Читать книгу: «Следствие ведёт некромант. Том 6. Кровавая ария», страница 3

– Совершенно бесконфликтных людей не существует, – заметила Рика, – вспомните, были ли у Эйдо враги? Завистники? Может быть, вы отдали ему роль, на которую претендовал другой артист?

– Госпожа сопровождающая древесно-рождённого коррехидора, – усмехнулся гений, – полагаете, что, успев прожить более половины жизни, я не изведал прописных истин? Когда я назвал покойного Эйдо бесконфликтным, я всего лишь имел ввиду, что при обострении ситуации он не стремился усугублять конфликт, а пытался уладить дело миром. Теперь касаемо зависти. Вы слыхали, должно быть, что театр нередко называют серпентарием единомышленников? – Вил кивнул, а Рика удивлённо посмотрела на него, – посему представить себе театр без зависти просто невозможно. Зависть – движущая сила, своеобразное топливо, что сжигает наши сердца, побуждает действовать, заставляя при этом преодолевать себя и становиться лучше. Но, поверьте, актёрская зависть – зависть белая, она – дама мирная. Побудить рассказать супруге о шашнях её половинки на стороне – это, пожалуйста. А вот убить – ни за что! Отдать роль Масты я никому, кроме Эдо Финчи не мог, ибо никто не справился бы с такой сложной вокальной партией.

– Странно, – проговорил коррехидор, – мне партия слепого мастера не показалась такой невозможной к исполнению.

– Есть отдельные нюансы, – снисходительно пояснил режиссёр, – профессиональные тонкости. Уже двадцать лет в театре не было певца, способного свободно брать теноровое «до» второй октавы. Так что «Мастера» я поставил только ради Эйдо. Никаких конкурентов у него не было.

– Понятно. А в личной жизни? Чем он интересовался? – Вил сделал пометку в блокноте.

– Вот что меня ни капельки не волнует, так это частная жизнь моих артистов. Кто, где, когда и с кем – увольте меня от такого. Никогда не влазил в личную жизнь подчинённых и не стану этого делать впредь, то же самое могу заявить и об их делах вне театра. Пока то, что они творят, не выходят за рамки закона, не моё дело. А коли выходят, то это – дело дирекции.

Рика подумала, что амбициозный режиссёр хоть и наговорил много чего, по сути-то дела ничего нового им не сообщил.

Несколько мужчин курили за кулисами, когда они заслышали шаги, папиросы были тотчас потушены, а сами артисты усиленно делали вид, что просто разговаривают. Чародейке они напомнили студентов-младшекурсников, которых в Академии нещадно наказывали за курение. По всей видимости гений режиссуры также был категорическим противником данного пагубного пристрастия.

Вил в который раз представился, а артисты закивали головами. К удивлению Рики они были уже в курсе дела, что в театре работает Королевская служба дневной безопасности и ночного покоя.

– Да вы не удивляйтесь, – махнул рукой невысокий, смуглый, смахивающий на подростка, парень в лихо завязанной красной бандане и половине артанского национального костюма, – у нас тут секреты долго не держатся. Все про всех всё знают. Ну, или более-менее всё.

– Что вы можете сказать об Эйдо Финчи? – спросил Вил в надежде, что более-менее осведомлённые артисты скажут хоть что-то полезное.

– Что тут сказать, – пожал плечами хорошо сложенный парень с каштановыми волосами, – о мёртвых, сами знаете: либо хорошо, либо…

– А вам, выходит, есть, что сказать кроме как «хорошо»?

– Да нет, – смутился парень, – просто дурацкая профессиональная привычка цитаты вставлять по поводу и без. Эйдо не особо с труппой сошёлся. Может неудачу в драме переживал, а, может, просто необщительным человеком был. Бывают такие. Талант, он, знаете ли, тоже не просто так даётся. В чём-то другом человеку непременно расплата выйдет: одному с женщинами не везёт, другой осиротел в раннем детстве, а у Эйдо с людьми ладить не особо получалось.

– А вот господин Брэгги утверждает, что ваш солист бесконфликтным человеком был, – возразила чародейка, – как одно с другим стыкуется?

– Очень даже хорошо стыкуется, – затарахтел низенький, чуть повыше чародейки, парень в бандане, – Ва́ку вам о чём толкует? Не о скандалах и склоках, а о том, что Финчи вообще ни с кем близко не сходился. Не то, чтобы избегал или нос перед нами, простыми смертными, задирал. Нет, просто не пускал к себе в душу. Друзей не завёл, поклонниц сторонился. Я как-то напоил его и спросил, что, мол, ты товарищей по театру избегаешь? А он ответил, будто искусство его ото всех отделило. На самом деле вовсе не искусство, а талант. Не зря же говорят, что истинный талант – пустынник в большом городе. Жаль, что всё так обернулось. Беда.

– Вас не удивило его решение уйти из жизни? – повернулся Вил к двоим артистам, что скромно стояли у коррехидора за спиной, чем его жутко раздражали.

– Самоубийство? – пожалуй, слишком картинно удивился парень, опиравшийся на нагинату стражника, – нет, самоубийством тут даже и не пахнет. Беда, она и есть беда.

– Беда, это понятно, – коррехидору показалось, что артисты смесью самоуверенности, открытости и наивной хитрости смахивают на подростков, – однако ж, в пистолете у Финчи оказался боевой патрон, который разнёс ему голову. Как он там оказался?

Артисты переглянулись.

– По всему видно, вы, господин граф, далеки от театра, – второй вихрастый стражник запустил пятерню в свою растрёпанную шевелюру, – пред премьерой, да и самой премьере часто различные беды происходят. Сказывают, будто так сам бог Гозёками собирает свои жатвы.

Остальные согласно закивали головами, а вихрастый продолжал:

– Некоторые пытались нарочно какую-нибудь беду устроить: доски на сцене подпиливали, чтобы кто-то упал и поранился, или там декорации попортить. Да только с Гозёками сие не прокатывает. После только бо́льшая беда случалась. А у нас уже несколько лет, тьфу-тьфу-тьфу, – он демонстративно поплевал во все стороны, – тишина, покой, порядок. А с Эйдо случилось, то, что случилось.

– Значит, – не выдержала Рика, – вы, взрослые люди, всерьёз полагаете, будто бы это ваш бог Гозёками самолично спустился с небес только затем, чтобы заменить в театральном реквизите холостой патрон боевым?

Мужчины в ответ дружно закивали, а маленький подтвердил за всех:

– Вы не представляете, на что способны боги. Ему даже никуда спускаться не пришлось. Просто театральная беда, и всё.

– Я, между прочим, посвящена богу смерти с пяти лет, – как бы невзначай, сказала чародейка и о богах знаю не только из книг и изустных преданий. Можете мне не объяснять.

– Бог смерти и наш Гозёками – не одно и тоже, – возразил вихрастый, – в театре и не такие чудеса бывали. Мы только на первый взгляд кажемся болтливыми и открытыми, а на деле сыщется немало секретов, о которых мы не за что не расскажем посторонним.

– Если вы приметесь со мной придерживаться данной доктрины, – несколько раздражённо проговорил Вил, – то рискуете попасть под одну из статей Атранского кодекса уложений о наказаниях за препятствование проведению следственных действий.

– Да он о другом, – вступился за коллегу тот, которого называли Ваку, – само собой, мы никоем образом не собираемся препятствовать правосудию, но театральную беду к делу не пришьёшь. Эйдо поплатился за свой талант, это видит любой, кто поварился в театральном котле более одного сезона.

– Получается, врагов у него в труппе не было? – коррехидора люди искусства начинали утомлять и раздражать.

– Нет, – нестройно подтвердили артисты.

Из их совместного, слегка сбивчивого рассказа выходило, что Финчи ни с кем особо не сходился, но и не враждовал. В традиционных артистических гулянках и фуршетах участвовал неохотно, словно бы через силу. Горло и голос берёг, до самых тёплых дней шарф с шеи не снимал.

– Что же получается, человек больше года в вашей труппе, а так ни с кем и не подружился?

– Ему, вроде как, и не надо было, – почесал лоб под банданой невысокий, – ходили разговоры, будто бы он с кем-то из драматических приятельствует. Но с кем, и правда ли это, не знаю.

– Может за ним какие-то грешки или сомнительные привычки водились? – спросила чародейка, записав в блокноте с кружевной отделкой про приятеля из драматической труппы, – он азартными развлечениями не увлекался? Карты или скачки, например.

– Вроде, нет, – пожал плечами артист.

Другие отвечали, что не слышали или же не знают.

– Да какие азартные игры! – воскликнул Ваку, – у нас иногда шутили, что у всех людей в жилах течёт кровь, а у Эйдо молоко, да ещё наполовину разбавленной ледяной водой. Его невозмутимость вошла у нас в поговорку. Такой карты в руки на возьмёт. Точнее, возьмёт, но только лишь затем, чтобы пасьянс разложить.

– Что у него было по части женщин, – не собиралась сдаваться Рика, – ведь у Финчи было много поклонниц?

– И тут Эйдо, да простят меня бессмертные боги, и на десятую долю не пользовался своей красотой и известностью! – с горечью воскликнул невысокий обладатель банданы, – они ж его даже у чёрного хода караулили, письма с признаниями в любви прямо в фойе театра подбрасывали, один раз рубашку на кусочки порвали и растащили. А он?!

– Что же сделал он? – иронично вскинул бровь коррехидор.

– А он только недовольно морщился и старался выходить незаметно, торты нам отдавал, букеты разрешал забрать любому, кому охота есть. Выпадает же некоторым счастье в виде внешности и голоса!

– А также пули в пистолете, – как бы про себя заметил Ваку, – за такую цену никакого успеха не надо.

– Получается, у него даже любовницы не было? – уточнил Вил.

– Этого я не говорил, – покачал головой не желающий успеха Эйдо Ваку, – видал один раз, как он из «Дома шоколадных грёз» с женщиной выходил. Кто такая – не разглядел. На ней шляпка была с вуалью. Заметил лишь, что у женщины хорошая фигура, хотя в наше время подобное смело может быть заслугой портного. Они сели в наёмный экипаж и укатили. При этом Эйдо блаженно так улыбался. Вот уж не думал, что наша ледышка на такое способна.

– Интересно, – проговорил Вил, когда они попрощались с артистами, – кто у них заведует реквизитом. Этому человеку проще других было заменить патрон в пистолете.

– Кто угодно мог совершить подмену, – возразила чародейка, – пистолет использовался лишь в третьем акте, а всё остальное время он поди лежал где-нибудь за сценой. При творящейся в театре сумятице, а она, похоже, здесь – обычное дело, человек тридцать могли незаметно забрать пистолет, перезарядить его и положить на место. И никто, решительно, никто данного действа не заметил бы.

– Да, – согласился коррехидор, – но начнём мы с реквизитора.

Откуда-то из боковой кулисы вынырнул вездесущий администратор.

– Что-нибудь ещё, господа? – спросил он, и в его вежливом в вопросе откровенно слышалась надежда на обратное.

– Проводите нас к реквизитору, – велел Вил.

– Да вы, что, ваше сиятельство! – воскликнул Сайн, – наша А́ри – чистое золото. Это невинное создание просто не способно причинить кому-то вред.

Рике стало очевидно: невинное создание покорило сердце стареющего ловеласа.

– Если бы Королевская служба дневной безопасности и ночного покоя в расследованиях убийств руководствовалась вашими принципами, – усмехнулся Вил, – то преступность Кленфилда поставила бы вам памятник, отлитый из чистейшего золота. Мы же оперируем фактами, доказательствами, уликами. Проводите нас к этой вашей замечательной Ари, – администратор согласно кивнул, – и ещё: многие артисты толковали мне про какую-то «театральную беду», каковой, по их мнению, и явилась кончина солиста.

– Ах, беда! – воскликнул администратор, – глупые театральные поверья. Мы – люди искусства, жутко суеверны. Да оно и понятно: месяцы труда, напряжения всех сил, ночи без сна и всё такое, а в результате спектакль проваливается. Ну, пускай я преувеличил, не проваливается, а просто остаётся никем не замеченным. Это, господа, у нас порой равносильно провалу. Вот и формируются разные поверья и ритуалы: одни заходят на сцену только с левой ноги, другие в зеркало поверх другого человека не глядятся, а один вон четыре гвоздя из доски на сцене выковырял, да и унёс домой. Доска на репетиции балета вывернулась и артистке по ноге дала. А мерзавец извинился и объяснил: мол, четыре гвоздя центральной доски по четырём сторонам света, на счастье, на удачу. Да, если желаете, я вам и не такое могу рассказать. У меня все ихние причуды с отсутствием гримёрки с четвёртым номером и пожеланиями убиться о кулису перед премьерой уже во, где сидят, – он приложил руку ко лбу, словно показывал глубину воды в реке.

– Пожалуй, отложим до другого раза, – остановил поток словоизлияний администратора Вил, – что с бедой?

– Беда – это ещё одно суеверие нашего театра. Не скажу, как обстоят дела у других, не знаю. Но вот у нас уже лет сто пятьдесят каждое новое поколение артистов свято верит, что удачную премьеру всегда сопровождают некие несчастные случаи. Бывает, декорации упадут и придавят кого, иной раз кто-то сам по собственной дурости или лихости травмируется. Или ещё что-нибудь в том же роде.

– Любопытно, – заинтересовалась Рика, – ваше святилище в фойе сделано, чтобы подобные беды отвращать?

– Святилище в фойе бога Гозёками – покровителя искусств, в особенности связанных с лицедейством через вокал и танец. Ему в качестве служения и подношений выступают наши спектакли и эмоции зрителей. До которых этот ками, говорят, великий охотник. Но беды ему ни к чему. Кто только не пытался переубедить твердолобых артистов, даже жреца приглашали, только без толку всё. Упёрлись, как бараны, и верят! Хоть говори, хоть нет. Что бы перед премьерой не случилось – беда.

Они прошли по коридору, администратор постучал в дверь с номером семнадцать и сладким голосом поинтересовался, можно войти. Ответ был положительным, и Сайн вежливо приоткрыл дверь.

– Не помешаем?

– Нет, дядя Метью, что случилось?

Хозяйкой кабинета, а точнее будет сказать, склада самых разнообразных предметов, что в музейном порядке выстроились на многочисленных полках, оказалась та самая девушка, на которую наорал гений в зрительном зале.

– Прошу любить и жаловать нашу малышку, – Сайн сделал широкий жест рукой, как на сцене перед поклоном, – Ари Да́ро. Золотые ручки и золотое сердце. Нет такой вещи, которую бы она не придумала, как изготовить, и, прошу заметить, безо всякой магии, одно лишь только чистейшее мастерство!

– Ну, что вы, – замахала руками миниатюрная симпатичная девушка с коротко остриженными волосами, – я всего лишь делаю то, что должна и что умею.

Чародейка не без удовольствия заметила, что ростом Ари Даро гораздо ниже её самой, что позволяло смотреть на реквизитора королевского театра сверху вниз.

– Перед тобой же, Аричка, сам верховный коррехидор Кленфилда – сэр Вилохэд Окку, а с ним… – тут администратор замялся, и Рика решила, что он просто не запомнил её имени, – его верная помощница. Они хотят задать тебе несколько вопросов.

Ари энергично закивала головой.

– Не стану мешать, – Сайн вышел и с преувеличенной осторожностью прикрыл за собой дверь.

– Господа, – проговорила Ари и, сделав пару шагов, задёрнула шторку между шкафами, где в нише чародейка успела рассмотреть домашнее святилище-камида́ну, – я догадываюсь, что ваш визит вызван вчерашней смертью нашего артиста, – голос её чуточку дрогнул на последних словах.

– Да, вы не ошиблись, – подтвердил Вил. Он обратил внимание, что глаза девушки слегка опухли и покраснели от слёз. По всей видимости, грубость режиссёра глубоко ранила её, и коррехидор решил быть помягче, – вы занимались оружием для главного героя во вчерашнем спектакле?

– Да, я, – ответила Ари, её рот чуточку кривился влево, она старательно выговаривала слова, как человек, которому удалось преодолеть дефект речи, – я сама зарядила пистолет парой холостых патронов. Парой, – она поспешила предвосхитить следующий вопрос коррехидора, – потому, как пистолет у нас пожилой, можно сказать прапрадедушка современных красавцев, может и осечку дать. Зато самый взаправдашний, не бутафорский. В нём и тяжесть настоящая, и звук выстрела, и аромат старины ощущается с первого взгляда. Можно сказать, музейный экземпляр. Я вообще стараюсь больше настоящих вещей использовать, так артистам проще в роль входить.

– Рика, вы проверили пистолет? Каким был оставшийся в стволе патрон? – обратился Вил к чародейке.

– Нет, – та залилась краской смущения, – вернее, я проверила пистолет на магическое воздействие, и он оказался чист. Но вот патрон я не проверила. По честности сказать, я даже не представляю, как на него можно посмотреть…

– Я сам потом проверю, – нахмурился коррехидор, – патроны вы сами делаете?

– Нет, что вы, господин Окку, – с готовностью отозвалась Ари, – я работаю тут около года и всегда заказываю патроны в одной и той же оружейной лавке: «Союз клинка и курка». Вот, – она быстро встала и практически, не глядя, сняла с полки коробку с фирменной надписью на коричневой крышке, – видите?

В коробке аккуратными рядами лежали большие патроны. В самом верхнем ряду не хватало ровно двух.

– Какие огромные! – невольно воскликнула чародейка.

– Это самый первый унитарный патрон центрального воспламенения, – охотно пояснила Ари, вертя один в пальцах, – в наше время такие уже не выпускаются. Нужно делать на заказ. О нашем чудо-пистолете зимой даже в газетах писали, а Королевский музей диковинок даже предлагал выкупить его, но, хвала богам, дирекция не повелась на выгодное предложение. Они предпочли иметь раритет в своём собственном распоряжении.

– Выходит, все остальные ваши патроны на месте?

– Да.

– А переделать холостой патрон в боевой можно? – спросила Рика.

– Нет, – покачала головой Ари, – там материалы совсем иные требуются, проще новый изготовить.

– В какой момент реквизит, в частности, пистолет, попадает на сцену, – это был уже вопрос Вила.

– Весь реквизит к спектаклю всякий раз доставляется заранее и раскладывается на удобных местах. По ходу представления артисты берут то, что им нужно. Пистолет, к примеру, лежит на полке возле старого зеркала в правой кулисе. Именно оттуда Маста, – её рот дёрнулся книзу, – выходит в последнем акте.

***

– Ну и как вам посещение театра? – спросил Вил. Он после работы настоял, чтобы отвезти чародейку домой.

– На меня он произвёл впечатление наполовину студенческого общежития, наполовину сумасшедшего дома, и обе половины худшие. Вот уж где не хотела бы работать!

– А многие девушки готовы душу продать за возможность приобщиться к высокому искусству, – усмехнулся коррехидор, сворачивая с бульвара на улицу, где жила Рика.

– По этому вопросу я в явном меньшинстве. Какой вывод сделаем по Ари Дару? – чародейке хотелось хотя бы какой-то определённости в версиях.

– Я осмотрел пистолет, – ответил Вил, – он остановился, как того требовала Рика в некотором отдалении от её дома так, чтобы клонящееся к горизонту солнце не светило в глаза, – второй патрон тоже боевой. Тот, кто убил артиста, – человек обстоятельный, он хотел быть абсолютно уверен, что его план сработает.

– У убийцы было два варианта, – Рика с удовольствием присоединилась к обсуждению, – он мог заменить патроны в пистолете перед спектаклем, либо спрятать их прямо в коробке. Тогда сама Ари рано или поздно зарядила бы их.

– Нет, – покачал головой Вил, – реквизитор Королевской оперы на меня произвела впечатление человека знающего. Вес, вид патрона сразу бы насторожили её своей необычностью. Я уверен, подмена произошла за кулисами.

Они попрощались, и чародейка отправилась домой. Она отказалась от обеда в ресторане, сославшись на утомление, усталость и полнейшее отсутствие аппетита.

Но избежать обеда ей всё же не удалось.

– Юная леди! – строго остановила чародейку тётушка Призм, заметив, как её жилица тихонечко собирается проскользнуть к себе на верх, – немедленно идите на кухню и извольте садиться за стол!

– Я ела, – попыталась отговориться чародейка.

– Не верю! – заявила квартирная хозяйка, – когда вы обедаете с полковником Окку, вы возвращаетесь домой поздним вечером, а сейчас только шесть двадцать. Сей факт красноречиво указывает, что вы, юная леди, пытаетесь меня обмануть. Ваше здоровье теперь принадлежит не только вам, оно – достояние Дубового клана. И я не могу вам позволить проявлять бессовестную беспечность по своему адресу. Вам ещё наследников клана рожать! Поэтому молчите, не спорьте со мной. Обед – главная трапеза дня.

Рика вздохнула, помыла руки и уселась за стол, где они обычно ели по будням.

На другой стороне этого стола, накрытого любимой клетчатой скатертью госпожи Призм, давилась смехом Эни Вада – невольная свидетельница выговора невесте Дубового клана.

– Да, да, Рикочка, – добавила она, сквозь смех, – кушай хорошенько, поправляйся. А то тощую невесту замуж никто не возьмёт! (это она повторила напутствие, наверное, всех бабушек в Артании, которым они пугали привередливых по части еды внучек).

– Умолкни, – Рика схватила свежую газету с тумбочки и запустила в подругу. Это был единственный подходящий снаряд, что попался ей под руку. Ибо полёта домашнего тапочка шутка Эни явно не заслуживала.

Та, продолжая хихикать, развернула пойманную на лету газету и принялась громко зачитывать заголовки, а госпожа Призм поставила перед чародейкой полную тарелку супа. Пока Рика ковыряла ложкой в густом вареве (это был её самый нелюбимый вариант первого блюда, в котором помимо крепкого наваристого бульона имелось ровным счётом всё, что осталось у тётушки Призм от недельной закупки продуктов), Эни «учительским», хорошо поставленным голосом принялась зачитывать заголовки статей.

– «Перестановки в кабинете министров. Дубовый клан уступил портфель министра сельского хозяйства Кипарисовому клану».

– Не удивительно, что этот клан теперь поднимается, – тонкой улыбкой дипломата на важных переговорах улыбнулась госпожа Призм, – леди Камирэ скоро станет королевой.

– Что-то там про биржевые ставки, – продолжала Эни, – отделение Коллегии магов по предсказанию погоды обещают хорошие виды на урожай риса, но опасаются, что из-за недавнего внезапно налетевшего похолодания абрикосовые деревья в северной части королевства могут сбросить цвет. Делящая небо уже заверила, что готова полностью покрыть потребность Артании в абрикосах и персиках. Отлично, я люблю персики, – прокомментировала новость девушка, – есть мнение, что модным цветом грядущего летнего сезона может стать золотисто-жёлтый с небольшим оранжеватым отблеском. А вот это – очень даже плохо.

– Почему? – Рика выбрала из супа грибы, кусочки батата и принялась за мясо.

– Потому, что я не люблю этот цвет. Более того, считаю, что он любой девушке придаёт измождённо-болезненный вид, подчёркивая малейшую желтизну в оттенке кожи. Нет, я решительно не согласна!

– Не нравится, не носи, – пожала плечами Рика.

– Да, – протянула Эни, – все станут ходить в модных платьях, а я одна, как дурочка, буду носить своё розовое, цвет, что был в фаворе прошлым летом.

– На тебя не угодишь! – чародейка съела половинку сваренного в мешочек яйца и отодвинула от себя тарелку. Она совершенно точно знала, будет ещё и второе блюдо.

И оно было. На второе тётушка Призм наделала симпатичных котлеток, к которым подала всю ту же, люто не любимую Рикой капусту.

– Наконец-то интересненькое, – воскликнула Эни, добравшись до разворота второй страницы «Вечернего Кленфилда», – слушайте: «Очередная трагедия в Королевской опере». Я так и думала – опять Руко Нори – мой любимый журналист. Говорят, он ещё и хорош собой, – мечтательно произнесла она, – читаю:

Вчерашним вечером сотни артанцев посетили Королевский оперный театр, дабы насладиться шедевром минувшего столетия – оперой «Слепой мастер», что принадлежит бессмертному перу великого Ибу́ро Сано́тти, ушедшему из жизни в возрасте тридцати семи лет. Его внезапная кончина, которой ваш покорный слуга посвятил отдельное исследование, лишила мир талантливого композитора, чья музыка, словно сотканная из новаторских идей и аллюзий на народные мотивы, является сияющей вершиной оперного искусства.

Но музыка Санотти обладает и ещё одной особенностью. Ох, не зря его так редко ставят на сцене! Проклятие, напрямую связанное с теми мрачными преданиями, уже не одну сотню лет окутывающими Королевскую оперу, словно передаётся через произведения великого композитора. Например, – Эни сделала паузу, отхлебнув из любезно поставленной перед ней чашки чая, – при исполнении его ноктюрна девушка из знатного семейства, клан коего я не указываю из скромности, как и имя несчастной девушки, выбила себе глаз скрипичным смычком. Кто-то припишет происходящее неумелому обращению с новомодным континентальным инструментом. Это их полное право. Только я уверен, мы имеем дело с проклятием театра и проклятием самого Санотти. А уж когда они сложились вместе…

Вчерашним вечером я сразу ощутил зловещую ауру сразу, как только перешагнул порог театра, — взахлёб читала Эни, – даже дым ароматических палочек, что воскурили на алтаре бога Гозёками в холле, нёс в себе явственную, чуждую струю горечи. Зрители были притихшими, словно в ожидании чего-то плохого.

– Какая чушь! – воскликнула Рика, – и не стыдно этому господину Нори писать столь откровенную халтуру. Зловещая аура! Горькая струя, – сразу видно, ничегошеньки он не почувствовал, просто выдумал задним числом, чтобы привлечь внимание читателей.

– Не только одни чародеи чувствительны к проявлениям духовной энергии и тонкого мира, – со значением заметила госпожа Призм, – вот, когда пропал мой любимый котик Бо́ки, я сразу ощутила самое дурное предчувствие. Так оно и вышло. Бедняга скушал отравленную мышь (соседей одолели грызуны, а они по жадности не стали звать мага) и умер.

Эни спрятала смешок за газетой, выдав его за покашливание. Трагическую историю гибели полосатого питомца девушки слышали по меньшей мере раз двадцать, но госпожа Призм никогда не уставала её повторять. Чтобы не позволить старушке и дальше погружаться в горестные воспоминания, Эни поспешила продолжить:

– Спектакль с первых нот уносил зрителя в чарующий мир любви, предательства, находок и потерь. Главный герой – Маста ступил на путь, который уготовили боги для любого талантливого человека. С замиранием сердца полный зрительный зал сопереживал ослепшему мастеру, навеки потерявшему свою великую любовь. Эйдо Финчи был великолепен. Его невыразимо прекрасный голос то взлетал к нотам, высоту коих никому иному было бы не под силу взять, то опускался в бархатный баритональный рай, рокочущих низов, и от этого перехода буквально пробегали мурашки по спине.

Не зря старался Эйдо: из королевской ложи на него внимательно смотрели две пары глаз, принадлежащих царственной чете влюблённых, чьим сердцам в самом ближайшем времени предстоит соединиться навеки.

– Ага, – подумала Рика, решившая не комментировать вслух чтение глупой статьи, – я не уверена, что король вообще смотрел куда-то, кроме своего бокала. Он пошёл по обязанности, и чтобы доставить удовольствие бывшей фаворитке. Хотя, – чародейка усмехнулась, – если судить по недовольному виду, вряд ли что-то в этой жизни способно доставить ей удовольствие.

– Артист под печальную музыку пел об утраченной любви, – пафос в голосе Эни нарастал, – о предательстве, ранившем его в самое сердце, о напрасной жертве и несправедливости несовершенного мира. Зрительный зал замер, готовясь встретить окончание арии овацией. Однако ж конец этой арии потряс всех: в оркестровой паузе громыхнул выстрел, и неподражаемый, великий, талантливый Эйдо Финчи упал на сцену, окропив доски своей собственной кровью из простреленной головы.

Я одним из первых понял, что случилось, и бросился на сцену, ибо в моём сердце ещё теплилась надежда на то, что великий тенор жив. Но увы. Ровно на третьем шаге я понял, смерть омрачила прекрасную арию, сердце артиста остановилось навсегда! Его величество встал в своей ложе и со слезами на глазах произнёс прекрасные слова соболезнования. Эти слёзы короля стали самой наилучшей эпитафией Эйдо Финчи, прозванному Хрустальным соловьём.

– Боже, король плакал, – проговорила потрясённая госпожа Призм, – я всегда повторяла, что у его величества Элиаса чувствительная натура.

– Слёзы короля? – не выдержала чародейка, – да он на сцену-то не смотрел. Они с Вилохэдом пропьянствовали два последних акта. Это, когда леди Камирэ посетовала на никчёмных подданных, испортивших ей вечер неуместным самоубийством, его величество произнёс несколько приличествующих случаю слов.

– Ты была вчера там?! – воскликнула Эни Вада, и было непонятно, обвиняет она Рику или восторгается.

– Была, – подтвердила чародейка, ругая себя в душе, что не смолчала. Теперь от вопросов не будет покоя.

Вопросов, действительно, последовало немало. Рике пришлось поведать обо всём, от смерти на сцене до фасона платья и причёски будущей королевы Артании. Интерес по поводу буфета она удовлетворить не смогла, заявив, что в королевскую ложу всё приносили лакеи.

Воспользовавшись тем, что тётушка Дотти и Эни принялись обсуждать смерть артиста между собой, строя самые фантастические предположения, чародейка прихватила газету и удалилась к себе.