Читать книгу: «Коротко о главном. Что произошло и чего ждать»

ПРЕДИСЛДОВИЕ

В жизни многое предопределено, всё взаимосвязано и всё это подталкивает, направляет и даже принуждает к определённым действиям, и в некоторых ситуациях заставляет совершать ПОСТУПКИ!

Этот текст я пишу, чтобы познакомить людей с тем, что знаю, и чего большинство не знает. А чтобы стало понятно почему я, самый обыкновенный в общем-то сельский житель, знаю то, что не ведомо другим, напишу: и о предопределении, и о даре, и о совпадениях, и вообще о том, что сопровождало меня в жизни и сделало таким. О том, как удалось узнать о неведомом и скрываемом, и даже том, как известное мне может поспособствовать благотворному преображению нашего общества.

Привожу примеры из своей жизни для того, чтобы ни у кого не было повода упрекнуть, что мои утверждения базируются на впечатлениях от политических или философских утверждений других. Все изменения, знания и опыт пришли ко мне в результате того, что видел или слышал лично, в чём участвовал сам.

И благодаря тому, что в жизни удалось встретить Учителя!

Похожее, что, то невероятное, которое порой происходило со мной, видимо происходит со всеми, или со многими, но люди не сосредотачиваются на причинах таких явлений и их последовательности, не анализируют. А я случавшееся со мной анализировал, потому что ещё в детстве произошли события, подтолкнувшие к подобному анализу. И теперь мне ясно, почему понимаю то, чего даже выдающиеся личности порой не могут понять.

Не теряю надежды, что мои знания могут помочь людям перейти от праздного прожигания жизни совершению ПОСТУПКОВ, способных предотвратить неуклонно приближающееся губительное.

ИЗЛОЖЕНИЕ

Родился я и жил в селе на юге Воронежской области в семье из четырёх человек. Дедушка, бабушка мама и я. Дедушка в детстве сломал стопу, она неправильно срослась, и он сильно хромал. Поэтому не служил в армии и ни разу не был мобилизован ни белыми, ни красными, ни атаманами.

Зато хромота не помешала ему приобрести множество профессий, востребованных у сельских жителей. Он был неплохим кузнецом, отличным сапожником. Умел выделывать шкуры животных и изготавливать кожу. Шить из них кожухи¹ и обувь. Изготавливал бочки и кадки. Был отличным плотником и неплохим столяром. Разводил пчёл.

Бабушка считалась сельской красавицей. Была засватана в соседнем селе, когда дедушке уже исполнилось тридцать лет. Потому что в нашем зажиточном селе, заслужившем статус «Слободы» никто не хотел отдавать дочь за инвалида. А бабушка жила в очень бедной семье, и в её селе люди старались родниться с достойными и зажиточными. Поэтому она тоже засиделась в девичестве.

Несмотря на то, что их женитьба считалась осуществлённой по расчёту, жили они дружно, в любви и согласии. Скромного и даже застенчивого дедушку удачно дополняла весёлая и задорная бабушка. Она обладала красивым и мощным голосом и стала ведущей певчей в церковном хоре нашего села.

Разногласия у них возникали только на почве осуждения дедушкиной щедрости. Бабушка была прижимистой и даже можно сказать жадной. А он мог совершенно бесплатно выковать чаплийку² из своего железа бедной вдове. Или пошить черевики³ для сироты, не взяв за это плату. И мёд для лечения он принципиально давал бесплатно хоть богатому, хоть бедному.

На ворчание и упрёки бабушки он не обращал особого внимания. Но несмотря на свою доброту и покладистый характер, его главенство было беспрекословным. Не помню, чтобы он громко кричал на домочадцев или что-то требовал строгим голосом, но порученное им всегда подлежало обязательному исполнению. Сквернословие не только в нашей семье, но и в селе вообще, считалось большим пороком.

Даже в тех сложных ситуациях, когда предстоящее важное дело долго обсуждалось на семейном совете, за дедушкой всегда оставалось последнее слово и его решение было финальным. Все дружно принимались воплощать заявленное, даже если в ходе обсуждения предлагали решения в корне отличающиеся от дедушкиного.

Я не замечал обиды мамы и бабушки на такую узурпацию власти дедушкой. Наверно потому, что он всегда пояснял почему и для чего принимал то или иное решение.

Мама относилась к разряду сельской интеллигенции: она выучилась на счетовода и работала в колхозной конторе. У местных учителей, медицинских работников, колхозных и МТСовских специалистов был свой круг общения. И она была полноправной участницей этого общества.

Помню её высказывания обо мне, когда ещё был совсем маленьким и повторение их, когда стал взрослым, чтобы я помогал ей осуществить задуманное. Она поясняла, что посвятила жизнь мне. Поскольку ей не удалось создать свою семью, она сразу после моего рождения решила, что будет делать всё возможное для того, чтобы я вырос достойным своего отца, которого она боготворила.

Которого считала не только очень уважаемым специалистом в редкой профессии геолога, но и разносторонне развитым. Для того, чтобы при моей встрече с ним не было стыдно за то, каким я стал.

Уважала она его и за то, что много книг прочитал и не только художественных, но и философского характера. Которые мама характеризовала как «книги в которых поясняется всё про жизнь людей, и даже про Бога».

Даже то, что отец лихо отплясывал в народных танцах и был умелым танцором в классическом стиле. То, что он прекрасно играл на струнных инструментах и красиво пел – она стремилась прививать мне.

С младших классов школы заставила вступить в танцевальный кружок. Уговорила нашего учителя по пению обучить меня игре на мандолине. И даже когда выяснилось, что у меня полностью отсутствует музыкальный слух, она уговорила меня и учителя продолжить занятия.

В результате, я научился исполнять несколько мелодий из популярных песен. Но не на слух, а по нотам, механически заучивая, в какой последовательности нажимать на лады, чтобы в результате звучала нужная мелодия.

Она даже вальс научила меня танцевать, когда мне только десять лет исполнилось, и не было нигде возможности продемонстрировать своё умение, кроме как дома под пластинку патефона.

Первым необычным происшествием, которое заставило меня с детства анализировать происходящее со мной, стал случай с множественными укусами пчёл из того улья на нашей пасеке, в котором обитала самая злая пчелиная семья.

Я был уже школьником, и будучи во втором классе на каникулах, колхоз назначил меня на свиноферму вторым пастухом к свиноматкам. Эта пастушья обязанность считалась самой простой. Сложнее было пасти овец, телят и волов. На такую работу назначали ребят постарше и поопытней. Но и на свиноферме у меня была напарница старше меня на два года, на которой лежала вся ответственность за стадо.

Пасека мне нравилась, любил там бывать и поэтому с малолетства понимал всё, что там происходит.

Она у нас была самая большая в селе, если не считать колхозную пасеку. Наша – на двенадцать ульев! У других пчеловодов ульи стояли в палисадниках, потому что этих ульев было два или три, и только у дедушки Андрея Моторина было пять ульев пчёл. Но наши пчёлы не поместились бы в палисаднике, поэтому наш дедушка выделил для пасеки большую площадь нашего подворья. Загородил пасеку невысоким тыном: зайти в неё можно только со двора, от колодца, через тяжёлую калитку из жердей, заплетённых ветками вербы сверху вниз.

Ульи стояли просторно, двумя рядами на колышках, так, чтобы трава не доставала до их днища. От земли до самых летков ульев были наклонно установлены прилётные доски, на которые тяжело плюхались пчёлы, прилетевшие с взятком. С них же взлетали, набирая скорость, те пчёлы, которые улетали за взятком.

В жару перед летком в рядок выстраивались по несколько молодых пчёл, которые упирались головой в доску, размахивая крыльями, гнали свежий воздух в улей, проветривая его. Здесь же дежурили несколько пчел-охранников, которые следили, чтобы чужая пчела-воровка не забралась в улей или чтобы не приблизился какой зверь или дурно-пахнущий чужой человек.

Пчеловода пчёлы принимали за своего благодетеля и не злились на его присутствие.

Мне нравилось наблюдать за слаженной жизнью пчелиных семей. Дедушка всегда рассказывал, что сейчас пчелы делают, чем заняты молодые, чем рабочие, как отличить старую пчелу от молодой, или трутня от других пчёл. Когда открывал крышки ульев, то показывал даже пчелиную матку, маточники с молочком маточным. И как прополисом щели заклеены, и детву, которая вылупляется в ячейках сотовых. Разрешал дымить дымарём в те места, с которых нужно было прогонять пчёл.

Только предупреждал, чтобы я не заходил к пчёлам потным – они не любят неприятные запахи. И, если без него захожу на пасеку, то сидеть около улья должен тихонько. Не делать резких движений. Потому как пчелы-охранники могут рассердиться, напасть и ужалить. И перед прилётной доской не разрешал останавливаться, потому что взлетающая или прилетевшая пчела может стукнуться об меня и от неожиданности ужалить.

Жалили меня пчёлы частенько. К этому я постепенно привык. Весной, когда они ещё вялые и полусонные – у них мало яда, и поэтому, если сразу выдернуть жало, оказывается совсем не больно.

Летом терпеть такую напасть намного тяжелее. Место, в которое вонзилось жало, нестерпимо болело, жгло и чесалось. Сразу же возникало красное пятно на коже, и вскоре это место начинало распухать. Но дедушка учил меня не только без слёз терпеть эту муку, но рассказывал, и показывал на своём теле, как следует поступать, если пчела ужалила человека.

Ужалившую пчелу ни в коем случае нельзя убивать или раздавливать. Потому что если раздавить разозлившуюся пчелу, а жалят обычно разозлившиеся пчёлы, то от неё начинает исходить очень резкий запах, который сразу же начинает злить всех пчёл в округе. Тогда даже от других ульев могу прилететь пчёлы-охранники и напасть на того, от кого пахнет раздавленной разозлившейся пчелой. Ужалившую пчелу следует аккуратно оторвать от тела и отпустить.

Пусть она летит спокойно умирать, потому что без жала она всё равно вскоре умрёт. Потом быстро вытащить из своего тела жало и, если удастся, то выдавить через ранку хоть капельку яда. Тогда боль немного уменьшится. Но со своего тела дедушка никогда яд не выдавливал. Говорил, что он людям на пользу.

Со временем от пчелиных укусов моё тело опухало всё меньше. И боль тоже становилась не такой мучительной. Дедушка говорил, что я, хоть ещё и не пчеловод, но уже почти пасечник, потому что у настоящих пасечников тело от пчелиного яда не опухает.

В тот день солнце палило несносно, и своё стадо мы загнали задолго до обеда. Захотелось кушать, и я отпросился обедать домой. На обед неожиданно собралась вся семья. У мамы в конторе не было начальства, и она тоже пришла на обед домой. А тут и дедушка подъехал на велосипеде.

Я попросил разрешения покататься на нём по улице недалеко от дома, но дедушка не разрешил. На багажнике и на руле было прикреплено походное точило с наждачным камнем и закреплённая на деревянной стойке маленькая наковальня для отбивания кос и тяпок. И разборный стульчик, и молотки, и оселки, и другие инструменты.

Его уже второй год назначали колхозным точильщиком, потому что у дедушки был велосипед. Он с весны и до самой жатвы ездил по полям точил, а иногда и набивал лезвия на тяпках, занятых прополкой. Ставил клинья на разболтавшиеся черенки. Набивал лезвия на косах косарям. Во время сенокоса, он выезжал на работу рано-рано и вечером был с косарями допоздна. А днём сено не косили, и была возможность в обед иногда заезжать домой покушать и отдохнуть.

У взрослых за столом всегда много разговоров разных, а я быстро покушал и попросил разрешения выйти во двор. Сытный обед хотелось закусить чем-нибудь вкусненьким. Тут я вспомнил, что у нас на пасеке уже поспела вишня ранняя. Решил забраться на вишню и поесть ягод. Если залезть на дерево повыше, то там можно будет найти совершенно тёмные, спелые вишни. С трудом отворив калитку, зашел на пасеку и осторожно стал пробираться вдоль тына, позади ульев к росшей в углу вишне.

Хотя из одежды на мне были одни трусы, нападения пчел не ожидал. Потому что у пчел сейчас был взяток, и они старательно работали. Некоторые летали в ближайшие вербы, собирали нектар с цветов на нескошенной траве, а другие летели в сторону Горы, там за кручей зацветал кориандр. Дедушка не раз говорил, что во время взятка, пчелы совсем не злые, потому что они все заняты делом. Им некогда отвлекаться на гуляющих по пасеке людей.

Немного смущало то, что в этом ряду был и улей со злыми пчёлами. Дедушка рассказывал другим пчеловодам, что специально завел таких пчёл, которых он называл «среднерусскими». Потому что эта порода жила в лесах сама, без людей много веков, и очень они к жизни приспособленные. И трутни из этого улья теперь обгуливают молодых пчелиных маток, чтобы у них потомство было здоровое.

Но мне не нравились эти хорошие пчёлы – они были слишком злые. В других пчелиных семьях пчёлы-охранники сердито жужжат, летая вокруг человека, только если тот подошёл близко к летку, или если крышку снял в улье, или если стукнул по улью. Стоит же отойти от их улья – они сразу успокоятся. А эти, если их потревожить, продолжают злиться, хоть на край пасеки уходи. Не только нас, даже дедушку они преследовали по всему двору, если он залезал в их улей. А в прошлом году, когда у них мёд откачали, они так разозлились, что даже напали на стадо телят, которых гнали в это время мимо нашего дома. И телятницу в щеку ужалили!

На вишню забрался легко, потому что у неё с самого низа и до вершины росли боковые ветки, по которым, как по лестнице, можно было лезть до самого верха. Наверху тёмных вишен было немного, но я быстро наелся и хотел уже спускаться на землю. Но тут ко мне пристали две сердитые пчелы. Они летали с угрожающим жужжанием вокруг вишни и норовили прилететь вплотную к моему лицу.

Зная, что в таком случае нужно не двигаться, чтобы пчелы успокоились и улетели, я согнутой рукой обхватил тонкий ствол вишни, обеими ладонями закрыл лицо, чтобы пчела не ужалила в глаз, и старался не шевелиться.

При этом, мне было непонятно, чем я мог разозлить пчёл. Подумал, что может где-нибудь на вишне сидела старая пчела из тех, которые, когда совсем уже не могут работать, вылетают из улья умирать, чтобы не было лишних трудностей по её вытаскиванию наружу. Может, я её нечаянно раздавил, а она была за это злая, и от неё пошёл тот неприятный запах, который сильно злит пчёл.

В таком случае, лучше было бы убраться из этого места, но, если начну шевелиться, напавшие на меня пчёлы могут ужалить. Решил пока посидеть на вишне без движений. Тем более, что густые листья во многих местах прикрывали моё тело.

У меня уже отекла рука, которой держался за ствол, а пчелы всё настойчивей и настойчивей кружились около моей головы. Вдруг одна из пчёл слёту стукнулась мне в голову, и запутавшись в волосах, жужжала, пытаясь ужалить. Быстро раздавив эту пчелу в своих волосах, смекнул, что теперь моим единственным спасением может быть только стремительное бегство с пасеки, чтобы другие пчёлы не успели напасть.

Отпустил ствол вишни, спрыгнул на землю и со всех ног кинулся в сторону калитки. В тот момент у меня, наверно, расстегнулась застёжка на сандалии, наступив на неё другой ногой, я споткнулся, и с разбегу угодил в корпус улья со злыми пчёлами. Улей сдвинулся с места, соскользнул с опорных колышков и завалился на бок. Крышка улья откатилась в сторону, посыпались потолочины, и из раскрытого улья устремилась ко мне туча пчёл.

В одно мгновение я осознал, что вся эта масса рассвирепевших насекомых стремится меня наказать. И если я поднимусь с земли, то окажусь в самой их гуще, и они меня не пощадят.

Непереносимый ужас сковал моё тело. Я вжался в землю, в траву, в плетение тына и завопил во всю силу своего голоса. Хотя я и лежал неподвижно, пчёлы каким-то образом догадались, что я виновник катастрофы их улья, и начали пикировать на разные части моего тела, вонзая свои жала. От боли и ужаса я вопил всё сильнее и сильнее. Первыми на мои вопли выскочили из хаты бабушка, а за ней и дедушка. Мама в это время была в погребе и вначале не слышала моих криков.

Дедушке показалось, что мои крики доносятся из колодца, он побежал, прыгая на своей хромой ноге к колодцу. Пробовал разглядеть там мои очертания. А бабушка сразу поняла, где я кричу, и сразу же заскочила на пасеку. Увидев всю картину, она громко позвала дедушку, подбежала к лежащему на боку улью, закрыла лицо фартуком, на ощупь начала за руку волоком по земле тащить меня в сторону калитки. Тут к ней припрыгал дедушка, схватил меня за талию, и они бегом вынесли меня из пасеки.

Но моё тело было сплошь покрыто пчёлами и они продолжали яростно жалить меня, бабушку, дедушку и прибежавшую на мой плач маму.

Дедушка, набегу догадался, как с меня можно снять сразу всех пчёл и закричал:

– Давайте в корыто его, там сразу и сгребём всех пчёл.

Водопойное корыто для коровы, к счастью, оказалось до краёв наполнено водой. Меня окунули в него и стали сгребать пчёл с тела. В воде они уже не жалили и не могли летать. Мама сдёрнула сушившуюся на верёвке простынь, прямо в воде меня закутали в неё и бегом понесли в хату.

В хате меня уложили на нашу кровать в вэлыкихати⁴ и стали вытаскивать из тела пчелиные жала. А дедушка сразу догадался, что мои дела плохи, сбросил со своего велосипеда весь инструмент и собрался ехать за фельдшерицей. Но увидел идущего мимо Гришку Руденко, и крикнул ему:

– Гришка, бегом сюда!

Гришка молча подскочил к дедушке.

– На велосипеде ездишь?

– А то!

– Прыгай на велосипед и сколько духу будет мчись в медпункт. Скажешь Полине Артёмовне, что у меня внука искусали тысячи пчёл за один раз. Пусть сгребает всё, что у неё есть для спасения, сажай её на раму и мчи сюда.

– Так тысячи ж не могут на теле поместиться.

– Замолкни и не пререкайся! Времени нет совсем! А ей всё скажи, как я велел!

Он подтолкнул Гришку с велосипедом за багажник и уже вслед добавил:

– Только, ради Бога, поспешай, а то можете не успеть!

Выбирая жала, бабушка и мама переворачивали меня то на бок, то на живот. Мама почему-то всё время плакала и постоянно спрашивала:

– Где у тебя болит, Женечка?

А у меня может от страха, а может так и бывает при множестве ужаливаний, никакой боли не ощущалось.

Старался успокоить её:

– Да Вы не плачьте, мама, у меня совсем ничего не болит. Это я просто испугался сильно. Поэтому и кричал.

Мне даже было интересно рассматривать, как у мамы и у бабушки начинают распухать ужаленные пчёлами лица и руки. Но лежать на кровати с периной казалось липко и очень жарко.

Вначале попросил, чтобы на меня дули. Бабушка стала дуть, а мама взяла полотенце и начала махать надо мной, спрашивая:

– Ну как, тебе лучше?

– Нет, мама, мне как-то не так. Как будто всё мешает и жарко очень.

Тут вмешалась бабушка, она пощупала мой лоб и сказала маме:

– У него жар начинается, я платком своим головным пока помашу, а ты сбегай, в холодной воде намочи полотенце и положи ему на голову.

Полотенце быстро становилось теплым, и они стали мочить два полотенца и по очереди прикладывать их мне к голове и на грудь. Дедушка принёс ведро колодезной холодной воды и поставил его прямо у кровати. Он всё это время то заходил в хату, то выскакивал на улицу, посмотреть, не привез ли Гришка фельдшерицу.

Мне становилось всё жарче и жарче. И я опять заплакал, упрашивая маму:

– Мамочка, можно я на доливке лежать буду? Там не так жарко и простыни не будут прилипать ко мне.

Услышав это, бабушка, вдруг тоже заплакала и запричитала:

– Ой, лышенько, это ведь только перед кончиной люди просятся на землю их уложить. Ой, лихо какое! Что же ты это удумал, внучёчек?

– Ну, что Вы такое говорите, мамо, – сердито возразила мама, – у него просто от пота постель стала сырая, вот он и просится на доливку!

– Дал бы Бог, чтобы так оно и было, – продолжая всхлипывать, закивала головой бабушка. Быстро сняла с лавки половичок и постелила его перед столом-угольником, над которым висела большая икона. Не вставая с колен, протянула руки к маме и скомандовала:

– Давай его сюда положим перед образом Богоматери и молиться будем о здравии его!

Мама подхватила меня двумя руками за спину и ноги, и они вдвоём уложили меня на половичок.

– Только я никаких молитв, кроме «Отче наш», не знаю, – смущённо призналась мама.

– Ну, ты молись как получится, проси Заступницу за сына своего, и полотенца меняй, а я молитвы, какие знаю, читать буду, – ответила бабушка.

Стоя на коленях, повернулась к иконе и стала размашисто креститься, кланяться до самой доливки и что-то шептать. Мама тоже шептала слова молитвы, но молилась не на икону, а наклонившись ко мне.

На мгновенье бабушка остановилась, повернулась ко мне и посоветовала:

– А ты бы тоже помолился, ведь «Отче наш» я и тебя выучила, вот и помолись, попроси Боженьку помочь тебе пережить такое лихо.

– Ой, бабушка, у меня ничего не получится. Да мне и дышать плохо становится, меня наверно пчёлы и во рту искусали, когда я кричал там на пасеке. И теперь у меня всё там распухает.

В это время в хату вбежала запыхавшаяся Полина Артёмовна и сразу же спросила:

– А почему он на земле лежит?

– Ему на кровати было жарко и потно, вот мы его и переложили, – ответила мама. – Что, нужно обратно переложить?

– Нет, никуда перекладывать не будем, – решительно заявила бабушка. – Вы теперь своим делом занимайтесь, а я помолюсь над ним во спасение.

– Полина Артёмовна, он говорит, что во рту напухает всё и ему дышать тяжело, – пояснила мама.

– Сейчас посмотрим, – ответила фельдшерица, и, наклонившись ко мне, попросила, – а ну-ка, открой рот шире!

Тут же засунула мне в рот какую-то невкусную ложку, надавила на язык и заявила:

– Нет, у него и во рту, и в горле всё даже отлично, я боюсь, что это у него отёк в легких начался, или сердечко столько яда не может вынести. Сейчас мы ему укольчики сделаем и будем надеяться на бабушкины молитвы!

В это время мне показалось, что стоящий у двери дедушка начал куда-то проваливаться, потом медленно закружились склонившиеся надо мной люди. Потом всё завертелось как в юле, я даже пытался схватиться за маму, чтобы не улететь. И тут же неожиданно уснул.

Проснулся от того, что дыхание перехватило очень резким запахом, таким сильным, что его было труднее стерпеть. Запах сильней даже, чем запах травы «крутоноса». Запах исходил от ватки, которую держали у моих ноздрей. С трудом замотал головой и где-то далеко-далеко послышался мамин голос:

– Он дышит, Полина Артёмовна, дышит он! Помог нашатырь!

Я открыл глаза и, как в сумерках, увидел, что дедушка приподнял меня за плечи, а мама, бабушка и фельдшерица наклонились ко мне с боков. Хотел сказать им, чтобы меня не трогали. Что я очень хочу спать, но язык не слушался меня.

Но мама наверно не хотела, чтобы я спал. Начала хлопать ладонью по моим щекам и просила:

– Женечка, ты глазки только не закрывай. Пожалуйста, не закрывай.

Но мне очень хотелось спать, и я опять уснул. Несколько раз мой сон опять прерывали этим нестерпимым запахом. Били опять по щекам, обложили мокрыми простынями и мешали спать.

В комнате уже давно горела наша праздничная десятилинейная лампа, значит было уже очень поздно, а они мне не позволяли уснуть. Наконец язык начал понемногу слушаться, и я очень медленно и не своим голосом произнёс:

– Я не буду спать, но вы мне к носу это вонючее не прикладывайте.

– Ой, миленький ты мой, да тебя возможно только одним нашатырём и на свет белый вытащили, – объяснила фельдшерица.

– А Вы считаете, что уже вытащили? – взволновано спросила мама.

– Похоже, что пик кризиса миновал, вот и сознание к нему вернулось. К счастью, и психические реакции у него вполне адекватные. Будем надеяться, что дальше будет улучшение, ещё бы только осложнений никаких не дало.

– Хорошо, что Вас, Полина Артёмовна, Гришка так быстро примчал, а то бы мы тут ничего сами не смогли сделать. Спасибо Вам большущее, мы Вас обязательно отблагодарим, – проникновенно и даже, как мне показалось, сквозь слёзы заявил дедушка.

– Да что Вы, Стефан Исаевич, это ведь моя обязанность такая. А я, когда мне Григорий, а потом Вы рассказали, сколько мальчик перенёс укусов, запаниковала даже. Делала, что знала, а сама, грешным делом, даже ничуть не надеялась, что мы его спасём!

– Руки у Вас золотые, Полина Артёмовна, Вас ведь не только в селе все хвалят, но и в районе отмечают, – поддержала дедушку мама.

– А я так считаю, что здесь, если уж не чудо произошло, то, по крайней мере, получилось удачное сочетание телесных лекарств и духовного воздействия. Ведь Ваша мама не переставала молиться всё это время. Хоть сейчас и не полагается об этом говорить, но может не мои препараты, а именно мольбы Жениной бабушки помогли сотворить такое чудо!

– Да она ещё с той поры, как в церковном хоре пела, молитв этих заучила уйму. А я вот смолоду не верю в эти штучки! Не успей Вы со своими уколами, никакие молитвы не помогли бы, – возразил ей дедушка.

– Мне же такое спасение кажется настоящим чудом – это я вам говорю как медработник. Обязательно завтра доложу об этом случае в Митрофановку. Лишь бы мальчику до утра не стало хуже!

– Полина Артёмовна, а можно Женю переложить на койку? – спросила мама, – а то под ним уже доливка мокрая от воды!

– Конечно, переложите. Только клеёнку застелите поверх простыни, чтобы не намочить, когда мокрым обкладывать будете.

Тут и я решил вмешаться в их разговор. Заплетающимся языком и растягивая слова, очень тихо спросил:

– Мама, а может уже не стоит меня мокрым застилать? Мне хоть и жарко, а на спину вода стекает, и спине холодно.

– Нет, малыш, – возразила фельдшерица, – пока такая высокая температура, тебе нельзя без охлаждения. Особенно на голове чаще меняйте полотенца.

А мама сказала:

– Сейчас мы с бабушкой застелем для тебя кровать, и на перине у тебя спина мёрзнуть не будет!

– Вам предстоит бессонная ночь. За температурой следите, пока до тридцати семи не упадёт, обкладывайте его мокрой материей, только теперь мочите полотенца в комнатной воде, а не в холодной. На воздухе мокрая материя сама остывает до нужной температуры. А у вас свой градусник есть? – уточнила фельдшер.

– Есть, – заверила мама, – сейчас я достану его.

– Хорошо. Пузырёк с нашатырным спиртом, ватку и капли сердечные я на всякий случай оставлю. Думаю, они не потребуются, но такие вещи в доме всегда нужно иметь.

– А капли давать, если Женя, не дай Бог, опять задыхаться начнёт? – уточнила мама.

– Да, если он опять сомлеет, то опять нашатырь ему, а потом накапаете в ложку и дадите выпить с водичкой.

– А может, Вы ещё немного подежурите у него? – спросила бабушка. – А то мы бестолковые, вдруг не поймём, задремал он или сомлел.

– Вы не волнуйтесь, у мальчика явные признаки улучшения. А я за своего Валерку тоже переживаю, он же меньше вашего Жени. Я как уезжала, крикнула Мошненковым, чтобы приглядели за ним по-соседски. А им, видать, и спать его укладывать пришлось.

Тут в разговор вмешался дедушка:

– Полина Артёмовна, а может, я Вас на велосипеде отвезу?

– Да что Вы, с такой ногой, наверно, и одному ездить тяжело. А я прямиком через Вербы. Ночью там воздух освежающий, целебный.

– Ну, тогда вот тут я баночку мёда налил майского, побалуйте своего сыночка. А как взяток с подсолнечника начнётся, мёд качать будем, я обязательно Вам привезу побольше, чтобы всю зиму чаёвничали и вспоминали, как Женьку рятувалы⁵!

– Не стоит беспокоиться, Вы своим подарком смущаете меня. Выходит, я вроде как за плату здесь старалась.

– А как же, мы перед Вами действительно в неоплаченном долгу за Женьку, а мёд, поверьте, это от всей души и из уважения! – добавил дедушка.

Тут и бабушка вмешалась. Она принесла кусок полотна, взяла из рук дедушки банку с мёдом и пояснила:

– Завяжу вам на баночке крышку из материи чистой, чтобы мёд не пролился, и нести будет удобней. А мёд примите, не обессудьте.

Лампу в эту ночь не тушили совсем. Я уснул и даже не слышал, как мне температуру измеряли, как прикладывали мокрую материю. Мама прилегла рядом со мной и к утру тоже уснула. А бабушка потом ещё два раза приходила к нам на рассвете посмотреть, как дышу, но всё это я узнал только из их разговоров на следующий день.

Проболел тогда целую неделю. Три дня мне бабушка не разрешала даже из хаты выходить, хотя мне и хотелось показать друзьям своё опухшее тело. Из-за него сам себе казался сказочным толстяком-богатырём. Было такое ощущение, что, когда иду по комнате, то земля подо мной дрожит и прогибается от моего веса и мощи! А мама отпрашивалась в обед домой посмотреть, как я себя чувствую, и дедушка тоже в обед домой приезжал на своём велосипеде.

Гулять меня пока не выпускали, и друзья в гости не приходили, наверно, боялись, чтобы их пчёлы наши не ужалили. А как-то вечером, когда уже все собрались в хате, на меня пришла посмотреть старая цыганка.

Несмотря на запреты, цыгане продолжали кочевать, и мы не раз наблюдали, как их крытые повозки останавливались на ночлег, а то и на несколько дней на берегу Ривчака.

Был поздний вечер, все собрались в хатыни⁶, а я сидел в кивнате⁷ на сундуке и смотрел в окно. Цыганка эта мне ещё издалека показалась странной.

Что она цыганка, я понял по её одежде. Но она шла почему-то одна. Обычно они утром ходят с маленькими детьми, подходят к воротам каждого дома и просят милостыню у хозяев или предлагают поменять на продукты всяческую домашнюю утварь, выкованную цыганом на походной наковальне.

Эта цыганка ни к чьим воротам не подходила, а быстро шла по краю дороги, смешно размахивая руками. Когда она сравнялась с нашими воротами, мне её уже было не видно.

Но послышался женский голос, звавший хозяев. Дедушка сказал маме:

– Ксения, а ну сбегай, посмотри, кто там зовёт?

Мама ушла, и я догадался, что это был голос той цыганки. Вскоре в хату вернулась запыхавшаяся мама и с порога объявила:

– Там цыганка какая-то старая и вся седая, просит зачем-то нашего Женю ей показать.

– А зачем он ей? – спросил дедушка, – он же уже поправился!

– Я ей тоже сказала, что Жене уже лучше и ворожить над ним мы не хотим, но она твердит, что ворожить не собирается, а просто посмотреть на него хочет, – ответила мама.

– Знаю я их, достали уже эти побирушки. Узнали, как парня пчелы укрыли, и будет сейчас городить, что если не купим у неё мазь или воду заговоренную, то Женька потом страдать будет, – рассердилась бабушка.

– Да она вроде с пустыми руками, – засомневалась мама. – И упрямая какая-то, я ей говорю, что нам ничего от неё не нужно, а она талдычит, что ей только на мальчика, искусанного пчёлами, посмотреть и больше ничего не нужно. Смешно даже, что на него смотреть, он уже и не опухший почти.