Путь в Никуда. Кровь короля

© Евгений Пышкин, 2021

ISBN 978-5-0055-3225-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1. Нападение

Сквозь туман неопределенности двигались люди. Время и пространство породило их, и вот: несмелые разговоры и тихие смешки, скрип телег, топот копыт, фырканье лошадей и лязг оружия.

– Ну, что, святой отец, двигаемся потихоньку? – спросил солдат, ухмыльнувшись.

– Я не воин, чтобы двигаться, – съязвил отец Эприн.

– Возьмите, святой отец.

– Что это? И к чему?

– Клинок, как видите. Командир разрешил.

– Мое оружие – слово.

– Да, но в мирное время. Сейчас война, на дорогах опасно.

– Меня до этого назначали и в другие отряды, но я никогда не пользовался оружием.

– Молите Двуликого, что и в этот раз оно не пригодиться.

Можно подумать этот случайный солдат, пытающийся вручить клинок, к чему-то готовил его, или намекал на грядущее событие, или интуиция вдруг подсказала воину обезопасить Эприна. Но какое событие? Дело не в событиях, а простое понимание собственного положения – мы все на войне – говорило в пользу холодного оружия. Все это родилось в уме святого отца. И в мгновение мысли, как вихрь, пронеслись, не оставив следа. Солдат выжидающе посмотрел на него, и в глазах – пристальных и в тоже время уставших от долгих военных походов, – ничего не отразилось. Не смог Эприн ничего прочесть. Он, казалось, машинально протянул руку, взял клинок и, недолго думая, заткнул его за голенище.

Святой отец был одет по-военному и ничем не отличался от рядового. Его принадлежность к кругу Двуликого выдавали только длинные волосы, собранные в две толстых пряди, тронутых сединой. Две пряди символизировали частичную отрешенность от мира. Он был человеком и по закону принадлежал роду людей, как стайное животное принадлежит стае, но душа и помыслы обращались к Двуликому.

Эприн, невольно блуждая взглядом по солдатам, что шагали впереди, меланхолично заметил: «Интересно, когда это закончится? Сколько можно? Сколько идет война? Двадцать восемь лет. Целая жизнь». Он попытался вспомнить имена погибших солдат, хоть несколько имен, но не смог. Ни одного. Будто Двуликий нарочно стер из памяти всех, говоря: не трудись, вот призову тебя, тогда и ответишь.

– Не грустите, святой отец, осталась одна ночевка, и мы соединимся с королевским войском, скоро вы будете свободны от нас, – сказал командир отряда Глоз, поравнявшись с лошадью Эприна.

– Я просто стар.

– Устали? Тут все устали.

«И точно, – удивился Эприн про себя, – что я ворчу на судьбу? Я не солдат, меня не пошлют умирать».

Глоз, натянув поводья, отвел лошадь в сторону и развернул ее в конец каравана.

– А ну, не растягиваться! Бодрее шаг! – послышался голос командующего.

Но мысль, что Эприна не пошлют умирать, не особо порадовала его, ибо родилась она от безразличия, тихого и вязкого словно трясина. Она затягивала. Но это не пугало. Пугало само безразличие. Будто и не с тобой происходит ужас равнодушия, а с твоим врагом, и ты безучастно смотришь на гибель, возможно, тайно радуешься закату жизни, и только на краю сознания мерцает мысль: это ты, это тебя, это ты сам с собой сделал. И что привело к этому? Какое хитросплетение жизненных путей вывело к топи, и он не испугался, а сделал шаг в сторону погибели? И чего ждать? Смерти? Но умирать не хотелось? «Если бы появилась цель…», – вяло всплыла мысль.

Впереди показалась опушка леса.

Командир повел отряд к ней.

– Костры разведете, пищу сготовите и с наступлением сумерек погасить огонь. Огонь только для дозора, – буднично распорядился Глоз.

Святого отца немного развлекла двойственность собственных мыслей. Вроде, безразличие к жизни и усталость, и в тоже время не хочется умирать. Хочется еще пожить. Эту двойственность он не посчитал малодушием. Просто он человек, как и все остальные, а человек слаб, в его душе многое намешено.

И кроме, он, Эприн, является проводником душ в мир Двуликого. И все обращаются к Эприну не иначе как «святой отец» оттого, что перед святым отцом открыт прямой путь к богу. Это неоспоримый догмат. Когда Двуликий призовет его, он очень скоро предстанет перед властью иного, чтобы держать ответ за умерших. Эприн был готов поручиться за души умерших солдат. Они все же, считал он, были чистыми.

Спустя несколько минут, солдаты разбили лагерь.

Отец Эприн спешился. Его лошадь отвели.

Ночами было прохладно, днем – теплее. Солнце, чуть отогревая воздух, превращало землю под ногами в холодную склиз.

У опушки, где они остановились, деревья, чуть одетые в жухлую листву, походили на несчастных созданий, которых забыла судьба. Лес убого стоял у края, словно попрошайка в нищенском рубище, вызывая одновременно и жалость и брезгливость. И в противовес этому, будто насмехаясь над деревьями, чистый небосклон висел над миром в молчаливом и ледяном величии.

Эприн сел у костра и задумчиво посмотрел на танец огня. Рядовой деревянной ложкой помешал похлебку. Варево бурлило, клубился аппетитный пар, со дна котелка поднималась мутная вода, смешанная с кусочками мяса, овощей и хлеба. Эприн перевел взгляд на кипящий суп, и ему почему-то почудилась беспокойная река, несущая свои воды за горизонт.

– Святой отец?

– Да, солдат?

– Как думаете, скоро ли закончится война?

– Вопрос не ко мне, а к его величеству.

– Не понимаю, честно, за что мы воюем? Ну, поссорились, ну, и решите миром. С глазу на глаз. Мы-то здесь причем?

– Тебя как звать?

– Барр.

– Не боишься, Барр, что твои речи дойдут до ушей короля?

– Я? – Солдат перестал мешать и облизнул ложку. – Я не боюсь, святой отец. Может, меня убьют в следующем бою? Чего бояться-то?

– Верно, все под Двуликим ходим.

– Или вы, отец Эприн, доложите обо мне?

– Мне прибыли с этого никакой.

– И то верно. – И Барр продолжил сосредоточенно мешать похлебку.

Эприн машинально поправил ветки в костре и произнес:

– Семья-то есть?

– Не без этого. Жена. Дети.

– Как они без тебя?

– Нечего. Родня помогает. – Эприн кивнул. – Давайте, святой отец, ужинать.

Солдат достал из походного мешка миски и разлил похлебку.

Они сели напротив друг друга.

Барр медленно и сосредоточенно жевал. Взгляд его был отсутствующим. Святой отец спросил солдата, откуда тот родом, где живет, когда забрали на войну. Солдат отвечал скупо, не особо желая разговаривать. Беседы не получилось.

С закатом они легли спать под открытым небом, ежась от холода. Эприн думал, что не уснет, но в очередной раз, видно сказалась походная закалка, не заметил, как провалился в глухой сон, а очнулся от резкого вскрика. Он увидел Барра стоящего в неестественной позе на полусогнутых ногах и пытающегося скинуть кого-то с плеч, а вот кого, в утреннем сумраке святой отец не различил. Разбойник хотел задушить солдата. У нападавшего были едва различимые контуры неестественно длинного и худого тела, в очертаниях которого клубилось серое месиво.

Не думая, Эприн выхватил клинок из сапога и метнул его в разбойника. Клинок с лязгом отбросило в сторону, будто холодное оружие наткнулось на гладкую твердую поверхность.

Разбойник бросил солдата на землю и в мгновение исчез, скрывшись в лесу. Никогда еще святой отец не видел такого быстрого бега. Неизвестный, приминая жухлую траву, растворился среди деревьев, и казалось, что он еще долго мелькал вдалеке.

Лагерь зашумел. Забегали солдаты. Первым подбежал к Эприну командир отряда.

– Как вы, святой отец?

– Не ранен. Как Барр?

Глоз, бросив взгляд на лежащего без сознания солдата, вновь обратился к Эприну:

– Что здесь произошло?

– Я проснулся от крика. Вижу, кто-то душит Барра. Я метнул клинок, и негодяй скрылся в лесу. Думаю, на меня хотели напасть. Кому нужен солдат. Солдат, видимо, услышал…

– Ясно, – отрезал командир и, кивнув, приказал двум рядовым поблизости: – Барра ко мне в палатку! Видимо, он еще не очухался. Дышит хоть? Отлично. Очухается расспросим. Погодите, святой отец, что вы имели в виду, сказав «кто-то»?

– Я не успел рассмотреть, видел его как в дымке. И роста был он головы на две выше Барра.

– В дымке? Призрак что ли?

– Обычно клинки проходят сквозь призрака, не считаете?

– Солдат! – гаркнул командир – Искать клинок!

Расторопный рядовой быстро нашел оружие в траве и передал его командиру.

– Вот видите, святой отец, – сказала Глоз, вертя клинком перед собой, – придется дать вам другой.

Эприн, внимательно осмотрев лезвие, заметил, что острие было сколото. Он удивленно глянул на Глоза.

– И я тоже не знаю, какую надо иметь броню, чтобы сотворить такое с закаленной сталью.

– Командир Глоз! Командир Глоз! – закричал подбежавший солдат.

– Что, очухался Барр?!

– Нет. Но вам стоит посмотреть на это.

– Вперед. Святой отец, вы тоже со мной.

Они последовали за солдатом.

Войдя в палатку, солдат испуганно шепнул командиру:

– На шее.

– Светильник мне. – Рядовой подал. Глоз склонился над Барром. – Отец Эприн, что скажите?

Эприн взял светильник у командира и, нагнувшись, различил на шее солдата красное пятно с добрую монету. Не заметить такого пятна даже в полумраке палатки было невозможно.

– Если сейчас лето… – задумчиво вымолвил Эприн. – Я бы сказал, что это укус ядовитого насекомого. Очень похоже. Но сейчас даже днем бывает прохладно.

Святой отец положил ладонь на шею потом на лоб Барра, затем послушал дыхание, пощупал поочередно запястья, поднял веко, поднося близко к зрачку светильник.

– Дыхание правильное. Сердце ровное. Зрачок реагирует на свет и не расширен. Такое впечатление, что ему дали снотворное.

– Чепуха! – отозвался Глоз. – Зачем усыплять солдата?

Эприн, пожав плечами, отдал светильник солдату, встал и вышел из палатки. Он остановился в задумчивости, смотря на то как осеннее солнце лениво пробирается по небу. Вот в это мгновение как раз оно оттолкнулось от горизонта и продолжило путь, скупо одаривая теплом.

– Святой отец? – произнес Глоз, выйдя следом. – Что я скажу вышестоящему начальству?

– Говорите все, как я рассказал вам. Я подтвержу ваши слова на любом дознании, – ответил Эприн и, не оборачиваясь, зашагал к своей лошади.

– Хорошо. Святой отец! – Тот остановился и обернулся. – А клинок? – Эприн отрицательно покачал головой. – Ну, как знаете. Чего стоишь?! Быстро ко мне тех, кто стоял в дозоре?!

Последняя фраза относилась к солдату, замешкавшемуся у палатки.

Однако допрос ничего не дал. То, что Глоз предполагал услышать, то он и услышал. Солдаты повторяли одно и то же: никто не заметил, когда лазутчик прокрался в лагерь. Если полагаться на слова святого отца, то незваный гость был почти невидим. Командир отряда не верил в существование призраков, как и Эприн, но объяснить по-иному природу этого «привидения» не смог.

Больше всего Глоз был раздосадован в полдень, когда отряд соединился с королевским войском. С одной стороны – камень с плеч, ибо небольшая миссия завершена, и часть обязанностей перешла в руки королевского маршала, а вот с другой стороны – командир готовился к разбирательству. Глоз надеялся на чудо: вдруг Барр оклемается до соединения с войском. Но нет. Лишь ближе к вечеру пострадавший солдат очнулся, и командир привел его на дознание.

В большой палатке при тусклом свете множества плошек за импровизированным столом, состоящим из больших бочек покрытых толстым ковром, сидели маршал Кербент и его адъютанты. Напротив, на стульях расположились отец Эприн, Глоз, Барр и дозорные.

История о нападении уже в который раз была повторена. Адъютанты ничего не говорили, только перешептывались друг с другом. Наконец, очередь дошла до святого отца. Маршал со вниманием выслушал его.

– Что ж, я доверяю вам, – задумчиво произнес Кербент.

– Это было б странно не доверять посреднику Двуликого.

– Безусловно, – улыбнувшись, проговорил маршал и, обращаясь к Барру спросил: – Я, как понимаю, ты ничего не помнишь?

– Да, маршал. Почти. Я помню, что каким-то чудом проснулся. То ли почуял, то ли расслышал шорох, то ли, не знаю, как объяснить.

– Говори своими словами.

– В общем, меня страх обуял. Будто нехороший сон приснился. Или предчувствие. Я открыл глаза, а в следующий миг разбойник набросился на меня. Я вскрикнул и разбудил святого отца.

Барр посмотрел на Эприна. Эприн утвердительно кивнул в ответ.

– Продолжай, – попросил Кербент.

– А дальше, господин маршал, боль в шее. Ну, как бы комар укусил, только сильнее во много раз. А потом… Потом ничего не помню.

– Это все?

– Да, господин маршал.

Речь Барра была сбивчивой, голос его дрожал, и не удивительно, что Кербент спросил:

– Не спеши солдат и успокойся. Тебя никто не тронет. Ты пострадал, ты должен вспомнить все детали этого нападения. Мы должны понять, кто посмел напасть.

– Стоит ли говорить…

– Любая деталь, – повысил голос Кербент. – Пойми, солдат, даже незначительная деталь весьма важна. Даже какая-нибудь нелепость. Напряги мозги.

– Он, ну, то есть, разбойник быстро прошептал на ухо: «Не сопротивляйтесь».

– Ты не ошибаешься? Именно «не сопротивляйтесь».

– Клянусь. Да. Не сопротивляйтесь.

– Ясно. – Маршал задумчиво погладил броду, бросая взгляд на адъютантов. – Дознание окончено. Все свободны. – И когда палатку покинули люди, Кербент произнес: – Ну, господа адъютанты, ваше мнение.

– Мы склоняемся к версии о вражеском лазутчике. Только смущает нас описание его внешнего облика.

– У страха глаза велики, – отрезал маршал. – Мало ли что почудилось спросонок. Главное, разбойник не смог никого похитить.

– Да и зачем? Никто не был посвящен в планы. Глоз? Ему сказали от сих мест и до сих мест: идти на соединение с королевским войском. Отец Эприн? Вряд ли. Круга Двуликого вообще военные маневры не касаются.

– Это был вражеский лазутчик, – подвел итог маршал. – На этом все, господа адъютанты. Вызвать ко мне командира Глоза.

2. Это не ламия

Эприн чуть замешкался перед воротами, поправил на плече походную сумку, проговаривая про себя все то, что будет говорить старшему посреднику. А расскажет ему он все, кроме того эпизода, где Барр жаловался на бессмысленность войны. Зачем солдату жизнь портить? Да и не относилась кроткая беседа у костра к нападению разбойника. Хотя какой там разбойник? Впору поверить в существование призраков, но ломать мировоззрение? Заставлять себя менять взгляд на жизнь? Эприну всегда казалось странным быть в круге Двуликого, в сердцевине тайны и волшебства и в тоже время отрицать существование призраков, сущностей и сказочных животных, что рисует воображение. Он ни разу не видел призраков, оттого и не верил.

Эприн постучал.

И все ж неестественным казалось верить в Двуликого – в божество, которое довлеет над жизнью людей, – и одновременно не верить в духов. Ведь все едино, все живет в этом мире. И, если есть Двуликий, почему бы не быть иным сущностям?

Деревянные ворота с жалобным скрипом приоткрылись, и в проеме показался юноша.

– Мое почтение господину посреднику. – Юноша поклонился.

Святой отец ненадолго увидел коротко остриженную голову. «Послушник, – понял Эприн, – вот только имени его я не помню».

– Отец Эрх у себя?

– Да, святой отец, у себя. – И юноша открыл шире ворота, впуская Эприна.

Эприн осмотрелся.

«Когда я последний раз был здесь?»

Последний раз, верно, месяц назад и за месяц ничего не изменилось. Это то постоянство, которое всегда в радость, и которое успокаивало. Ему показалось, что проходя эти ворота, он начнет дышать свободнее и спокойнее. Да, свобода – это спокойствие, это уверенность. Или, действительно, воздух здесь иной?

Эприн бросил взгляд на юношу. Тот, не обращая внимания на посредника, занялся своей работой: взял деревянные вилы и продолжил раскидывать свежую солому. Мягкая подстилка шуршала под ногами и пахла прелью.

Святой отец пересек двор и по крутой лестнице поднялся в коридор и далее очутился в покоях старшего посредника. Тот уже встречал его, сидя в кресле.

– Ну, проходи, проходи. Я тебя давно жду, отец Эприн. Услышал, петли скрипнули – ты, значит, появился. Кто ж еще. Как чувствовал, что ты придешь сегодня, даже на прогулку не выходил.

Эрх, перебирая в левой руке четки, сверлил взглядом Эприна. Эприн понял, что спустя месяц, изменилось-таки многое. Старший посредник постарел на целый год. Немощь все больше и больше завладевала телом Эрха. Кожа стала подобно старому пергаменту, сухой и сморщенной. Только глаза живые и смотрели с любопытством и в самой их глубине, если приглядеться, можно рассмотреть многие годы, канувшие в неизвестное, называемое прошлым. Эприну ненадолго пришло сравнение, что перед ним два огонька, которые вопреки всему светят и преодолевают время. Эприн не был обременен тесными узами со старшим посредником, но человек, готовящийся сделать шаг в иной мир, вызвал у него неясное уважение и даже душевный трепет.

– Я слушаю. Что молчишь? – И Эприн рассказал все, как и решил заранее.

Старший посредник погрузился в задумчивость. Взгляд его на мгновение потух, а затем вспыхнул озаренный мыслью. – Помоги мне подняться.

Эприн взял под локоть Эрха и подвел его к окну. У сводчатого окна стояла высокая лавка, грубо сколоченная и потемневшая от времени. На подоконнике лежали принадлежности для письма. Эрх сел на лавку и, намотав на исхудавшее запястье четки и посмотрев отрешенно в окно, произнес:

– Когда я хожу, легче думается.

Эприн заметил, что зрачки старшего посредника двигаются. Он за кем-то наблюдал из окна. Наверно, за послушником.

– Святой отец, – неожиданно громко проговорил Эрх, переведя взгляд на собеседника. – Ты слышал о ламиях?

– Я читал о них, ваше старейшинство. Но я не верю в их существование.

– Надеюсь, ты все мне рассказал?

– Да. И я понимаю, на что вы намекаете. Обычно, так писалось в легендах о ламиях, после их нападений никто не выживал. Они дочиста высасывали жизнь из жертвы. Но Барр жив, и, даже я бы сказал, бодр.

– Бодр… – прошептал с ноткой упрека Эрх и вновь посмотрел во двор. Упоминание о бодрости его задело. Он тоже хотел быть бодрым, хотел быть молодым, а не еле передвигать ногами по дому и, гуляя, не уходить дальше, чем границы земель храма Двуликого. Да и к чему все тайны Двуликого? И что они? Да и стоят ли они мимолетной молодости?

Молчание длилось долго. Эприн ждал, когда старший посредник отпустит его.

– Посмотри на этого юношу, – заговорил Эрх. – Он тщится постичь тайны Двуликого. Он готов положить на это всю жизнь. Жизнь в обмен на тайну бытия. Он ради этого пошел в послушники. Как тебе это понравиться? Но главная тайна в том, что ни одна тайна не стоит человеческой жизни. Жизнь – вот главная тайна.

Эприн, опершись о подоконник, выглянул во двор. Послушник покрыл свежей соломой весь двор, отчего двор стал выглядеть уютнее.

– Может, жизнь того стоит? Все-таки? – тихо спросил святой отец.

– Возможно. – Эрх вновь сосредоточенно посмотрел на собеседника. – Вот что, Эприн, отправляйся-ка ты обратно и присматривай за Барром. Ничего не спрашивай, что делать тебе конкретно, ибо я сам не знаю. Я лишь чувствую, что здесь не все так просто, но объяснить что, не могу. Подай мне стило, краску и сверток бумаги. Я напишу просьбу приписать тебя к королевскому войску. Надеюсь, маршал не будет противиться еще одному посреднику.

Эприн подал принадлежности для письма.

– Ну, вот и все, – сказал Эрх, когда прошение было написано. – Но отправляться к маршалу прямо сейчас не стоит. Это может вызвать подозрения. Отдохни дня два, а лучше три. Кстати, свидишься со своим старым другом Аркусом. Ты давно хотел. Он все там же. Не отказался гордец от мирского пути – преподает в светской школе.

Эрх печально улыбнулся и протянул свиток Эприну. Тот взял его и спрятал в походной сумке.

– Можешь идти, – разрешил старший посредник. Но как только святой отец открыл дверь, Эрх громко проговорил: – Закрой дверь. – Эприн закрыл. – О ламиях никому ни слова. Аркусу, конечно, можешь рассказать. А если поползут слухи, народ-то суеверный, так ты будь в стороне. Старайся, чтобы тебя меньше видели с Барром. И да, не ламия это вовсе была. А теперь точно все. Прощай.

И Эприн вышел в коридор, но сделав пару шагов, удивился: «Почему „прощай“? Или его старейшинство не надеется больше на встречу?»

Святой отец пересек коридор и в задумчивости спустился по лестнице, не заметив послушника, который как обычно сделал короткий поклон. Эприн был удивлен, его старейшинство именно попрощался, не обещая в будущем встречи. Неужели, совершая неприятное открытие, подумал святой отец, Эрх не рассчитывает дожить до следующей дня, недели, месяца, неужели так слаб?

От неприятных мыслей Эприна отвлек Аркус.

Святой отец пешком добрался до школы и уже минут десять ожидал старого знакомого в коридоре у окна напротив двери аудитории, заведомо узнав у распорядителя занятий, какие и где предметы читает Аркус.

Аркус появился минуту спустя после того как шумная толпа учеников схлынула. Он остановился в двери, и мгновение рассматривал гостя как призрака.

– Ты это, или не ты? – наконец вымолвил Аркус.

– Подойди и потрогай, – усмехнулся в ответ Эприн.

– Да уж, я, пожалуй, поверю, что ко мне пришло бесплотное создание, а не ты. Я тебя давно…

– И я тоже давно тебя не видел. – Эприн в приветствии поднял ладонь. Аркус в ответ заключил ее в замок. Со стороны это выглядело на безмолвный поединок. Друзья смотрели пару секунд друг другу в глаза, не размыкая ладоней.

– Пришел вернуть заблудшую душу в мир вечности и безмятежности? – спросил Аркус.

– Вовсе нет. Просто решил тебя увидеть, да и есть один вопрос.

– Тогда пойдем в аудиторию. Следующие занятия не скоро, так что времени поболтать хватит.

Они вошли внутрь.

Если в коридорах школы гулял сквозняк, то здесь в классах воздух показался Эприну вязким и удушливым. Окна были закрыты. Они располагались высоко от пола и пропускали мало света, это навеяло то ли тоску, то ли почудилось, что капля неясной обреченности человека, запертого ненадолго в ограниченном пространстве, растворена в атмосфере. Ряды деревянных безликих скамеек стояли перед большим столом преподавателя. Те скамейки, что пониже – сидения, те, что выше – столы. Эприн не решился бы назвать их столами. Это были именно скамейки, только больших размеров. За преподавательским столом располагалась черная доска, стоящая на широких опорах.

– Не знаю, что ты здесь находишь, – посетовал Эприн. – Ты мог бы вести занятия и в храмах Двуликого. Неужели бы не нашли для тебя чего-нибудь попросторней, а не эту могилу? Хоть класс и большой, но все равно – неприятное место.

– Я руководствовался не размером.

– А чем же?

– Расположением. Подальше от храмов.

Порой в речах Аркуса звучали колкости, направленные в Двуликого и его круг, но в тоже время он никогда не выступал против. Аркус не настолько глуп, и все-таки жизнь его – путь по острию ножа, решил Эприн.

– И еще, я считаю, что знания принадлежат всем, – сказал Аркус. – Ребенок знатных родителей, так и черни должны знать то, что знаем мы.

– А нужны ли им эти знания? Дети благородных кровей делают военную карьеру, или пытаются пробиться поближе к королевскому трону, получить благоволение его величества. Наши знания им не помогут. Ну, а чернь?

– Я не ведаю, нужны ли им наши знания, мое дело дать, а принимать решения – это их дело. Но ты не для этого встретился со мной?

– Верно. – Эприн сел за ученический стол.

– Говори. – Аркус подошел к черной доске. – Кого или чего касаться будет твой вопрос?

– Ламии.

– Ламии? Но, по-моему, это всего лишь легенда.

– Да. Но со мной приключилась одна история. Ты знаешь, что я приписан к отряду командира Глоза?

– Да, – кивнул Аркус. – Слышал.

И Эприн коротко рассказал о том странном существе, которое напало на солдата Барра.

– Мда… – Аркус заглянул за доску, пошарил рукой и достал кусок мела. – Действительно, лучше бы это осталось легендой. Ты ведь ничего не приукрасил, не домыслил?

– Ты не томи меня. Я вижу по глазам, у тебя появились мысли.

– Да никаких особых мыслей. Если полагаться на легенды, то да, это была ламия. Кровососущая гадина, разумная человекообразная змея с магическими способностями. Но, возможно, это просто неизвестное животное, живущее в лесу.

– Неизвестное? Ты шутишь? Ведь это был никакой-то там неведомый лес, а…

– Погоди, погоди. – Аркус поднял руку с мелом, будто угрожал этим белым камнем собеседнику. – Погоди. Смотри.

Аркус нарисовал на доске в центре небольшой круг и заштриховал его. Затем заключил этот круг еще одним большего диаметра, завершив странную композицию двумя жирными точками. Одна находилась в пределах большого круга, а другая за его границей.

– И что это? – спросил Эприн.

– Это мы и мир, окружающий нас. Вот круг заштрихованный – мы. Большая окружность – предел наших знаний. Все, что находится в очертаниях, мы знаем. – Аркус указал на точку в границах большого круга. – Но есть явления и предметы такие, которые не можем объяснить. – Аркус обвел точку за пределами круга. – Так вот, твое существо или животное, оно еще неведомо нам, поэтому я надеюсь в будущем на вполне разумное объяснение странного и пугающего происшествия, свидетелем которого ты стал. Так что о ламиях. Мы можем только строить предположения. Не более.

– Значит, нам не выйти за очертания круга и не приблизиться к той точке?

– Нет, Эприн. – Аркус отрицательно покачал головой. – Нет. Но мы можем увеличить диаметр круга и тем самым приблизиться к разгадке.

– А как же озарение? Чутье?

– Это… Хотя… – Аркус вернул мел на место. – Я слышал одно утверждение. Может, и ты его слышал. Оно звучит так: есть предположения, которые в итоге, на перспективу оказываются верными, но доказать их правдивость или лживость никто в данный момент не может.

– Допустим. – Эприн задумался.

В его ум, словно в невод, попалась очевидная мысль:

– То есть, твое предположение, что это лесной хищник, например, пока невозможно проверить?

– Да. Лишь принять на веру.

– Это означает только одно. Твое предположение нельзя опровергнуть, но и нельзя утвердить.

– До тех, пор пока кто-то не решится поймать это животное.