Мама, я не могу больше пить.

Мама, вылей всё, что стоит на столе —

Я не могу больше пить

На мне железный аркан

Я крещусь, когда я вижу стакан

Я не в силах поддерживать этот обман

Мама, я не могу больше пить

Группа Аквариум
«Мама, я не могу больше пить»

Глава 1

«Мне сегодня привиделось, в кратком, полуночном забытье, что меня с бешеной скоростью несёт демон разбивать об стену (символично, кстати). Сюжет прост, но невероятно ужасные ощущения.

Муж разбудил меня за секунду до ожидаемого удара. Потому что я дико кричала. У самой в ушах стоит этот крик.

Не разбудил бы, боюсь скончалась бы от разрыва сердца. Возможно, в этом и был замысел»

Жил был мужик. Мужик пил. Мужика уволили с работы, от мужика ушла жена, и отвернулись друзья, но мужик всё равно пил. Он продал всё, что можно было продать – и пил. Он занял у всех, у кого можно было занять – и пил. Он собирал бутылки, искал мелочь в фонтанах, выпрашивал подачки у магазинов – и пил. Но в один момент, когда у него кончились не только последние копейки, но и силы на то, чтобы постараться где-то достать новые, мужик оглядел свою ставшую пустой и грязной квартиру, тяжело вздохнул, и, не в состоянии придумать другого выхода, начал прилаживать бельевую верёвку к крюку от люстры. Табуретка у него нашлась тоже. Но в тот момент, когда мужик уже стоял на ней, пытаясь просунуть голову в петлю, с таким трудом завязанную его трясущимися слабыми руками, что-то случилось. Наверное, чудо, ведь он давно считал себя никому не нужным, но именно в тот момент зашла к нему не то соседка, не то кто-то из собутыльников. В общем, мужика спасли. Отправили в городскую наркологию, а квартиру закрыли, не потрудившись снять верёвку с крюка.

Неизвестно, сколько времени после этого мужик не был дома, но когда вернулся: трезвый, посвежевший, полный решимости начать новую жизнь, он увидел странную картину. В петле, которая чуть не стала последним, что он сделал в этой жизни своими руками, висел веник. Обычный веник, до этого давно забытый в углу. И была петля затянута вокруг ручки веника с такой силой, что мужик не сумел её снять. Так и поспешил выкинуть, вместе с веником. А поскольку никому не было надобности в его отсутствие заходить в пропахшую перегаром и блевотиной хрущёвку, где не осталось ничего ценного, и тем более совершать там столь бессмысленные действия, мужика прошибал холодный пот каждый раз, когда он вспоминал этот случай. И рассказывал потом, что некая таинственная и несомненно злая сила, которая долго и целенаправленно вела его к последнему шагу, сделанному с табуретки в пустоту, поняв, что замысел не удался, от бессильного бешенства затянула приготовленную петлю на подвернувшемся ей венике, вместо шеи ускользнувшего в последний момент человека…

Такая вот жуткая история из числа городских легенд.

Натка рассказала её тихим надтреснутым голосом и обессиленно замолчала, откинувшись на подушку.

Молчали и обе её гостьи: Рая и Марина, которые появились одновременно, едва только проверяющий с охранниками, доставившие Натку из лабы, покинули деревню. Но всё-таки первой в двери влетела Рая, растрёпанная и бледная, в распахнутой, несмотря на январский мороз, телогрейке.

– Наточка! Живая, золотце! У меня уже сердце изболелось, всё думала, как ты там… Бородавку спрашивала, а он молчит, подлец…

Натка попыталась выдавить улыбку, поскольку была искренне рада видеть старшую подругу, но вместо этого лицо скривилось, а из глаз фонтаном брызнули слёзы.

– Ох, бедная! – Рая упала на колени рядом со стулом, на который Натку небрежно усадили охранники Бородавки, обняла её и тоже заплакала.

Так их и застала запыхавшаяся Марина. Она ввалилась в избу, обеими руками придерживая выдающийся вперёд живот, который стал ещё заметнее, и тоже радостно выдохнула:

– Живая! Я знала!

Рая неласково глянула на разлучницу.

– Чего ты знать-то могла, если сама лабы не нюхала? Дверь закрой, холоду напустишь!

Удивительно, но Марина послушалась, и даже не огрызнулась. Потом осторожно приблизилась ко всё ещё ревущей Натке, убрала с её лица намокшую прядь волос. Спросила тихонько:

– Хочешь, пойдём к нам? У нас баня натоплена, и пирог с рыбой горячий ещё.

– Куда ей такой идти? – Рая сделала движение плечом, будто хотела отпихнуть Марину, но упёрлась взглядом в её живот, и лишь пояснила: – Не дойдёт она никуда сейчас, да и не нужно ей это. Потом уж пирогов наедитесь… Натусь, лечь хочешь?

Натка слабо кивнула, до сих пор не веря, что она дома, в своей избе, что рядом с ней близкие люди, а не равнодушные халаты. Что страшное позади… хотя позади только первые тесты. А сколько их ещё будет?

Эта мысль повлекла за собой такой прилив отчаяния, что с губ невольно сорвалось жалкое щенячье подвывание, и Рая с Мариной, позабыв про вражду, засуетились вокруг, одновременно вытирая от слёз лицо подруги, пытаясь напоить её водой, и стянуть с плеч телогрейку.

– Ну-ка, давай! – Рая выпростала из рукавов Наткины руки, превратившиеся за проведённое в лабе время из просто худых в безобразно костлявые, – Не беспокойся, изба не выстудилась, я через день у тебя топила. И сейчас печь топится. Чуешь, как тепло?

– А я тебе продуктов собрала, – ревниво перебила Марина, – Попозже принесу и приготовлю чего-нибудь.

– Да у меня уже всё готово, – отмахнулась от неё Рая, – Только разогреть осталось. Ты лучше сходи, посмотри сильно ли студёно в бане? Натусю попарить бы сейчас да отмыть хорошенько, чтобы всю хворь вместе с лабовским духом вон выгнать.

И снова Марина не огрызнулась и не спросила, с какого такого перепуга Рая здесь раскомандовалась. Вместо этого молча вышла за дверь.

– Ишь ты! – женщину тоже удивило странное поведение обычно спесивой местной красавицы, – Какая покладистая! Сразу видно – матерью стать готовится, дети – они любой характер смягчают.

Ей наконец удалось освободить Натку от верхней одежды, и она поморщилась, учуяв исходящий от вещей резкий медицинский запах.

– Вот жеж дрянь… халатов вонь! До сих пор пробирает. И давно что-то они меня не дёргали, скоро вспомнят небось… как бы ещё год-то выдержать?

Глаза Раи затуманились, уголки губ опустились, но руки не перестали тормошить Натку: отводить волосы с лица, растирать ладони, смахивать слёзы с мокрых щёк.

– Баня холодная, – сообщила вернувшаяся Марина, на миг показавшись из сеней, – Но я сейчас отнесу туда дров, и натоплю.

– Куда с пузом?! – охнув, Рая поднялась на ноги, заспешила к дверям, – Сама натоплю, а ты лучше пока чаю завари, да сухой ромашки туда бросить не забудь – для крепкого сна хорошо.

Марина снова послушалась. Она вскипятила чай, напоила им постепенно успокаивающуюся Натку, а Рая, как и обещала, протопила баню. Всё это время они не задавали вопросов, зато говорили сами. О жизни в деревне, о местных скудных новостях, о погоде, не на шутку разбушевавшейся этой зимой (метели обрушивались на Нижние Колдыри через день, и снега намело невиданно!) о северном сиянии, которое снова появилось на небе в единственную за последние недели ясную ночь…

И только после бани, когда завёрнутую в одеяло, разомлевшую и до скрипа отмытую, но ещё слабую Натку общими усилиями взгромоздили на печь, соседки, не сговариваясь, подняли главную тему. Спросили, что было в лабе, как Натке удалось это пережить, и не изменилось ли её мнение по поводу срочного замужества.

Тогда-то она, помолчав, и рассказала городскую легенду об алкоголике, чудом избежавшем смерти, и о его венике, оказавшемся в петле вместо своего везучего хозяина.

Рая и Марина переглянулись, потом старшая женщина пожала плечами.

– Слышала я эту байку ещё давным-давно, только там нечисть не веник, а куртку мужиковскую повесила. Ты к чему её вспомнила-то, Нат?

– А что дальше с тем алкашом было? – Марину история явно заинтересовала больше, – Он бросил пить?

Натка не знала ответа, но очень надеялась, что мужик, избежавший неведомо кем заготовленной ему казни, усвоил урок и сумел изменить свою жизнь. Потому что когда с неделю назад ей внезапно вспомнилась эта услышанная когда-то страшилка, она понимала её героя, как никто другой. И, наверное, сама бы не отказалась в тот момент от петли и табуретки…

…Но ни того, ни другого не было в комнате без окон, где она находилась и где уже потеряла счёт времени, не имея возможности видеть, как дни сменяются ночами. Здесь всегда был «день». Холодная лампа дневного света круглосуточно горела под потолком, равнодушно освещая мягкие стены, привинченную к полу кровать, и валяющуюся на полу флягу. Силиконовую, мягкую, но в то же время прочную. Такую не разобьёшь, и не получишь острых осколков, которыми при желании можно было бы заменить петлю. Да и беспристрастный глазок камеры в углу не позволил бы сделать это незаметно.

Сейчас фляга была пуста, Натка знала это точно, потому что уже не раз опрокидывала её вниз горлышком, пытаясь выдавить в рот ещё хоть каплю заветной влаги. Знала она и то, что рано или поздно откроется маленькое окошко в металлической (но тоже мягкой изнутри) двери и через него будет молча подана другая фляга – точно такая же, но полная. И Натка станет цедить из неё тёплую противную водку до тех пор, пока в беспамятстве не упадёт на кровать или на пол. Сколько таких фляг она уже выцедила здесь? Четыре, пять? Может быть, больше. Может быть, меньше. В условиях полной изоляции память быстро начала дробиться на никак не связанные друг с другом фрагменты, и Натка не могла сказать точно, что с ней происходило на самом деле, а что привиделось в моменты глубокой алкогольной комы. Правда ли, что дверь открывалась, и в комнату заходил человек с закрытым медицинской маской лицом? Правда ли, что они долго разговаривали о чём-то, чего Натка теперь совершенно не помнила, но что оставило в её душе мерзкое чувство вывернутости наизнанку? И правда ли, что потом она билась всем телом в дверь и звала Славу, умоляя, чтобы он пришёл забрать её из этого места? Если так, то остаётся лишь надеяться, что наблюдающие за её поведением халаты не доложат об этом своему гендиру. Не нужно чтобы он думал, будто Натка рассчитывает на его покровительство только потому, что у них случился секс.

А ведь она рассчитывала, хоть и пыталась убедить Раю в обратном. Но как оказалось, Рая успела узнать свою новую соседку лучше, чем она сама знала себя. Тот факт, что за ней пришли через несколько часов после того, как они с Генералом так нежно простились, подкосил Натку. Подкосил настолько, что она не только не сопротивлялась, но даже не задала халатам ни одного вопроса, позволив делать с собой всё, что они посчитали нужным. Впрочем, на первый взгляд ничего ужасного с ней не сделали. Померяли давление, взяли кровь из вены, в эту же вену вкололи пару кубов безымянного желтоватого раствора, одели на запястье электронный браслет вроде тех, что носят спортсмены, следящие за давлением и частотой пульса, переодели в симпатичную, совсем не казённого вида пижаму, и отвели в мягкую палату.

Палата находилась на том самом минус первом этаже под лабораторией, про который говорили Клим и Марина. Натка не знала, были ли ещё глубже другие этажи, но каждой клеточкой тела ощущала себя в подземелье, что только усугубляло глубокое уныние, вызванное неизвестностью впереди и предательством Генерала. Мысль о том, что он мог так с ней поступить после всего, что между ними было, не давала Натке покоя даже в глубоком алкогольном дурмане. Да, Слава не обязан, а может быть и не уполномочен менять график тестов, но ведь он мог хотя бы предупредить о том, что они – уже сегодня! Или сам был не в курсе? В это очень хотелось бы поверить, но увы, такого мастерства самообмана Натка ещё не достигла.

И, наверное, поэтому, когда в её руках оказалась первая зазывно булькающая фляга, вопрос пить из неё или нет – не стоял.

Пол в палате тоже был мягким. Нет, не обитым стёганым материалом, как стены, но и не твёрдым, скорее пружинистым, похожим на покрытие детских площадок в городах. Если надоедала кровать или становилось жарко, то лежалось на нём удобно. Из жара в холод теперь бросало постоянно, пусть до абстяги было ещё далеко, учитывая регулярно вливаемые в организм новые и новые порции сорокоградусного алкоголя, но вот-вот уже должно было наступить то пограничное состояние, когда пить больше не можешь, а не пить нельзя. Тут-то и пожалует ценный пушной зверь. А учитывая то, что поставленный Натке в первый день тестов внутривенный укол, скорее всего и был одним из испытуемых здесь способов кодирования, то пушной зверь этот обещал быть очень злым. О чём не раз предупреждали её друзья. И теперь, в мягком замкнутом пространстве под землёй их предупреждения уже не казались чем-то досадным и бессмысленным – они пугали.

Каждый день, а может быть и два раза в день (уследить за временем становилось всё сложнее) к Натке приходил один из халатов – пожилой мужчина с аккуратной бородёнкой. Заходил не один, а в сопровождении двух плечистых товарищей, молча встающих у дверей. Охранники, санитары, ассистенты? Натка не знала, как их можно назвать и не стремилась с этим разобраться, её больше занимал бородатый халат. Халат мерял ей давление, слушал биение сердца, брал кровь на анализ, заглядывал в рот, постукивал молоточком по коленям, и сосредоточено сопел. А покончив со всеми манипуляциями, неизбежно задавал один и тот же, на взгляд Натки, идиотский вопрос:

– Как самочувствие?

«Как самочувствие?» – хотелось ей переспросить каждый раз, – «Ты спрашиваешь, как моё самочувствие, зная, что мне каждый божий день подсовывают флягу водки объёмом в один литр? Ты, человек с медицинским образованием, интересуешься моим самочувствием, глядя, как я еле сижу перед тобой, и то трясусь, как Каштанка на помойке, то обморочно заваливаюсь на бок, то не могу издать ни одного членораздельного звука? И какого же ответа ты ждёшь, продажная шкура, участвующая в опытах над людьми?!»

Халат не ждал никакого ответа. Он спрашивал на автомате, и сразу уходил, не слушая того, что Натка пыталась ему сказать. Молчаливые санитары следовали за ним, и в мягких стенах вновь воцарялась мёртвая подземная тишина, от которой хотелось выть. Не радовала даже многообещающе булькающая фляга, ставшая Наткиной лучшей и единственной подругой в дни заточения.

Вообще в лабе Натка постигла одну, казалось бы, простейшую истину, которая, тем не менее, до сих пор ускользала от её понимания – алкоголь ничего не стоит сам по себе. Сам по себе алкоголь – всего лишь жидкость с редким запахом. И чтобы получать удовольствие от его употребления нужно что-то ещё. А точнее – всё остальное. Нужна вся жизнь с её радостями и горестями, близкими и не очень людьми, местами и событиями. Тогда алкоголь становится призмой, преломляющей реальность, показывающей её под иным углом, когда более интересным и радужным, когда пугающим, а когда и откровенно фантасмагорическим, как это бывает уже на стадии глубокого затяжного пьянства. Но если преломлять нечего, если весь твой мир – это мягкие стены, белый свет, и тишина, то алкоголь теряет свою силу. Становится пустым невкусным пойлом, от которого ты сначала засыпаешь, а потом мучаешься тошнотой, головной болью, и нестерпимым желанием снова выпить, но уже не с намерением погрузиться в изменённую реальность, а лишь для того, чтобы вернуться в спасительное забытье…

Однажды, в один из моментов просветления, которые приходили всё реже и становились всё короче, Натка твёрдо решила – хватит! Да, ей будет очень плохо, но продолжать пить – значит сделать ещё хуже. Намного, намного хуже! Она дождалась бородатого халата, и сказала ему, что хочет остановиться, она была готова к угрозам, даже к тому, что пришедшие с ним санитары начнут насильно вливать водку ей в рот, но доктор лишь равнодушно пожал плечами.

– Дело ваше.

Полупустую флягу, однако, не забрал, и как Натка решила позже – поступил правильно. Потому что хватило её решения ненадолго. После непродолжительного и поверхностного сна, в который каким-то чудом удалось погрузиться, она уже отвинчивала трясущимися пальцами тугую крышку, вся во власти единственного желания – отогнать прочь подступающую абстягу. А после того, как силиконовый сосуд, в котором и так мало что оставалось, опустел, заползла под кровать, где принялась рыдать пьяными слезами, презирая себя за слабость, оплакивая отнятую у неё кристальную Ясность, к которой успела привыкнуть, и которую уже считала своей самой большой победой.

Этот плач под кроватью стал последним связным воспоминанием перед безвременным периодом вернувшейся непроглядной Мути. Кажется, ежедневную дозу водки увеличили, и фляги, выдаваемые Натке, стали тяжелее, но она не могла бы поручиться за это – слишком зыбкой и неверной стала ускользающая реальность. Её всё чаще заменял тёмный изнаночный мир, от которого, как Натка ещё недавно думала, ей удалось спастись. Он заполнял возникающие пустоты разума смутными видениями, ещё не страшными, как это бывало в разгар абстяги, но очень неприятными, затягивающими в себя подобно коварной трясине, муторными и тошнотворными. Натка страдала от них настолько, насколько её притупленного восприятия хватало для того, чтобы осознавать свои страдания. Она корчилась, медленно перекатывалась по полу, иногда принималась мычать и махать руками, пытаясь отогнать прочь особо назойливые фантомы, но большее время просто лежала в некрасивой позе, с вывернутой набок головой, и свисающими изо рта нитями слюны…

…Рая плакала. Бесшумно и наверное сама того не замечая. Слёзы скользили по увядающим щекам и скапливались в носогубных складках. Увидев это, Натка прервала свой сбивчивый рассказ, чтобы спросить старшую подругу, стоит ли вообще продолжать, но та заговорила первой.

– Не обращай внимания, Натуля. Просто всё вспомнилось сразу… и что снова туда идти придётся… Господи, дай нам сил!

Марина была бледна, но одновременно и странно возбуждена.

– Это что же? – нетерпеливо спросила она, – Получается, тебя закодировали, а потом сразу заставили пить до посинения? И это всё?

Наверное, Натка очень выразительно посмотрела на неё, потому что девушка тут же поправилась:

– Нет, я не говорю, что этого мало! Это ужасно, но неужели больше там ничего не делают? Боря всегда так боится говорить о тестах, что можно подумать там полная жесть творится!

Рая зловеще усмехнулась уголком рта, а Натка на миг замешкалась, решая, стоит ли глубоко беременной Марине слышать продолжение рассказа? Но потом рассудила, что на словах всё будет не так жутко, как в реальности. Не расчленёнка же какая-нибудь, и не пытки… хотя насчёт пыток – это с какой стороны посмотреть.

– Наверно, Боря тебе не рассказывал потому, – попробовала она объяснить подруге, – Что оно всё слишком личное… то, что там приходится пережить.

– Чего-о? – карие глаза Марины, и без того большие, карикатурно расширились, – Личное? Надеюсь, вас не в порнухе снимали?

Натка не сразу нашлась с ответом, и её опередила Рая, мечтательно закатившая глаза.

– Да если бы в порнухе, кто бы тогда отказался?

Это было так неожиданно, что через секунду все трое заливались смехом. Марина звонко хохотала, запрокинув голову, Рая мелко трясла полными плечами, и даже измученная Натка издавала сухой клёкот, больше похожий на кашель

– Так что там дальше-то было? – отсмеявшись, вернулась Марина к прерванной теме, – Сколько времени тебя бухать заставляли?

– Не знаю. Долго я вообще была в лабе?

– Две недели, – Рая неодобрительно покачала головой, – Для первого раза многовато, обычно новичков по неделе держат.

– Ну, значит точно дней десять пила, не просыхая. Каждый день водку подсовывали, сначала меньше, потом больше.

– А кормили хоть?

– Кормили, даже часто. Но я мало ела, а под конец, кажется, вообще перестала. Не помню. Не помню даже, что давали.

– Кормят там хорошо, – встряла Рая, – Я первые дни с удовольствием ела, пока ещё лезло. Пила и ела, пила и ела. Побольше в себя запихнуть старалась, чтобы градус приглушить. А всё равно потом уже не помогает…

– Звучит не так уж плохо, – с сомнением заметила Марина, чьи глаза затуманила ностальгия, – Я бы сейчас не отказалась несколько дней подряд попить да вкусно покушать на халяву. Чтобы ещё приносили, подавали, а потом грязную посуду убирали… сервис, ёпта!

– Не говори, о чём не знаешь! – резко оборвала её Рая, но на этот раз девушка не стала молчать в ответ.

– Так расскажите уже, тогда буду знать! Никто же ничего толком про тесты не говорит. Личное! – передразнила она Натку, – Что там может быть личного?

– Ну слушай, если так интересно, – в другой раз Натка бы ещё подумала делиться ли пережитым с подругами или всё-таки нет (ведь в таком случае ей предстояло рассказать и кое о чём ещё) но сейчас была слишком утомлена, и хотела поскорее покончить с расспросами, – Однажды водку мне не принесли…