Гамбит Королевы

– Быть может, и к лучшему, что она не дожила до этого дня.

– А ведь как она мечтала увидеть новый расцвет Парров!

– Наша фамилия и без того благородна, Уилл. Наш отец служил прежнему королю, а его отец – Эдуарду IV. Наша мать была в услужении у королевы Екатерины, – загибает пальцы Екатерина. – Чего еще желать?

– Все это было давно, – возражает Уильям. – Отца я даже и не помню.

– У меня остались о нем лишь смутные воспоминания, – признает Екатерина, хотя ясно помнит день похорон и возмущение от того, что ее, шестилетнюю, сочли слишком маленькой, чтобы принимать в них участие. – К тому же наша сестра Анна служила всем пяти королевам, а сейчас состоит при дочери короля. Скорее всего, в будущем к ней присоединюсь и я.

Честолюбивые помыслы брата вызывают у Екатерины досаду. Если его так заботит положение Парров, стоило бы водиться с нужными людьми, а не с Сеймуром. Пусть тот – дядя принца Эдуарда^[7], однако влияние на короля имеет не он, а его старший брат Хартфорд^[8].

Поворчав еще немного, Уильям затихает, и они молча пробираются сквозь толпу придворных у королевских покоев. Неожиданно Уильям спрашивает:

– Что скажешь о Сеймуре?

– О Сеймуре?

– О нем самом.

– Ничего особенного, – резко отвечает Екатерина.

– Тебя он не потряс?

– Нисколько!

– Я подумал – почему бы не женить его на Маргарите?

Услышав это, Маргарита бледнеет.

– На Маргарите?! Ты лишился рассудка? – восклицает Екатерина, понимая, что Сеймур просто сожрет девочку с потрохами. – Ей еще рано выходить замуж. Она совсем недавно похоронила отца.

– Это всего лишь…

– Нелепое предложение, – заканчивает Екатерина.

– Он не такой, как ты думаешь, Кит. Он один из нас.

Под этим, очевидно, имеется в виду то, что Сеймур исповедует новую веру. Однако сама Екатерина предпочитает держаться от придворных реформистов подальше и не раскрывать свои убеждения. Годы при дворе научили ее держать язык за зубами.

– Суррею он не нравится.

– О, это семейные раздоры, вера здесь ни при чем! Говарды считают Сеймуров выскочками. Однако Томаса это не волнует.

Екатерина фыркает.

Уильям расстается с ними перед новым портретом короля. Картина написана совсем недавно – в воздухе еще витает запах краски, цвета сочные, мелкие детали выписаны золотом.

– Это последняя королева? – спрашивает Маргарита, указывая на печальную женщину в чепце, изображенную рядом с королем.

– Нет, Мег, – шепотом отвечает Екатерина и прикладывает палец к губам. – О последней королеве при дворе лучше не упоминать. Это королева Джейн^[9], сестра Томаса Сеймура, которого нам сегодня представили.

– Но почему она? Ведь с тех пор было еще две королевы.

– Потому что королева Джейн подарила королю наследника.

Не говоря уже о том, что Джейн Сеймур успела умереть раньше, чем ему наскучила.

– Значит, это – принц Эдуард? – Маргарита указывает на мальчика – миниатюрную копию отца во всем, вплоть до позы.

– Верно, а это – леди Мария и леди Елизавета^[10], – поясняет Екатерина, указывая на девочек, которые, словно бабочки, порхают по краям полотна.

– Вижу, вас восхищает мой потрет! – раздается голос за спиной.

Екатерина оборачивается и изумленно восклицает:

– Ваш портрет, Уильям Соммерс?!

– Неужели вы меня не заметили?

Екатерина вглядывается в картину и наконец находит его на заднем плане.

– Ах, вот вы где!.. – Она поворачивается к падчерице. – Мег, это Уильям Соммерс – шут короля, самый честный человек при дворе.

Он протягивает руку и вытаскивает медную монетку у Маргариты из-за уха. Та весело смеется, что в последнее время случается редко.

– Как вы это сделали? – изумленно спрашивает она.

– Волшебство! – отвечает шут.

– В волшебство я не верю, однако фокус действительно хорош! – признает Екатерина.

Смеясь, они входят в покои леди Марии. У дальней двери стоит ее фаворитка, Сюзанна Кларенсье, и шипит на входящих, будто гадюка.

– У нее опять головные боли, не шумите, – шепотом поясняет Сюзанна с натянутой улыбкой. Осмотрев Екатерину с ног до головы и, очевидно, прикинув стоимость ее наряда, она добавляет: – Очень мрачно! Леди Мария будет недовольна… Ах, простите, я забыла, что вы в трауре! – И Сюзанна прикрывает рот рукой.

– Понимаю и не держу на вас зла.

– Ваша сестра в личных покоях леди Марии. Прошу меня простить, мне еще нужно… – Не окончив фразы, Сюзанна уходит в спальню и тихо закрывает за собой дверь.

Екатерина обменивается приветственными кивками с дамами, которые сидят в комнате за вышиванием, и направляется к сестре, устроившейся в нише у окна.

– Кит, как я рада наконец тебя видеть! – Анна обнимает сестру. – И тебя, Маргарита! – Она целует Маргариту в обе щеки; та заметно расслабилась, оказавшись в исключительно женском обществе. – Ступай посмотри на гобелены. На одном из них выткан твой отец. Сможешь найти?

Маргарита отходит к гобеленам, а сестры устраиваются на лавке в оконной нише.

– Так почему же меня вызвали? Тебе что-нибудь известно? – спрашивает Екатерина, не в силах оторвать глаз от сестры – от ее беззаботной улыбки, сияющей кожи, идеального овала лица, светлых прядок, выбившихся из прически.

– Леди Мария будет крестной матерью. На церемонию пригласили многих.

– Значит, не только меня… Я рада! Кто же крестник?

– Дочь Ризли^[11], нареченная…

– Марией! – заканчивает Екатерина в унисон с сестрой, и обе весело смеются. – Ах, Анна, как я рада тебя видеть! В доме моем царит уныние.

– Я навещу тебя в Чартерхаусе, когда принцес… – Анна в испуге закрывает рот ладонями и поспешно поправляется: – …когда леди Мария меня отпустит, – а потом, наклонившись, шепчет сестре на ухо: – Леди Хасси отправили в Тауэр за то, что она называла леди Марию принцессой.

– Я помню, но то было давно, и она делала это нарочно. Разве можно наказывать за оговорку?

– О, Кит, ты слишком долго не была при дворе! Неужели забыла, каково здесь?

– Как в змеином гнезде… – вздыхает Екатерина.

– Я слышала, король посылал Хьюика лечить твоего мужа, – говорит Анна.

– Послал. Почему – не понимаю.

– Значит, Латимер был окончательно прощен.

– Видимо, так.

Екатерина так до конца и не поняла, какую роль Латимер играл в восстании, получившем название Благодатного паломничества^[12]. Тогда весь север Англии – сорок тысяч католиков – восстал против реформации Кромвеля. Некоторые предводители повстанцев явились в Снейп, вооруженные до зубов. В большом зале велись ожесточенные споры, суть которых Екатерина не улавливала, а потом Латимер стал готовиться к отъезду, хотя и без особого желания. Жене он объяснил это тем, что повстанцам нужны предводители вроде него. Екатерина гадала, какими угрозами его вынудили присоединиться к мятежу. Конечно, Латимер сочувствовал восставшим: их монастыри рушили, их монахов вешали, весь их жизненный уклад летел под откос, любимую народом королеву изгнали, а наглая девица Болейн вила веревки из короля. Однако восстать против своего господина и повелителя? На Латимера это было не похоже.

– Ты так толком и не рассказала мне о мятеже, – замечает Анна. – О том, что случилось в Снейпе.

– Об этом я предпочла бы забыть, – откликается Екатерина.

При дворе со временем сложилась своя версия событий. Общеизвестно, что после поражения мятежников Латимер поехал в Вестминстер – молить короля о пощаде. Мятежники сочли его предателем и отправили в Снейп Мергатройда, который разгромил замок и взял Екатерину и Маргариту в заложники. Об этом долго сплетничали при дворе, но никто, даже Анна, не знал о мертвом младенце – бастарде Мергатройда. Никто не знал и того, что Екатерина отдалась насильнику сама в отчаянной попытке спасти Маргариту и Дот. Попытка удалась, и Екатерина стойко хранит этот мрачный секрет, однако порой задумывается, что скажет об этом Бог – ведь измена есть измена.

Она не раз задавалась вопросом, почему все предводители мятежников, а с ними две с половиной сотни человек, включая Мергатройда, были повешены по приказу короля и только Латимер избежал этой участи. Быть может, он действительно их предал? Мергатройд считал именно так, но Екатерина предпочитает думать, что Латимер остался верен делу, иначе ради чего было это все?.. Однако правды теперь никто не узнает.

– Анна, а ты ничего не слышала насчет Латимера? Почему он был помилован? Какие слухи ходили при дворе?

– Нет, до меня ничего не доходило. – Анна кладет ладонь сестре на плечо. – Не вспоминай больше об этом. Дело прошлое.

– Верно…

Увы, прошлое разъедает настоящее, как червоточина в яблоке. Екатерина задумчиво смотрит на Маргариту, которая пытается найти отца на гобеленах. Его портрет хотя бы не уничтожили, как другие…

Она переводит взгляд на сестру. Милая, верная, простая Анна!.. Сестра дышит свежестью, живая, как сама жизнь, и Екатерина с болью в сердце догадывается о причине. Положив ладонь Анне на живот, она спрашивает:

– Нет ли у тебя какого-нибудь секрета, сестрица? – надеясь, что сумела за улыбкой скрыть укол зависти к плодовитому чреву сестры. Именно беременность придает Анне цветущий вид – беременность, о которой Екатерина тщетно мечтает сама.

Анна краснеет.

– И как только ты всегда все понимаешь, Кит!

– Какое замечательное известие! – восклицает Екатерина, с горечью осознавая, что ее вдовство и возраст делают беременность неосуществимой мечтой. Ни одного ребенка не произвела она на свет, не считая мертвого младенца, о котором нельзя говорить.

Должно быть, эти печальные размышления отражаются на ее лице, потому что Анна накрывает ее руку своей.

– Еще не все потеряно, Кит. Ты наверняка вновь выйдешь замуж.

– Нет уж, двух мужей мне вполне достаточно, – твердо отвечает Екатерина и добавляет шепотом: – Но за тебя я очень рада. Уж этот-то младенец не будет католиком, крещенным леди Марией!

Анна предостерегающе прикладывает палец к губам, и они обмениваются улыбками. Сестра прикасается к распятию, висящему на шее Екатерины. Солнечные лучи играют на ограненных камнях.

– Бриллиантовое распятие нашей матушки… Мне казалось, оно больше.

– Просто ты была слишком мала.

– Как давно матушка покинула нас!..

– Да, – соглашается Екатерина, думая о том, как долго мать прожила вдовой.

– А жемчуг-то розовый, я и забыла… Ой, звено ослабло! – Анна наклоняется поближе. – Дай-ка я попробую починить.

Высунув язык от усердия, она пытается закрепить звено ожерелья. Екатерине приятна близость сестры, исходящий от нее уютный аромат свежих яблок. Она отворачивает лицо к стене, чтобы Анне было удобнее, и замечает нацарапанные на панели инициалы «ЕГ». Бедняжка Екатерина Говард^[13], последняя королева… Должно быть, это ее покои – лучшие комнаты во всем дворце, не считая покоев самого короля.

– Вот так, – закончив, говорит сестра. – Жаль было бы потерять одну из матушкиных жемчужин!

– Анна, а как было при последней королеве? – шепотом спрашивает Екатерина, рассеянно поглаживая нацарапанные на дереве буквы. – Ты никогда об этом не рассказывала.

– При Екатерине Говард? – едва слышно переспрашивает Анна. – Кит, она была такая молоденькая! Даже младше Маргариты.

Сестры бросают взгляд на Маргариту. Та и сама еще кажется ребенком.

– Она не была готова к такому возвышению. Норфолк нашел ее где-то в отдаленных владениях Говардов и в собственных целях устроил ко двору. Ты не представляешь, до чего плохо она была воспитана! И такая легкомысленная! Зато прехорошенькая – король совершенно потерял голову от ее… – Анна подбирает подходящее слово, – прелестей. А погубила ее ненасытность.

– В отношении мужчин? – едва слышным шепотом уточняет Екатерина.

Анна кивает.

– В этом было что-то нездоровое.

Чтобы никто не подслушал, сестры отворачиваются к окну и почти соприкасаются лбами.

– Тебе она нравилась?

– Нет, пожалуй… Она была невыносимо тщеславна. И все же подобной судьбы я бы никому не пожелала. Сложить голову на плахе в такие юные годы!.. Это было ужасно, Кит. Всех ее фрейлин допрашивали. Я совершенно не представляла, что происходит, но кто-то наверняка знал, что она вытворяет с Калпепером^[14] прямо у короля под носом.

– Нельзя было класть ребенка в постель такого старика, будь он сам король.

Некоторое время сестры молча смотрят в окно. Сквозь ромбовидный переплет Екатерина провожает взглядом стаю гусей, летящую к озеру.

– Кто тебя допрашивал? – наконец спрашивает она.

– Епископ Гардинер.

– Страшно было?

– До дрожи в коленях, Кит. Он отвратительный тип – не приведи Господь перейти такому дорогу! Однажды я видела, как он вывихнул палец мальчику-певчему за фальшивую ноту. Я ничего не знала, поэтому мне он навредить не смог, однако все мы помнили о судьбе Анны Болейн^[15].

– Еще бы. И закончилось все точно так же.

– Именно. Король отказался говорить с Екатериной, как в свое время с Анной. Бедняжка обезумела от страха – с воплями бежала по длинной галерее в одном нижнем платье. До сих пор помню ее крики. В галерее было полно людей, но никто не взглянул на нее, даже Норфолк – ее родной дядя, представляешь? – Анна теребит распустившийся шов на юбке. – Слава богу, меня не заставили прислуживать ей в Тауэре. Я бы не вынесла, Кит, – смотреть, как она поднимается на эшафот, снимать с нее чепец, обнажать шею… – Анну пробирает дрожь.

– Бедное дитя, – шепчет Екатерина.

– А теперь ходят слухи, что король ищет себе шестую жену.

– Кого называют?

– Кого только не называют! Каждую незамужнюю даму, даже тебя.

– Какая нелепость… – бормочет Екатерина.

– Все ставят на Анну Бассет, но она совсем девочка, даже младше предыдущей. Не верю, что он может вновь согласиться на такую юную девицу. История с Екатериной Говард его потрясла. Однако семья Анны упорно проталкивает ее вперед – сшили ей новый гардероб…

– Ох уж эти придворные нравы! – вздыхает Екатерина. – А ты знаешь, что Уилл прочил Маргариту в невесты Сеймуру?

– Ничуть не удивлена! – машет рукой Анна. – Уилл с Сеймуром – не разлей вода.

– Так или иначе, этому не бывать! – резко заявляет Екатерина.

– Значит, главный придворный сердцеед тебя не очаровал?

– Ни в малейшей степени. На мой взгляд, он… – Екатерина пытается подобрать слово, раздосадованная тем, что весь последний час Сеймур не идет у нее из головы. – Короче говоря, ничего особенного.

– О, с тобой многие не согласятся! – замечает Анна, кивая на группу молоденьких фрейлин, болтающих за шитьем у камина. – Когда он проходит мимо, они трепещут, как бабочки, пойманные в сети.

Екатерина пожимает плечами. Она не из бабочек.

– Неужели он до сих пор не женат? Ему ведь, должно быть, лет двадцать девять?

– Тридцать четыре!

– А по нему не скажешь! – удивляется Екатерина. Значит, Томас Сеймур старше нее самой!

– Согласна. – Немого помолчав, Анна добавляет: – Одно время ходили слухи, что он питает интерес к герцогине Ричмонд.

– К Марии Говард? Разве Говарды и Сеймуры не…

– Да, они не питают друг к другу симпатии – вероятно, поэтому слухи и обернулись ничем. Я думаю, он намерен сделать более блестящую партию.

– Что ж, в таком случае Маргарита ему не подойдет.

– В ее венах все же течет кровь Плантагенетов! – возражает Анна.

– Пускай так, однако я бы назвала это хорошей партией, а не блестящей.

– Пожалуй.

Маргарита возвращается, насмотревшись на гобелены. По пути дамы провожают ее взглядом и перешептываются.

– Ну как, нашла отца, Маргарита? – спрашивает Анна.

– Да, на поле брани подле короля.

Из спальни леди Марии выходит Сюзанна Кларенсье, и в покоях начинается волнение. Властным тоном Сюзанна объявляет:

– Она изволит одеваться. – И добавляет, повернувшись к Екатерине: – Попросила, чтобы именно вы выбрали для нее наряд.

Заметив неудовольствие Сюзанны, Екатерина спрашивает:

– Что вы посоветуете? Темные тона?

– Ни в коем случае! Лучше что-нибудь бодрящее.

– Конечно же, вы правы. Подберу что-нибудь яркое.

Сюзанна смягчается и растягивает губы в улыбке. Екатерина хорошо умеет обращаться с чувствительными придворными – школа матери не прошла даром.

Глядя, как Екатерина поправляет чепец и разглаживает складки на юбке, Сюзанна добавляет:

– Она хочет, чтобы ей представили юную особу.

Екатерина кивает.

– Пойдем, Мег. Нельзя заставлять ее ждать.

– Это обязательно? – лепечет Маргарита.

– Да. – Екатерина решительно берет падчерицу за руку, досадуя на ее застенчивость, тут же корит себя за резкость и мягко добавляет: – Дочь короля не стоит бояться. Вот увидишь.

Поглаживая Маргариту по спине, она замечает, как сильно та похудела. Лопатки выпирают, словно зачатки крыльев.

* * *

В одной шелковой сорочке леди Мария кажется особенно хрупкой. В глазах горит лихорадочный блеск, отекшее лицо совсем увяло, хотя на самом деле она младше Екатерины на четыре года. Все это результат долгих лет, проведенных в изгнании по воле отца. Теперь она наконец обрела заслуженное положение при дворе, хотя и шаткое: ведь король не пожалел расколоть страну надвое, чтобы аннулировать брак с матерью Марии, и бедняжка до сих пор носит клеймо незаконнорожденной. Неудивительно, что она так цепляется за старую веру – это ее единственная надежда на легитимность и хороший брак.

– Екатерина Парр! Как я рада вашему возвращению! – улыбается Мария.

– Быть рядом с вами – большая честь для меня, миледи, – отвечает Екатерина. – Однако я приехала только на сегодняшние крестины. Говорят, вы станете крестной матерью младенца Ризли?

– Только на сегодня? Какая жалость!

– Я должна блюсти траур по покойному мужу.

– Да, – негромко соглашается Мария, сжимая пальцами переносицу.

– У вас болит голова? Я могу приготовить лекарство, – предлагает Екатерина, нежно касаясь ее лба.

Мария со вздохом выпрямляется.

– Нет-нет, микстур у меня более чем достаточно.

– Позвольте помассировать вам виски, это облегчит боль.

Мария кивает, и Екатерина принимается осторожно массировать ей виски круговыми движениями. Под тонкой, как пергамент, кожей разбегаются дорожки голубых вен. Мария закрывает глаза и утыкается лбом Екатерине в живот.

– Известие о кончине лорда Латимера опечалило меня. Я искренне сожалею.

– Вы очень добры, миледи.

– Тем не менее, Екатерина, вскоре вы должны вернуться ко двору! Мне нужны друзья. Сейчас я могу полностью доверять только вашей сестре и Сюзанне. Я хочу, чтобы меня окружали дамы, которых я знаю, а большинство из тех, кто толпится в моих покоях, мне незнакомы. С вами же у нас был общий наставник, а ваша матушка служила моей. Вы мне почти как сестра!

Как, должно быть, Марии одиноко! Ей давно пора сочетаться браком с каким-нибудь прекрасным заморским принцем, нарожать ему наследников и дать Англии надежного союзника. Вместо этого ее гоняют из одного отдаленного владения в другое, то приближают, то отдаляют, то признают, то объявляют незаконнорожденной… Никто не представляет, что с ней делать, и меньше всего ее отец.

– Вы еще придерживаетесь истинной веры? – спрашивает Мария едва слышным шепотом, хотя в спальне нет никого, кроме Маргариты, которая смущенно прячется у Екатерины за спиной. – Я знаю, что ваш брат, сестра и ее супруг – сторонники реформы, однако вы долго были замужем за северным лордом, а на севере крепко держатся за старую веру.

– Я верую так же, как король, – осторожно отвечает Екатерина. Как обстоят дела с верой на севере, она знает слишком хорошо и до сих пор не может забыть грубых рук Мергатройда и запаха его немытого тела.

– Так же, как мой отец… – повторяет Мария. – В душе он все еще католик, хоть и порвал с Римом. Ведь правда, Екатерина?

Та едва слышит – перед глазами у нее стоит страшный мертвый взгляд несчастного младенца, напоминающий о его бесчестном происхождении. Взяв себя в руки, Екатерина отвечает:

– Да, миледи, вопросы веры утратили былую ясность.

Ей ненавистна собственная уклончивость; она понимает, что ничем не лучше остальных вероломных придворных, однако сказать прямо, насколько близка ей новая вера, – значит разочаровать Марию, а у той вся жизнь – череда разочарований, и Екатерина не хочет прибавлять к ним еще одно, даже если ради этого приходится скрывать правду.

– А жаль, а жаль… – бормочет Мария, рассеянно пощелкивая четками. – Что ж… Это, стало быть, ваша падчерица?

– Да, миледи. Позвольте представить вам Маргариту Невилл.

Маргарита делает неуверенный шаг вперед и приседает в глубоком реверансе.

– Подходите ближе, Маргарита, садитесь. – Мария указывает на скамеечку рядом с собой. – Сколько вам лет?

– Семнадцать, миледи.

– Семнадцать! У вас уже наверняка есть жених?

– Был, миледи, однако скончался.

Ответить так ей велела Екатерина. Не стоит упоминать, что жених Маргариты был повешен в числе прочих участников Благодатного паломничества.

– Значит, мы подыщем замену! – И не замечая, как побледнела Маргарита, Мария продолжает: – Помогите вашей мачехе меня одеть.

* * *

Месса длится целую вечность. Маргарита нетерпеливо ерзает, а Екатерина погружается в воспоминания о дерзком взгляде Сеймура, о его необычных глазах цвета барвинка. Эти мысли беспокоят ее, заставляют напрягаться всем телом, и она силой принуждает себя думать о нелепом страусином пере, о хвастливости и несдержанности Сеймура – только так удается вновь сосредоточиться на мессе.

Хрупкая леди Мария едва удерживает на руках малышку, которая, в отличие от нее, пышет здоровьем и оглашает своды громкими рыданиями, способными отпугнуть самого дьявола. Мессу проводит епископ Гардинер. Его круглое оплывшее лицо словно вылеплено из воска. Епископ говорит подчеркнуто медленно, коверкая латинские слова, а Екатерина представляет, как он запугивал ее сестру на допросе, и думает о вывихнутом пальце мальчика-певчего. В последние годы Гардинер подбирался к королю все ближе, и теперь тот прислушивается к нему не меньше, чем к архиепископу.

Новорожденная девочка, покрасневшая от криков, умолкает только после окропления святой водой, словно из нее изгнали дьявола, и Гардинер самодовольно улыбается, будто сделал это лично, а не с божьей помощью.

Король на крестинах не присутствует, и лицо Ризли, похожее на мордочку хорька, выражает явное беспокойство. Он без конца шмыгает носом, бросает тревожные взгляды на дверь и рассеянно похрустывает суставами пальцев в такт монотонному голосу епископа. Глядя на Ризли, трудно поверить, что это действительно лорд-хранитель Малой печати, который, по слухам, на пару с Гардинером держит в подчинении всю страну.

Отсутствие короля может значить многое. Его непостоянство известно, и даже если лорд-хранитель Малой печати повелевает Англией, он не властен над симпатиями короля. Кому, как не Ризли, это понимать – ведь он был одним из приближенных Кромвеля^[16], однако сумел вовремя откреститься от этой связи, когда повеяло новым ветром. Верность не относится к числу его достоинств.

По завершении церемонии все следуют за леди Марией, которая, едва держась на ногах, цепляется за руку Сюзанны Кларенсье. Придворные в длинной галерее расступаются, пропуская дам. Заметив в толпе Сеймура, две юные фрейлины глупо хихикают, а он улыбается и с картинным почтением машет перед ними своим нелепым страусиным пером. Екатерина отводит глаза и делает вид, что ее захватила речь пожилой леди Баттс о невоспитанности нынешней молодежи, безвкусии современной моды и пренебрежении сумптуарными законами – не то что в былые времена, когда люди умели проявить уважение к старшим. Сквозь гомон доносится голос Сеймура – он окликает Екатерину по имени и говорит какие-то комплименты ее украшениям, наверняка неискренние. Она бросает в его сторону мимолетный взгляд, слегка наклоняет голову и вновь отворачивается к ворчащей леди Баттс.

Сюзанна провожает обессилевшую Марию в спальню. Фрейлины помоложе снимают изукрашенные арселе и ослабляют шнуровку на платьях, не переставая болтать и хихикать. Постепенно дамы сбиваются в группки – одни читают, другие занимаются рукоделием. Приносят вино со специями. Екатерина уже хочет уходить, как вдруг из галереи доносятся топот ног, бой барабанов, звуки лютни и пение. Фрейлины поспешно надевают сброшенные арселе, убирают выбившиеся прядки, пощипывают щеки и покусывают губы, чтобы придать им яркости.

Двери открываются, и в покои под ободрительные крики и аплодисменты вступает группа менестрелей в масках. Они пляшут изощренный рил в фигурах по восемь, и дамы расступаются, чтобы дать им место. Екатерина встает на скамеечку и подтягивает за собой Маргариту, чтобы лучше рассмотреть происходящее. Воздух заряжен легким безумием, словно перед грозой. Анна хватает за руку одну из фрейлин.

– Приведите Сюзанну. Скажите, что леди Мария должна выйти к посетителям.

И тут Екатерина с изумлением понимает, что в кругу менестрелей тяжело пританцовывает сам король – огромная хромоногая фигура в нелепом одеянии: один чулок черный, другой белый. Вспоминается, что много лет назад он уже так делал: нарядился в маскарадный костюм и мнил себя неузнаваемым, а весь двор натужно изображал восхищение незнакомцем. Тогда он точно так же ворвался в покои в окружении самых красивых придворных, среди которых выделялся ростом, статью, живостью, и произвел на совсем юную Екатерину поистине неизгладимое впечатление.

Однако теперь король едва стоит на ногах без поддержки, дублет менестреля на нем трещит по швам, и в окружении статных пажей это нелепое представление выглядит отчаянной попыткой забыть о возрасте.

Маргарита смотрит на странное зрелище во все глаза.

– Это король, – шепчет Екатерина. – Когда он снимет маску, притворись, что удивлена.

– Но почему? – недоуменно спрашивает падчерица.

Екатерина пожимает плечами. Что тут скажешь? Весь двор должен поддерживать иллюзию молодости и популярности короля, который на самом деле внушает только ужас.

– Таков двор, Мег. Происходящее здесь порой не поддается объяснению.

Кавалеры тем временем образуют круг, в центре которого, жеманясь, пританцовывает юная Анна Бассет. Ее мать, леди Лайл, жадно смотрит, как шестнадцатилетнюю девочку кружат в танце под похотливым взором короля.

– Боюсь, история повторяется, – шепчет сестра на ухо Екатерине. Фраза не нуждается в пояснениях: о Екатерине Говард сейчас думают все присутствующие, кроме, пожалуй, леди Лайл, в которой честолюбие заглушает голос разума.

Вскоре круг распадается, и Анну Бассет уносит в толпу. Музыка умолкает, король срывает маску, и по комнате прокатывается фальшивый вздох изумления. Все падают на колени, юбки дам стелются по полу волнами шелка.

– Невероятно, сам король! – восклицает кто-то.

Екатерина не отрывает взгляда от дубовых досок пола, не решаясь подтолкнуть сестру локтем из опасения вызвать приступ хохота. Своей нелепостью представление превосходит любую итальянскую комедию.

– Полно, полно! – басит король. – Поднимайтесь! Мы желаем видеть, кто здесь. Где же наша дочь?

Придворные расступаются, и леди Мария выходит вперед. На ее вмиг помолодевшем лице играет робкая улыбка, словно мимолетное внимание отца повернуло время вспять.

Вместе с менестрелями явились несколько кавалеров, которые теперь перемещаются от одной группки дам к другой.

– Смотри, там Уилл и его друзья! – указывает Анна.

Заметив в толпе нелепое страусиное перо, Екатерина вздрагивает, оттаскивает Маргариту подальше – и оказывается прямо перед королем.

– Кто это крадется – неужто миледи Латимер? От кого вы таитесь, миледи?

Ее обдает волна смрадного дыхания. Рука сама тянется к помандеру^[17] на поясе, однако Екатерина сдерживает себя.

– Не таюсь, ваше величество, всего лишь ошеломлена.

Она не отрывает взгляда от его груди, обтянутой туго зашнурованным черно-белым дублетом с жемчужной вышивкой. Плоть короля выпирает между шнуров, и кажется, что, если снять с него дублет, тело совершенно утратит форму.

– Примите наши соболезнования в связи с кончиной вашего супруга, – говорит король, протягивая ей руку для поцелуя.

Екатерина прикасается губами к кольцу, утопающему в толстой плоти.

– Ваше величество так добры!

Бросив взгляд на оплывшее круглое лицо короля с маленькими темными глазками, она гадает, куда же делся тот красивый мужчина, которого она видела в юности.

– Говорят, вы хорошо за ним ухаживали. Вы славитесь своим даром сиделки, а пожилой мужчина всегда нуждается в уходе. – И прежде чем Екатерина успевает ответить, король наклоняется к ее уху, обдавая ароматом серой амбры. – Хорошо, что вы вернулись ко двору. Вы привлекательны даже во вдовьем наряде!

Екатерина отчаянно краснеет и бормочет неловкие благодарности, тщетно пытаясь подобрать достойный ответ.

– А кто же это? – интересуется король, махнув рукой в сторону Маргариты, которая приседает в глубоком реверансе.

Екатерина с облегчением выдыхает.

– Это моя падчерица, Маргарита Невилл.

– Встаньте, девица, мы хотим вас как следует рассмотреть.

Маргарита поднимается. Руки у нее дрожат.

– Повернитесь, – требует король, осматривая ее, словно кобылу на аукционе, а потом неожиданно выкрикивает: – Бу!

Маргарита в ужасе отскакивает.

– Трепетное существо! – смеется король.

– Она не привыкла к обществу, ваше величество, – поясняет Екатерина.

– Нужен укротитель, – замечает король и обращается к Маргарите: – Ну как, нравится вам здесь кто-нибудь?

Мимо проходит Сеймур, и Маргарита невольно бросает взгляд в его сторону.

– А! Значит, вы имеете виды на Сеймура! – восклицает король. – Красивый малый, верно?

– Н-нет… – заикается Маргарита.

Екатерина больно пинает ее в лодыжку.

– Думаю, Маргарита имеет в виду, что Сеймуру не сравниться с вашим величеством, – поясняет она сладким голоском, сама поражаясь тому, как может так лгать.

– Однако его называют самым красивым мужчиной при дворе! – возражает король.

– Хм-м… – задумчиво тянет Екатерина, склонив голову набок. – Это вопрос вкуса. Некоторые предпочитают более зрелых кавалеров.

Король громко хохочет, а отсмеявшись, заявляет:

– Пожалуй, мы устроим брак между Маргаритой Невилл и Томасом Сеймуром. Женим моего шурина на вашей падчерице. Отличная пара!

Подхватив дам под руки, король ведет их к карточному столу. Екатерина не может найти подходящего предлога для отказа. Слуга пододвигает к столу два стула, король грузно опускается на один и указывает Екатерине на второй. Откуда ни возьмись на столе появляется шахматная доска, и король приказывает Сеймуру расставить фигуры. Пока тот рядом, Екатерина не решается на него взглянуть, боясь, что будоражащие ее чувства отразятся на лице. Она ощущает взгляд леди Лайл и почти слышит ее мысли о том, как бы получше пристроить дочь, чтобы поймать самую крупную рыбу в стране. По поводу Екатерины леди Лайл явно не переживает: за тридцать, дважды вдова – где ей соперничать с юной цветущей Анной! Если король хочет сына, он выберет девицу Бассет или ей подобную. А сына он хочет, это всем известно.

Екатерина делает ход.

– Гамбит королевы^[18] принят, – говорит король, катая в пальцах ее белую пешку. – Планируете разгромить меня в центре доски?