Из мрака с любовью

Часть 3

Руки, тронувшие сердце

Умиротворенный после разговора с отцом, Хосров, укачиваемый размеренным движением фаэтона, предавался приятным размышлениям: а ведь у него получается угождать родителю! Осознание того, что у него с ним хорошие отношения и отец ему доверяет в делах, успокаивало Хосрова и пробуждало в парне желание во всем походить на Агарагима.

Пребывая в светлых мыслях и крепко прижимая к груди свою любимую книгу, Хосров заметил проникнувшие в ложе фаэтона мягкие теплые весенние лучи солнца. Закрыв глаза, юноша подставил им лицо, и тут ему вспомнились руки матери, от прикосновения которых его тело покрывалось мурашками…

Продолжая нежиться в лучах солнца, будто загипнотизированный приятными воспоминаниями, Хосров на мгновенье приоткрыл глаза и сквозь переломленный луч солнца его глаза выхватили выставленные из балконной двери дома, мимо которого он проезжал, две женские руки изумительной красоты и нежности. Прозрачная занавесь балкона скрывала красивый лик молодой женщины.

Хосров от удивления поднялся на ноги и, высоко задрав вверх голову, пытался лучше разглядеть лицо незнакомки.

Неожиданно фаэтонщик, выкрикнув непристойное слово, потянул поводья лошади на себя – кто-то неожиданно перебежал дорогу. От внезапного маневра парень спиной повалился на сиденье повозки.

«Где руки? Где она?» – встревоженно подумал Хосров.

Он остановил фаэтон, выскочил из него и принялся жадно рассматривать городское здание, на балконе которого Хосров видел те изумительные руки и тот неповторимый утонченный лик молодой женщины.

«Нет-нет, я не мог ошибиться, – беспокойно размышлял Хосров. – Занавесь – именно эта, точно этот балкон, надо запомнить дом» – молодой человек растерянно вращал головой в поисках чего-либо приметного, чтобы позже вернуться на эту улицу вновь. Только вот с какой целью, Хосров пока не знал…

Фаэтонщик оказался сквернословом – он отпускал крепкие словечки не только в адрес нарушителя дорожного движения, но и клиентов, даже не пытаясь соблюдать общепринятые правила приличия. Грязно накричав на Хосрова, он в грубой форме предложил продолжить движение.

При других обстоятельствах Хосров не простил бы столь дерзкой неучтивости, но мозг парня был занят поиском примечательного ориентира.

«Вот – это то, что надо… виноградник!» – возликовал в душе Хосров.

Массивная ветвистая лоза, безобразно изгибаясь, как змея из древнегреческих сказаний, тянулась вверх к балкону, где жила обладательница сказочно красивых рук.

Снова сев в повозку, Хосров обернулся назад, жадно рассматривая балкон и весь дом в целом в надежде еще раз увидеть руки незнакомки или, если повезет, уже всю целиком…

В умиротворенном состоянии он подъезжал к Бакинскому порту, и руки незнакомки стали теперь самой желанной картиной его грез.

***

Обремененный непростой задачей – отыскать парня по имени Логман, – Хосров вошел на территорию Бакинского порта.

Остерегаясь проезжающих мимо грузовых телег и повозок портовых носильщиков, Хосров настороженно заглядывал в лицо каждого, кто встречался ему на территории Бакинского порта. Грубые окрики носильщиков возмущали парня, и он был вынужден время от времени пинать некоторых локтями.

Выбившись из сил, Хосров нашел менее оживленное место и спрятался со своей книгой в тени одного из ветхих портовых зданий. Присев на корточки, молодой человек корил себя за то, что не расспросил отца, где и как найти парня, о котором нелестно отзывался родитель.

– Эй, гардаш! (брат. – Прим. авт.) Не меня ли ты ищешь?! – звонкий мужской голос вывел Хосрова из состояния беспомощности.

Перед сыном лавочника стоял невысокий молодой человек с продолговатым лицом, заостренным подбородком и быстро бегающими глазами.

– Логман? – неуверенным голосом проговорил Хосров.

– Конечно, я и есть Логман! – выкрикнул тот, при этом успевая осматривать каждого проходящего мимо него человека.

– Как узнал, что я тебя жду? – поинтересовался Хосров, внимательно рассматривая местного дельца.

– Да ты одет, как твой отец, и вдобавок этот нелепая веревка-ремешок от мучного мешка…

Насмешка портового деляги задела самолюбие Хосрова, но, сдержавшись, он ничего не ответил, лишь резко приподнялся на ноги и, вынув деньги из кармана, протянул их Логману.

– Начинай грузить, времени мало, – с беспокойством проронил сын лавочника.

– Куда торопишься, гардаш? Давай посидим, чаю попьем в прохладном месте… – Логман попытался снизить градус нарастающего конфликта с сыном такого прибыльного партнера, как Агарагим. – Важнее времени – наша жизнь, человеческие отношения, время все равно идет своим чередом, и ему до нас никого дела нет… Лучше расскажи, чем занимаешься по жизни.

Парни прошли к не запряженному фаэтону, где предприимчивый Логман соорудил временный «кабинет» для своих сомнительных дел и убежище от солнца и дождя. Отдав несколько распоряжений своим подручным грузить товары для дукана Агарагима, Логман уселся рядом с Хосровом и с ходу спросил:

– Читать любишь? – портовый деляга глазами указал на книгу Хосрова.

Тот замялся и, спрятав книгу за спину, нехотя ответил:

– Мне это нравится.

– И давно ты этим чтением занимаешься? – не унимался делец.

– С самого детства!

Логман хихикнул и протянул собеседнику стакан чая.

– Пей, утоли жажду! А когда не читаешь, тебя что-то иное интересует?

– Нет! Отцу в основном помогаю по дукану! – уверенно ответил сын лавочника, недоумевая, откуда в Логмане столько любопытства и к чему вообще эти расспросы.

– Ведь ты молод, как и я, разве чего-нибудь интересного не хочется? – Логман хитро подмигнул собеседнику.

– Может, прямо спросишь о том, что хочешь узнать? – Хосров проявил характер.

– Я про это… – Логман извлек из-под сиденья фаэтона примятую стопку фотографий и протянул Хосрову.

Смакуя горячий чай, Логман пристально наблюдал за реакцией молодого человека.

После просмотра второй фотографии Хосров резко швырнул карточки обратно владельцу. Логман растерялся, но отреагировал быстро: собрал в стопку и, спрятав под рубашку, громко рассмеялся.

– Да ты, несчастный, выходит, еще не мужчина?! Голых женщин, что ли, не видел? В твоем возрасте пора уже с живыми дело иметь!

У сына лавочника от стеснения горели щеки, и, сцепив руки, он принялся сильно хрустеть пальцами. Его встревоженный вид и частое дыхание напугали Логмана, с лица слетела издевательская улыбка. Сообразив, что с этим парнем не все так просто, деляга постарался закрыть тему непристойных фотографий.

– Да ты не пугайся, в первый раз так бывает… – принялся успокаивать ошарашенного парня Логман. – Поначалу я сам несколько ночей заснуть не мог, эти женщины снились мне, но потом все наладилось… Я знаю место, где можно…

У портового удальца не получилось договорить, Хосров почти что криком остановил Логмана:

– Мне это не интересно, слышишь?! Я хочу стать образованным, и вот то, на что ты намекаешь и что предлагаешь, меня не интересует! – после громкой тирады Хосров вынул из-за спины книгу и положил на колени, чем обозначил свои интересы в жизни.

Логман от неожиданного поведения сверстника подался назад и после паузы, с пониманием закивав головой, спросил:

– И в кого ты такой пошел, гардаш?! Хотя… твой отец еще позднее познал это дело…

Хосров нахмурив брови, пожелав разобраться, на что Логман намекает.

– Мой покойный отец, да упаси его душу Аллах, при жизни много историй знавал про бакинцев, ибо всю жизнь проработал в этом порту, – почтительно кивая головой, Логман вспомнил отца. – Отец вспоминал, что Агарагим за день до прибытия парохода, на котором ему из Табриза выслали твою будущую мать – тринадцатилетнюю девочку, приехал в порт, желал лично встретить и привезти ее домой. Ей было тогда еще, как говорил, тринадцать лет. Ходят слухи, она осталась сиротой после сильного землетрясения в Иране, где под обломками дома погибла вся ее родня. Родственникам, взявшим девочку на воспитание, она была в тягость, так как самим им не на что было жить и питаться. И эти люди нашли выход: отыскав дальних родственников в Баку, решили пристроить твою будущую мать в семью твоего отца.

Портовый деляга ухмыльнулся и многозначительно повторил скрытое по смыслу и содержанию слово «пристроить».

Хосров чувствовал, что как к лицу приливает кровь, под всеми словами Логмана таилась ужасная правда о несчастной сироте, бесправной и беззащитной, правда о его матери.

– Твой отец всю ночь ходил по пристани, с нетерпением поглядывая на ночное море. Говорят, радостная улыбка не сходила с его лица… Наутро из Ирана прибыл пароход, на котором твою мать привезла в Баку ее дальняя родственница, чтобы передать твоей бабушке лично – из рук в руки. Со слов моего отца, Агарагим кружил вокруг твоей будущей матери, словно лис вокруг курятника.

Найдя удачное сравнение, Логман заметно повеселел, но, заметив негодование на лице Хосрова, схитрил – отвлекся на погрузку товаров для магазина Агарагима.

– Не бери в голову, родителям все простительно, да и кто мы такие, чтобы осуждать их? – разведя руками и придав лицу ангельское выражение, Логман уселся обратно в безлошадный фургон и продолжил «образовывать» наивного сверстника: – Вот я к тому и говорю, чтобы быть готовым к женитьбе, тебе надо постепенно заниматься этим… То есть, видеть женщин без одежды. Ты подумай, если пожелаешь, продам тебе две картинки по цене одной…

Логман пристально посмотрел в глаза Хосрова, желая увидеть в них интерес, – уж очень ему хотелось осуществить свой коммерческий замысел. Сын лавочника был не последним парнем, с кем проныра Логман проделывал подобные выкрутасы.

– Нет, не надо! – резко, словно пробудившись от кошмарного сна, ответил Хосров, покрепче обхватив свою книгу.

– Значит, ты еще не повзрослел, – с притворным вздохом Логман запихнул свое «добро» под сиденье фаэтона. – Хотя в случае большой надобности можешь обратиться к своему отцу, он у меня как-то покупал несколько штук.

Последние слова переполнили чашу терпения юноши – Хосров взорвался.

– Не смей про моего отца так говорить! – юноша схватил Логмана за ворот.

– Тише-тише, гардаш, не шуми, – тихо прошептал Логман и похлопал рукой по плечу сверстника. – Я же как лучше хочу, чтобы ты лишний раз не тратился… Ведь есть же, у кого взять…

Хосров резко скинул руку Логмана со своего плеча и заявил:

– Скажи своим парням, пусть быстрее заканчивают погрузку, надоел твой порт и ты тоже… И не смей больше говорить про моего отца гадости, все равно не поверю…

***

– Горхмаз бей! Рад вас видеть! – вдруг выкрикнув мужское имя, Логман резко выпрыгнул из фаэтона.

К фаэтону приближались два респектабельно одетых молодых человека с кожаными чемоданами. Тот, которого Логман назвал по имени, и был одет в дорогое кавказское платье, второй же мужчина облечен в форму инженера путей сообщения или студента технического вуза.

Первым Логман протянул руку тому, кто был одет в национальную одежду и который, приветливо улыбаясь в ответ, потряс руку деляги. Второй молодой человек постарался не заметить желание Логмана поздороваться – протянутая рука осталась без внимания.

Хосров, наблюдая за сценой приветствия со стороны, от души порадовался, что проходимцу Логману показали, кто он есть и где его место. Однако поведение человека в форме показалось сыну лавочника чрезмерно высокомерным, Хосров в этой надменности уловил некие величие и исключительность. Приметная внешность мужчины в красивой форме при сверкающих на солнце погонах и золотистых пуговицах завораживала забитого парня из бакинского дукана.

Глубоко в сознании Хосрова вдруг зародилась желание быть таким же неприступным и в такой же необыкновенной форме. Неосознанно парень потянулся рукой к своему ремешку из ветоши на поясе и стыдливо покраснел.

Логман, сопровождая не знакомых Хосрову людей, заметно суетился и, выхватив у обоих их поклажу, шел рядом. Поравнявшись с фаэтоном, Логман горделиво бросил надменный взгляд на сверстника. Всем своим видом портовый проходимец старался показать, что он ничем не хуже кого-либо, и он способен водить дружбу с людьми высокого положения.

Миновав фаэтон, Логман тут же оказался на своем месте – позади господ; два молодых человека увлеклись разговором и забыли о существовании обходительного «приятеля».

Хосров ухмыльнулся и подумал про себя: «Вот кретин! И чего выделываешься? Место твое – холопское…»

Будучи довольным унижением Логмана, Хосров опустился на сиденье и, закрыв глаза, принялся про себя повторять суру из священного писания – таким образом он развивал память.

Неожиданно в сознание парня ворвалось ведение яркое, приятное: женские руки, залитые солнцем. Хосров встрепенулся и тут же поднялся на ноги, его обуяли стыд и смятение: он повторяет божественные заповеди и одновременно думает о руках молодой женщины… Лоб покрылся испариной, ибо Хосров испугался божьей кары и разрушительного позора. Заново сел на сиденье и, обхватив голову руками, искал объяснение подобному видению. Ранее ему ничто никогда не мешало придаваться любимому занятию – проговаривать божественные изречения и считать себя лучше всех.

***

Желая избавится от пагубного видения, сын лавочника опустил голову вниз, где мог видеть только днище фаэтона, как вдруг его внимание привлек белый краешек бумаги, торчащий из-под кожаной обивки нижней части сиденья. Хосров осторожно ухватился за край бумаги и потянул на себя.

Вытянув находку наружу и рассмотрев ее, Хосров покрылся потом еще раз. В руке он держал одну из тех непристойных фотографий голых женщин, которые предлагал ему проходимец Логман. Вероятно, после возмущенного возврата Хосровом этих снимков одно из них незаметно для владельца проскользнуло под сиденье фаэтона…

Сын лавочника не мог оторвать глаз от фотографии. Женщина на ней была не совсем голая: была лишь полностью оголена спина и нижняя часть бедер. Дама тянулась руками к усатому мужчине в гусарской форме, и эта сцена заворожила Хосрова.

Юноша покрылся мурашками, с трудом сглотнул слюну. Голая спина женщины и тянувшиеся к мужчине необыкновенно нежные руки впервые пробудили в парне желание предаться мужским фантазиям…

***

– Шевелитесь, почему так долго возитесь! – позади фаэтона послышался голос Логмана – деляга кричал на подручных.

Хосров застыл на месте, фотография в его руке затряслась, его терзал вопрос, как поступить: спрятать снимок или вернуть владельцу. Еще раз бросив взгляд на фото, Хосров принял решение – быстрое, сложное, противоречивое… Зов плоти вытеснил все его духовные убеждения, он быстро вложил фото в книгу и сел, нацепив на лицо маску безразличия.

«Да что ты такое творишь?! – громко укорял внутренний голос Хосрова. – Как можно эту нечестивую вещь прятать в священном писании?!»

Осознав, какой греховный поступок он только что совершил, юноша почувствовал, что у него едва не остановилось сердце. Он тут же вынул непристойную фотографию из книги и задумался, куда бы ее переложить. Вскоре решение было найдено: Хосров снял тюбетейку и, поместив фотографию прямо на голову, накрыл ее головным убором.

***

– Ну что, подумал, будешь взрослеть? – запрыгнув обратно в фаэтон, Логман продолжил попытку навязать Хосрову свой пошлый левак.

Не придав значения словам дельца, Хосров задал встречный вопрос:

– Мой товар готов?

Нетерпимость и раздражительность Хосрова была настолько очевидна, что даже такой «толстокожий» к грубостям человек, как Логман, почти было обиделся.

– Вижу, брезгуешь моим обществом, даже поговорить по душам не хочешь, – явно затаив злобу, заявил Логман.

– Глупости какие, мне просто не до тебя… – отмахнулся сын лавочника и поднялся на ноги. – Ехать надо, отец ждет.

– Ну, катись к своему отцу, – нагрубил в ответ портовый делец. – У меня есть, с кем общаться, видел, какие люди мне руки жмут – беки?

Хосров ухмыльнулся, ибо был свидетелем безразличия тех двух господ к персоне Логмана.

– Ты думаешь, я слепой? Один из них даже не удосужился подать тебе руку, – с усмешкой парировал сын лавочника.

– Ты про того, что в форме? Плевать я на него хотел, – возмущено отмахнулся Логман. – Я его не знаю и знать не хочу, для меня важно, что меня Горхмаз бек признает. Это сын настоящего бека. И живут они в большом доме, в крепости. Богатая семья. Его отцу я сапоги справил из чистой кожи, заграничные. Уезжал как-то из порта англичанин, он ступил на промыслах в лужу нефти и не знал, как отмыть, а я возьми и скажи ему, что, мол, его обуви пришел конец – никак не отмыть, выбросить надобно. Он мне поверил и выбросил.

– И ты отмыл сапоги и загнал их честному человеку втридорога? – Хосров, насмехаясь, дополнил рассказ Логмана, восхищенного собственным проворством.

– Какой ты догадливый! – пропустив мимо ушей насмешку Хосрова, Логман продолжил: – Я даже коробку для них нашел, чтобы придать им товарный вид, и сам же отвез беку домой. Если бы ты знал, какая у него дочь! Красавица писаная… И имя у нее волшебное – Хумай… Жаль, мне происхождение не позволяет, я за такой женщиной на край света пошел бы, а за ночь с ней жизнь бы отдал… Ты же тоже в крепости живешь, – поинтересовался Логман, – должен знать эту семью, перед их домом растет высокий виноградник, до самой крыши тянется. Хозяин дома привез лозу из Шамахи и сам лично посадил.

Услышав новость Логмана, Хосров впал в ступор, однако быстро взял себя руки.

– Ты что, знаешь эту семью? – удивлено спросил Логман, заметив изменившееся лицо собеседника.

– Нет, не знаком с ней. И вообще, мне уже пора к отцу. Прикажи людям отправить меня домой.

Поведение Хосрова не удивило Логмана, в очередной раз сын лавочника его недослушал и прервал на полуслове… И он только изумленно завертел головой.

Хосров поднялся на ноги и, пребывая в растерянности, не знал, с какой стороны ему сойти с фаэтона. Мысли путались, в парня вселился страх. Хосрову казалось, что девушка из его видения настолько хороша для него, что ему не хватает многого – знаний, мужской привлекательности, – чтобы иметь хоть какой-то шанс приблизится к ней.

***

Подъезжая к дому, Хосров, уже вполне справившись с сильным эмоциональным потрясением, вдруг вспомнил о фотографии полуобнаженной женщины. Сорвав с головы тюбетейку и даже не взглянув на фото, он уверенно смял его в руках и швырнул на мостовую, справедливо посчитав, что грязи – место в грязи.

Часть 4

Не отводя глаз…

– Надоело! Сколько же в них отверстий?! – возмутился Исрафил бей и продолжил шнуровать свои сапоги английского офицера, купленные в порту.

– Вероятно, эти вояки-англичане такую обувь надевают утром и ходят, не снимая, до самого отбоя, – вслух ворчал обозленный монотонным занятием старший Атабеков.

Исрафил выпрямил спину и, обреченно посмотрев на свое обременительное приобретение, тяжело вздохнул. – Ну их… выброшу, – вновь вслух произнес бек. – Пусть слуги носят, эти сапоги меня изведут!

Хумай остановилась в проеме двери в гостиную и мило подняла брови:

– Ата (отец. – Прим. авт.), я помогу тебе?

– Мы же договорились, что это не женское дело, – отказавшись от услуги дочери, Исрафил продолжил шнуровать обувь. – Лучше посиди рядом со мной, а то из-за дел редко вижу тебя.

Девушка, встав на колени вопреки запрету отца, выхватила из рук родителя шнурки.

– Отец, я не могу видеть, как ты мучаешься каждое утро, – Хумай проворно завела шнурок в отверстие сапога. – Позволь мне этим заниматься. И прошу, не запрещай мне это делать. Я хочу иметь возможность заботиться о тебе и маме. И еще, я хочу научиться выполнять хоть какие-нибудь обязанности…

– Дочь моя, что ты такое говоришь, – по-доброму возмутился Атабеков. – Ты у меня всегда должна ходить в беззаботных барышнях и, выйдя замуж, оставаться таковой – это прямая обязанность твоего будущего мужа.

Хумай подняла глаза на отца, очевидно, желая возразить.

– Не хочу беззаботной жизни, хочу посвятить себя интересному делу, чувствую в себе желание учиться и учить других.

– Замужество – не для этих занятий, – возразил отец, – ты – будущая жена, мать. Для каждой женщины это главное занятие в жизни.

Хумай улыбнулась и продолжила шнуровать отцовскую обувь, но на душе девушки скреблись кошки – хотелось, не согласится, спорить с дорогим ее сердцу человеком. Но подобное никогда между отцом и дочерью не присутствовало – не было ни ссор, ни обид.

Исрафил бек, как любящий отец угадал мысли дочери и, погладив Хумай по голове, нежно продолжил:

– Не обижайся на отца. Я желаю тебе всего самого лучшего, твои мнение и желания важны для меня и дороги, но как быть с замужеством? Или ты не думаешь о нем?

– Думаю. Но… не тороплюсь. – Хумай смущенно опустила глаза, однако, чуть поразмыслив, так же смущаясь, добавила: – Мое сердце еще никого не видит.

– Умница моя! – восторженно произнес Исрафил и нежно обхватил руками голову дочери. – Правильно думаешь, вернее – чувствуешь. Я так же твою маму выбрал: сердце подсказало. Жди и не торопись. Я тебе в этом помогу и не допущу, чтобы некто недостойный тебе сердце разбил. Ты самое ценное, что у меня есть.

Дочь прильнула к отцу и широко улыбнулась.

***

– Ну конечно… самое ценное в жизни! А мы, по-вашему, с сыном тут ни при чем… – на пороге гостиной, скрестив руки, стояла Солмаз ханум.

– Подслушивать нехорошо, – шутливо заметил супруг.

– Я и не собиралась. И нарушать такую нежную идиллию дочери с отцом – тоже…

Хозяйка дома прошла в гостиную и устроилась в мягком кресле.

– Ну, и что решили? До чего договорились? – игриво спросила близких Солмаз.

Хумай посмотрела на отца в ожидании, что на этот многозначительный вопрос ответит именно он.

– Это наш секрет! – решительно заявил Атабеков. – Секреты бывают не только между матерями и дочками, но и мы, отцы, имеем право на секреты, поскольку ко всему имеем отношение…

– Я не против секретов, – спокойно заявила Солмаз. – Все равно чуть позже ты сам все расскажешь, дорогой супруг.

Хумай метнулась к матери и, присев рядом, обняла ее колени.

– Нет никакого секрета… Я сказала отцу, что мое сердце никем не занято и пока никого не чувствует.

– И что на это ответил отец? – Солмаз склонилась над дочерью и так же нежно погладила дочь по голове.

– Он сказал – не торопиться. Ждать, когда подскажет сердце.

– Хорошее пожелание, – не без иронии заметила Солмаз и бросила строгий взгляд на мужа. – А как быть с возрастом, сколько ждать того, кто найдет отклик в твоем сердце?

– Недолго, мама, совсем чуть-чуть, – шепотом отозвалась Хумай. – Только налюбуюсь на звезды – и сразу выйду замуж!

Девушка схитрила: перевела тему замужества в другую сферу.

– Звезды? Опять звезды? – воскликнула Солмаз. – Хорошо придумала! Хочешь увести нас от темы и напомнить отцу об его обещании?

– Я не забыл! – громко обозначил свое присутствие Исрафил бек. – Будь уверена, дочь моя, сегодня же зайду к Цемахам и поговорю о твоей вещице. Только вот незадача: как и где ты будешь наблюдать за звездами?

– Поднимусь на крышу с братом, – с трудом скрыв восторг, откликнулась Хумай. Обрадованная согласием отца, она светилась от счастья, у нее сверкали глаза.

– Нет, поднимешься на крышу со мной, мне самому интересно, что за диковина этот телескоп?

– Исрафил, разве подобает добропорядочной девушке по ночам по крыше ходить? – Солмаз, нахмурив брови, строго смотрела на мужа.

– Пусть кто-нибудь в Баку посмеет заикнуться о добропорядочности моей дочери – дело будет иметь со мной и моим кинжалом! – Исрафил ухватился за ремень, на котором не оказалось кинжала, но мужчина попытался изобразить его присутствие: получилось забавно.

Жена с дочерью рассмеялись.

– Дорогой, ты его давно не носишь, даже не знаешь, где сейчас твой кинжал хранится, – насмешливо покачивая головой, заметила Солмаз.

– Ты права, и зачем он мне на промыслах? Хотя порою так нуждаюсь в нем, особенно, когда приходится разбираться с работниками, поставщиками и прочей братвой. Кстати, что слышно от Горхмаза: гостей, когда ждать?

Солмаз еле заметно кивнула головой мужу, поняв, о каком госте идет речь.

О том же госте догадалась и Хумай и, не подавая виду, вновь принялась шнуровать сапоги отца. Незримый гость не покидал сознание девушки с того дня, когда она впервые услышала о затее родителей познакомить ее с молодым человеком. Интерес к образу юноши, получившему блестящее образование в большом европейском городе, рождал мысли о долгих увлекательных встречах и беседах, но не более…

***

– Ну, все готово! – гордо объявила девушка, завязав твердые узлы на одном и другом сапогах отца.

– Спасибо, дочь! – Исрафил бек, возрадовавшись, поднял руки вверх, а после полез зачем-то в карман. – Вот тебе за это пять императорских рублей, купи себе, чего пожелаешь!

Дочь, выхватив купюру из рук отца, радостно закружилась в танце.

– Если так будет каждый раз, дорогой супруг, ты разоришься, – любуясь изящными танцевальными па дочери, обратилась Солмаз к мужу.

– Готов хоть каждый раз так радовать ее. Ради кого живем – ради них, детей, – Исрафил бек поддержал танец дочери, похлопывая в такт ладонями.

– Как с деньгами поступишь? Куда отправишься? – спросила Солмаз, желая узнать планы дочери.

– В книжный магазин, – крепко сжимая в руках деньги, восторженно объявила Хумай. – Хочу купить книгу по астрономии.

– Браво! Сразу видно – моя дочь, знания – прежде всего! – Исрафил бек посмотрел на жену с гордым видом.

Солмаз, улыбаясь, кивнула головой. Согласие на поход в книжный магазин было получено.

Юная особа, расцеловав родителей, подбежала к балконной двери и резко оглянулась на мать:

– Я только посмотрю, как одеться. Можно?

– Можно, только покрой голову платком, – наказала мать, остерегаясь взглядов завистливых и болтливых горожан.

Накрыв голову традиционным тончайшим платком, Хумай настороженно ступила на балкон.

Морской ветерок трепал ее каштановые кудри, выбившиеся из-под платка, яркое солнце принуждало щурить глаза, но эти обстоятельства не препятствовали ее желанию любоваться городом и морем. От мысли, что она на балконе, на виду у всех, Хумай чувствовала себя неловко, но при всем этом оставалась грациозной и могла сама стать объектом восхищения.

***

Хосров проснулся рано, но еще раньше проснулся Агарагим, а до него – хозяйка дома Парвана. Родители разошлись по разным делам: кто – открывать лавку, кто – готовить еду на утро.

Хосров разглядывал себя в зеркале. Так долго он никогда не задерживался перед зеркалом. Внешность – последнее, что его интересовало.

Это заметила мать и приятно удивилась:

– Надень новую рубашку, – предложила сыну Парвана. Мать заботливо протянула свежевыстиранную одежду. – Старайся, почаще менять рубашки. И еще тебе надо подстричься, будешь выглядеть аккуратно. – при этом Парвана нежно коснулась волос сына.

Хосров перехватил ее руку, не желая чувствовать прикосновения родного человека.

– У тебя исчезли синяки, – задержав руку матери, Хосров поднес ее к щеке.

Парвана попыталась вновь погладить сына по голове.

– Не надо, мама, я этого не люблю, – сказал, как отрезал, Хосров.

– Сам же любишь быть нежным, – заметила Парвана, умиленно улыбаясь.

– Не знаю… Не хочу… Не нравится… И я – больше не ребенок! – Хосров осекся. – Я рад, что руки зажили. Ты просто слушайся отца и не перечь ему.

– Сынок, я тоже человек и, как все люди, на все имею свое мнение, – возразила Парвана и протянула сыну гребешок.

– Нет, не требуется, и так сойдет!

– Тогда зачем тебе новая рубашка, раз тебе безразлично, как волосы лежат?

Поразмыслив, парень выхватил у матери гребень и развернулся к зеркалу.

Наспех пригладив волосы, Хосров огляделся и, заметив, что мать занята домашними делами, извлек из-под ковра некий предмет и тут же спрятал в карман.

– Что прячешь? – заметив его действия, спросила мать.

– Да так… Просто вещь…

– Покажи! Не прячь от матери, я все твои вещи знаю, – настойчиво потребовала Парвана.

Сын виновато полез в карман и извлек тонкий кожаный ремень.

– Хороший мужской ремень, – оценила женщина. – И выброси этот постыдный шнурок, которым ты подпоясан! Дай мне, сама выброшу!

Хосров протянул матери веревочный поясок и тут же забыл про него, с радостью примеряя настоящий, кожаный.

Парвана смотрела на сына и радовалась внезапным изменениям в его сознании. И еще ей было по душе, что навязанные ему отцом представления о жизни переосмысливаются и отмирают.

– Куда так прихорашиваешься? – не без любопытства спросила Парвана.

– У меня занятия в медресе́ (религиозная школа. – Прим. авт.).

– Разве по субботам ты учишься? – усомнилась мать, загадочно улыбнувшись.

– Сегодня у нас встреча с паломниками из Мекки.

– Это будет хорошая встреча, раз ты так туда стремишься.

Прибрав шнурок от мешка в карман, Парвана вышла из комнаты.

Хосров бросил настороженный взгляд вслед матери. В душе корил себя, что не до конца был честен – ни перед матерью, ни перед Богом. Девушка из его ведения не давала ему покоя, и именно она стала причиной изменений его привычного распорядка жизни. Мысли юноши были заняты только ею. Он осознавал, что его новое увлечение сильнее прежнего.

***

– Куда собрался? – спросил Агарагим сына.

Хосров стоял перед отцом, вытянувшись стрункой. Закусив губу, парень обдумывал ответ. Его терзало сожаление, что не ушел незамеченным.

– Еще раз задам вопрос: куда?

Но Агарагиму не дали досказать.

– В медресе он уходит, – послышался хладнокровный голос Парваны.

Женщина незаметно прошла в дукан и стала свидетелем жесткого допроса ее сына.

Агарагим медленно развернулся в сторону жены и недовольно сморщил лицо.

– Смотрю, у тебя голос прорезался? – злобно затянул лавочник. – Молчи, когда мужчины говорят! Или показать тебе, кто тут чего стоит?

На слове «показать» Хосров строго поднял глаза на отца, тот это заметил.

– Что? – в очередной раз протяжно произнес хозяин дукана. – Смотрю, ты осмелел, или тебе эту безродную нищенку жалко?

Хосров не ответил, но и глаз от лица отца не отвел. Подобное поведение парня проявилось впервые, и это был вызов, почти протест.

Парвана неотрывно наблюдала за общением отца с сыном и понимала, что в сознании ее чада что-то изменилось, и притом – в лучшую сторону. Женщина была готова защищать это лучшее, если лавочник решит здесь и сейчас перейти черту.

Вдруг, Агарагим резко посмотрел на жену и понял, что женщина, как никогда, полна уверенности в себе и ничего не боится, так же, как их сын. Лавочник взял паузу и решил временно отступить, чтобы разобраться, в чем дело.

– Хорошо! На сегодня я тебя отпускаю, можешь бежать к своим святошам, – Агарагим был полон пренебрежения и сарказма. – Завтра поедешь в порт к Логману, надо товар привезти. Все! – лавочник пренебрежительно махнул рукой в сторону выхода и развернулся лицом к жене.

Хосров, оглядываясь на отца с матерью, поплелся к выходу, но сердце его было не на месте – он беспокоился за мать.