Леди мира. Автобиография Элеоноры Рузвельт

Глава 6
Мое знакомство с политикой

Мы договорились, что днем 1 января в нашем доме в Олбани состоится прием для всех избирателей Франклина, которые пожелают прийти. Мы приехали утром и, естественно, не очень хорошо устроились. Кроме сиделок, я привезла с собой еще троих слуг, а по дому бегали официанты и готовили все к приему, который продолжался бесконечно. Люди из трех округов бродили туда-сюда целых три часа. Когда все закончилось, часть мусора убрали и поставщики еды покинули дом, мы со свекровью начали передвигать мебель и наводить в доме уют.

Я всегда старалась как можно скорее обустроиться на новом месте. Мне хочется развесить все фотографии на стенах, вывесить все украшения и привести все в порядок за первые же двадцать четыре часа. От грязи и бардака мне становится неуютно.

На следующее утро я двинулась дальше и занялась маркетингом. Первое потрясение я испытала, когда одна дама остановила меня на улице со словами: «Вы, должно быть, миссис Рузвельт, потому что ваши дети – единственные, кого я не знаю». Всю жизнь я провела в больших городах и редко знакомилась с соседями. Осознание того, что все на улице будут знать, что мы делаем, и обратят на нас внимание, стало большим сюрпризом.

Впервые я собиралась жить одна: ни свекрови, ни миссис Пэриш не было рядом. Я писала письма свекрови почти каждый день, как писала много лет, когда была вдали от нее, но теперь мне нужно было встать на ноги, и я хотела стать независимой. Я начала понимать: что-то внутри меня жаждало быть личностью.

Люди оказались добры ко мне, вскоре я завела друзей и в тот год была очень занята. Иногда я ходила в галерею в Капитолии и слушала, что там происходит. Мне удалось узнать об интересных политических фигурах. Сенатор Том Грейди произносил речи лучше, чем многие из тех, кого сегодня считают великими ораторами. Боб Вагнер, «Большой Тим» Салливан, Кристи Салливан, сенатор Сейдж, старый сенатор Брэкетт, который выглядел как церковный дьякон и, вероятно, был самым хитрым политиком, который когда-либо ходил по залу Сената, – все они выделялись на этой арене. На Собрании я впервые увидела Эла Смита.

Каждый день после обеда я была дома и пила чай с детьми. Я читала им книги или играла с ними, пока они не лягут спать. Я пробовала брать маленькую Анну с нами на обед, но, потратив целый час на первую попытку, вернула ее в детскую. Анна, Джеймс и младшая сиделка занимали комнату над большой библиотекой в задней части дома. Младенец и его няня находились в соседней комнате.

Анна была светлокожей, как и ее отец, с приятными чертами лица, голубыми глазами и прямыми волосами, выгоревшими на солнце почти до белизны. Джеймс был темнее и по цвету волос, и по цвету кожи – в этом он больше походил на меня. К счастью для детей, они унаследовали внешность по отцовской линии семьи. Несколько малышей унаследовали глаза представителей моей ветви рода Рузвельтов, но глаза у нас довольно красивые. У меня были выступающие передние зубы, не очень приятный рот и подбородок, но они не передались никому из моих детей.

Здесь, в Олбани, мое существование стало двойственным, и этому суждено было продлиться всю оставшуюся жизнь. Государственная служба, независимо от того, был ли мой муж в должности или нет, отныне стала частью нашей повседневности. Именно карьера поглотила все внимание Фраклина. Вероятно, в то время он не смог бы сформулировать свою политическую философию, как сделал это позже, но наука управления была ему интересна – и люди, способность их понимать, игра его личности с их личностями были для Франклина увлекательным предметом исследования.

Я все еще жила под гнетом своего раннего воспитания. Долг был движущей силой моей жизни и часто исключал то, что могло принести радость и удовольствие. Я на все смотрела с точки зрения «должна» и лишь изредка – с точки зрения своих желаний. Бывали моменты, когда я почти забывала, что есть такая вещь, как желание. Поэтому я заинтересовалась политикой. Долгом жены было интересоваться тем, что интересует ее мужа, будь то политика, книги или блюдо к обеду. Таково было мое отношение в первую зиму в Олбани.

Здесь впервые появился человек, которому предстояло стать очень близким другом моего мужа. Я почти не помню, как с ним познакомилась. Луис Макгенри Хоу был газетным корреспондентом, старым игроком в политической игре округа. Он жил в Олбани с женой и дочерью, но долгие годы его дом находился в Саратоге, поэтому он знал сельскую местность и у него было много старых друзей. В тот первый год я почти не видела семью Хоу и все еще чувствовала себя чужой.

Судьба повстанцев, которые выступали вместе с моим мужем в ранней сенаторской борьбе против влияния Таммани, впервые познакомила меня с мрачной стороной политической машины. У одного человека была маленькая провинциальная газета, и его финансовый успех сильно зависел от размещения правительственных объявлений. Через год ему не дали ни одного такого объявления в наказание за противодействие машине демократии, и его газета обанкротилась. Подобные истории приходили к нам из разных источников, и моя кровь закипала. Мой муж был неуязвим, но многие его друзья оказались в зависимом положении. Я осознала, что можно стать рабом, а не работником госаппарата, если над вами повиснет опасность нищеты. А если слишком сильно привязаться к общественной жизни, это может привести к компромиссам, даже если не затрагивать финансовый вопрос.

После того как законодательный орган объявил перерыв, я отвезла детей в Гайд-парк, а затем в Кампобелло, следуя нашему обычному распорядку. У моего мужа снова появилось много времени летом, чтобы провести его с нами, хотя он должен был побыть в своем округе, и в августе законодательное собрание вновь собралось на короткую сессию.

Когда я впервые приехала в Кампобелло, рядом с моей свекровью жила очаровательная женщина, миссис Кун, из Бостона. После ее смерти выяснилось, что в своем завещании она предложила миссис Рузвельт купить ее собственность, включая небольшой участок земли в заливе Фанди на острове, и ее дом со всей мебелью, даже фарфоровыми, стеклянными и льняными изделиями. Она попросила, чтобы миссис Рузвельт его предложили по номинальной цене на случай, если она захочет купить его для своего сына.

Свекровь купила его и отдала нам, и этот дом стал для меня большим источником радости и местом, которое подарило моим детям много счастливых воспоминаний.

Зима 1912 года застала нас в Олбани, в доме на Элк-стрит. Моего двоюродного брата, Теодора Дугласа Робинсона, избрали в Ассамблею, и той зимой он занял свое место. Его жена, Хелен, была сводной племянницей моего мужа – дочерью Дж. Р. («Рози») Рузвельта, – и поэтому наши отношения были очень близкими и сложными.

Конечно, Тедди и Франклин находились на разных политических позициях: один работал в Сенате, а другой – в Ассамблее. И у Тедди, и у Хелен было несколько близких друзей, которые не стали нашими большими друзьями, и в целом они вращались в более веселых и молодых кругах.

Я всегда чувствовала себя комфортнее с людьми старше себя и, оказавшись среди молодежи, чувствовала себя не в своей тарелке. Должно быть, я испортила немало веселья Франклину из-за неумения вести себя непринужденно в веселой группе, хотя не помню, чтобы возражала против того, чтобы он проводил с ними время, пока я остаюсь дома.

Помню, в тот год я чувствовала своего рода ответственность за жен некоторых новых членов ассамблеи и за жен газетчиков, которые, как мне говорили, были очень одиноки. Я набожно навещала их и старалась время от времени приглашать к себе домой.

Я мало помню работу мужа в законодательном органе, кроме того что Франклин выступал за избирательное право для женщин. Он всегда настаивал на том, что Инес Малхолланд, сидевшая за его столом, обратила его в свои соратники, но на самом деле он выступил за избирательное право женщин за два месяца до того памятного визита.

Я была потрясена, ведь никогда не задумывалась над этим вопросом всерьез, считая само собой разумеющимся, что мужчины – высшие существа, которые знают о политике больше, чем женщины. И хотя я понимала, что если мой муж был суфражистом, то и я, вероятно, тоже не могу утверждать, что была феминисткой в те ранние дни.

Я сильно растеряла боевой дух, когда речь зашла о нищих, потому что, как мне сказали, не имела права лезть в трущобы или в больницы из страха принести домой какую-нибудь болезнь и заразить детей, так что я пошла по более легкому пути: входила в состав различных советов и жертвовала небольшие суммы тому или иному благотворительному фонду, думая, что на этом мой долг перед соседями выполнен.

Я не была снобом, в основном потому, что никогда не задумывалась, зачем приглашают людей в свой дом или называют их друзьями. Каждый, кто к нам приходил, лил воду на мельницу моих знаний. Так я начала интересоваться людьми и обнаружила, что почти каждый может рассказать что-то интересное и внести свой вклад в мое образование.

В 1909 году мой брат Холл поступил в Гарвардский колледж. Он был готов выпуститься в 1912 году и получил свой ключ сообщества «Фи Бета Каппа», хоть и учился в классе 1913 года. Весной 1912 года власти разрешили ему поехать с моим мужем в Панаму. Я не слишком сильно любила море, к тому же мне было тревожно надолго уезжать от детей, и поэтому не присоединилась к ним в первой части путешествия. К ним примкнул еще один член законодательного органа, Мэйхью Уэйнрайт, и они, судя по всему, прекрасно провели время.

В июне 1912 года мой брат женился на Маргарет Ричардсон из Бостона. Холлу еще не исполнился двадцать один год, а ей было двадцать, когда они отправились в свадебное путешествие в Европу.

В конце месяца муж повез меня на мой первый политический съезд. Мы сняли дом в Балтиморе вместе с мистером и миссис Монтгомери Хэйр и мистером и миссис Джеймс Бирнс.

Этот съезд был захватывающим. Передо мной в конференц-зале сидела миссис Огаст Бельмонт, которая изобразила праведное негодование и заявила, что будет бороться с партией, когда Уильям Дженнингс Брайан почти исключил из нее мужа миссис Бельмонт.

Я ничего не понимала в происходящем, но с живым интересом наблюдала за демонстрацией Чемпа Кларка и была потрясена, когда его дочь пронесли по всей комнате. Все эти демонстрации казались мне бессмысленными, и мое мнение о конвенциях долго не менялось.

Было очень жарко. Я мало что понимала в борьбе за выдвижение Вудро Вильсона, хотя мой муж был глубоко заинтересован и тратил много времени, добиваясь этого. В конце концов я решила, что Франклин вряд ли расстроится из-за моего отсутствия, ведь я все равно редко его вижу, а дети должны поехать в Кампобелло, поэтому я отправилась домой, отвезла их туда и стала ждать результата. Я получила телеграмму дикого триумфа, когда мистера Уилсона наконец выдвинули на пост.

МИССИС Ф. Д. РУЗВЕЛЬТ

КАМПОБЕЛЛО ИСТПОРТ МЭН

УИЛСОНА ВЫДВИНУЛИ В КАНДИДАТЫ СЕГОДНЯ ДНЕМ ВСЕ МОИ ПЛАНЫ РАСПЛЫВЧАТЫ ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ ТРИУМФ

ФРАНКЛИН.

Мы приехали из Кампобелло рано, потому что у мужа была еще одна кампания. Плыли на лодке, и никто из нас не придавал особого значения тому, что чистить зубы приходилось пользуясь водой из кувшинов, стоящих в каюте. Детей мы поселили в Гайд-парке. Франклин изложил свои планы на предстоящую кампанию, а затем мы отправились в Нью-Йорк, в полностью «готовый» дом, который забрали у людей, снимавших его зимой. Нам предстояло остановиться всего на одну ночь, и наш старый друг Рональд Фергюсон, который приехал из Шотландии, собирался с нами поужинать. Наступил вечер, но Франклин слишком разболелся, чтобы куда-то идти. У него была небольшая температура, и чувствовал он себя разбитым. Я сделала для него все, что смогла, и сама повела Рональда в ресторан.

На следующее утро мой муж все еще чувствовал себя ужасно. Нашего врача не было в городе, поэтому я вызвала незнакомого доктора, но он не мог объяснить причину повышения температуры. Никто не понимал, что происходит с Франклином. Я взяла на себя всю заботу о нем. Мы позвали на помощь управляющего домом, который готовил необходимую еду, а я бегала вверх и вниз по лестнице с подносами, заправляла постель, давала лекарства, и все шло хорошо, не считая того, что в определенное время дня я чувствовала себя странно. Мой муж после обеда ложился вздремнуть, и я была бы рада сделать то же самое, потому что у меня болел затылок и я едва могла передвигаться. Мне и в голову не приходило, что я тоже могу заболеть.

Спустя десять дней вечером приехала в город моя обеспокоенная свекровь, и я сказала ей, что, раз уж она приехала, я завью волосы и лягу спать, потому что плохо себя чувствую. Она поцеловала меня и воскликнула: «У тебя высокая температура!» Позже выяснилось, что у меня 39 градусов. Пришел врач, и я легла спать, а на следующий день у меня взяли анализы и обнаружили брюшной тиф. Франклин переболел им в детстве, поэтому у него была только небольшая температура, но теперь все думали, что он тоже болен. У меня был совершенно типичный случай, и я быстро встала на ноги, а вот Франклин все еще лежал в постели с ужасным самочувствием и выглядел как Роберт Луис Стивенсон в Вейлиме.

Тем временем кампания продолжалась, и теперь на помощь пришел Луис Хоу, тихий, даже тогда довольно сильно похожий на гнома маленький газетчик из Олбани. Он проявил интерес к моему мужу во время сенаторской борьбы, и когда Франклин попросил его возглавить кампанию, согласился. Отправившись в Датчесс, он изложил свои планы и взял на себя округ Франклина, который в то время лежал плашмя.

Луис был проницательным политиком, умным читателем газет и людей, но местами поступал непрактично. Чековая книжка была одной из тех вещей, которых Луис не понимал. Мой муж дал ему чековую книжку и определенную сумму денег в банке. Каждый раз, когда Луис приходил к нам, он настаивал, что у него еще есть деньги в банке. Наконец моего мужа уведомили, что на счету произошел перерасход средств. Луис по-прежнему настаивал, что у него есть деньги, и когда Франклин просмотрел чековую книжку, то обнаружил, что Луис всегда прибавлял сумму чека к остатку, а не вычитал ее, поэтому, конечно же, сумма росла, а не уменьшалась.

В то время он меня не слишком впечатлял, потому что очень много курил! Помните, я все еще была пуританкой. Мне казалось, что курение портит свежий воздух, необходимый моему больному мужу, и я очень не одобряла того, что Луис приходил доложить о ходе кампании. Я совершенно упускала из виду тот факт, что он выигрывает, что без него Франклин переживал бы гораздо сильнее и, вероятно, проиграл бы выборы. Я просто изводилась из-за визитов Луиса и его сигарет. Теперь я часто удивляюсь, как ко мне относились в те дни. У меня не было никакого понимания системы ценностей, и я все еще была строга в своих стандартах поведения.

Моего мужа переизбрали благодаря Луису Хоу. Я привела в порядок нью-йоркский дом и перевезла туда детей, поскольку сдавать его было уже поздно и мы решили не снимать на зиму дом в Олбани, а поселиться в двух комнатах в отеле «Тен Эйк». Мы перемещались между Нью-Йорком и Олбани, на работу и домой. Я ездила в Олбани каждый понедельник после обеда и возвращалась в Нью-Йорк утром по четвергам, чтобы побыть с детьми.

Зимой ходили разговоры о возможном приглашении моего мужа в администрацию в Вашингтоне, но я была слишком занята семьей, чтобы об этом думать.

Глава 7
Вашингтон

В апреле президент пригласил к себе Франклина, а я осталась в Нью-Йорке в ожидании новостей о нашем будущем. Вскоре мы получили известие о том, что мой муж назначен помощником министра военно-морского флота. Он ушел из Сената штата и начал работать в Вашингтоне. В то время бушевала эпидемия оспы, поэтому мы оба поставили прививки.

Мой муж снял номер в вашингтонском отеле «Поухатан» и хотел, чтобы я приехала к нему той весной. Я бросилась к тетушке Бай, которая жила в Фармингтоне, штат Коннектикут, с расспросами о том, каковы обязанности жены помощника секретаря. Сердце ушло в пятки, когда тетушка дала мне подробные инструкции по моей будущей работе. Это огромное бремя больше не ложится на плечи жен правительственных чиновников. Во время войны это стало неосуществимо.

Тетушка Бай внушила мне, что, как жена помощника министра военно-морского флота, я в первую очередь и вообще всегда обязана служить самому флоту. Она сказала: «Пойми, что многим молодым офицерским женам приходится нелегко, потому что они должны вести прежний образ жизни на весьма скудное жалованье. Ты можешь сделать жизнь Франклина приятнее, пока он будет в Вашингтоне, и ты должна это сделать».

Я проделала долгий путь с тех пор как переехала в Олбани, потому что тогда ни за что не смогла бы совершить те первые визиты и повторить одну и ту же формулировку: «Я – миссис Франклин Делано Рузвельт. Мой муж недавно прибыл сюда для работы помощником министра военно-морского флота». Я посещала дом за домом и представлялась таким образом. Застенчивость стала быстро меня покидать.

Осенью 1913 года мы сняли дом тетушки Бай на улице Эн, дом 1733. Это был уютный старомодный дом, и две старые «цветные» служанки, Милли и Фрэнсис, которые заботились о дяде Уилле, когда тетушки Бай не было дома, согласились позаботиться о нем и летом, а также присматривать за Франклином, когда он будет жить там один.

Позади дома находился небольшой сад с прелестной розовой беседкой, где можно было завтракать в конце весны или летом и даже ужинать летними вечерами. За этим маленьким садом ухаживал замечательный человек по имени Уильям Ривз, которого я хорошо знала. Его сдержанность была поистине поразительной. Мы прожили в этом доме четыре года, и, хотя я часто разговаривала с Уильямом, только приехав в Белый дом в 1933 году, я узнала, что мистер Ривз был там главным садовником и что именно из-за своей должности он приходил к тетушке Бай во время правления дяди Теда. Он продолжал это делать из-за своей привязанности к ней и интереса к ее саду.

Когда мы переехали в Вашингтон, свекровь, как обычно, помогла нам устроиться. Мы купили машину, привезли с собой из Гайд-парка молодого шофера, и мне пришлось всерьез заняться нанесением визитов.

Мой муж попросил Луиса Хоу стать его помощником в военно-морском департаменте. Луис перевез свою жену и двоих детей – довольно взрослую девочку и маленького мальчика – в квартиру недалеко от нас.

Анна ходила в школу с мисс Истмен, а Джеймс той осенью начал учиться в маленькой школе Потомак. Я помню, как той зимой каждый день ходила в гости. Мы вели такую светскую жизнь, какой я никогда раньше не знала, ужинали вне дома вечер за вечером и приглашали людей поужинать с нами примерно раз в неделю.

Мы довольно скоро поняли, что с некоторыми людьми не выходит увидеться в неофициальной обстановке, поэтому раз в две недели или около того ужинали небольшой компанией. В эту компанию входил министр внутренних дел Франклин Лейн и его жена – очаровательная пара, которая нравилась и молодым, и старым, мистер и миссис Адольф Миллер, старые друзья Лейнов, мистер и миссис Уильям Филлипс и мы. Уильям Филлипс работал в Госдепартаменте, и они с Кэролайн были нашими старыми друзьями. В такие вечера мы отбрасывали все формальности и даже не рассаживали министров внутренних дел по рангу. Мы с Франклином по-прежнему оставались дома по воскресеньям и продолжали проводить неформальные ужины, которые всегда устраивали после свадьбы. Я готовила яйца в электрической кастрюле прямо на столе, подавала холодное мясо и салаты, холодные десерты и какао.

Поначалу я пыталась обходиться без секретаря, но потом поняла, что постоянно составляю списки гостей, а потом всех обзваниваю, рассылаю приглашения и отвечаю на полученные, и в конце концов я наняла себе помощника, который приходил по утрам три раза в неделю.

Выйдя замуж, я обнаружила, что мой муж – коллекционер. Во всем остальном он был осторожен и экономен. В те первые дни он ни разу не вызывал такси, если мог проехать на трамвае. Я часто видела, как он идет с сумкой вниз по улице и садится в общественный транспорт на углу. Он тщательно ухаживал за своей одеждой, никогда не тратил на себя слишком много денег, и нам казалось, что мы много чего не можем себе позволить. После первой маленькой машины мы некоторое время обходились и вовсе без нее, а когда переехали в Вашингтон, наши первые два автомобиля были подержанными. Наконец, мне удалось убедить мужа, что мы больше тратим на их ремонт и реже ими пользуемся, чем если бы у нас была новая машина. Тот новый автомобиль, который мы все-таки купили, продержался до тех пор, пока мы не уехали из Вашингтона, когда Франклин снова решил, что нам не нужна машина, и продал ее.

Как коллекционер, он тоже проявлял осторожность и большую часть своей коллекции приобрел по разумной цене, потому что в то время мало кто интересовался его сферой. Он действительно знал обо всем, на что делал ставки на аукционах или приобретал спустя несколько часов в старых книжных лавках и магазинах гравюр.

Его интересовал американский флот, поэтому он собирал книги, письма, гравюры и модели кораблей. Коллекция уже была довольно обширной и интересной, когда Франклин переехал в Вашингтон, став помощником министра военно-морского флота, но те годы в военно-морском министерстве дали ему прекрасную возможность пополнить свои запасы. Франклину предложили купить целый сундук писем, среди которых были любовные письма одного из наших первых морских офицеров. Муж приобрел и письмо, которое написал капитан своей жене, и в нем описывалось получение известия о смерти Джорджа Вашингтона и последующий проход через Маунт-Вернон. Говорят, что капитан установил обычай, которому с тех пор и по сей день следует каждый военный корабль. Меняют его только в зависимости от личного состава, перевозимого на корабле. Все корабли опускают флаг до середины мачты, выстраиваются вдоль поручней, звонят в колокол и, если на борту есть горнист, дуют в трубу.

Еще Франклин приобрел образец старой Конституции в хорошем состоянии. Словом, коллекция быстро росла. В разное время мой муж собирал и другие категории предметов. Например, был период, когда он увлекался маленькими брошюрами, детскими книгами и классикой, которые издавали в уменьшенном формате, а первые издания всякого рода всегда привлекали его внимание, хотя он не придерживался одной линии. Марки тоже долго интересовали его.

Я часто удивляюсь, почему он так и не передал свою любовь к коллекционированию никому из наших детей. Возможно, жизнь в доме с коллекционером может внушить всем остальным членам семьи, что только один из них волен потакать своим желаниям, и даже тогда возникает вопрос, придется ли семье переезжать, чтобы коллекцию не трогали и разместили как надо!

С осени 1913 года моя светская жизнь в Вашингтоне началась по-настоящему. Я многое узнавала о политике и правительстве, потому что имела много возможностей встретиться и поговорить с интересными мужчинами и женщинами. Но, оглядываясь назад, я думаю, что вся моя жизнь продолжала вращаться вокруг семьи. Дети были еще маленькие, в этот период должны были родиться еще двое, и тогда это казалось мне самым важным.

Почти все женщины в то время были рабынями вашингтонской социальной системы. Но две женщины вырвались на свободу. Одной из них была Марта Питерс, жена конгрессмена Эндрю Дж. Питерса из Массачусетса и сестра Уильяма Филлипса. Она не любила больших светских мероприятий и не считала своим долгом перед карьерой супруга ежедневно наносить визиты женам других общественных деятелей.

Другой женщиной была Элис Лонгуорт, которая, откровенно говоря, слишком интересовалась политикой, чтобы ходить в гости к женщинам, которые не имели для нее никакого значения. Ей нравилась светская жизнь не только в общепринятом смысле, но и в своем, особом. Она хотела знакомиться с яркими людьми, а не скучать и не заниматься неинтересными вещами. Ее дом был центром веселья и занимательных сборищ. Все, кто приезжал в Вашингтон, жаждали познакомиться с ней и получить от нее приглашение.

Меня потрясли независимость и смелость этих двух дам. Я была уверена, что не могу предложить ничего личного и что мой единственный шанс исполнить долг жены государственного чиновника состоит в том, чтобы вести точно так же, как большинство других жен.

Мои визиты начались зимой 1914 года, когда я снова чувствовала себя ужасно, ведь в августе следующего года должен был родиться еще один ребенок. Так или иначе, я совершала обход каждый день, вычеркивая из списка от десяти до тридцати имен. По понедельникам – жены судей Верховного суда, по вторникам – члены Конгресса. Сколько раз я задавалась вопросом, почему нью-йоркские конгрессмены так часто переезжают с места на место! У них редко бывали свои дома, их жены редко ходили в гости, и чтобы оставить им приглашение, мне приходилось подниматься по лестницам в пансионатах и обыскивать каждую большую и маленькую гостиницу! По средам – Кабинет министров, и тут возникла проблема. Если бы миссис Дэниелс пригласила меня к себе в тот день, я не смогла бы нанести визит другим членам Кабинета. По четвергам – жены сенаторов, по пятницам – дипломаты. Разные люди вклинивались в те дни, которые были напечатаны на их пригласительных карточках, или, если у них не было выделенных дней, в те дни, когда я случайно оказывалась рядом с их домами. Выходные я освобождала и посвящала детям.

Так же, как мистер Дэниелс был добрым и понимающим начальником, миссис Дэниелс была доброй и понимающей женой и не ожидала, что я буду проводить с ней каждую среду. Позже зимой по средам я старалась оставаться дома и принимать у себя всех, кто приходил. Тогда я впервые испытала опыт приема дам, говорящих на трех разных языках, и была единственным человеком, способным перевести то, что они говорили друг другу!

Мой муж регулярно приводил домой на обед нескольких мужчин, чаще после начала войны, чем в первые годы, когда у него было больше времени для клуба «Метрополитен» и игры в гольф. Эта игра доставляла ему много удовольствия. Но дома он хотел быстро пообедать и не терять времени. Его гости должны были иметь возможность говорить свободно, поэтому у меня выработалась привычка, которую я навсегда сохранила. У меня есть маленький серебряный колокольчик, который лежит рядом со мной во время каждой трапезы. Он принадлежал моей матери и стал частью воспоминаний из раннего детства – Старая Матушка Хаббард с собакой под мышкой. Когда я звоню, приходят слуги и уносят тарелки, передают следующее блюдо, а затем удаляются в кладовую и остаются там, пока я не позвоню снова. Это стало правилом в Вашингтоне и везде, где бы я ни находилась, потому что так беседа может протекать более свободно. Это было необходимо во время Первой мировой войны, когда беседы, содержание которых не должно было выходить за пределы круга присутствующих за столом, случались довольно часто. И я выяснила, что это нововведение всегда разряжает обстановку за столом, когда у гостей никто не стоит за спиной и не ходит по комнате.

Здесь, как и в Олбани, я старалась вернуться домой к пяти часам, чтобы успеть выпить чаю, а дети всегда были со мной за час до ужина и сна.

Где-то в середине той зимы, кажется, в начале марта, моего мужа отправили в инспекционную поездку на Западное побережье, и я его сопровождала.

Когда мы прибывали в каждое из мест назначения, появлялся военно-морской адъютант и говорил, что нам делать, чем весьма мне помогал. Я все еще была новичком в мире посещения морских кораблей со всеми сопутствующими церемониями.

В первый раз, когда Анна была с нами и мы подпрыгивали вверх и вниз в маленькой лодке, а мой муж получил семнадцатизарядный салют в честь должности помощника министра военно-морского флота, дочка уткнулась головой мне в колени, потому что была чувствительна к шуму. Позже она затыкала уши ватой. Я была совсем не готова к первому салюту, но уже тогда была несколько глуха, и шум меня не беспокоил.

При посадке на военный корабль мне приходилось ждать, когда скажут, должна я идти впереди мужа или позади. Что делать, пока он стоит, отдавая честь, кому пожимать руку и какие части корабля не следует посещать, а когда соберемся уходить, идти ли мне первой или последней? Все эти и многие другие вопросы волновали меня во время самых первых инспекционных поездок. Но постепенно я всему училась. Мой муж, казалось, знал все без наставничества, и я всегда удивлялась, как он впитывал знания в моменты, когда мне приходилось бороться и задавать бесчисленные вопросы. Возможно, он развил любопытство раньше. Во всяком случае, он мог ответить на большинство наших, а когда мы думали, что подловили его, и обращались к энциклопедии, чтобы доказать его неправоту, он почти всегда оказывался прав.

В этой поездке, как и в большинстве других официальных поездок, наши встречи начинались в девять или десять часов утра и заканчивались около полуночи. После этого я писала письма и собирала чемоданы.

Во все эти поездки я отправлялась с большой тревогой, несмотря на то что мне нравилось узнавать новые места. Я терпеть не могла расставаться с детьми, но в поездке мои страхи утихали, пока мы не оказывались в двух днях пути от дома, после чего страхи оживали в полную силу, и в последнюю ночь я обычно представляла себе все самое ужасное, что могло случиться с детьми без меня. Они могли выпасть из окна или упасть в камин, или попасть под машину! Моя свекровь всегда присматривала за ними, пока мы были в отъезде, так что причин для беспокойства не было, но в те годы дети часто простывали, у них болели уши и миндалины, и они заражались многими из менее серьезных детских болезней.

Любая мать знает, что должна быть готова ко всяким превратностям судьбы, но нужно время, чтобы к этому привыкнуть. Сначала кажется, что вы или кто-то еще должен был предотвратить беду. Позже вы узнаете, что никакая забота не защитит от несчастных случаев, и все, что вы можете сделать, это встретить своих детей со спокойствием и твердым духом, когда они к вам придут.

Летом 1914 года мы с детьми, как обычно, поехали в Кампобелло, но над Европой сгущались тучи войны, и Вашингтон был полон тревожных настроений. В августе мне предстояло родить ребенка, и мы решили, что доктор, который заботился обо мне и моих четырех детях, прилетит на роды. Мисс Спринг, та самая няня, которая всегда была со мной в такие моменты и приходила как можно чаще, когда дети болели, составила мне компанию. Муж приехал на короткие каникулы, свекровь была в своем коттедже неподалеку. Но вместо того чтобы ждать подходящего момента, я разбудила мужа ночью 16 августа и сказала, что ему нужно поехать в Любек и позвать нашего старого друга, доктора Беннета. Свекровь услышала, как он крикнул людям на «Полумесяце», чтобы они пригнали небольшую лодку, на которой он поплывет, и прибежала из своего коттеджа узнать, что случилось.