Самая простая вещь на свете (сборник)

© Ершова Э., 2017

© ООО «Издательство «Э», 2017

Благодетельница

1

Марина не планировала покончить с собой, под машину она попала случайно и, только оказавшись в больнице, вдруг поняла, что делать ей на этом свете совершенно нечего, и пожалела, что осталась жива. Лежа в палате на шесть коек, она вдыхала запах сырого больничного белья и думала, что этот запах плесени сопровождает ее всю жизнь и как нельзя лучше выражает суть ее существования. И действительно, любое ее начинание, любая попытка встать на ноги были как бы заведомо отмечены неуловимыми признаками распада, тления. Раньше Марина обладала неистощимым запасом энергии, оптимизма и после каждой неудачи спокойно начинала раскладывать свою жизнь заново, как пасьянс, который никогда не сходится. Подруги дивились ее жизнестойкости и выдержке, но, как говорится, жизнестойкость на хлеб не намажешь, и, хорошо понимая это, Марина работала над ситуацией.

Довольно рано она поняла, что стартовать ей в жизни придется с очень невыгодной позиции. Она не была, в отличие от своих подруг, дочкой благополучных родителей. То есть родители у нее были неплохие, но на этом все их достоинства заканчивались. Ни образования, ни денег, ни дач у них не было. Марина относилась к ним снисходительно, но с некоторым презрением и, тяготясь своим плебейским происхождением, в дом никого не звала и с друзьями семью не знакомила. Красотой Марина тоже не отличалась. Лицо у нее было никакое: нос большой, глаза маленькие, губы тонкие и какие-то вялые, а фигура и вовсе нелепая. Широкие плечи, абсолютно прямой торс, лишенный женственных изгибов в области талии, узкие бедра и вдруг, откуда ни возьмись, пухлые бабьи ноги с некрасивыми плоскими коленями и широкими щиколотками. Единственным украшением на этом странном туловище была пышная, как взбитая подушка, грудь. Но Марине и этого было достаточно. Она научилась, обходясь малыми средствами, из любой щели своей нелегкой судьбы извлекать молекулы счастья, и прекрасное это свойство озаряло ее унылую фигуру светом вдохновения. Едва уловимое свечение и неслыханное упорство были ее единственным капиталом, оружием и средством в достижении весьма скромных целей.

В двадцать лет, со скандалом разменяв жилье родителей на комнату в коммуналке и однокомнатную квартиру, она съехала в квартиру, тем самым намного опередив своих благополучных подруг. В кратчайшие сроки квартира была обустроена с нищенским великолепием. Не имея средств на покупку журнального столика и кресел, Марина отпилила ножки у обеденного стола и уселась на таком же подпиленном стуле поджидать жениха. Но время шло, а жениха все не было. Были мужчины, которые, вопреки природному замыслу, находили Марину женщиной весьма приятной и чувственной, а учитывая ее хозяйственность и наличие жилплощади, некоторые даже задерживались надолго. Но при малейшем намеке на совместное будущее мгновенно исчезали и больше никогда не появлялись.

Окончательно измучившись долгими поисками, она наконец познакомилась с армянином, который был настолько худ, что даже очки в толстой пластмассовой оправе болтались на его костлявой голове. Армянина звали Вартан. В душе он был фотографом, но, не имея к тому ни образования, ни подходящей должности, временно работал дворником за московскую прописку. Быстро оценив ситуацию и поняв, что ждать больше нечего, тридцатник не за горами, Марина раскинула сети, в которые довольно быстро попался романтичный дворник. Легко и бездумно он сочетался с Мариной законным браком и зажил на ее харчах, с каждым днем все больше расцветая и подходя буквально на глазах, как тесто в бадье. К этому моменту Марина уже закончила никому не нужный институт и работала неизвестно где и непонятно кем за нищенскую зарплату.

Вскоре после свадьбы Вартан обнаружил нехватку средств и стал проявлять признаки беспокойства, которые выражались в повышенном внимании к Марининым обеспеченным подругам. Поняв, что на скромную зарплату мужа не удержать, Марина озадачилась поиском нового места. Она обладала крепкой рабочей хваткой и не терзалась никакими амбициями в смысле престижа и прочей ерунды. В работе ее интересовал исключительно заработок. К нормам морали у нее тоже было своеобразное отношение. Она считала мораль чем-то вроде платья. Кому-то подходит узкое в горошек, а кому-то, наоборот, широкое в клеточку. «И действительно, – рассуждала Марина, – вон у Светки Мельниковой папа – дипломат. Конечно, ей ничего не стоит быть образцом нравственности. Она не пойдет в торговлю, и взяток ей не нужно. Зачем рисковать, когда и так все есть. А у меня никогда ничего не было. Не было, но будет. Я сама добуду все, что мне по рождению не додали».

Придя к такому умозаключению, она, недолго думая, устроилась на работу к узбекам в цветочный кооператив. В ее обязанности входила продажа цветов в ресторане гостиницы «Россия». Работа небезопасная, но денежная. Марина быстро научилась держать баланс на тонкой грани между правопорядком и криминалом, сообразила, с кем дружить, а кого сторониться, и вскоре деньги потекли в семью спокойным, ровным потоком. Вартан обзавелся профессиональной камерой и, забросив лопаты и метлы, стал фотографировать все подряд, безо всякой выгоды для семьи, но и без особого ущерба. Однокомнатная квартира расширилась до размеров трехкомнатной и стала стремительно наполняться дорогими, безвкусными вещами. Все шло прекрасно, пока чудесное развитие событий не было вдруг прервано одним непредвиденным обстоятельством.

Как-то раз, выходя с работы далеко за полночь, Марина была задержана сотрудником гостиничного отделения госбезопасности. Парень был свой, прикормленный, поэтому, нисколько не испугавшись, цветочница последовала за ним в кабинет, на ходу прикидывая, сколько ему дать, чтобы поскорее отделаться. Каково же было ее удивление, когда в кабинете обнаружилось еще двое сотрудников того же ведомства, но совершенно незнакомых. «Здесь что-то не чисто», – только и успела подумать Марина, когда один из парней, придавив ее чугунным взглядом, протянул руку и вежливо сказал:

– Вашу сумочку, пожалуйста.

– О господи, зачем же так серьезно? – попыталась пошутить Марина и протянула пузатую кожаную сумку.

– Вы нам ничего не хотите сказать? – поинтересовался молодой человек тоном, не допускающим никаких фамильярностей.

– Что вы имеете в виду? – пролепетала Марина, чувствуя предательскую слабость в ногах. – Можно присесть? – Она нащупала рукой стул и, не дожидаясь разрешения, опустилась на него.

Тем временем чекисты принялись препарировать содержимое сумки, склонив головы, как хирурги над операционным столом. В Маринином сознании лопнула какая-то пружина, и страх со звоном рассыпался по телу, доставая до самых периферийных точек. Ее мутило. Она была почти без сознания, когда крепкий детина затряс перед ее носом пачкой валюты, торжествующе выкрикивая номера статей Уголовного кодекса.

– Ничего не понимаю… – бормотала Марина, умоляюще глядя на Серегу. – Сереженька, миленький, что происходит?

– Ну, во-первых, не Сереженька, а Сергей Николаевич, – нагло поправил ее Серега, – а во-вторых, сейчас все объясним. На-ка вот, выпей, – он протянул Марине граненый стакан с коньяком. Марина выпила стакан до дна, как воду, и, сразу почувствовав облегчение, выжидающе уставилась на Серегу.

– Марина Васильевна, – услышала она мягкий, вкрадчивый голос. Серега и тот, который забрал сумку, расступились, и она сумела разглядеть третьего. За столом сидел пожилой мужчина, подчеркнуто заурядной наружности, в безобразном костюме, с серым обрюзгшим лицом. Он уныло постукивал по столу костяшками пальцев, как игрок, которому опротивел бездарный, постоянно проигрывающий партнер. – Вы же понимаете, Марина Васильевна, – прошептал он нехотя, как бы рассуждая сам с собой, – мы вас сейчас на пять лет оформить можем с конфискацией, а можем…

– Как вас зовут? – прервала его Марина.

– Петр Григорьевич. – В глазах чиновника мелькнуло вялое любопытство.

– Петр Григорьевич, что я должна делать? – спросила Марина и посмотрела ему в глаза твердо, со значением.

Пару мгновений чиновник изучал обращенный к нему взгляд, прикидывая и соображая, потом он устало поднялся, взял в руки потрепанный кожаный портфель и, уже подойдя к двери, проворчал тепло, по-отечески:

– Вот умница, девочка, ребята тебе все растолкуют. До свидания.

Петр Григорьевич вышел, а Марина осталась с двумя парнями, которые, сразу поменяв тон с подчеркнуто вежливого на хамовато-свойский, разъяснили ей суть дела.

Чекисты давно хотели избавиться от бабаев (так они называли узбеков, владельцев цветочного бизнеса), которые, сильно разбогатев, обнаглели и перестали делиться. Марине, как лицу, посвященному в дела кооператива, предлагалось посодействовать властям.

Понимая безвыходность своего положения, Марина согласилась. Без особого труда она выкрала из сейфа необходимый компромат и, сдав его Сереге, стала ждать. В воскресенье вечером в зале ресторана появился хозяин. Это был узбек огромного роста и сказочной толщины, с лицом, похожим на срез сырого мяса. Пыхтя и раздвигая руками стулья с гостями, он надвигался на Марину, как разъяренный дракон. Понимая, что сейчас произойдет нечто ужасное, Марина попыталась загородиться цветами. Хозяин подлетел к полуживой от страха цветочнице и, вырвав у нее из рук охапку роз, стал хлестать ее колючими стеблями на глазах у всего зала. Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы двое военных, которые пришли поужинать, не отбили Марину у озверевшего бизнесмена. Ополоумев от ужаса, Марина бросилась к выходу. Разорванная одежда болталась на ней, напоминая костюм Арлекино, а вслед огненным шаром катился рев узбека с обещаниями самой жестокой расправы.

Всю ночь Марина прорыдала в объятиях Вартана. Он гладил ее по волосам и как-то отчужденно бормотал:

– Ничего, мышонок, ничего, все образумится.

– Ты что, сумасшедший? – яростно всхлипывала Марина. – Какой там образумится! Ты что, не понимаешь? Они же нас убьют! Хорошо еще, если перед смертью на куски не порежут.

– Ничего-ничего, – продолжал Вартан, все больше уходя в себя.

Наутро он отвез Марину в больницу, залечивать последствия избиения, и, сдав на руки врачу, ушел, пообещав вернуться к вечеру.

К вечеру он не появился. Не появился и на следующий день. А когда через неделю Марина вернулась домой, то не обнаружила в квартире ничего, кроме голых стен. Все, даже унитаз и раковину унес с собой хозяйственный армянин, исчезнув бесследно.

Марина просидела весь день на полу в пустой кухне. К вечеру она поднялась и пошла на улицу, без всякой цели и без единой мысли в окаменевшей голове. Улица, как всегда, оживленно гудела. Марина долго толкалась среди человеческих тел и навязчивых огней, брела по каким-то переулкам, не разбирая пути. Пошел дождь, по-осеннему злой и холодный. Прохожие, прячась от непогоды под большими зонтами, с удивлением поглядывали на промокшую насквозь женщину, бредущую по щиколотки в ледяной воде, на секунду обращали к ней недоуменные лица и неслись дальше в свою благополучную жизнь. Марина шла и шла, ничего не замечая. Она помнила лишь резкий свет фар, полыхнувший ей прямо в лицо, и визг тормозов, унесший ее в приятную пустоту. Правда, она успела подумать, что умирает, и отметить в угасающем сознании, что это хорошо.

Теперь, лежа на неудобной кровати с продавленным матрасом, Марина испытывала чувство разочарования. Она безучастно смотрела в потолок. Жить не хотелось. Мысли плавали в голове, пустые, как мыльные пузыри, и, не успев наполниться содержанием, лопались с легким, приятным звуком.

– Обход! – послышался протяжный крик из коридора.

Дверь открылась, и в палату ворвался юный доктор в сопровождении нянечки и медсестры. Доктор был Марине неприятен. Своей худобой и очками он напоминал Вартана, его резкие движения вызывали у нее головную боль и тошноту. Молодой человек подошел к первой койке в правом ряду.

– Ну, как дела, красавица? – воскликнул он и ободряюще встряхнул синюшную лапку бомжихи. Бомжиху нашли в сточной канаве, где она сладко грезила в алкогольной истоме и при этом чуть не захлебнулась в жидкой грязи. На ее лице не осталось ни малейших признаков, по которым ее можно было бы отнести к роду человеческому. Она явно не понимала ничего из того, что ей втолковывал врач. В конце обследования она молча приподнялась на локтях и, натянув на лицо идиотскую улыбку, стала мочиться под себя.

– Вот паразитка! – закричала нянечка.

– Что такое? – не сразу понял врач.

– Все время ссыт под себя! – Нянька схватила бомжиху за загривок и, легко приподняв ее, хорошенько встряхнула, как кошка нерадивого котенка. – Выпишите вы ее, доктор, бога ради, замучила она здесь всех!

– Нельзя, Лидия Сергеевна, – покачал головой врач. – Куда ее сейчас на холод? Она же помрет.

– Да кому она такая нужна! – воскликнула в сердцах нянька и шмякнула тетку на кровать. Бомжиха весело подпрыгнула на пружинах и как зверек полезла под мокрое одеяло.

– Ну, вот что ты будешь делать! – всплеснула руками нянька и принялась менять испорченную постель.

– Та-ак, а здесь у нас кто? – Врач заглянул в заботливо подставленную медсестрой историю болезни. – Усатова, очень хорошо, – он весело потер руки, как будто собирался выпить и закусить.

Марина посмотрела на него с нескрываемой ненавистью. «Чего он так радуется?» – подумала она и закрыла глаза.

– В рубашке, просто в рубашке родилась! – услышала она ликующий шепот врача. – Надо же, смерть рядом прошла и не задела, только погладила.

Доктор цепко держался за Маринино запястье, и она чувствовала, как под его пальцами оживает пульс.

– Ну-с, как дела? – поинтересовался он.

– Спасибо, лучше, – ответила Марина, с трудом сдерживая раздражение.

– Вы, голубушка, через недельку домой пойдете, – объявил доктор и, оттянув Маринино веко, посветил ей в глаз фонариком.

В Марине вскипало бешенство. Необъяснимо, но почему-то за все свои неприятности она сейчас ненавидела этого юного, но уверенного в себе врача.

– А почему вы, такой молодой человек, разговариваете, как будто образование еще до революции получали? – наконец не выдержала она.

– Что вы имеете в виду? – опешил врач.

– А вот это – «ну-с», «голубушка», – к чему все это? Нельзя ли попроще?

– Я, право, не знаю…

– Ну вот, видите, опять – «право»… – Марина выговорила это слово, ехидно скривив лицо. – Чушь какая-то, – она повернулась к врачу спиной и натянула на голову одеяло.

– Нахалка, нахалка! – послышался возмущенный шепот санитарки. – Лечишь их, лечишь, и вот тебе благодарность.

– Ничего, Лидия Сергеевна, – успокаивал санитарку врач, сам чуть не плача, – ничего, у нее же сотрясение мозга, такое может быть, агрессия и прочее.

«Да не от мозга у меня агрессия, – подумала Марина. – Почему нет диагноза – сотрясение души? Вернее было бы».

– Устала я, – пробормотала она и, закутавшись поплотнее в одеяло, уснула.

Марина проспала неделю, просыпаясь только по нужде. Иногда в ее сознание проникал заботливый шепот врача: «Ну как, спит? Вот и молодец. Пусть спит, не трогайте ее, это хорошо». Марине снилось, как огромный дракон, зажав в лапе букет из роз, хлещет ими по лицу маленького беззащитного Вартана. Вартан плачет и протягивает к ней руки. Марина изо всех сил бежит к нему на помощь, но расстояние между ними не уменьшается, а увеличивается. Потом вдруг Вартан тащит на окровавленной голове унитаз, перевернув его кверху дном, как шляпу. Потом снится холодная река, и Марина плывет в ней, неудобно загребая одной рукой, а другой держит над головой зонтик.

А потом сон кончился, и Марина проснулась. Она открыла глаза и, ощутив необыкновенную легкость в голове, села. В палате было темно.

– Ночь… – прошептала Марина и посмотрела в сторону окна.

Голое, лишенное занавесок окно отсвечивало кобальтом. Марина присела на подоконник. Батарея шпарила, как сумасшедшая. Марина вытянула ноги, чтобы не обжечься, и стала смотреть на небо. Звезд не было видно, их перебивал свет фонарей, и тем ярче на гладком, черном пространстве сияла зеленоватая луна. Там, за окном, была вселенская тишина, непостижимая бесконечность. Марине было хорошо, она чувствовала себя сопричастной этой тишине, а здесь соседи по палате нарушали покой мироздания храпом и нездоровой возней.

Глаза уже привыкли к темноте. Марина окинула взглядом палату, и ей захотелось вырваться отсюда на воздух, прямо сейчас, ночью, в тапочках и халате, вырваться на свободу из своей проклятой жизни и бежать по новому снегу, оставляя на нем горячие следы.

Она вернулась в постель и, забравшись под одеяло, с облегчением заплакала.

Наутро ее разбудил голос няньки:

– Усатова, к тебе пришли! – рявкнула она и свирепо хлопнула дверью.

– Вартан! – обрадовалась Марина: слава богу, опомнился. Сунув ноги в тапки, она запахнула халат и решительной походкой заспешила в сторону приемного отделения, на ходу подыскивая оправдания нерадивому мужу.

В приемном царил хаос. Сотрудники больницы с озабоченным видом носились по коридору, неестественной резвостью оттеняя статичность сидящих вдоль стен больных. Марина огляделась по сторонам: Вартана не было видно. Она пошла по коридору к выходу, вышла в вестибюль. И здесь было пусто, только справа, у стены, курила нарядная женщина. В модном заграничном костюме она смотрелась как яркая заплата на старой, драной декорации. Завидев Марину, женщина бросила сигарету и, всплеснув руками, воскликнула:

– Усик, что с тобой?!

«Откуда ей известна моя школьная кличка? – подумала Марина. – И почему она со мной на «ты»?»

Женщина подошла поближе и, взяв Марину за плечи, заглянула ей в глаза.

– Мань, ну ты что, совсем умом тронулась? Это же я – Света.

– Не может быть… – прошептала Марина. – Светка Мельникова, ты?!

– Ну, я! Кто же еще? – обрадовалась Света и прижала Марину к себе.

– Какая ты стала! Просто не узнать… – не верила своим глазам Марина. – Слушай, давай присядем. Я долго на ногах не могу…

– Да уж, я вижу, укатали сивку крутые горки. Ты бы хоть причесалась, что ли.

Марина вспомнила, что вот уже две недели не подходила к зеркалу.

– А у тебя расческа есть? – спросила она.

Света полезла в сумочку, достала расческу и косметичку.

– На вот, в порядок себя приведи. Там в туалете зеркало.

Марина зашла в туалет, закрыла на защелку дверь, посмотрела в зеркало и, вскрикнув, закрыла ладонью рот.

– Кто это? – испуганно пробормотала она.

На нее смотрело совершенно чужое лицо. На коже еще виднелись следы царапин, оставленные колючками роз, щеки ввалились, все лицо ушло в профиль, заканчивающийся длинным заостренным носом с тонкой, розовой переносицей. Волосы свалялись и походили на птичье гнездо. В уголках воспаленных глаз блестели слезы.

«Нет, реветь ты сейчас не будешь!» – твердо сказала Марина своему отражению и, притопнув ногой, стала расчесывать колтун.

– Ну вот, совсем другое дело! – воскликнула Света, завидев возвращающуюся подругу. – Слушай, Усик, про твои беды я уже все знаю, – торопливо заговорила она, – была у твоих стариков, они мне все рассказали. Ты вот что, иди в палату, собирайся. С врачом я уже поговорила, он тебя отпускает на все четыре стороны, так что поедешь ко мне. Давай поскорее, такси ждет! – Она повернула Марину, как куклу, и слегка подтолкнула в спину.

Марина пошла, механически передвигая ноги. Она пересекла вестибюль, вышла в приемное отделение. «Вечно она так, – с раздражением думала Марина. – Все за других решает». И правда, еще со школы, где они все десять лет сидели за одной партой, Света с веселой бесцеремонностью распоряжалась в кругу подруг. Все ее существо насквозь было пронизано счастьем и радостью. И этим ликованием она дышала, как печка жаром, обдавая теплом учителей, одноклассников и подруг. Ее лидерство принималось всеми восторженно и безоговорочно, и только Марина была не согласна с таким распределением ролей. Да и с чем тут было соглашаться, когда все в жизни так несправедливо устроено? В то время как Светка, стройная и красивая, гарцевала по школьному паркету в дорогих заграничных сапогах, Марина прятала под партой неуклюжие ноги, обутые в ботинки со страшным названием «прощай, молодость». Светке все давалось легко: и учеба, и поклонение мальчиков, и любовь учителей. Марине же не давалось ничего. Училась она кое-как, учителя ее терпели, а мальчики произносили ее фамилию только для того, чтобы, добавив в слово еще одно «с», посмеяться над неприличным сходством.

– Чего эта корова все время рядом с ней топчется? – услышала она однажды разговор одноклассников. – Охраняет, что ли?

В этот момент Марина возненавидела свою подругу, и эта ненависть была самым ярким и чистым чувством в ее жизни, безо всяких примесей. Впрочем, была одна позиция, по которой Марина брала верх над своей блестящей подругой. Света не могла без нее жить. Никто не умел объяснить этой странной привязанности, но факт оставался фактом: Света была как будто приколота к Марининой юбке. Она повсюду таскала Марину за собой, брала даже на свидания, пока один неприятный случай не разлучил их надолго.

Было время экзаменов. Лето. Конец школы. Начало жизни. Все готовы к любви, как хорошо вспаханная почва к посеву. Светин папа только что вернулся из Парижа и вытряхнул на любимое чадо два чемодана шикарного барахла. Кое-что осело и на Марине. Свете нравилось наряжать подругу – это было похоже на игру в куклы. Она забегала то справа, то слева, одергивая на Марине кофточку и поправляя юбку. Наконец, стянув Маринину талию широким резиновым поясом, Света удовлетворенно вздохнула.

– Ну вот, – заявила она. – В таком виде я могу тебя взять с собой в гости.

– В какие еще гости? – удивилась Марина.

– К одному молодому человеку… – Света многообещающе скосила глаза.

– А ты у меня спросила, хочу ли я к нему идти? – поинтересовалась Марина.

– Ну конечно, хочешь! – засмеялась Света.

– Я не пойду, – уперлась Марина.

– Почему?

– По кочану.

– Усичка, ну, пожалуйста… – захныкала Света. – Он для тебя товарища пригласил. Ты только посмотри, какая ты хорошенькая! Жалко же в таких нарядах дома сидеть.

Против такого аргумента возражать было трудно, и Марина согласилась.

Молодой человек оказался взрослым мужчиной лет тридцати пяти. Его звали Вадим.

– Ах, так вас двое, – обрадовался он, завидя подруг, и провел их в комнату, оформленную странным образом. Стены в ней были завешаны коврами, на полу тоже лежал ковер. Посередине находился низкий стол, поставленный вместо ножек на деревянные шары. Все остальное пространство комнаты было беспорядочно забросано подушками различного формата.

– Снимите, пожалуйста, обувь, – попросил хозяин. Затем положил несколько подушек одна на другую и, присев к столу, предложил гостям последовать его примеру. Дальше все происходило по обычному сценарию. Вадим представился врачом-сексопатологом и, не переставая подливать в бокалы шампанское, прочел подругам длинную лекцию, которую они слушали с напряженным вниманием. Далее он предложил продемонстрировать несколько невинных приемов и попросил Свету ему поассистировать. Света сначала согласилась, но, довольно быстро сообразив, что у Вадима весьма своеобразные представления о невинности, вырвалась из его объятий, вскочила на ноги, схватила Марину за руку и приказала:

– Пойдем!

Марина не двигалась.

– Ну, чего ты расселась? – закричала подруга и потянула Марину за собой.

– Оставь ее, – вмешался Вадим. – Видишь, девочка не хочет.

– Она, между прочим, несовершеннолетняя, – возмутилась Света, – и не понимает, что делает.

– Я очень хорошо понимаю, что делаю, – подала голос Марина. – Иди домой.

– Как?! – Света покраснела. – Ты хочешь остаться здесь с этим похотливым старикашкой?!

Марина молчала.

– Ну и черт с тобой! – Света была вне себя от бешенства. – Только потом не жалуйся!

Марина не жаловалась и об этих двух часах никогда не жалела. Может, Вадим и не был сексопатологом, как представился, но вопросом он владел безупречно. Марина была уверена, что это любовь, – таким нежным и заботливым оказался ее первый любовник. И тем больше радости доставляло это чувство, что оно было отобрано у Светки. Вадим впустил ее в мир своих ощущений, в котором не было ни комплексов, ни преград. Он наслаждался любовью свободно, как первобытный человек, потрясая Марину такой открытой, ликующей страстью, какой она больше не встретила ни разу за всю свою последующую жизнь. Но ей оказалось достаточно и одного урока. Вынужденная скупиться, она была скупа во всем, особенно в вопросах приобретения личного опыта. А опыт, которым поделился Вадим, был поистине бесценен. Так что даже печальная развязка этой истории не заставила Марину раскаяться в случившемся.

А кончилось дело так: вдоволь натешившись неумелыми ласками школьницы, Вадим, преисполненный благодарности, поднял ее на руки и понес на кухню, где, к своему удивлению, обнаружил Свету, пьющую коньяк. Девушка сильно опьянела и была в этом состоянии настолько хороша, что Вадим от восхищения буквально выронил Марину из рук.

– Ты же хотела уйти… – пробормотал он.

– Никуда я не пойду! – икнула Света. – Ты меня в гости позвал. Вот я и угощаюсь! – В подтверждение своих слов она сделала большой глоток из бутылки.

– Ну что ты творишь, – мягко упрекнул Вадим, – тебе же плохо будет.

– Ну и пусть! – истерически вскрикнула Света. – Хуже не будет! – и сделала еще один глоток.

Вадим попытался забрать у нее бутылку.

– Не трогай меня! – взвизгнула девушка и отскочила в сторону. – А я-то думала, что нравлюсь тебе, а ты, а ты… – Света рыдала, размазывая по щекам слезы, смешанные с тушью.

Вадим сгреб ее в охапку и, с силой прижав к себе, восторженно зашептал:

– Не плачь, не плачь, моя маленькая, ты же знаешь, как я тебя люблю.

Марина стояла, завернутая в махровый халат Вадима, и, низко опустив голову, пыталась понять, что происходит. «Он же только что, минуту назад, меня обнимал и вот так же про любовь шептал», – думала она.

Света тем временем затихла в руках Вадима и, тихонько всхлипывая, жаловалась:

– Не любишь ты меня, нисколечко не любишь. И вообще, иди к своей Маринке, вон она тебя поджидает! – Света метнула в сторону подруги яростный взгляд и попыталась высвободиться.

– Да что ты, глупенькая, – еще крепче прижал ее к себе Вадим. – Она же при тебе как обезьянка.

«Что он такое говорит?» – подумала Марина.

– Какая обезьянка? – насторожилась Света.

– Раньше французские дамы носили при себе уродливых мартышек, чтобы оттенять свои прелести, а ты с собой Марину водишь, – пояснил Вадим, целуя ее лицо.

Марина терзала пояс махрового халата. Она надеялась, что Света сейчас за нее заступится, ударит Вадима по лицу или, по крайней мере, скажет, что это неправда, что он негодяй. Но вместо этого подруга засмеялась мелким, противным смехом. От удовольствия она даже слегка взвизгивала, став похожей на маленькую ведьму. Похоже, что сравнение с обезьянкой пришлось ей по душе.

Марина бросилась в комнату, стала одеваться. Она торопилась. Ей казалось, что если она сейчас, немедленно, не выберется из этой квартиры, то задохнется от ужаса. Она с отвращением натянула на себя Светкины подарки и бросилась к входной двери.

Выбравшись на лестничную площадку, Марина сделала глубокий вдох, как утопленник, вынырнувший со дна омута, и, не дожидаясь лифта, ринулась по лестнице вниз, каблуками раскалывая о каменные ступеньки свою досаду и ненависть.

Марина бежала долго, не останавливаясь. Прибежав домой, она упала на кушетку и попыталась заплакать, но из этого ничего не получилось, наверное, потому, что утешать было некому. Другое дело Светка. Вон как она рыдает, открыто и даже весело, и утешители всегда тут как тут.

В комнату заглянула мать.

– А, ты уже дома… – голос прозвучал тускло, невыразительно. Мать тут же исчезла.

«Всех ненавижу», – подумала Марина и, повернувшись на бок, напряженно затихла.

Света с Мариной виделись после этого только раз. На выпускном вечере. Весь класс уже собрался у входа в школу, когда на персональной «Волге» подкатила Светка. Шофер театрально обежал машину и, распахнув дверцу, подал ей руку. Света выпорхнула на школьный двор. Мальчики перестали дышать. На ней было платье прямо из Парижа – верхняя часть вышита белоснежным бисером, от пояса мягкими волнами спускалась чуть ниже колен шелковая юбка, схваченная на талии широким поясом с бантом. Света тряхнула черными кудрями и обвела победоносным взглядом одноклассников.

– Ну, что уставились? Пошли праздновать! – засмеялась она и, соблазнительно постукивая каблучками, побежала по лестнице к актовому залу.

На верхней ступеньке, облокотясь спиной на перила, стояла Марина. Мать сшила ей уродливое платье из материала, похожего на картон. Когда Марина двигалась, платье оставалось неподвижным, придавая ей сходство с черепахой.

Подбежав поближе, Света остановилась.

– Ну что, Усик, мир? – воскликнула она и попыталась обнять подругу, отчего Маринино платье неприятно хрустнуло.

Марина как ошпаренная рванулась из Светиных рук.

– Пошла ты к черту, сволочь! – закричала она и, с силой замахнувшись, ударила Свету по щеке.

Одноклассники ахнули. Удар получился неумелый, несильный. Марина выдыхала из себя воздух частыми, короткими порциями, как обессилевшая от жары собака.

– Ну, если ты на каждую любовную неудачу собираешься так реагировать, то тебе каждый день придется драться, – засмеялась Света, потирая слегка покрасневшую щеку, и громко добавила: – Таких, как ты, на рынке в базарный день пять копеек пучок. Понятно?!

Все засмеялись.

– Пошли! – приказала Света, и все двинулись с нею, а Марина осталась. Минут пять она стояла на лестнице, все так же надсадно дыша, потом вдруг, ощутив сильный приступ тошноты, сорвалась с места и побежала в уборную. В туалете ее несколько раз сильно вырвало.

«Где я так отравилась?» – подумала Марина, возвращаясь домой и неся на себе, как панцирь, белое выпускное платье.

Первый любовный опыт обернулся для Марины беременностью. Врачиха долго уговаривала сохранить ребенка. Говорила, как это опасно, можно остаться без детей. Когда же ей наскучило это бесполезное занятие, взяла деньги и сделала аборт.

– Я тебя предупреждала, – сказала она после операции, глядя на Марину с тоской. – Детей у тебя не будет.

Марина не расстроилась. Ей было не до детей.

С тех пор подруги не виделись. Марина только слышала от общих знакомых, что Света вышла замуж за какого-то сказочного принца и уехала с ним жить в Германию.

Марина шла по коридору к палате и напряженно думала. «Интересно, чего ей от меня надо? Выныривает через четырнадцать лет как ни в чем не бывало и начинает все с той же ноты – «Усик-пусик», как будто и ссоры не было. Как у нее это здорово получается. Никаких комплексов! И действительно, откуда комплексам взяться, когда жизнь функционирует, как слаженный оркестр, а она в этом оркестре дирижер». Марина чувствовала, что в ее душе просыпается и ворочается, как медведь в берлоге, давно забытая зависть. Марина ненавидела это мучительное чувство, но оно овладевало ею без спроса и заставляло жить по своим законам.