Ярость драконов

Изгнан

Домой возвращались в молчании. Джабари выслал гонцов предупредить, чтобы в крепости уже к ночи готовили ритуальное сожжение. Тау шагал, не замечая, где они идут и сколько еще осталось. Он шагал, когда Джабари шел рядом с ним, и шагал, когда его там не было. Он шагал, когда солнце палило и когда оно скрылось из виду. Они шагали и после заката, одолевая низкие скалы Керемских гор. Но все это не имело значения.

– Напыщенный говнюк, – заметил Лекан, подходя к Джабари. – Разве Одили вообще имеет право отменять испытание? Треклятые пальмские Придворные ведут себя так, будто вышли из золотой щелки самой Богини. – Лекан крякнул собственной шутке, но ни оттенка веселья в этом звуке не было. Пока Джабари не получил места в цитадели, положение семьи Онаи оставалось рискованным. – И что будешь делать? Нам нужно, чтобы ты служил. Мы не можем платить повышенный оброк.

– Пойду на север, – ответил Джабари. – У них испытание еще только будет.

– Когда оно будет? В этом сезоне десятину нужно к…

– Сейчас не время, Лекан.

– Почему нет? Потому что твой Мирянин на побегушках сунулся куда не надо и его отца…

Лекан не закончил. Тау наскочил на него, повалил на землю и ударил в лицо. Затем занес руку, чтобы ударить еще, но Джабари его оттащил. Тау тут же поднялся на ноги, готовый атаковать.

– Убить его! – завопил Лекан с заплывшим левым глазом. Ихагу окружили Тау, оттесняя его от обезумевшего Вельможи.

– Убить его! – кричал Лекан.

– Они этого не сделают, – сказал Джабари.

– Он на меня напал. Я наследник Керема.

– Вставай.

– Он на меня напал. Он сорвал твое испытание. У меня будет…

– Заткнись! – рявкнул Джабари, отчего его брат вздрогнул, а потом повернулся к Тау. – Высший Мирянин Тау Тафари, вы напали на моего брата, Вельможу, и наказание за это преступление – смерть через повешение.

– Ладно, я сам это сделаю! – воскликнул Лекан и потянулся к своему клинку.

– Все здесь знают, что это преступление и какое за него положено наказание, – объявил Джабари Ихагу и Батракам, которые были с ними, и Тау в том числе. – Также мы знаем, чего стоил тебе этот день, и из любви, которую я питал к твоему отцу, я приму это во внимание, когда буду судить тебя.

Тау похолодел. Он знал, что Джабари говорил с ним, но это его не заботило, и ничего поделать с собой он не мог.

– Я не могу игнорировать твое преступление, но как второй сын феода Керема и как непричастный Вельможа, не относящийся к потерпевшей стороне, я смягчаю твой приговор. – Джабари сглотнул и прочистил горло. – Тау Тафари, ты можешь посетить сожжение твоего отца сегодня, но, когда взойдет солнце, в Кереме тебе больше не будет места.

Лекан в нескольких шагах от него вытащил меч из ножен.

– Довольно изгнаний, Джабари. Я совершу свое правосудие.

Джабари встал у брата на пути.

– Еще шаг, и тебе придется совершать его через мой меч.

Тау посмотрел на двоих Вельмож перед собой. Один из них, его друг с самого детства, только что изгнал его из единственного дома, который у него был.

– Ты можешь обжаловать мое решение, изложив суть преступления умбуси Онаи и предложив изменить наказание, – сообщил Джабари Тау, не сводя глаз с Лекана. – Но имей в виду, что она может строже отнестись к тому, что Меньший ударил ее наследника.

– Джабари… – прорычал Лекан хищно, агрессивно, что резко контрастировало с опущенным клинком и явным нежеланием подходить ближе.

– Иди, Тау, – сказал один из ихагу, подчиненных его отца. – Иди.

Тау посмотрел в сторону говорившего, но не смог его найти, и повернулся к Джабари и Лекану спиной, ненавидя обоих так сильно, что у него тряслись руки. Он ненавидел их всех.

– Иди…

Его плеча коснулась рука, побуждая идти дальше, и у Тау все расплылось перед глазами из-за слез. Отец был мертв. Слезы лились сильнее, и, не желая покрывать себя бо´льшим позором, Тау стряхнул руку с плеча и шагнул вперед.

Он двигался рывками, шатаясь, будто перебрал гаума и не мог обрести равновесие. Он думал, что шагавший рядом ихагу протянет руку и поддержит его. Но все отстранились от него, предоставив его самому себе, а Лекан, очевидно, поняв, что его требования останутся невыполненными, держал язык за зубами.

Спустя один или два промежутка Зури нашла его в доме, который больше ему не принадлежал. Тау собирал то немногое, что у него осталось. Она подбежала к нему и обняла.

– Тау, – сказала она, – Мне так жаль. Ей-богине, мне так жаль.

Тау не мог вынести прикосновения, но не решался отстраниться.

– Сегодня мы придем на сожжение, а потом покинем феод, – сказала она. – Мы уйдем из Керема и оставим все это позади.

– Мне нечего тебе дать, – сказал Тау.

– Дать? Я хочу быть с тобой. Я не останусь в Кереме без тебя, и они не заставят меня остаться. – Она говорила торопливо, задыхаясь, широко раскрыв глаза. – Я… я прошла испытание, но это неважно. Тау, они не заслуживают нас. Мы…

– Испытание? – Тау обнаружил, что еще был способен удивляться. – Ты… ты Одаренная?

Она не ответила, в этом не было нужды.

– Если мы уйдем сейчас, если уйдем вместе…

– Одаренная. Я знал, что ты особенная.

– Мы можем…

– Нет, – сказал Тау. – Не можем. Они дойдут до края Ксидды, чтобы тебя вернуть.

Спорить с этим было невозможно. Это была правда.

– Одаренная, – повторил он. Слово казалось таким чужим, словно это был другой язык. Тау отвернулся и закрыл глаза. У него стучало в висках. – Я собираюсь убить их, Зури. Я собираюсь убить тех, кто это сделал.

– Кого? Вельмож?

Тау схватил в охапку последние вещи.

– Тау, если ты убьешь Вельможу, они казнят твоих сестер, твою мать и ее мужа. Проверят, есть ли у тебя двоюродные сестры и братья, тети, дяди, и убьют всех, кого смогут, а потом повесят тебя, вскроют тело и оставят гнить на солнце.

Тау пристегнул к поясу отцовский меч и свой собственный – доставшийся ему от деда. И вышел из крошечной хижины в сумерки.

– Они отнимут и твою жизнь, – сказала Зури.

Он не остановился, и она догнала его, взяла за руку и развернула к себе лицом.

– Не делай этого, – сказала она. – Пойдем со мной на сожжение твоего отца. Тебе… тебе не обязательно быть со мной, – продолжила Зури, – но не отказывайся от своей жизни и от всего, чего ты достиг.

Тау взял Зури за руку. «Одаренная, – подумал он. – Мало было Вельможам истребить семью Нкиру и убить его отца. Они еще и Зури отняли».

– Прощай, леди Одаренная, – произнес он, использовал звание, которое вскоре будет ей дано. Звание, которое относило его любимую к элитной касте, превосходившей всех, кроме Придворных Вельмож. Зури Уба стала для него почти так же недосягаема, как звезды на небе.

Она покачала головой.

– Тау, прошу, не делай этого.

Он покинул ее и зашагал в Дабу. Когда она уйдет, он вернется обратно. Он не хотел, чтобы Зури знала, что он собрался в крепость. Он не хотел, чтобы она знала, что он собирается нанести визит Лекану Онаи.

Лекан Онаи

Лекан был вне себя. День выдался изнурительным, а вечер – и того хуже. Он был вынужден рассказать матери о том, что случилось на испытании. Присутствовавший при этом Джабари поправлял каждое сказанное им слово. Мать была в бешенстве, а мягкосердечный отец, скорбя о потере Арена, ушел готовить сожжение.

Лекан считал, что Меньший не стоил всей этой возни. Арен чересчур осмелел и получил естественное наказание для недостойного человека за неестественную гордыню. Будь Арен поскромнее, его сын тоже не стал бы так подставлять Кагисо. Знай эти Меньшие свое место, утренних неприятностей можно было избежать.

А теперь Лекан получил от матери жестокий выговор. Она заставляла его страдать за чужие ошибки. Нужно найти нового инколели для Ихагу, сказала она, а поскольку Джабари не попал в цитадель, феод уже в достаточно затруднительном положении. Она проклинала глупость мужчин и говорила, что Богиня оставила ее, если послала таких сыновей.

Лекан, зная материнский нрав, стоял молча. Джабари попытался спорить. Она выслала его прочь из комнаты.

Когда они остались вдвоем, мать сказала Лекану единственное, что за весь этот день его порадовало. Она хотела, чтобы во время сожжения он арестовал Тау Тафари и чтобы на следующее утро его повесили за нападение на Вельможу. Вот за такие решения Лекан восхищался матерью. Он знал, что она умела проявлять твердость, когда это было необходимо.

Позже в ту ночь на сожжение пришли сотни женщин и мужчин, многие из которых плакали и рыдали так, будто хоронили военного героя. Лекан тоже был там, вместе с несколькими стражниками, но мальчишка Тафари не появился. Не желая терпеть еще одну неудачу, Лекан выслал людей в хижину Арена. Но и там мальчишку не нашли.

Оставшись ни с чем перед наступлением ночи, Лекан отдал своим людям – тем самым, кто разбирался со шлюхой-Меньшей и ее семьей, – приказ найти Тау. А сам удалился в подвал, где взял кувшин доброго старого олу. Мать крепко его отчитает, если Меньший ускользнет, и это, вкупе со всем пережитым за день, дает ему право на дорогую выпивку.

Он выпил кружку залпом, и пока окружавший его мир не успел проясниться, а боль вокруг глаза, куда его ударил Тау, не отступила, он взял второй кувшин, захватил из кухни миску наполовину созревших авокадо и отнес в свои покои.

Вторая кружка помогла. Понравилось ему и нарезать авокадо, воображая, что он вонзает кинжал в плоть сына Арена. Разгоряченный от олу, с набитым желудком, он завалился на кровать и, не снимая штанов и туники, уснул.

Лекан обычно спал крепко, но этой ночью начался дождь, что случалось не так часто, тем более во время Складки. В любую другую ночь дождь едва ли его бы потревожил. Его покои находились на втором этаже, где он не мог слышать, как капли стучат по земле, а ставни на окнах были достаточно толстыми. Нет, Лекан проспал бы и грозу, но он не мог спать под лившим на него дождем.

Он резко проснулся, прикоснулся к своему влажному лицу. В его покоях шел дождь, и это было совершенно необъяснимо. Затем он увидел, что ставни открыты. Лекан сел. Он хотел закрыть их, встал, но тут в изножье кровати увидел демона.

Он взвизгнул и попятился, собираясь уже позвать стражников, хоть и не знал, что те смогут сделать против демона, но тут фигура вышла из тени на свет. Лекан расслабился, но напряжение тут же вернулось. Это был не демон, однако увидеть у своей кровати Мирянина, что был на побегушках у Джабари, казалось немногим лучше.

– Ты что здесь делаешь? – прошипел Лекан.

– Я пришел убить вас, – ответил ему мерзкий и мокрый Мирянин.

– Убить меня? – отозвался Лекан. – Да ты грязный сик!

– Вот кто мы для вас, нэ? Нсику? Не люди, не мужчины. Поэтому вы так легко отдали моего отца на растерзание?

Тон мальчишки Лекану не понравился, и он присмотрелся, нет ли у того оружия.

– Я безоружен, нкоси. Пока я пришел не за вашей жизнью.

Лекан отважился бросить взгляд на ночной столик рядом с кроватью. Кинжал лежал на месте, его лезвие скрывалось под шкурками авокадо.

– Я пришел рассказать, как вы умрете, – продолжил сын Арена, и у Лекана встали дыбом волоски на руках. – Я вступлю в войско как посвященный Ихаше. Я вложу всю свою душу в изучение искусства убийства и буду ждать, когда вы возглавите феод. Пальм даст вам воинский статус, и вы познаете свое отчаяние.

– Отчаяние? – Лекан выдавил смешок, чуть придвинувшись к столику.

– Каждый день, каждую пору, каждый цикл вы будете жить в страхе, не сможете насладиться вкусом еды, солнечным теплом и ночной прохладой – потому что однажды приду я. И вызову вас на кровный поединок, Малый Вельможа Лекан Онаи, и вы умрете на кончике меча моего отца.

Меньший сошел с ума, понял Лекан, мать была совершенно права на его счет. Сын Арена должен был умолкнуть.

– Я – ваше проклятие, – заявил Меньший. – Я – ваша гибель.

– Да ну? – сказал Лекан, хватая кинжал со стола и делая выпад. Он резанул безумца по лицу и почувствовал, как лезвие разрезает кожу и скользит по кости.

Мирянин вскрикнул и отшатнулся, брызнув кровью на пол пунктирной линией. Лекан бросился на него и повалил на пол. Он весил больше шестнадцати стоунов, а Меньший не тянул и на одиннадцать. Ухватив кинжал обеими руками, Лекан прижал его к залитому кровью лицу глупца, давя на него всем телом.

– Убить меня? Убить меня! – процедил Лекан сквозь зубы, пока негодяй извивался под ним. – Я собираюсь сжечь всю твою семью. А сестры у тебя есть? – выпалил он. – Да? Джелани? Я возьму ее этим же ножом!

У Лекана в паху вспыхнула боль, обожгла его и поднялась к животу. Он резко вдохнул воздух, теряя силы, и сдался перед болью, которую причинило ему колено Мирянина. Тот выбил кинжал у него из руки и, оттолкнув Лекана от себя, вскочил на ноги.

Лекан встал, замахнулся, целясь Меньшему в лицо, но тот увернулся и обхватил его, выбив воздух из легких, и они снова завалились на пол. Они перевернули прикроватный столик, окативший их остатками олу из кружки. И стали бороться под открытым окном, под бушующей снаружи бурей.

Лекан, пользуясь своей силой, бил и колотил Тау. Оказавшись сверху, он ударил Мирянина, высвободился из его хватки и пнул в бедро – он целился в ребра, но не попал.

Тау хотел встать, но Лекан бросился за своим кинжалом. Поднял его с каменного пола, прижался спиной к стене, а когда повернулся – увидел, что Меньший бежит прямо на него. Он выставил вперед руку, чтобы проткнуть тощего мальчишку, но Мирянин споткнулся об упавшую кружку олу и рухнул, и Лекан промахнулся и пропорол грязную тунику Тау вместо того, чтобы вонзить лезвие ему живот.

Они столкнулись и снова сцепились в борьбе. Лекан резанул Тау, но нанести смертельный удар не мог: лезвие застряло в разорванной ткани. Пока он возился с кинжалом, пытаясь его высвободить, пальцы Меньшего обхватили его шею. Лекан приготовился уже кричать, звать стражу, чтобы покончить с этим фарсом, но его ударили головой о стену.

У Лекана в глазах вспыхнули искры, и прежде чем он успел прийти в себя, его голова снова стукнулась о твердый кирпич. Он впился ногтями ублюдку в руку, но его ударили головой в третий раз, и искры превратились в множество солнц.

Вспомнив о кинжале, он попытался вонзить его в Тау, но лезвие все еще удерживала рваная ткань и Лекан не мог как следует ударить. В отчаянии он отскочил от нападавшего, вырвав кинжал. Затем вскинул руку, готовый вонзить клинок Мирянину в сердце, когда его голова снова врезалась в стену, и на этот раз что-то хрустнуло.

У Лекана отнялись ноги, он хотел крикнуть Тау, чтобы тот перестал. Губы не слушались, он ничего не видел левым глазом. Он похлопал ладонью по лицу Тау – та была влажной и липкой. Лекан не понимал, где он и что делает. Он не…

Он снова приложился затылком к стене и увидел лицо матери. Она, еще молодая, наклонилась над ним. Он лежал в своей детской кроватке, она ласково с ним разговаривала. Он потянулся, чтобы коснуться ее, но мать разлетелась на миллионы осколков, время остановилось, и Лекана поглотила боль, какой он не знавал в своей жизни.

Падший

У Тау горело лицо там, где его порезал Лекан. Порез был глубокий и тянулся от переносицы до середины правой щеки. Тау повезло, что глаз остался цел. Повезло, что Лекан его не убил.

Тау посмотрел на тело Малого Вельможи, и у него закрутило в животе. Затылок Лекана был проломлен внутрь. Крови вытекло немного, но он явно был мертв.

Тау запаниковал. Он мог уйти, но тело найдут, и тогда его заподозрят. Тау начнут искать, узнают, что он пропал, и накажут его мать, сестру и сестриного мужа. Единственное, что оставалось, – это бежать всем вместе.

Но далеко они не уйдут. Умбуси устроит за ними погоню. Их найдут и казнят. Он всех уничтожил. Погубил всю свою семью.

Дверь в покои Лекана распахнулась, и ворвался стражник с вытаращенными глазами и мечом наготове.

– Стоять! – приказал стражник. – Тау?

– Очиенг, – проговорил Тау. Его поймал человек, которого устроил в стражу его отец.

– Что ты здесь… Слезы Богини! – воскликнул Очиенг, увидев тело Лекана. – Что ты…

– Я не хотел его убивать. – Тау замолчал. Разве его слова могли теперь помочь?

– Почему я? Почему сегодня? – пробормотал Очиенг. – Почему, Богиня?

Тау опустил голову, и на пол капнула кровь из раны на лице. Сражаться он не собирался – только не с Очиенгом.

– Тогда уходи, – сказал Очиенг.

– Что?

Очиенг показал на окно.

– Уходи. Я за тобой закрою.

– Я… Я не могу. Они узнают, что это был я. Мою семью…

– Не узнают, Тау. Давай, сейчас же, пока я не передумал.

Тау не знал, что сказать, ничего не приходило ему в голову. Он забрался на подоконник, нашел за что ухватиться, и замер, глядя на Очиенга.

– Давай, живо.

Тау кивнул и начал спускаться по стене, а Очиенг тем временем принялся за дело: взял одну из рубашек Лекана, скомкал ее и стал вытирать кровь. Он водил одеждой по полу, смешивая кровь с натекшей в комнату дождевой водой. А потом, когда приблизился к телу, остановился, склонился над Вельможей и смачно плюнул Лекану в лицо.

– Это за Анью, за семью Нкиру и за Арена, бессердечный ты сик, – сказал он.

Спуск шел медленнее, чем подъем, сердце колотилось у Тау в груди. Он опасался, что его увидят, а когда услышал грохот. донесшийся из комнаты Лекана, то чуть не сорвался вниз.

За суматохой послышался голос Очиенга.

– Стража! Стража! Богиня, нет! Он упал с лестницы! Нкоси Лекану нужна помощь, прошу!

Тау задвигался быстрее, и пока ноги не коснулись земли, его сердце бешено билось. Он отступил назад, отвел руку от стены крепости Онаи, где спали его мать, ее муж, сестра Тау и Джабари, и подумал, не стоит ли ему все-таки сдаться.

Он не верил, что уловка Очиенга может сработать, и был уверен, что его убьют, если он сдастся, зато он мог просить пощады для своей семьи. Конечно, эта надежда была по-детски наивной. Очиенга казнят за то, что он пытался обдурить Онаи, а семья Тау имела больше шансов выжить благодаря истории Очиенга, чем милости Вельмож.

Тау закрыл глаза и взмолился, обращаясь к Богине. Он молил, чтобы она пощадила его родных. Молил, чтобы Очиенгу поверили.

Не успел он закончить свою невнятную мольбу, как услышал новые голоса с третьего этажа крепости. Нужно было торопиться – даже неоконченной молитвы могло оказаться достаточно. Бросив последний взгляд на крепость, он запечатлел ее образ в сознании. Может быть, он больше ее не увидит.

В следующее мгновение ночь пронзил крик из-за стены. Голос был женский, хоть и не принадлежал умбуси. Но все равно – времени у Тау не оставалось.

Он оторвал полоску от своей изодранной рубашки и, зашипев от боли, прижал к порезу на лице. Нельзя было оставлять кровавые следы, чтобы не посеять сомнений в истории, которую расскажет Очиенг. Лицо жгло, словно огненной маской, пока Тау, держась в тени, крался прочь, туда, где спрятал свой походный мешок и оружие. Забрав их, он решил отправиться в южную столицу, Кигамбе.

Все случилось не так, как он планировал, однако Лекан был мертв – Малый Вельможа расплатился за свою часть вины в убийстве Арена.

Только это не помогло.

Все случилось слишком быстро, слишком случайно. Лекан не должен был сейчас платить за то зло, которое совершил. По крайней мере, не за все.

Теперь вместо того, чтобы видеть, как балансируют чаши весов, Тау видел только проломленную голову Малого Вельможи. От этого зрелища к горлу подступила желчь. Он сглотнул, загнав ее внутрь вместе с чувством вины. Лекан заслужил то, что с ним случилось. Заслужил гораздо больше, чем та хедени, которую Тау убил в Дабе.

И если Тау не почувствовал себя лучше, то лишь потому, что многое еще предстояло сделать. Нужно было отправиться в Кигамбе и пройти испытание на Ихаше. Потом нужно было получить воинский статус и право вызывать на кровный поединок любого воина из числа Избранных. Этот старый закон был единственной возможностью для Меньшего безнаказанно убить Вельможу.

Тау лихорадочно соображал, мысленно мечась от матери, сестры, Зури и Джабари к своей жизни в Кереме, ко всему, чего лишился, и наконец к Арену, своему отцу. Он чувствовал себя беспомощным, погружаясь в отчание, но смириться с этим не мог.

Он глубоко вдохнул и постарался успокоиться, постепенно, как его учил отец. А потом сделал первые несколько шагов в сторону Кигамбе. Нужно было закончить то, что он начал.

– Келлан Окар, Деджен Олуджими, Абаси Одили, – сказал он себе.

Осталось убить троих.

Глава четвертая

Кигамбе

Дорога в Кигамбе заняла у Тау почти три дня. Он спустился с гор Керема и прошел по тропе Усебе, что тянулась вдоль океана. По пути он смотрел на Ревы, позволяя бушующей воде занимать его мысли, чтобы не думать о своем.

Но по ночам сознание Тау наполняли сны о смерти убитых им людей. Наихудший кошмар явился во вторую ночь. Ему снилась Даба, снилось, как он протыкал ножом грудь воинственной хедени, и ее лицо превращалось в лицо Зури. Он резко проснулся, потянулся за мечом и уставился во тьму в поисках опасности. Уснуть снова ему удалось только через промежуток.

Днем ему встречались люди, и все они сторонились юноши с двумя мечами и свежей раной поперек лица. На третий день он подивился тому, как все складывалось. Тау родился и вырос в Кереме. Он никогда не был ни в Кигамбе, ни в Пальме, ни в одном из крупных городов в долине полуострова. Он никогда не был на севере, и когда он достиг Кигамбе, у него захватило дыхание.

Южная столица была цвета полированной меди. Саманные строения простирались насколько хватало глаз, окруженные кольцами защитных стен. Они напомнили Тау игрушечные лабиринты, которые продавал Кваку, игрушечник из Маваса.

От печей и очагов сотен тысяч жителей над городом поднимался дым. Клубясь, он рассеивался и исчезал в небе, оставляя город под пеленой тумана и попавшего в ловушку тепла.

За чертой города Тау тоже видел людей, и их было больше, чем, в его представлении, жило во всем мире. Женщины и мужчины из каст Батраков, Мирян, Жнецов и Правителей стекались по дорогам к Кигамбе, многие толпились у бесчисленных рыночных прилавков, цепляясь к ним, точно клещи.

Кигамбе стоял не на берегу – до Ревы было идти три промежутка в сторону, откуда явился Тау, – но из-за постоянного шума множества голосов ему казалось, будто он стоял на утесе, а под ним бушевал океан. Избранных на полуострове было порядка двух миллионов. Тау знал это, и ему казалось, будто все они сейчас находились в городе. Хотя Кигамбе не был даже самым большим городом полуострова. Пальм был крупнее, а в Джирзе, столице севера, как говорили, людей проживало так же много.

Ошеломленный, Тау подошел к внешней стене Кигамбе. Толпа нарастала по мере приближения к городу, Тау слышал запах пота множества людей, сквозь которых он проталкивался. Он улавливал северный и центральный акценты, видел женщин и мужчин, одетых намеренно вычурно, и еще видел калек.

Калеки были всюду, и в Кереме жило несколько воинов, вернувшихся искалеченными с передовых линий или с оспариваемых территорий на полуострове, но Тау никогда не видел столько калек одновременно. Он видел, как одноногие ковыляли по своим делам, а люди с обрубками вместо рук носили тяжелые грузы на головах или цепляли тюки за плечи. Слепые тоже здесь работали – слушая предложения продавцов, записывали на пергамент заметки и подсчеты соломенными стержнями, окуная их в чернила.

В Кереме мужчины, побывавшие в бою, получали небольшое жалованье и паек за свою службу, но и только. Считалось, что им и так давали больше, чем остальным. Но в крупных городах, похоже, было заведено иначе. Здесь они, эти Бывалые, работали, как и все остальные.

Это казалось жестоким. Ведь эти мужчины уже настрадались.

– Чего пялишься, деревенский?

Тау встрепенулся. Старик, у которого была только одна рука и один глаз, обращался к нему.

– Это невежливо, – сказал старый Бывалый. – К тому ж парню вроде тебя пялиться стоит меньше других. – Старик провел пальцем над носом и поперек щеки, повторяя очертания пореза на лице Тау.

– Я не хотел вас обидеть, – ответил Тау, прикоснувшись к еще не затянувшейся ране, и зажмурился, когда зацепил пальцем плоть.

– Первый раз в Кигамбе? На испытание пришел?

Тау ничего не ответил.

– По возрасту подходишь и, видно, тебя уже ранили. – Мужчина рассмеялся. – Так что моих царапин не пугайся! – Он поднял свой обрубок. – Нет выше чести, чем сражаться за полуостров против болотных шкур.

– Вас… – сказал Тау, не зная, как спросить.

– Меня схватили после Битвы за Кату. Лишили глаза, – сказал он, указывая обрубком на изуродованную глазницу. – Выжгли и оставили мучиться с этой болью. А потом занялись рукой.

У Тау пересохло во рту.

– Дикари, – проговорил он.

– Так и есть, – ответил старик. – Но не надо их недооценивать. Они отчаянно бьются и еще отчаяннее умирают.

Тау не знал, что на это сказать.

– Скоро начнется Церемония Стражи. Тебе стоит ее увидеть до испытания. Это вдохновляет – видеть лучших Индлову Цитадели. Лучше бы тебе поторопиться, если хочешь занять хорошее место.

– Та церемония, где выступает королева? Это сегодня? – спросил Тау.

– Сегодня, – ответил калека, проведя шершавым языком по пожелтевшим зубам. – И я пойду смотреть. Я всегда хожу. Приятно видеть, как новое поколение отдает свой долг. Мы ведь все должны внести свой вклад, нэ?

– Должны, – пробормотал Тау.

– Иди по Кибве до Эджиро, потом налево. Там увидишь.

– Что?

– Церемонию. Пройдешь по Кибве до Эджиро, повернешь налево и увидишь толпу.

– А, спасибо, – отозвался Тау.

– Может, увидимся.

– Увидимся?

– На испытании.

– Может, – ответил Тау, наклонив голову, и пошел к ближайшим воротам, что, наконец, открывали путь в сам Кигамбе. А когда оглянулся, Бывалый сверкнул ему щербатой улыбкой.

За наружной стеной солнечный жар отражался от саманных строений, а узкие тропы Кигамбе и вовсе превращались в печи под открытым небом. В городе пахло сырой одеждой, засохшим потом, мочой и гнилью, но никто этого словно не замечал. Тау хотелось закрыть нос ладонью, слева и справа его толкали люди, спешившие по тропам. Он бормотал извинения, но ему никто не отвечал.

Избранные Кигамбе казались немыми и с негнущимися шеями. Большинство из них шагали, опустив головы, сомкнув губы и устремив глаза вперед.

– Осторожно, юный воин! – крикнули Тау в ухо.

Тау отпрянул. Перед ним, лицом к лицу, оказался жрец Саха. Одетый в запыленную песком сутану, с волосами до плеч, заплетенными во множество толстых косичек, он был словно в лихорадке.

– Услышьте слово Богини! – пропел он окружающим. – Услышьте сегодня ее слово!

Тау посторонился, уступая ему дорогу.

– Приди, помолись с нами, друг Избранный. Богиня услышит все наши голоса, восславляющие ее.

– Мне нужно идти, – ответил Тау жрецу.

– Все, что тебе нужно, это воля Богини, – заявил жрец, разглядывая порез на его лице. – Что может быть важнее? – Он повысил голос и вернулся к своему пению. – Услышьте слово Богини! Услышьте сегодня ее слово!

Тау отступил, позволяя потоку людей унести себя подальше от жреца, к тому месту, которое описал старый воин. Вскоре он достиг главного круга Кигамбе, где Церемония Стражи уже началась.

Круг был заполнен людьми, на дальней его стене была воздвигнута платформа, на которой находились королева Циора, КаЭйд и члены королевской свиты. Впереди по центру, воздев руки над головой, стояла королева, и в них она держала кинжал.

Тау сощурился, его острое зрение помогло ему различить детали. Лезвие кинжала было из чистой драконьей чешуи, а бронзовую, с золотыми прожилками рукоять обтягивала кожа. Клинок был настоящим произведением искусства.

Королева Циора положила смертоносное оружие на ладони преклонившего колени выпускника Южной Ихаше Исиколо. Лучший воин и южной, и северной школ Ихаше получил кинжал в честь своих успехов по окончании обучения, длившегося целый цикл.

В цитадели Индлову обучение проходило иначе. Вельможи учились три цикла, и после первых двух циклов трое лучших учеников получали кинжалы Стражи. А по завершении трем лучшим выпускникам цитадели дарили меч Стражи.

Смысл был понятен. Каждый цикл воины Индлову получали девять клинков из драконьей чешуи, а Ихаше – только один. Так что легко можно было высчитать ценность воина Ихаше – он стоил десятую часть одного Индлову.

Аплодисменты стихли, и посвященный Ихаше, с кинжалом в руках, отступил. За ним последовали посвященные после первого цикла Индлову. Когда все трое получили по кинжалу, на сцену поднялись победители второго цикла.

Но Тау волновал только третий в этой группе. Это был человек, который отрубил руку его отцу. Келлан Окар.