглых окриков и свирепых взглядов офицерства, а спокойно выполнялась товарищеская команда инструкторов.

Рабочая часть населения наблюдала за этим парадом с чувством глубокого удовлетворения, остальные сохраняли угрюмую настороженность. Под ярким солнцем теряло свою мрачность даже черное знамя анархистов, а наше красное знамя излучало надежду на скорую победу над буржуазией.

В параде принимал участие Череповецкий Советский пехотный полк в количестве трехсот человек, отряд интернационалистов, состоящий из бывших военнопленных австрийской армии в количестве двадцати человек, и отряд анархистов-коммунистов в количестве пятнадцати человек.

Шествие замыкал кавалерийский эскадрон из шестнадцати человек.

И это только первая капля в будущем море пролетарской Красной армии!

Сообщаем также, что добровольные пожертвования на нужды Красной армии можно внести по адресу нашей редакции, расположенной по Воскресенскому проспекту, в доме б. купца Силина»^[1].

– А я и не знала, что вы умеете печатать на машинке, – услышал я удивленный голос нашего редактора.

– Да я и не умею, – смущенно отозвался я, заслушавшись чудесным голосом. – Взялся напечатать, а не то Зинаида ругается. А на машинке я так, забавлялся, когда в госпитале лежал.

– Хм, – хмыкнула редактор. – У вас же левая рука поранена, как вы смогли двумя руками печатать? И кто же вам разрешил машинку портить?

Вот ведь, не редактор, а детектив в юбке!

– Так всё просто, – ответил я, лихорадочно соображая, как бы половчее соврать. – В лазарете была списанная машинка, в неё однажды осколок попал, так врач мне велел на ней правой рукой долбить, а левую постепенно приучать, чтобы руку разрабатывать.

– Вот оно как! – покачала головой Наталья Андреевна, потом добавила: – Мудрый вам врач попался. – Улыбнувшись светлой улыбкой, сказала: – Что ж, зато теперь у нас будет ещё одна машинистка.

– Машинистка! – фыркнул я. – Несолидно как-то звучит. Пусть уж лучше – секретарь-машинист.

– Ну, дело не в термине, а в сути. Дайте-ка ваш материал, – протянула Наталья Андреевна руку.

Прочитав мой очерк, редактор с удивлением покачала головой.

– Товарищ Владимир, а вы делаете успехи. Вашу корреспонденцию я сейчас же отправлю в набор, здесь даже править не нужно. Поразительно!

Посмотрев на своих коллег, убедившись, что они заняты, я тихонько сказал:

– А это я из-за вас, Наталья Андреевна.

– Что из-за меня? – не поняла начальница.

– Ну, старался из-за вас, чтобы вы на меня не сердились и не ругались.

– Так я, кажется, ещё ни разу на вас и не сердилась, тем более ни разу вас не ругала, – удивилась начальница.

– Так я заранее, так сказать, чтобы предотвратить ваш гнев и недовольство, – вздохнул я, делая скорбный вид.

– Ну, если заслужите, то я вас отругаю, – пообещала начальница. Слегка прищурившись, пригрозила: – А будете паясничать, так я вообще вас уволю.

– Вот видите, – позволил я себе легкую улыбку, – Я ещё ничего не успел натворить, а вы меня же увольнять решили.

Редактор лишь махнула рукой и, прихватив мой опус, ушла.

После её ухода я начал размышлять – а не лучше ли мне уволиться прямо сейчас, не дожидаясь, чтобы меня и на самом-то деле уволили? А ведь она может! Если уволюсь, то куда я подамся? Работать я не умею, да и с работой в восемнадцатом году плохо, как я помню. Ну, если только записаться добровольцем в Красную Армию. Вариант, кстати. Тем более что меня туда рано или поздно заберут. Кажется, Алексеев с Корниловым уже создают Белую армию и где-то в это время идет Ледяной поход.

Так в сегодняшней «Правде» есть упоминание, что нынче наркомом по военным и морским делам (наркомвоенмор!) является Подвойский. Но, как я помнил, его сменит Лев Давидович Троцкий, который начнет бороться с партизанщиной в РККА, а там ещё и мятеж чехословаков подоспеет.

Историю гражданской войны я помнил смутно, но кое-что ещё не успел забыть. Ну, скажем то, что официально война начнется именно с мятежа «белочехов», а это случится в конце мая или в начале лета. Чехи начнут сметать Советскую власть, изо всех щелей полезут различные правительства, потом их попытается объединить адмирал Колчак, а там и высадка англичан в Архангельске. Словом – Советская Россия запылает со всех сторон, словно лесной пожар. Ну, а как этот пожар тушить, если нет самолетов МЧС? Либо выходить всем миром, с лопатами и топорами, либо разводить встречный пожар. Тут уж я пока не берусь судить – вышли мы всем миром или устроили пожар. Но летом сего года начнут создавать регулярную Красную Армию со строгой иерархией и с принудительной мобилизацией. Пожалуй, как принесут повестку, так и пойду. Не в моих правилах идти добровольцем, но и отказываться тоже не стану. Впрочем, в этой реальности я (ну, мой «хозяин тела», теперь без разницы, кто именно) добровольцем уже был, так что можно и подождать.

Мои размышления прервал очередной приход начальницы.

– Владимир, а для вас есть новое задание, – сообщила Наталья Андреевна.

Меня слегка удивило обращение по имени, без привычного добавления «товарищ», и я чуть было не ляпнул – мол, слушаю и повинуюсь, но вовремя прикусил язык, ограничившись кивком.

– Вам придется пойти со мной на заседание партийной ячейки, – сказала редактор, а потом зачем-то решила уточнить: – Я имею в виду, на заседание ячейки партии большевиков. Вы сделаете отчет о собрании.

Ну, можно подумать, я решил бы, что нам надо идти на заседание другой партии. Тем более я как-то до сих пор не осознал, что в восемнадцатом году в России совершенно свободно действуют и меньшевики, и эсеры, не говоря уже об анархистах. Интересно, а кадеты с «октябристами» ещё есть? Пожалуй, этих партий уже нет, а если кто и остался, так засели в самые глубокие щели. (Ишь ты, сказал в рифму!).

Наталья Андреевна, как я уже знал, была в составе бюро Череповецкой ячейки, объединявшей около пятидесяти человек. Немало. Как редактор Наталья Андреевна могла бы и сама сделать отчет о собрании, но как член бюро она опасалась собственной субъективности.

Идти нам было недалеко – только перейти улицу, но по дороге редактор успела сообщить, что сегодня будет рассматриваться дело о приеме в партию товарища Башмакова.

За небольшой срок своего пребывания, я уже успел узнать о Башмакове достаточно много. Да что там, он был в Череповце легендарной личностью. Чего стоит его биография! Родился в Уломе, в семье потомственных кузнецов. В 1904 году в пятнадцать лет был принят на Путиловский завод, а уже через год стал токарем высшего разряда. В девятьсот пятом участвовал в революции, в девятьсот шестом получил шесть месяцев тюремного заключения в Петропавловской крепости. Отсидев срок, перешел на нелегальное положение. Бежал из России в Швецию, но оттуда был депортирован, а потом отправлен под гласный надзор полиции на родину. С четырнадцатого года на фронте. В семнадцатом по возвращении домой организовал волостной земельный комитет, который отобрал землю у местного помещика Яковлева и поделил её по числу едоков. Помимо помещика Андрей отобрал землю и всё имущество у своего собственного дяди – уломского купца Фомы Башмакова, а всё изъятое раздал соседям.

Изъятие чужого добра так понравилось мужикам, что они создали боевую дружину во главе с Андреем и принялись отбирать хлеб у остальных зажиточных людей округи. Действия боевой дружины в Уломе вызвали настоящую цепную реакцию по всему уезду – почти по всем волостям прокатилась волна изъятий хлебных излишков, передел земли в пользу нуждающихся.

В октябре семнадцатого Башмаков отправился в Питер, побывал в Смольном, привёз оттуда листовки и принялся создавать красногвардейский отряд. А после Октябрьского переворота в столице именно Башмаков организовывает Военно-революционный комитет, свергает в Череповце комиссара Временного правительства, а потом арестовывает гласных Городской думы. И что интересно, Андрей Башмаков, создавая различные органы, никогда не получал в них руководящих постов. Похоже, что он не заморачивался карьерными соображениями, а его привлекал сам революционный процесс!

Однако после организации исполнительных органов власти – исполкома, который возглавил Иван Васильевич Тимохин, Андрей получил пост комиссара по внутренним делам. Предполагалось, что комиссар начнет заниматься борьбой с преступностью, пресечением беспорядков и начнёт-таки создавать рабоче-крестьянскую милицию, как это уже начали делать в столице, но он предпочитал творить иные дела. Не так давно Башмаков собрал в театре самых богатых людей города и потребовал от них три миллиона рублей чрезвычайного налога, а когда те стали возмущаться, приказал выкатить на сцену пулемет. Надо сказать, что к вечеру три миллиона уже были в кассе исполкома.

Тимохин Иван Васильевич, первый председатель губисполкома Череповецкой губернии

Внешность у Андрея Афанасьевича была очень колоритная – высокого роста, с длинными черными волосами, спадающими на плечи. Я ни разу не видел его ни в шапке, ни в фуражке, а ходил он в распахнутой долгополой шинели, под которой был мундирчик, наподобие студенческого.

Мне было бы легче представить Башмакова в отряде батьки Махно или среди партизан команданте Че Гевары, нежели в составе Российской социал-демократической рабочей партии большевиков.