Леди мира. Автобиография Элеоноры Рузвельт

Глава 5
Женщина

Поездка домой была не из приятных, и я высадилась в Нью-Йорке с очень скверным чувством. На то была веская причина – я, маленькая идиотка, очень переживала, что не смогу родить детей и сильно разочарую мужа.

Я всегда была очень здоровой, и, на мой взгляд, хорошо, что я мучилась по три месяца до рождения каждого из шести моих детей, ведь благодаря этому я начала немного лучше понимать и сочувствовать основным болезням, которым подвержены человеческие существа. В противном случае, боюсь, я была бы еще более невыносима, чем сейчас, потому что всегда считала, что мы можем сделать хоть что-нибудь, чтобы победить свои физические недуги.

Мало-помалу я научилась даже такие месяцы превращать в сносные. В любом случае, я никогда не позволяла недомоганиям помешать мне сделать то, что должно быть сделано. Вся суть в жесткой дисциплине, и я не рекомендую этот метод ни как тренировку для окружающих, ни как средство воспитания собственного характера. Это убивает вашу способность наслаждаться жизнью. Это делает человека стоиком, но избыток чего-либо так же плох, как и недостаток, и я думаю, что избыток дисциплины заставляет вас отдаляться от окружающих и уходить в себя.

В первый год супружеской жизни обо мне заботились от начала и до конца. Свекровь все делала за меня. Как и многие другие девушки в ожидании первого ребенка, я иногда нервничала. Одна моя подруга детства сказала: «Когда я немного боюсь будущего, я оглядываюсь вокруг, смотрю на людей и думаю, что они же должны были как-то родиться, поэтому и со мной не должно произойти ничего необычного».

Я хорошо помню некоторые чрезвычайные ситуации, возникавшие в этот период. Мы пригласили друзей на ужин, а повар уехал за день до этого. Казалось невозможным найти нового. Я просто оцепенела, потому что ничего не знала о приготовлении еды, и целый день ходила от одного бюро по трудоустройству до другого, пока наконец не нашла того, кто смог бы приготовить ужин, и всю дорогу боялась, что результат выставит нас в дурном свете.

Казалось бы, это могло подтолкнуть меня научиться готовить, и, хотя я припоминаю, как однажды зимой ездила в Колумбийский университет на занятия по кулинарии, толку от этого было немного, потому что в школе пользовались газовыми плитами и я научилась готовить только особые, изысканные блюда. А дома мне нужно было научиться управлять старомодной угольной плитой и готовить целый ужин.

В ту зиму моя кузина Элис Рузвельт вышла замуж за Николаса Лонгуорта. Франклину пришлось ехать на свадьбу одному, потому что я ждала нашего первого ребенка. 3 мая 1906 года родилась девочка, которую мы назвали Анной Элеонорой в честь моей матери и меня. Наша опытная няня и просто прекрасный человек, Бланш Спринг, много лет играла важную роль в моей жизни. Меня никогда не интересовали куклы или маленькие дети, и я ничего не знала о том, как обращаться с ребенком или как его кормить. Я взяла молодую няню из детской больницы, которая знала, чем и как болеют дети, но ее неопытность делала эти знания почти угрозой, потому что она постоянно искала скрытые болезни и не ожидала, что хорошо накормленный и ухоженный ребенок будет нормально развиваться.

Следующие несколько лет мы соблюдали почти такой же летний распорядок. Мы навестили мою свекровь в Гайд-парке, а потом поехали к ней в Кампобелло. Часть лета 1906 года она провела за границей, и мы поселились в ее доме в Кампобелло. Обычно мой муж плавал вдоль побережья на маленькой шхуне «Полумесяц», взяв с собой нескольких друзей, а летом совершал один или два коротких рейса в Новую Шотландию или другие места недалеко от берега. Он был хорошим моряком и лоцманом и почти всегда так точно рассчитывал свое время, что я с трудом припомню случаи, когда он причинял нам беспокойства своими задержками. Как правило, он заходил в гавань раньше положенного срока.

Если они собирались в круиз из Кампобелло, я должна была запастись едой на первые несколько дней, и после возвращения они всегда рассказывали мне, что такое вкусное ели на лодке. По-видимому, их представление о совершенстве состояло в сочетании сосисок, сиропа и блинчиков на каждый прием пищи, иногда вносилось разнообразие в виде омаров или яичницы. Мой муж был не только капитаном, но и поваром, и гордился своим мастерством.

Как-то вечером, следующей зимой, к нам на ужин пришли гости. Няня ушла, на часах было около половины седьмого. Анна выпила содержимое своей бутылочки, но не уснула, когда ее уложили, а начала выть и выла без остановки, пока я переодевалась к ужину. Начали прибывать гости. Я позвонила врачу. Он спросил меня, не могло ли малышку немного продуть, и уверена ли я, что помогла выйти всем пузырькам после последней выпитой бутылочки? Я не осмелилась сказать ему, что забыла перекинуть Анну через плечо и понятия не имею, вышли пузыри или нет. Он предложил перевернуть малышку на живот и потереть ей спину, поэтому, когда гости стали прибывать, я сказала Франклину, что ему придется начинать ужин без меня. Я подняла свою ревущую дочку, положила себе на колени на животик, и через несколько минут она уже улыбалась и гукала. После того как я потерла ей спину, она избавилась от неприятных ощущений и, когда ее снова уложили в постель, заснула сном младенца. Я спустилась к столу, но была так взвинчена, что ходила взглянуть на дочь несколько раз за вечер, и в конце концов разбудила ее до того, как няня вернулась домой. Мне пришлось снова расстаться с гостями, прежде чем они ушли. После того случая я поклялась, что никогда больше не буду устраивать званые ужины в выходной день нашей няни.

Теперь я знаю, что в первые годы нам следовало обойтись без прислуги, чтобы я могла приобрести новые знания и уверенность в себе и не давать окружающим обманывать себя ни в том, что касается домашнего хозяйства, ни в том, что касается детей. Но меня так воспитали, что это просто не приходило мне в голову, как и никому из самых близких мне людей старшего возраста. Иначе у моих детей было бы более счастливое детство, а у меня – меньше неприятностей в будущем. Как бы то ни было, много лет я боялась своих нянь, которые обычно имели английское образование и командовали мной так же, как и детьми.

Как правило, они хорошо заботились о детях и, думаю, малыши очень любили своих гувернанток. Так у меня появилась глупая теория, что нужно доверять воспитание своих детей другим людям. В итоге моих малышей часто несправедливо наказывали, потому что я не была практичной хозяйкой, женой или матерью.

Зимой 1907 года мне сделали довольно тяжелую операцию, и я смогла добиться возвращения мисс Спринг. Доктор Альберт Эли, наш семейный врач, провел эту операцию прямо у нас дома, и я оказалась значительно слабее, чем кто-либо мог себе представить. В результате врачи подумали, что я не могу выйти из-под действия эфира, и, вернувшись в сознание, я услышала слова доктора: «Она умерла? Вы чувствуете ее пульс?»

Боль была очень сильной, но я никогда не рассказывала о своих чувствах и просто отказывалась обсуждать этот вопрос, поэтому люди, скорее всего, думали, что я гораздо больнее, чем была на самом деле.

В то время, когда мой муж учился в юридической школе, у него были долгие летние каникулы, которые позволяли нам уехать в Кампобелло. Летом 1907 года к нам приехали погостить мистер и миссис Генри Пэриш. Мы с мужем отправились встречать их вечером на вокзал. Густой туман затруднял переход через залив и заставлял нас двигаться вслепую, но мой муж гордился тем, что с двигателем мог добраться до цели и попасть ровно в то место, куда направлялся. Мы благополучно добрались до Истпорта, штат Мэн, и взяли на борт своих кузенов.

На обратном пути свет компаса погас. Франклину принесли фонарь, и он повесил его на главную стрелу, чтобы видеть, куда ехать. В нужный момент он позвонил в колокольчик, обозначая снижение скорости, но буй не появился, и земли по близости не было видно. Некоторое время Франклин шел осторожно, потом человек на бушприте крикнул: «Лево на борт», и над нами замаячили доки Любека, где как раз хватало места для маневров. Сильно раздосадованный и озадаченный, мой муж перестроил маршрут на Кампобелло, поняв, что мы прошли через узкий проход и просто по счастливой случайности не попали в поток, бегущий через пролив между Лонг-Айлендом и Стейтен-Айлендом. Примерно через три минуты с бушприта донеслось: «Право на борт», и мы чуть не попали на крошечный островок с единственным деревом, который был совсем не в наших планах.

До мужа дошло, что фонарь, качающийся на стреле, был сделан из железа и притягивал компас! С этого момента мы пользовались спичками и без труда нашли дорогу через узкий проход к своему бую. Мистеру и миссис Пэриш пришлось нелегко, и, думаю, они были рады, что пять дней сплошного тумана сделали дальнейшее плавание невозможным до конца их визита.

В то лето у меня возникли трудности в отношениях с братом. Я ворчала и ждала от него слишком многого. В своем самом раздраженном настроении я, напоминая Гризельду, отказывалась брать на себя дальнейшую ответственность. У меня есть привычка, которая, должно быть, приводит в бешенство всех, кто меня знает, – когда я обижена или раздражена, то просто замолкаю и закрываюсь в своей раковине, никому не признаюсь, в чем дело, и веду себя как великомученица. Много лет спустя один из моих старых друзей указал мне на это и отметил, что моменты, когда я становлюсь похожа на Гризельду, сильнее всего на свете выводят его из себя. Думаю, что с тех пор ситуация улучшилась, ведь я научилась жить с большей легкостью и относиться к себе с некоторой долей юмора. Это были просто ситуации, когда я жалела себя и позволяла себе наслаждаться своим несчастьем.

Но в те первые годы я вела себя серьезно, и некая ортодоксальная доброта была моим идеалом и целью. Я ожидала, что у моего молодого мужа будут те же идеи и амбиции. Какой же трагедией было, когда он оскорблял мои идеалы, и, что довольно забавно, я не помню, чтобы хоть раз рассказывала ему о них!

23 декабря 1907 года родился наш первый сын, Джеймс, и я встретила его с облегчением и радостью, потому что боялась никогда не родить наследника, которого так ждали муж и свекровь, уже решившие назвать его в честь отца Франклина.

Ту зиму 1907–1908 годов я до сих пор вспоминаю как время, которое не хотела бы пережить снова. Мы не могли найти продукты, на которые не реагировал бы новорожденный. Мисс Спринг пригласили в услужение, и мы превратили одну из наших гостиных в детскую, потому что собирались поселить в ней обоих младенцев сразу, но, когда младший начал плакать каждую ночь, это стало невозможно.

Снаружи одного из задних окон у меня было любопытное приспособление для «проветривания» детей – что-то вроде ящика с проволокой по бокам и сверху. Анну клали туда на время утреннего сна. Несколько раз она громко плакала, и наконец одна из моих соседок позвонила и сказала, что я бесчеловечно обращаюсь со своими детьми и что она донесет на меня в Общество по борьбе с жестокостью по отношению к детям, если я сейчас же не заберу дочь обратно в комнату! Это было для меня шоком, ведь я считала себя самой современной матерью. Я знала, что свежий воздух необходим, но позже выяснила, что солнце важнее воздуха, а я держала Анну на теневой стороне дома!

Кроме того, я узнала, что здоровые дети долго не плачут, и что нужно искать причину, когда ребенок не может успокоиться.

Свекровь считала, что наш дом слишком мал. В тот же год она купила участок и построила на 65-й Восточной улице два дома под номерами 47 и 49. Чарльз Платт, архитектор с отличным вкусом, проделал замечательную работу. Дома были узкие, но Чарльз использовал каждый дюйм пространства и построил их так, чтобы столовые и гостиные можно было соединить в одну большую комнату.

Моя прежняя неприязнь к любому виду брани переросла теперь в неприязнь к любого рода обсуждениям, поэтому я оставила все решения по поводу дома на свекровь и мужа. Я становилась все более зависимой от свекрови, нуждалась в ее помощи почти по всем вопросам и даже не думала просить о том, что, как мне казалось, не встретит ее одобрения.

У свекрови был очень сильный характер, но из-за брака с пожилым человеком она приучила себя жить его жизнью и считала, что молодежь должна заботиться о пожилых родственниках. Она целиком и полностью была предана своей семье и жаждала ее любви и ласки в ответ. Она испытывала своего рода ревность ко всему, что могло означать по-настоящему глубокую привязанность вне семейного круга. У нее были свои близкие друзья, но она не верила, что дружба может сравняться с семейными отношениями.

Муж сказал ей, чтобы она никогда не жила с детьми. Одно дело, когда дети зависят от тебя, но невыносимо зависеть от них. Свекровь часто повторяла мне эти слова, но я сомневаюсь, понимала ли она, что людям определенного склада ума нужно прививать независимость и ответственность с юных лет.

Осенью 1908 года я не знала, что со мной происходит. Помню, как через несколько недель после переезда в новый дом на 65-й Восточной улице я сидела перед туалетным столиком и плакала, а когда мой растерянный молодой муж спросил, в чем причина, я ответила, что мне не нравится жить в доме, который ни в коем случае не мой, в котором я ничего сама не сделала и который не отражает желаемый мной образ жизни. Мой разумный муж подумал, что я совсем сошла с ума, и общался со мной как можно мягче. Он сказал, что через некоторое время я поменяю свое мнение, и оставил меня наедине с собой, чтобы я успокоилась.

Я взяла себя в руки и поняла, что веду себя как маленькая дурочка, но в моих словах была большая доля правды, потому что я не развивала своего собственного вкуса и не проявляла инициативы. Я просто впитывала в себя личности окружающих и позволяла их вкусам и интересам доминировать над моими.

Из-за того, что мой муж играл в гольф целый год в Кампобелло, я каждый день практиковалась в игре, стараясь научиться. Но когда я вышла на поле с Франклином, понаблюдав за мной несколько минут, он заметил, что мне было бы лучше и вовсе бросить это занятие! Мои былые сомнения в своих спортивных способностях заставили меня сдаться в тот же момент. В последующие годы я только и делала, что гуляла с мужем.

Десять лет подряд я постоянно только-только переживала рождение ребенка или собиралась рожать, поэтому мои занятия в этот период были сильно ограничены. Я иногда брала уроки, стараясь не забывать французский, немецкий и итальянский. В эти годы я много вышивала, вязала и читала, что кажется мне невероятным сегодня, когда другие вещи занимают так много моего времени. Сомневаюсь, что в тех кругах, в которых мы вращались, обсуждался роман, биография или книга любого другого жанра, которую бы я не читала. Это, конечно, не означает, что я читала много разных произведений, ведь мы все еще общались с ограниченной группой друзей.

18 марта 1909 года у нас родился еще один ребенок, самый большой и красивый из всех младенцев – первый малыш Франклин. Из-за всех неприятностей, которые у меня возникли с Джеймсом, я беспокоилась о его питании и не отпускала мисс Спринг несколько месяцев. Малыш, казалось, чувствовал себя хорошо, но мне нравилось, что няня рядом с нами, и я настояла на том, чтобы она оставалась до тех пор, пока мы не поживем в Кампобелло некоторое время. Она уехала только в начале августа.

У меня тогда была няня-англичанка для двух других детей. Кроме того, молодая немка вместе с ней присматривала за тремя детьми.

Осенью мы вернулись в Гайд-парк, и я начала ездить туда-обратно между Нью-Йорком и Гайд-парком. Вдруг мне сообщили, что у всех детей грипп и что малыш Франклин очень болен. Никто не знал, насколько это серьезно. Я бросилась назад, прихватив с собой мисс Спринг и нью-йоркского врача. Мы провели там несколько мучительных дней, перевезли ребенка в Нью-Йорк, но его сердце, казалось, было поражено, и, несмотря на все наши усилия, он умер 8 ноября, не дожив до восьми месяцев. Мы отвезли его в Гайд-парк, чтобы похоронить, и по сей день, много лет спустя, я стою у его крошечного надгробия на церковном кладбище, вижу маленькую группу людей, собравшихся вокруг его крошечного гроба, и вспоминаю, какой жестокой казалась необходимость оставить его там одного на холоде.

Я была молодой меланхоличной девушкой и часто корила себя за то, что так мало забочусь о своем ребенке. Мне казалось, что он слишком часто оставался на попечении няни, а я слишком мало о нем знала, и что в какой-то степени в случившемся виновата я. Мне даже казалось, что я недостаточно о нем заботилась, и той зимой сделала себя и всех окружающих самыми несчастными людьми. Я даже немного злилась на своего бедного молодого мужа, который время от времени пытался показать мне, как глупо я себя веду.

Мой следующий ребенок, Эллиот Рузвельт, родился в доме 49 по 65-й Восточной улице 23 сентября 1910 года. В начале лета я покинула Кампобелло, чтобы дождаться его рождения в Нью-Йорке. Остальные дети вернулись в Гайд-парк вместе с моей свекровью. Она то приезжала, то уезжала из Нью-Йорка, как и мой муж, который проводил свою первую предвыборную кампанию на пост сенатора штата.

Окончив юридический вуз и вступив в коллегию адвокатов, он работал в очень уважаемой и старой нью-йоркской фирме «Картер, Ледьярд и Милберн». Дела у него шли хорошо, и мистер Ледьярд любил его, но Франклин стремился к государственной службе, отчасти следуя советам дяди Теда, адресованным всем молодым людям, а отчасти под вдохновением от его примера. Мистер Ледьярд был искренне встревожен, но мой муж решил выдвинуться на пост в своем округе, на который не избирали демократа ни разу за тридцать два года.

Ветвь моего мужа и многие члены семьи Рузвельтов были демократами до Гражданской войны, когда стали республиканцами – последователями Авраама Линкольна. Позже большинство из них снова присягнули на верность демократам, но некоторые остались республиканцами.

Я с большим интересом выслушала все планы мужа. Мне и в голову не приходило, что я могу сыграть в этом какую-то роль. Мне казалось, что я должна соглашаться с любым решением Франклина и быть наготове отправиться в Олбани. Моим занятием было составление необходимых планов ведения домашнего хозяйства, и сделать это нужно было как можно проще, если мужа изберут. Я была беременна и готовилась рожать, и по крайней мере какое-то время это было моей единственной миссией в жизни.

Франклин проводил совершенно новую кампанию, потому что никто и никогда до него не пытался посетить каждый крошечный магазинчик, каждую деревню и каждый город. Мой муж пообщался почти с каждым фермером и, когда в день выборов подсчитали голоса, стал первым победившим демократом за тридцать два года. В то же время, благодаря общению с людьми он многое узнал об их образе мышления и потребностях.

На одну из встреч перед окончанием кампании я отправилась вместе с Франклином. Это была первая политическая речь, которую я от него услышала. Он говорил медленно и время от времени делал долгие паузы, а я волновалась – боялась, что он так и не продолжит. Как давно это было!

Тогда он выглядел худым, высоким, напряженным и временами нервным. Белая кожа и светлые волосы, глубоко посаженные голубые глаза и четкие черты лица. У него еще не было морщин, но временами сжатая челюсть говорила о том, что в этом внешне податливом юноше есть сила и типичное для нидерландцев упрямство.

Франклин приобрел много друзей во время этой кампании. Один из них, Томас Линч из города Покипси, впоследствии стал близким и надежным другом и последователем. Он твердо верил, что Франклин станет президентом и однажды продемонстрировал это, купив две бутылки шампанского до введения сухого закона, спрятав их и доставив в Чикаго в 1932 году сразу после выдвижения Франклина. Все присутствующие в штабе выпили по глотку из бумажного стаканчика за будущие успехи.

Мы сдали в аренду свой дом в Нью-Йорке, и я, скорее всего, поехала в Олбани – посмотреть дом, который мы сняли на Стейт-стрит, хотя этого не помню. У меня была новая няня-англичанка для Анны, Джеймса и малыша Эллиота. Я так нервничала из-за новорожденного, что мы взяли кормилицу, чтобы убедиться в правильности его питания. Мы думали, что первый ребенок, Франклин, который всегда пил из бутылочки, мог бы стать сильнее и лучше перенести болезнь, если бы его кормили грудью.

Той же осенью у Джеймса обнаружили шумы в сердце, и мы запретили ему подниматься и спускаться по лестнице. Он был довольно высоким, хотя и худым мальчиком, и носить его на руках было тяжело. Но всю оставшуюся зиму мы таскали его вверх и вниз по ступенькам.