– Мой отец и многие другие считают меня неисправимым лентяем, человеком, из которого никогда не выйдет ничего путного. Мне это доказывают так давно и убедительно, что я не решался даже сомневаться в правильности их мнения относительно себя. А как вы думаете, стоит ли мне постараться освободиться от своих недостатков, достижимо ли это для меня?

– С нынешнего дня я убеждена, что вам это легче сделать, чем кому бы то ни было! – уверенно произнесла Эвелина.

В тот же момент она почувствовала, как горячие губы прижались к ее руке и не отрывались от нее. В большом смущении она хотела отнять свою руку, но Генрих крепко держал ее в своих руках.

– Я попробую исправиться! – взволнованно воскликнул он, глядя в лицо Эвелины сияющими глазами.

– В таком случае я беру этот цветок как залог вашего обещания, – улыбаясь, сказала молодая женщина. – Кто знает, может быть, вы сегодня рисковали своей жизнью из-за цветка счастья!

– Который находится в ваших руках! – прибавил Генрих с такой страстью, что Эвелина еще больше смутилась и быстрым движением вырвала свою руку.

– Уже начинает смеркаться, – тихо проговорила она. – Пора идти домой.

Генрих молча взял плед и хотел накинуть его на плечи своей спутницы, но она, молча, кивнув головой в знак благодарности, отклонила эту услугу. Все же ей пришлось опереться на руку Генриха, так как из-за слабости не могла двигаться без посторонней помощи. Медленно шли они в этот тихий вечер, весь пропитанный ароматом весны. Молодой человек смотрел на ветку цветов, которую держала в руках прекрасная бледная женщина, с наслаждением вдыхал его нежное благоухание и мысленно повторял:

Под песни метели, под грохот потока
Над бездной клубящихся вод
На скалах угрюмых высоко-высоко
Цветок одинокий цветет.
К нему нет дороги, и лишь вечерами
На гребне угрюмой скалы
Терзают добычу и машут крылами,
И клекчут сердито орлы.
Волшебную силу цветок сохраняет
Тому, кто его оборвет,
Он счастья ключи золотые вручает
И горе в замену берет.
Но скалы чернеют угрюмо и строго.
Но мечется злобный поток…
Лишь смелым над пропастью ляжет дорога,
Лишь им улыбнется цветок-недотрога,
Волшебный, стыдливый цветок.

3

В получасовом расстоянии от виллы Рефельдов, на противоположной стороне долины, находилась скромная с виду дача. Она была построена в швейцарском стиле и окружена небольшим садом. Владелец дачи уже давно сдавал ее посторонним жильцам, а сам проводил лето за границей.

В том году дачу наняли очень рано. В ней поселился старик, о котором говорили как об известном столичном докторе. С ним вместе приехали молодой ассистент и старый слуга. Все трое вели замкнутый образ жизни, тем не менее, вскоре по всему округу распространились слухи о докторе Эбергарде как о чудаке и крайне грубом человеке. Это мнение сложилось потому, что, когда местные крестьяне узнали о приезде столичного доктора, многие обратились к нему за медицинской помощью и были приняты так же «любезно», как тайный советник Кронек. А старая экономка, оставленная владельцем дачи для присмотра за домом, всякий раз, когда ей приходилось иметь дело с грубым жильцом, крестилась.

В самой большой комнате на даче доктор устроил себе кабинет и библиотеку. Это был огромный зал с несколькими окнами и широкой кафельной печью. В комнате была расставлена старомодная мебель, что придавало кабинету доктора очень уютный вид. Все свободные места были заняты книгами; ими были заполнены все полки в шкафах и столы.

Однажды старый слуга доктора тщательно перетирал полотенцем разного вида стекла и медицинские инструменты, лежавшие на столе у среднего окна. Было около полудня. Сам доктор находился тут же; он смотрел из окна на расстилавшийся перед ним живописный пейзаж.

Доктору можно было дать по виду лет шестьдесят; он казался очень бодрым и крепким человеком. Его некрасивое лицо поражало своей одухотворенностью, только были неприятны саркастическая улыбка, не покидавшая его тонких губ, да упрямое, деспотическое выражение глаз, показывавшее, что этот человек привык, чтобы все исполняли его волю.

– Мартин, – проговорил он, не поворачивая головы от окна, – как только явится та особа, которая предупредила меня о своем приезде, приведи ее сюда.

– Сюда, в библиотеку? – спросил лакей, переставляя склянки.

– Какие ты глупости спрашиваешь? Конечно, не сюда, а в приемную.

– Я и сам так думаю, что в приемную. Слава Богу, еще никогда ни одна женщина не переступала порога нашей библиотеки. Вообще я не понимаю, что этой женщине нужно от вас! – проворчал Мартин.

– Я подозреваю, в чем дело. Этот дом продается, владелец предупредил меня, – ответил сердитым тоном доктор, – вот покупательница и вздумала явиться сюда, чтобы осмотреть дом. Ее зовут Екатерина Рефельд. Однако эта почтенная особа уйдет с тем же, с чем пришла. Я нанял дачу до будущей весны и до тех пор считаю себя ее владельцем. Перед незваной гостьей дверь захлопнется с таким треском, что она уже больше сюда не пожалует.

– Так и надо! – с широкой улыбкой подтвердил лакей. – Нечего напрасно беспокоить людей… Рефельд! – повторил он. – Эта фамилия мне знакома. Рефельдами называются владельцы большой виллы на той стороне. Это вдова с дочерью.

– Пусть будет хоть бабушка с шестью внучками, мне все равно! – проворчал Эбергард. – Принять ее я все-таки должен. Может быть, она уже даже купила этот дом и хочет перестраивать, но я не позволю взять ни одного камня, пока я здесь. Я так же быстро сплавлю эту особу, как и того глупого тайного советника, явившегося ко мне третьего дня и думавшего поразить меня своими чинами и орденами.

– Ну, этот-то больше не придет, – уверенно заметил Мартин, – вы были с ним так грубы… грубее, чем всегда.

По-видимому, старик думал этими словами сделать комплимент своему барину; очевидно, доктор был, действительно, доволен мнением Мартина; он весело кивнул головой и с улыбкой проговорил:

– Да, я умею показать людям, что им нечего совать свой нос туда, куда их не просят. Теперь пойди и позови ко мне доктора Жильберта.

Мартин вышел, ворча себе под нос:

– Вот еще что выдумала! Покупать дом, прогонять нас! Пусть только сунется сюда эта баба!

Та особа, которую поджидали со столь «дружелюбными» чувствами, все еще не показывалась, и Эбергард расхаживал из комнаты в комнату в самом дурном расположении духа. В таком состоянии застал его доктор Жильберт. Это был молодой человек двадцати четырех лет от роду, высокий и стройный, с красивыми, несколько женственными чертами лица. Он почтительно поклонился Эбергарду, на что тот ответил еле заметным кивком головы, после чего воскликнул:

– Хорошо, что вы пришли, Жильберт! Мы займемся тем экспериментом, о котором я вам говорил сегодня утром. Вы уже гуляли?

– Нет, еще не успел, – ответил Жильберт. – У меня была работа…

– Вы должны гулять, – сердито прервал Эбергард. – Сиденье за письменным столом совершенно расшатало вам всю нервную систему. Вам необходимы воздух и движение. У вас чрезвычайно жалкий вид.

– Я, действительно, слишком много работал в последнее время. Мой экзамен…

– Который вы сдали блистательно, между прочим, – снова перебил доктор своего ассистента. – А ваша диссертация написана так прекрасно, что обратит на себя всеобщее внимание. Господа коллеги будут злиться, что как раз мой ученик написал такую выдающуюся вещь. Их злость вам не страшна, пусть себе злятся; а вот здоровье вы должны поправить непременно. Оставьте занятия и гуляйте, гуляйте как можно больше. Я требую, чтобы мои предписания строго исполнялись!

Молодой доктор привык к повелительному тону своего учителя; не возражая ему больше ни слова, он подошел к столу, на котором лежали инструменты, и взял один из них в руки.

Эбергард последовал за ним и опустился в кресло.

– Надеюсь, нам не помешают, – с довольным видом проговорил он. – Хотя я и жду визита, но, вероятно, он последует гораздо позже.

– Вы, наверно, ждете окружного врача? – заметил Жильберт. – Он был недавно здесь, но не застал вас дома. Его, очевидно, очень заинтересуют наши опыты…

– Нет, нет, я жду женщину! – перебил его Эбергард.

– Женщину? – воскликнул ассистент, широко раскрыв глаза от удивления.

– Чему вы обрадовались? – со злостью проворчал старый доктор. – Вы, вероятно, воображаете, что придет молодая дама? Успокойтесь, это бабушка с шестью внучками!

– И все шесть придут сюда? – с ужасом спросил Жильберт, знавший, что Эбергард не переносит детей.

– Нет, придет только одна старуха! – возразил доктор, выдавая свое предположение за действительный факт. – Какая-то Екатерина Рефельд хочет купить этот дом и потому явится осматривать его! Будьте уверены, что я приму ее достойным образом. Ну, а теперь давайте заниматься!

Учитель и ученик так усердно занялись своими опытами, что не слышали стука колес и не видели подъехавшей к калитке сада кареты. Эбергард рассматривал что-то в свой микроскоп, а Жильберт смачивал стеклянные пластинки какой-то жидкостью, как вдруг раздался чей-то смеющийся, звонкий голосок. Так мог смеяться только ребенок или очень молодая девушка.

– Кажется, эта бабушка, которую вы ждете, все-таки привезла одну из своих внучек! – заметил Жильберт.

– Только этого недоставало! – воскликнул Эбергард.

В эту минуту дверь распахнулась, и Мартин торжественно произнес:

– Господин доктор…

Дальше он не мог ничего сказать, так как, слегка отстранив его рукой, в комнату впорхнула легкая фигурка молоденькой девушки, а за ней следовал высокий белокурый господин. Очевидно, пришедшие не знали, что лакей пошел докладывать об их приезде и, увидев открывшуюся дверь, решили, что могут войти…

На молодой девушке был светлый весенний туалет; она непринужденно поклонилась Эбергарду и веселым тоном проговорила:

– Надеюсь, мы вам не помешали, господин доктор; мы предупредили вас письменно о моем приезде; я – Екатерина Рефельд…

Звон разбитого стекла помешал ей окончить свою речь. Пластинка с приготовленным препаратом упала на пол и разбилась на кусочки. Все это натворил Жильберт. Молодой человек стоял, как статуя, и смотрел во все глаза на молодую девушку, точно лучом солнца осветившую мрачную библиотеку. Услышав звук разбитого стекла, Кетти повернула свою белокурую головку, на которой кокетливо сидела шляпа с розовыми бутонами, и, увидев смущение молодого человека, улыбнулась, причем на ее щеках заиграли ямочки, придававшие ей еще большую прелесть. Как ни молода была эта юная дочь Евы, она прекрасно поняла причину неловкости Жильберта; понял ее и доктор Эбергард и рассердился еще больше. Он сделал какое-то движение головой, которое, вероятно, должно было обозначать поклон, и властно проговорил:

– Жильберт, ступайте гулять!

– Как? Сейчас? – смущенно пробормотал молодой человек.

– Сию минуту! Это необходимо для вашего здоровья. Идите и не возвращайтесь раньше чем через час!

Жильберт ничего не мог возразить против этого приказания и послушно направился к двери, но на пороге оглянулся и встретился с лукавым взглядом голубых глаз. Розовое личико молодой девушки слегка подергивалось от старательно сдерживаемого смеха. Он хотел постоять несколько секунд у дверей, но Мартин резко захлопнул их перед самым носом Жильберта.

– Милый Мартин, – ласково обратился Жильберт к старому лакею, – скажите, пожалуйста, кто такие эти господа? Чего желает молодая дама? Зачем она пришла сюда?

Мартин нахмурил лоб, строго посмотрел на ассистента и вместо ответа таинственно проговорил:

– Господин доктор, будьте осторожны!

– Я не понимаю вас, Мартин! Против чего вы меня предостерегаете?

– Против этой женщины! Это не барышня, а оборотень. Она явилась в карете, выпрыгнула из нее, как стрекоза, и подала мне визитную карточку, на которой было написано: «Екатерина Рефельд». Вероятно, у меня было очень удивленное лицо, так как она вдруг начала хохотать. Подумайте, господин доктор, она смеялась надо мной, а ее кавалер, вместо того, чтобы остановить эту особу, сам тоже принялся хохотать. Да вы, вероятно, слышали их безумный смех?

– Я… нет… мы были заняты! – солгал Жильберт, в ушах которого еще до сих пор звучал серебристый голос молодой девушки.

– Ну, теперь-то они не очень посмеются перед старым барином! – злорадно прибавил Мартин. – В нашем доме не привыкли к смеху!

– О да, это верно! – с вздохом подтвердил Жильберт.

Лакей смерил его с ног до головы презрительным взглядом.

– Идите гулять, господин доктор, – решительно заявил он, – и будьте осторожны! Берегитесь этой женщины! Это не барышня, а какая-то нечистая сила!

Исполнив свой долг перед неопытным барином, лакей ушел, а Жильберту больше ничего не оставалось, как, действительно, пойти гулять. Он решил ограничить свою прогулку собственным садом, причем все время прогуливался по одной и той же аллее, чтобы не упустить момента, когда гости будут уходить, и у него будет, таким образом, возможность еще раз увидеть прелестное создание.

Молодому доктору до сих пор приходилось очень мало встречаться с женщинами; он имел дело только со старыми домоправительницами доктора Эбергарда, сменявшимися четыре раза в год, – дольше у капризного старика никто не уживался. При огромных умственных способностях доктор Эбергард отличался невозможным характером и слишком бурным темпераментом, вследствие чего ему трудно было ладить с людьми. У него образовалась прекрасная практика в столице, так как он был очень хорошим диагностом, но он так грубо обращался со своими пациентами, что за короткое время растерял всех больных. Затем он читал лекции в университете, но тоже не мог поладить со своими коллегами, а потому бросил университет и уехал из города. Обладая большими денежными средствами, он мог жить совершенно независимо, занимаясь исключительно наукой. Он написал много книг, пользовавшихся в медицинском мире большой известностью. Все охотно признавали за ним крупный талант и выдающийся ум, но избегали встреч, боясь его строптивого характера. Таким образом, Эбергард жил вдали от света, совершенно замкнуто, отдавая все свое время науке.

Жильберт был сыном бывшего товарища Эбергарда по гимназии и университету. Перед смертью отец Жильберта просил Эбергарда позаботиться о его сыне, который оставался после смерти отца круглым сиротой и без всяких средств к существованию. Эбергард дал слово позаботиться о мальчике, и, действительно, когда товарищ умер, взял его сына к себе в дом. Жильберт как раз окончил в это время гимназию и должен был поступить в университет. Эбергард дал возможность юноше учиться, но им руководило не великодушие, а чисто эгоистическое чувство. У него было такое же несчастье с ассистентами, как и с домоправительницами – никто не мог с ним работать больше двух-трех месяцев, а между тем ему был необходим сведущий в медицине раб, который находился бы в полной зависимости от него. Для этой цели Эбергард и избрал Жильберта. Ему нетрудно было подчинить себе мягкий, податливый характер юноши. Давая ему достаточные средства для образования и жизни, Эбергард старательно отстранял от него всякое общество и руководил каждым его шагом. С другой стороны и Мартин считал себя обязанным следить за молодым барином, так что у Жильберта не было ни одного часа, которым он мог бы располагать самостоятельно.

Когда он окончил университет и получил звание доктора, условия его жизни ничуть не изменились. Эбергард сообщил своему юному коллеге, что отныне тот будет его помощником, и Жильберт, чувствуя себя обязанным Эбергарду, не счел себя вправе ответить отказом на предложение человека, так много для него сделавшего. Мартин почтительно называл молодого барина «господином доктором», но продолжал так же относиться к нему и следить за каждым его шагом, как это делал и раньше. Таким образом, в жизни Жильберта ничто не изменилось; он даже не пытался сбросить с себя цепи, к которым настолько привык, что перестал замечать их неудобства.

На этот раз молодой человек оказался не вполне послушным. Вместо того, чтобы гулять целый час, как ему приказал его тиран, он ходил все время вокруг дома, не выпуская из поля зрения выходных дверей. Ждать ему пришлось недолго, так как переговоры наверху продолжались не более десяти минут. Молодая девушка вышла из дома одна, без своего спутника, и по ее лицу сразу было видно, что переговоры не привели к желательному для нее результату. Ее личико густо покраснело от негодования, ямочки на щеках исчезли, губы маленького рта были надуты, как у огорченного ребенка, а лукавые глазки гневно сверкали. Екатерина Рефельд быстро, точно стараясь уйти от опасности, направлялась к калитке, не оглядываясь ни направо, ни налево.

Вдруг Жильберт преградил молодой девушке дорогу. Все это вышло случайно. Доктор шел к дому, не ожидая, что гостья Эбергарда выйдет так скоро, и, увидев ее, сразу остановился как вкопанный.

Молодая девушка вздрогнула от неожиданности и испуганно крикнула:

– Ах, Господи!

Жильберт побагровел от смущения и посторонился.

– Простите, сударыня! – прошептал он так растерянно, что гнев гостьи смягчился.

– Скажите, пожалуйста, вы сын этого… этого доктора Эбергарда? – спросила она, и в ее голосе еще слышались гневные нотки.

– Нет, я только его ассистент!

– В таком случае, я очень рада за вас. Было бы очень грустно, если бы это чудовище было вашим отцом.

– О, напрасно вы так говорите! – возразил молодой человек, пораженный такой непочтительностью к его профессору, – доктор Эбергард – светило науки.

– Очень жалею науку, когда у нее такие представители, – пренебрежительно заявила Кетти. – Ваш доктор – чистейший медведь; он готов проглотить целиком человека, осмеливающегося просить у него медицинской помощи. Так он поступил бы и со мной, если бы не вмешался Генри. Никто еще не обращался со мной так, как он. Я впервые в жизни вижу такое отвратительное чудовище!

Слезы вдруг ручьем полились из голубых глаз молодой девушки, и она громко заплакала от обиды и гнева.

Жильберт прекрасно знал бесконечную грубость своего патрона, для которого не существовало ни пола, ни возраста, но до сих пор как-то не оценивал характер Эбергарда. Теперь же, видя слезы этого прелестного существа, он почувствовал злобу против человека, доставившего столько горя бедной молодой девушке.

– Это возмутительно! – негодующим тоном произнес он.

– Не правда ли? – сквозь слезы спросила девушка, но, вытерев платком глаза, скоро успокоилась. – Вы тоже доктор, господин… господин…

– Жильберт, – подсказал молодой человек. – Да, я доктор.

– Я чувствую к вам доверие, доктор Жильберт.

Молодой человек поклонился. Это заявление было для него очень лестно.

– Я была бы вам очень благодарна, если бы вы согласились лечить мою маму.

– Я? – испуганно воскликнул Жильберт. – Это невозможно! Я очень неопытен, у меня еще совсем не было практики!

– Это ничего не значит! – уверенно возразила Кетти, – вы, во всяком случае, знаете больше, чем то чудовище. Вы думаете пробыть здесь все лето?

Жильберт ответил утвердительно, после чего между ним и Кетти завязался очень оживленный разговор. Молодая девушка горячо убеждала доктора согласиться на ее предложение, тот долго отказывался, но, наконец вынужден был уступить ее желанию.

Генрих все еще оставался «в берлоге медведя», он не терял надежды привести свой план в исполнение, хотя дело оказалось гораздо труднее, чем он предполагал. Эбергард, узнав о цели приезда молодой девушки, пришел в неистовство, и повторилась та же сцена, которая произошла с тайным советником. Доктора не тронули ни молодость, ни горячие мольбы Кетти; он так грубо говорил с ней, что Генрих вынужден был взять двоюродную сестру под руку и вывести из комнаты. Попросив ее подождать в экипаже, он вернулся в библиотеку, запер дверь на ключ и, обратившись к удивленному хозяину дома, спокойно сказал:

– А теперь, доктор, поговорим, как благоразумные люди.

– Что вам нужно? – сердито спросил старик.

– Я уже сказал вам; что хочу поговорить с вами, как с благоразумным человеком. Молодая девушка, пришедшая со мной, была вынуждена бежать от вашей грубости, ну, а я могу все вынести, тем более, что слышал о вас, как о большом оригинале, на которого сердиться нельзя; наоборот, я очень рад познакомиться с человеком, так непохожим на других.

– Вы, кажется, думаете, что я нахожусь здесь для вашего удовольствия? – воскликнул старик, снова начиная сердиться. – Кто вы такой? Вероятно, брат этой Екатерины Рефельд?

– Нет, я только ее родственник. Меня зовут Генрих Кронек.

Услышав эту фамилию, доктор подскочил на месте.

– Мой отец был уже у вас третьего дня, – спокойно продолжал Генрих, – и узнал вашу «любезность»; поэтому я счел нужным не говорить вам своего имени и послал вам только карточку своей двоюродной сестры. Я боялся, что вы не примете меня, если сразу узнаете, кто я такой.

– Вы думали совершенно правильно; я, действительно, не принял бы вас. Итак, вы – сын тайного советника Кронека, украшенного орденами! Разве ваш отец не рассказывал вам, как я выпроводил его отсюда?

– Нет, рассказывал, и этот рассказ возбудил во мне желание познакомиться с вами.

Эбергард смотрел на молодого человека такими глазами, точно сомневался, в здравом ли тот рассудке. Доктор знал, что люди избегают встречаться с ним, боясь его грубости и несдержанности, и гордился тем, что внушает страх, а теперь вдруг к нему явился человек и заявил, что именно из-за его оригинальной грубости он и ищет его общества! Это было совершенно ново и потому интересно.

– Вы позволите мне сесть? – непринужденно спросил странный гость.

Эбергард утвердительно кивнул головой. Генрих опустился в кресло и обвел взглядом комнату.

– Меня поражает, что вы живете так замкнуто, доктор, – проговорил он. – Вы известны всему медицинскому миру, о вас говорят как о необыкновенном диагносте, творящем чудеса. А ваш образ жизни заставляет ваших коллег отзываться о вас как о неисправимом человеконенавистнике.

– Вот как? Это меня радует! – иронически воскликнул Эбергард. – Пожалуйста, когда вернетесь в столицу, кланяйтесь от меня господам коллегам и передайте как им, так и всем, кому найдете нужным, что они могут перестать интересоваться мной. Никому нет дела до того, где и как я живу!

– Как никому нет дела? А страждущему человечеству, которое имеет право рассчитывать на вашу помощь? – возразил Генрих.

– О, «право», «помощь»! – иронически засмеялся доктор. – Пусть «человечество» оставит меня в покое, я ничуть не интересуюсь им!

– Раньше же вы помогали людям! Почему же теперь не хотите облегчить ничьих страданий?

Вопрос был задан вызывающим тоном, но Эбергард был так поражен смелостью молодого человека, что даже не рассердился, а продолжал с ним разговор:

– Почему? А вот я сейчас отвечу вам на это, мой милый юноша. Потому, что мне надоели вечные жалобы больных, надоело вкладывать все силы в то, чтобы сохранить жизнь разным ничтожным людишкам, не знающим даже, для чего им нужна эта жизнь. Пусть пациент воображает, что он – центр вселенной и что для того, чтобы продлить его крошечное существование, нужно поднять на ноги весь свет. А, по-моему, человеческая жизнь ровно ничего не стоит, и чем скорее от нее отделаешься, тем лучше. Для блага же людей, о котором так много говорят разные пустозвоны, не стоит шевелить даже мизинцем. Все эти высокие слова: «Идеалы, любовь к человечеству, самопожертвование», – чистейшая выдумка; в жизни на каждом шагу встречаешь лишь ложь, жадность и эгоизм. Люди давят друг друга, не дают вздохнуть свободно, а еще говорят о любви к ближнему.

– Однако, доктор… – хотел возразить Генрих, но Эбергард не дал ему докончить фразу.

– У вас, наверно, голова набита разными идеалами, и вы думаете, что на земле небесный рай. По вашему лицу сразу видно, что вы большой фантазер. Но погодите, когда ваши добрые друзья раз двадцать обманут вас, изменят вам, предадут вас, тогда и вы будете такого мнения о людях, как я теперь. Я не лгу ни себе, ни другим и говорю прямо, что посылаю к черту все человечество. Я делаю только то, в чем нахожу удовольствие, и если кто-нибудь становится мне поперек дороги, то я без церемонии сталкиваю его со своего пути. Вот это – единственное мудрое правило в жизни, а все остальное – пустяки! Итак, молодой человек, я удовлетворил ваше любопытство, а потому идите с Богом.

Эбергард говорил с всевозрастающей горячностью и бросал на Генриха такие злобные взгляды, точно собирался задушить его, если тот осмелится противоречить ему. Однако молодой человек все время сочувственно кивал ему головой и, когда доктор окончил, самым серьезным тоном заметил:

– В сущности, вы правы. Я полностью согласен с вами, что жизнь – тяжелое бремя, а общество людей – сплошная скука.

– Гм… вы слишком молоды, чтобы так смотреть на вещи! – проворчал Эбергард, которого более рассердило, чем обрадовало заявление гостя, что он с ним согласен.

– Чем раньше узнаешь настоящую цену жизни, тем лучше! – возразил Генрих. – Теперь мы дошли именно до того вопроса, из-за которого я пришел к вам. После того, как я имел честь выслушать ваш взгляд на человечество, мне нечего бояться, что вы не поймете меня. Я должен только просить вас сохранить в тайне то, что скажу вам; это очень щекотливая вещь.

– Что такое? Что за тайна? – изумленно воскликнул доктор.

– Не беспокойтесь! Я не стану надоедать вам с какой-нибудь болезнью. Хотя тут тоже налицо болезнь, но она не играет главной роли; тут замешаны более реальные интересы. Молодая девушка, которую вы только что видели, предназначается мне в невесты. Она – единственная наследница большого состояния, которое пока находится в руках ее мачехи. К сожалению, мачеха больна, так серьезно больна, что можно ждать скорого конца!

– О чем вы, конечно, глубоко сожалеете! – иронически заметил доктор.

– Само собой разумеется, что мы жалеем бедную женщину, но должны подчиниться неизбежному. Госпожа Рефельд еще очень молода, но доктора находят, что она безнадежна и не доживет до будущей весны. По всей вероятности, вы будете одного мнения со своими коллегами, когда…

– Я никогда не бываю одного мнения со своими коллегами, – резко перебил Эбергард, вскакивая с места. – Эти господа непогрешимы, они назначают день и час, когда больной умрет, а пациент выкидывает штучку и живет еще двадцать лет.

– Вот именно! Поэтому мне хотелось знать ваше мнение о состоянии здоровья моей будущей тещи. Вы понимаете, что для меня очень важно…

– Получить как можно скорее наследство! – закончил доктор с презрительным смехом. – Понимаю, понимаю!

Генрих тоже встал с кресла и, с трудом сдерживая улыбку, следил за каждым жестом Эбергарда.

– Я очень жалею бедную женщину, – повторил он, – но так как она безнадежна, а с ее состоянием здоровья связаны для меня значительные денежные интересы, то мне хотелось бы знать совершенно определенно, поправится ли она или нет. Профессор Мертенс, который, кажется, вел с вами ожесточенную полемику по поводу одной из ваших работ, заявил, что ни один доктор в мире не в состоянии помочь ей; хотя Мертенс и признается всеми как авторитет, но мне хотелось бы узнать и ваше мнение.

Эбергард не замечал, что его хотят поймать в ловушку, и ударил кулаком по столу так сильно, что тот затрещал.

– Ах, Мертенс находит, что ваша больная неизлечима! – воскликнул он. – Этот гений находит, что ей помочь нельзя? В таком случае нужно будет взглянуть на вашу тещу!

В глазах молодого человека промелькнул торжествующий огонек, но он постарался ничем не выдать своей радости.

– Вот именно об этом мы хотели просить вас, – тем же тоном повторил он. – Конечно, Мертенс – светило в медицинском мире…

– Перестаньте говорить мне о Мертенсе. Какое мне дело до него? Завтра я сам приду, и тогда мы посмотрим, что из этого выйдет! – сердито крикнул Эбергард.

– Я буду очень благодарен вам, но должен просить вас еще об одном: дайте мне слово, что наш разговор останется между нами!

– Да, да, останется между нами, – ворчливо повторил Эбергард. – Но тоже должен сказать вам между нами, что вы представляете собой прекрасный тип зятя. Вы далеко пойдете со своей практичностью.

– Я подтверждаю только ваше мнение о людях и очень рад, что мои взгляды совершенно сходятся с вашими, доктор, – скромно заметил Генрих.

Эбергард ничего не возразил на это. Взяв со стола книгу, он слегка постукивал ею по столу и смотрел на своего собеседника так, точно хотел пронизать его своим взглядом насквозь.

– Сколько вам, собственно, лет? – наконец спросил он.

– Двадцать семь, доктор!

– Да, вы для этого возраста слишком благоразумны. Я в ваши годы был еще совершенно добродушным простофилей, верящим в идеалы. Но вы правы, на жизнь нужно смотреть практично. Ужасно рад, что и на этот раз нахожу подтверждение того, что не ошибаюсь в людях. Прощайте, господин Кронек, – резко закончил старик, отворачиваясь от своего гостя.

Генрих сделал вид, что не заметил грубости хозяина, и раскланялся с ним с почтительной любезностью.

Как только за молодым человеком закрылась дверь, доктор с остервенением бросил книгу на пол.

– Вот так расчетливый юноша! – пробормотал он, – и даже не стесняется откровенно признаваться в таком чудовищном корыстолюбии, смотрит прямо в глаза таким чистым, невинным взглядом, что никогда нельзя было бы подумать, что у него такая грязная душонка. Погоди же, голубчик! Может быть, все твои планы рассеются как дым. Если есть хоть искорка надежды, я постараюсь продлить жизнь больной как можно дольше. Буду лечить ее хоть целый год, и прекрасный юноша так и не дождется наследства!

Генрих в это время спускался с лестницы, с трудом подавляя смех, так как у дверей все еще стоял Мартин и смотрел ему вслед.

«Ах ты, старый человеконенавистник! – весело думал молодой Кронек, – попался-таки в ловушку!»

Генрих был очень удивлен, застав Кетти не в экипаже, как было условлено, а в саду, с тем самым господином, который был в библиотеке и которого Эбергард так внезапно отправил гулять.

Увидев двоюродного брата, молодая девушка весело воскликнула:

– Наконец-то ты пришел, Генри! Что ты делал так долго в берлоге старого медведя?

– Зверь укрощен! – смеясь, ответил Генрих. – Завтра он будет у нас!

– Неужели? Как же ты добился его согласия?

– Что вы говорите? Доктор Эбергард обещал вам навестить больную? – спросил, не веря своим ушам, Жильберт.

– Конечно! И я убежден, что он сдержит свое слово!

– Позвольте познакомить вас. Мой двоюродный брат Генрих Кронек, доктор Жильберт, ассистент того… того господина… Я не понимаю, как доктор Жильберт может выносить его общество. Он сам согласился со мной, что доктор Эбергард – чудовище.

– О нет, я не считаю доктора Эбергарда чудовищем, – возразил Жильберт, – а только нахожу, что он вел себя по отношению к вам непозволительно!