Петербургское действо. Том 2

XII

Все, что предвидел Шепелев, то и случилось. Чуть свет началась в доме полная сумятица. Люди постоянно вызывали барыню для разных распоряжений и, наконец, без ее ведома, по приказанию Эдуарда дали ранехонько знать Иоанну Иоанновичу о смерти внука.

Когда прошло часа четыре, после первого мгновения страха и трепета, Маргарита сидела в своей временной спальне, несколько успокоившись. Она даже согласилась отпустить Шепелева до следующего вечера, выбрав удобную для этого минуту, чтобы его не видал разный чужой люд, шнырявший на подъезде и по передней. Но в эту минуту в дверь ее постучался кто-то и позвал ее… Маргарита обмерла, узнав голос деда! И во второй раз перепугалась и смутилась она, точно так же, как от известия, принесенного ночью Эдуардом.

– Ну, вот и поздравляю! – отчаянно прошептал Шепелев, узнав тоже голос старика.

Приходилось скорее прятаться в шкаф. Злобный, взбешенный влез он туда…

Маргарита поневоле тотчас отворила дверь и впустила старика деда.

Иоанн Иоаннович был бодр, весел и румян, все лицо его улыбалось.

– Ну, что ж! Поздравляю, красавица! Теперь совсем овдовела, лучше, чем наполовину-то вдовой быть.

Но старик вдруг смолк, и лицо его вытянулось от удивления. Он ожидал встретить такую же веселую женщину, как и он сам был весел и доволен, а вместо этого нашел теперь бледную, встревоженную и смущенную.

Помолчав немного, он выговорил:

– Ох, бабы-то, глупы! На бабу и сам Господь не потрафит! Ей-богу! Что же теперь, плакать, что ли, учнешь, убиваться, причитать да завывать… Ах, прихотницы вы! Сам черт вас не разберет, чего вы хотите. – Старик махнул рукой на внучку и, помолчав, прибавил: – Ну, пойду наверх, погляжу на «путифица». Недолго он по свету нашпацировал, как немцы сказывают. Всего, кажется, двадцать шесть годиков шпацир-то продолжался.

Иоанн Иоаннович двинулся было к дверям, но обернулся и прибавил, будто в укор Маргарите:

– Вот кабы я тогда в этранже не пустил его, так, поди-ка, теперь бы жив еще был.

Маргарита не слушала и выжидала; в ту минуту, когда Иоанн Иоаннович был в передней, она бегом бросилась к шкафу, чтобы быть наготове и успеть, когда дед подымется наверх, мгновенно выпустить Шепелева. Но вдруг на лестнице дома раздались тяжелые шаги и возня нескольких человек. Эти звуки Маргарите напомнили что-то знакомое. Точь-в-точь такой же шум раздавался в доме, когда ее большую голубую кровать спускали сюда сверху. Она недоумевала и, робея, вернулась к дверям. Сначала она глядела, ничего не понимая, но вдруг ахнула! Устремив глаза через анфиладу комнат, через все отворенные настежь двери, она увидела деда, который стоял перед лестницей, потом попятился и, глядя наверх, перекрестился!

Не прошло нескольких мгновений, как Иоанн Иоаннович воротился назад, а вслед за ним несколько человек тащили что-то в белой простыне.

Маргарита вскрикнула и отскочила от дверей к окну. В этом крике сказалось многое. Много различных чувств шевельнулось в ней. Но боязнь близости этого мертвеца была заглушена боязнью за невероятное стечение обстоятельств; она испугалась срама, позора и такой огласки, которая погубит все. Все ее надежды и мечты разлетятся в прах! Маргарите и на ум не приходило, что кто-то помимо ее воли распоряжается в доме. В ее смущении ей казалось, что ее губит невидимая рука, рука карающего Провидения или мстящая рука усопшего.

Но через несколько секунд она могла догадаться, наконец, кто распорядился всем и поставил ее в невозможное положение. В комнату вошел Эдуард с той же демонской усмешкой на лице и выговорил графине:

– Так как эта комната самая большая и самая приличная, то надобно покойника положить здесь, на постели, покуда мы не устроим стол, а затем мы постель вынесем.

Появившийся за Эдуардом Иоанн Иоаннович понял, в чем дело, и подтвердил то же:

– Разумеется! Народ будет. Толчея будет. Здорового все забыли, а теперь все эти шатуны к мертвому так и полезут, как мухи на мед. Случая пошататься нельзя упустить! Да! Так! Так! Француз! Же ву при! Молодец! Комса! Комса! И в этой даже комнате насилу уместятся все шатуны.

Маргарита, быть может в первый раз в жизни, потерялась совершенно. Она стояла у окна, опершись рукой на подоконник, чувствуя, что ноги ее подкашиваются, и не могла выговорить ни слова. Она понимала, что это Эдуард, верный слуга, мстит ей за любимого барина, но делать было нечего… Она была безоружна.

И через час в этой красивой комнате с куполом и великолепною мебелью, на большом прилаженном столе, уже лежал покойник, устанавливались подсвечники и свечи, а большая кровать была уже разобрана и вынесена; все лишние вещи, туалет, мелочи разные… все было убрано… А шкаф остался! Люди взялись было и за него… Дед приказал. Но Эдуард остановил людей и упорно настоял оставить шкаф!.. Этот Эдуард распоряжался всем так хладнокровно, спокойно, но твердо и самоуверенно, что никто и не вздумал ему прекословить. Приказав не трогать шкаф, Эдуард только взял три кресла и, улыбаясь, приставил их к дверцам. При этом движении лакея Маргарита от злобы сразу пришла в себя. Она села у окна, отвечала деду сдержанно и холодно на всякие его расспросы и следила за разными незнакомыми людьми, которые хлопотали вокруг покойника. Она глядела, как дьякон пристраивался с аналоем, глядела, как толстый мещанин с черной бородой протягивал вдоль лежащего на столе какую-то веревочку и завязывал узелки, но, однако, не догадалась, что это был гробовщик, снимавший мерку. Только об одном думала Маргарита: как освободить любовника и спастись от позора?

«Вот мне – наказание! – повторялось у нее где-то на сердце без конца. – Огласка! И притом самая страшная, самая невероятная! Когда будут об этом говорить, то никто верить не будет. Все это случилось само собой. И как просто случилось! Да, это он мстит мне через Эдуарда».

В комнату вошли два священника и поклонились ей. Маргарита с ужасом оглядела их, соображая, что теперь в комнате до ночи не будет ни минуты свободной, чтобы без свидетелей освободить офицера. Как пережить этот день? Дожить до ночи? Хлопотавшая любимица вошла, наконец, к барыне и опустилась перед ней на колени. Лотхен, видя графиню в смущении, молча начала руками гладить по ее лежащей руке.

– Что же вы, liebe Gräfin, – выговорила она наконец. – Бог с ним! Мы давно ожидали. Вы теперь свободны.

– Да, Лотхен. Но он здесь! – шепнула Маргарита.

– Кто? – не поняла Лотхен.

– Он здесь, Шепелев.

Лотхен разинула рот, раскрыла широко глаза, поняла, но думала, что не понимает.

– Он здесь! – шептала Маргарита. – Не успел уйти. В шкафу. Пойми, что из этого будет!

Лотхен вскрикнула так же, как несколько часов тому назад при известии Эдуарда о смерти графа. Она подумала мгновение, встала и вышла.

Между тем мысли юноши в шкафу, душном и темном, были совершенно противоположны мыслям Маргариты. Шепелеву казалось его приключение настолько невероятным, что он готов был смеяться, если бы не боялся, что его смех услышат. По шуму шагов, звуку голосов, по нескольким отдельным фразам, которые он поймал на лету, он догадался, что произошло в этой комнате, где несколько часов назад они спокойно беседовали за ужином. Впрочем, Шепелев был убежден, что Маргарита сумеет его освободить, а с другой стороны, если бы даже и случился скандал, то это не пугало юношу.

Через несколько минут Лотхен прибежала к графине, вызвала ее в другую горницу и объявила: Эдуард прямо грозится вывести офицера из шкафа в ту минуту, когда съедутся все гости. Маргарита едва устояла на ногах.

– Позови его! – воскликнула она через несколько минут. – Позови его!

Маргарита села и закрыла лицо руками. Надо было унизиться перед лакеем.

Француз явился, догадываясь, зачем графиня вызывает его. Она ожидала увидеть нахальное лицо и ошиблась.

– Эдуард! – произнесла Маргарита спокойно. – Вы, вероятно, хотите денег. Вы хотите, чтобы я выкупила у вас мою честь? Я согласна. Сколько хотите вы, чтобы все скрыть?

– Rien, madame la comtesse! Rien!^[36] – спокойно отвечал Эдуард.

– Однако чего же вы хотите? Я не понимаю, что вам нужно? Я вам повторяю, я не обману вас. Молчите до вечера и берите, что хотите.

– Я ничего не хочу! – был снова ответ Эдуарда.

– Чего же вам нужно? За что ж вы меня губите?

Эдуард помолчал немножко, лицо его из сурового стало грустное, и он выговорил тихо:

– Je veux venger mon bienfaiteur!^[37] Отомстить за единственного человека, которого любил, как отца родного! – Француз говорил так спокойно, что чувствовалось поневоле, что вся его затея давно и окончательно решена и ничто на него не подействует.

– Я вас велю сейчас же выгнать из дому! – вспыхнула Маргарита, поднимаясь со своего места. – Вы забываете, что вы лакей!

– Напрасно начинать историю. Я не уйду, покуда не съедутся все гости на панихиду. Тогда я тотчас же выведу l,amant de madame la comtesse^[38]! – холодно отвечал Эдуард.

Маргарита сообразила, что надо решаться скорей. Она бы не поверила, но лицо лакея, взгляд его были еще красноречивее. Когда он говорил, что выведет l,amant de madame, то по лицу его можно было видеть, что он это сделает.

«Ведь сейчас начнут съезжаться!» – вдруг подумала Маргарита. И, как-то взмахнув руками, будто решаясь броситься в пропасть с какого-нибудь обрыва, она кинулась снова в гостиную, где был покойник. Подбежав к Иоанну Иоанновичу, она порывисто, нервно, едва переводя дыхание, потащила его за собой в маленькую гостиную.

– Дедушка! – воскликнула она. – Помогите! После все скажу. Помогите! Я пропала.

– Что ты? Что? – растерялся и отчасти перепугался Иоанн Иоаннович, думая по лицу внучки, что она сошла с ума или тоже вдруг смертельно заболела и умирает.

– Здесь в шкафу, – указала Маргарита рукой на гостиную, и рука ее страшно дрожала. – Там офицер! Офицер! Поймите! Тот, вы знаете… Шепелев. Помогите!

Старик разинул рот и так растопырил руки, что выронил свою табакерку на пол.

– Как? Что? – пролепетал Иоанн Иоаннович и, подняв табакерку, застыл, олицетворяя собой вопрос.

– В шкафу спрятан был… Спасите меня! Надо…

Иоанн Иоаннович наконец понял, сообразил, все взвесил и, вдруг разведя руками, еще более тихо и низко поклонился Маргарите в пояс:

– Спасибо, внучка! Разодолжила. Ай да… Ай да финт!

– Ах, дедушка! Помогите! Вы понимаете, что будет! Я после все объясню.

– Чего же тут объяснять! Само собой понятно! Вчерась заночевал, да на похороны без приглашения и попал… Ну, финт, цыганочка, не ожидал. Да этакого на моей памяти не бывало, а мне семь десятков. На столе покойник, а в шкафу-то любовник! Ну, будет Питер еще сто лет стоять – и до такого финта не достоится!

– Дедушка! – уже с отчаянием воскликнула Маргарита. – Хотите ли вы мне помочь? Сейчас съедутся, Эдуард грозится выпустить его при всех, нарочно…

– Ну, это он врет! – вдруг рассердился старик. – Я его, лакея… убью. Но вот что, внучка… Только и можно, что попросить у батюшек извинения, выпустить его при них. Лучше при них, чем перед всем Питером позорище устраивать.

Между тем Маргарита давно опустилась на ближайшее кресло, опустила голову на руки и не отвечала ничего.

Иоанн Иоаннович стоял на одном месте, как-то семенил ногами, потом вдруг будто рассердился на себя и быстро пошел в гостиную, где был покойник.

«Вот он, шкапище-то! Как в нем не спрятать! Дом целый! В нем жить можно! – подумал он, останавливаясь. – Фу! Создатель! Вот финт так финт!»

Между тем священники, дьяконы, дьячки и еще два каких-то причетника уже распоряжались в гостиной, как если бы они наняли теперь этот дом и эти горницы для себя. В каждом движении каждого из них чувствовалась хозяйская самоуверенность.

Иоанн Иоаннович вдруг усмехнулся, обернулся к ним и вымолвил, почесывая за ухом:

– Иереи честные, окажите мне, старому слуге царскому и российскому столбовому дворянину, великое одолжение! Произойдет сейчас в сей горнице удивительное вам зрелище. Обещайтесь мне не выносить сора из избы. И прошу я вас сохранить все в тайне.

Все духовные, конечно, ни слова не поняли, но, однако, еще несколькими словами Иоанн Иоаннович им объяснил дело. Внучек его пьет сильно. С вечера пьяный остался у сестры своей, графини. Вдруг событие, покойник! Его спрятали в шкаф. Теперь авось проспался. Ну и надо выпустить.

И затем Иоанн Иоаннович при общем изумлении, невольно усмехаясь, пошел к шкафу, отодвинул кресла и, отворив дверь, выговорил:

– Ну, ты, пьяница! Проспался? Вылезай на свет! Авось теперь пить бросишь после такого греха. Только сестру срамишь, да и меня… Ну, ну, вылезай, говорят! Какие тут прятки?

И при улыбающейся, но отчасти недоумевающей публике человек в восемь, из-за двух ярких элегантных юбок, висевших в шкафу, появилась фигура красивого, но совершенно сконфуженного юноши.

Почти не помня себя, прошел он между духовенства. Конечно, во всю свою жизнь он более смущен не бывал. Пройдя мимо Маргариты, он даже не заметил ее в углу горницы.

– Молодость! – заметил глубокомысленно ему вслед один из священников, разглаживая бороду.

Иоанн Иоаннович, покачивая головой, проводил юношу до самой передней. И уж как ему хотелось треснуть его сзади тростью по спине! Вызвав Эдуарда, он погрозился поступить с ним по-свойски, просто отодрать на конюшне за малейшее слово. Затем старик вернулся к Маргарите, все еще сидевшей в том же кресле, и, опять почесывая за ухом, сел около нее. Она видела Шепелева, ушедшего, но еще не успокоилась вполне…

«Это не останется в тайне! – думала она. – Они все всюду расскажут. Вот я и погибла! А я не хуже других. Такое ли бывает в этой столице?! Только не при такой обстановке! А между тем как это просто вышло!»

– Ну, внучка… Вдовушка моя! – заговорил ласково Иоанн Иоаннович. – Ведь я мыслил, ты воструха баба. А ведь ты, прости меня, – ты дура! К полюбовникам ходят, а к себе не водят. Так на свете заведено, и не нам мудрить и свет переменять.

XIII

Среди дня дом графини Скабронской переполнился народом. Иоанн Иоаннович был прав, говоря, что все те, которые живого графа забыли, к мертвому тотчас поедут. Впрочем, была еще и другая причина большого стечения публики. Петербург начал чуять в овдовевшей иноземной красавице нарождающуюся силу!

«Чем черт не шутит! – думали сановники. – И чего только Питер не видал за все время от Петра Первого до Петра Третьего! Как и где кончила жизнь первая супруга Петра Великого? В монастыре! Кто была вторая супруга – Екатерина Алексеевна, русская императрица? Была Марта! А тут Маргарита! Даже прозвища сходны!»

На другой день государь, узнав о смерти графа, недавно пожалованного придворным званием, приехал на панихиду, любезно и долго шутил со вдовой, долго оставался в доме и, уезжая, сказал:

– Если бы не смотр у Котцау, остался бы утешать вас до вечера!

И после этого неожиданного визита государя уже началась полная ярмарка. Кто был почти незнаком с Маргаритой, и тот приехал потолкаться и ей поклониться.

Государь действительно в этот день должен был снова быть на испытании новой партии учеников Котцау. Первое испытание показалось Петру Федоровичу настолько забавным, что он с тех пор не пропускал ни одного.

На этот раз на открытом плацу близ Адмиралтейства благодаря великолепной погоде собралась вокруг офицеров куча народу и зевак поглазеть на «немецкую драку», то есть на фехтование. Снова воспоследовало здесь то же самое, что было когда-то в кирасирском манеже. Снова государь смеялся, сердился, хвалил или бранил по очереди многих из состязавшихся с Котцау, с его помощниками и затем между собой.

Но на этот раз государь уехал особенно довольный, так как случилось неожиданное никем, неожиданное даже самим Котцау, происшествие.

В числе последних поединщиков выступил из рядов пожилых офицеров преображенец, старый лейб-кампанец Квасов и сам попросил позволения у государя показать и свои успехи.

– А! – вспомнил государь. – Ты опять хочешь наболванить! Опять тебя Котцау высечет! А ты думаешь, ему по голове попадешь! Небось во второй раз не дастся. Брось! Уходи!

Квасов стоял на своем; спокойно, но настойчиво просил позволения показать свое умение, так как за все последнее время усердно занимался фехтованием.

– Изволь, упрямая голова! Начинай! – крикнул государь.

Котцау назначил состязаться с Квасовым офицера Будберга, так как он фехтовал довольно порядочно. Однако едва успел он скрестить шпагу с Квасовым, как лейб-кампанец после двух или трех пас вышиб шпагу из рук противника и, обратясь к государю, вымолвил:

– Ваше величество, прикажите с кем-нибудь потягаться, кто поискуснее. Этот совсем ступить не умеет.

Государь, обрадованный, хотя несколько удивленный, воскликнул весело:

– Чего же лучше! Пускай сам Котцау станет. – И государь лукаво рассмеялся, уверенный, что поймал лейб-кампанца, хвастливого не в меру.

Котцау стал отказываться, объясняя, что опять этот поединок между ними окончится тем, что лейб-кампанец разозлится и забудет, что здесь смотр, а не настоящая драка или война.

И Котцау, не дожидаясь ответа государя, приказал своему помощнику Шмиту выйти потягаться с Квасовым.

Аким Акимович с особенно серьезным лицом, спокойный, отчасти даже важный, если не торжественный, стал на место против немца. Шпаги скрестили.

Не прошло пяти минут, как Шмит начал волноваться, беситься. Ему еще ни разу не удалось тронуть лейб-кампанца. Он думал, что их поединок будет потехой для всех, что он через секунду осрамит Квасова, а вдруг оказывается, что лейб-кампанец искусно парирует каждый удар. И по целым минутам стоят они друг против друга не выпадая, по невозможности поймать противника врасплох. Только обе шпаги ярко блестят на солнце и незаметно вздрагивают.

Но вдруг Квасов вскрикнул на весь плац:

– Держись, поросенок, убью!

И тотчас же три удара, самых ловких и сильных, упали на немца: удар по колену, по плечу и последний прямо в грудь с такой силой, что шпага согнулась в дугу между обоими противниками! Крики изумления, похвалы и громкий говор раздались кругом. Зеваки тоже почуяли, что «свой брат» немца одолел, и в народе тоже гул одобрения пошел.

Государь поднялся и приблизился к лейб-кампанцу.

– Не ожидал! Спасибо тебе, молодец! Ты, стало быть, работал много за это время!

– Почитай, все время, ваше величество. Часов по восьми и десяти в сутки занимался. И, как видите, не хуже других. Теперь могу помериться с господином Котцау. Разумеется, мне с ним совладать нельзя, но и тронуть я себя не дам ему.

– Ну, это вздор! – воскликнул Петр Федорович. – Уж ты и пошел!.. Вот русский человек сейчас виден. Не может не зазнаться…

– Говорю, не дам себя тронуть, – упорно стоял Квасов на своем.

Котцау ухмылялся и тряс головой.

– Что ж, mein Herr^[39] деуч! – воскликнул Квасов. – Дайте мне вздохнуть малость, и начнем.

Через несколько минут лейб-кампанец и Котцау скрестили шпаги. Несколько мгновений Квасов не дал себя тронуть ни разу.

Изумленный Котцау, но довольный, как любитель своего дела, невольно восхищался своим противником. Каждый раз, что ему не удавался его удар, не удавалось тронуть Квасова, он восклицал весело, с искренной радостью:

– Браво! Карашо! Молодес! Браво!

И поединок этот вышел совершенно иной, чем когда-то в манеже. Котцау был в восторге от своего противника. Аким Акимович был, конечно, польщен, и насколько он был злобен тогда, так что глаза его наливались кровью, настолько теперь был доволен, и улыбка не сходила с его лица.

Поединщики кончили.

Все присутствующие с государем и принцем впереди обступили их кругом, расхваливая лейб-кампанца.

Отдохнув немного, Котцау произнес по-немецки:

– Ну, теперь еще один раз! Теперь скажите ему, что я его сейчас же трону секретной пасой, против которой он ничего не может сделать.

Квасову перевели, но лейб-кампанец отвечал:

– Пущай, это будет не обидно!

И едва только оба снова скрестили шпаги, Котцау ловким маневром так ударил по шпаге лейб-кампанца, что вся шпага задрожала и рука лейб-кампанца, державшая эфес, на секунду онемела от сотрясения. И в этот момент пруссак ударил его два раза в плечо и в грудь и отступил. Котцау боялся, что лейб-кампанец озлится, полезет и не будет опять конца поединку.

Но Аким Акимович добродушно рассмеялся и выговорил:

– Молодец! Да ведь вы фехтмейстер, людей мастер крошить, а я только по сю пору был табакмейстер, только табак умел крошить, как никто во всей столице.

Государь был в полном восторге и ласково обнял Квасова.

– Вот кабы вы все так учились! – обернулся он к гетману, стоявшему за ним, и тотчас же поздравил Квасова секунд-майором. Аким Акимович даже зарумянился от удовольствия и благодарности. Государь, сказав несколько слов окружающим, чтобы взяли пример с Квасова, сел на подведенную лошадь.

Все, что было офицеров на плацу, тотчас окружили героя дня с поздравлениями. Все искренне удивлялись, каким образом человек его лет мог в такой короткий срок так навостриться.

– Сам не знаю, – добродушно говорил Аким Акимович. – Сдается мне, что и прежде у меня способность к тому была, да случая не выходило заняться. Ну а тут упражнялся. И всякий-то день все легче да легче выходило. Я так полагаю, что российский человек все сделать может, только бы охота была.

В эту минуту весь Преображенский полк двигался через плац и повернул на Невский проспект. Все следившие за ним заметили, что несколько далее, впереди, остановился и государь, окруженный своей верховой свитой и толпой народу. Очевидно, что-то случилось.

Многие из офицеров с плаца тотчас же побежали на место происшествия.

В ту минуту, когда государь отъезжал от плаца верхом в сопровождении нескольких лиц, и в том числе гетмана, он увидал среди улицы хорошо знакомый ему, несколько фантастический мундир, единственный в городе. Это был арап его и любимец, лакей Нарцисс. Арап отчаянно дрался на кулачках с каким-то мещанином и был весь обрызган грязью, так как противник, отняв метлу у расчищавшего улицу дворника, уже успел два раза хлестнуть «черномазого». Но затем Нарцисс отвоевал метелку, два раза ударил мещанина палкой и, переломив ее на его голове, бросился врукопашную. Негр, рассвирепев как дикое животное, яростно кидался на сильного и рослого врага, получал могучие удары в грудь и голову, но и сам бил изо всех сил.

Государь, узнав любимца, подскакал к нему, окруженный свитой, звал его, кричал, бранил, но остервеневший Нарцисс никогда бы не покинул своего противника, если бы тот сам при виде государя не отскочил в сторону, снимая шапку. В мещанине государь узнал известного в городе палача.

– Это ужасно! – воскликнул государь. – Я лишен моего лучшего слуги! Господа! Кирилл Григорьевич! Гетман! Что же мне теперь делать? Это ужасно! Я должен его прогнать, отправить. – Гетман не понимал, и государь объяснил ему, что арап подрался с палачом и что после такого позора Нарцисс, имеющий воинское звание, настолько обесчещен, что государь уже не может терпеть его около своей особы, а равно пользоваться его услугами. Сначала гетман, Гудович и другие смеялись, но вдруг увидели, к своему удивлению, что государь говорит совершенно серьезно и на лице его написано полное отчаяние. Все лица стали серьезны.

– Как же быть теперь? Как же быть? Я люблю Нарцисса и не могу без него обойтись! – горячо говорил государь, обращаясь с седла ко всем присутствующим.

Все молчали, окончательно не зная, что сказать, и не зная, что будет далее.

– Он должен своею кровью смыть это бесчестье! – воскликнул государь. – Понимаете?

– Так мы ему немножко крови и пустим, – выговорил вдруг гетман полушутя. – Ведь не на поединке же ему драться с палачом?

– Как? – воскликнул государь. – Как пустить…

– А вот возьмем да куда-нибудь царапнем! Кровь у него и потечет. И довольно! – шутил гетман.

– Отлично! – воскликнул государь.

Гетман удивился.

– Отлично! Отлично! – продолжал Петр Федорович. – Сейчас же берите его! – приказал он.

Столпившиеся кругом офицеры подступили, но Нарцисс, уже перепуганный, что с ним хотят делать нечто совсем ему непонятное, стал в оборонительное положение, приготовясь встретить кулаками и самих офицеров.

– Сдавайся! – кричал государь, наезжая на негра, но Нарцисс упрямо тряс головой.

Государь приказал кликнуть солдат из проходившего Преображенского полка. Полк остановился, несколько солдат окружили Нарцисса и, получив несколько здоровых тумаков, наконец осилили его, схватили и держали за руки и за ноги. Никто ничего, однако, не понимал, начиная с Нарцисса и кончая даже гетманом.

– Давайте сюда знамя! – воскликнул государь. – Прикройте его. Это тоже смоет бесчестье.

И офицер с двумя солдатами-знаменосцами вышли из рядов со знаменем и по приказу государя наклонили его над арапом. В то же время Петр Федорович велел одному из солдат расстегнуть сюртук на негре и по обнаженной руке близ плеча царапнуть чем-нибудь, чтобы вызвать несколько капель крови.

Нарцисс вырывался, ругался отчаянно, грозился и визжал, оскаливая свои собачьи зубы.

Сдержанный смех раздавался кругом. Со всей улицы прохожие и проезжие бежали поглядеть, что случилось среди густой толпы и кто орет как белуга на весь Невский проспект.

– Ну, вот отлично! – выговорил, наконец, государь, совершенно довольный и счастливый. – Ступай скорей домой! Спасибо вам, Кирилл Григорьевич, что надоумили! Теперь я даже счастлив, а то мне приходилось лишиться верного слуги.

И Петр Федорович, веселый, с сияющим лицом, двинул лошадь в галоп. Свита поскакала за ним.

Офицер, знаменосцы и солдаты-преображенцы вошли в ряды, и полк вновь двинулся. Народ долго не расходился. Со всех сторон только и слышно было:

– Да что такое? Беглый, что ль, арап-от?

– В чем дело-то? Секли, что ль…

– Орал! Стало, не пряником кормили!

– Не пойму. Спросите у кого-нибудь.

– Да никто не знает.

– О дурни! Кровь пущали арапу… захворал!.. Ну, доктур в себя и приводил его. Это первое дело от застуженья, кровь пустить.

– О черт, врет! В жару эдаку, вишь, застудился он у него?!

– Да ведь он, братец ты мой, арап!! Понял ты это?