Олимпийские игры. Очень личное

Глава 3. Не политический вопрос

8 мая президент МОК Хуан Антонио Самаранч был в Нью-Йорке – туда как раз прибыла эстафета олимпийского огня. Было раннее утро, когда ему позвонили из Лозанны и сообщили: в Москве началось экстренное заседание НОК СССР, его повестка дня неизвестна, но, скорее всего, речь идет о том, посылать ли делегацию на Игры. Как вспоминал Самаранч пятнадцать лет спустя, в тот момент он подумал: «Не может быть… Это – конец».

Через пару часов Самаранч прилетел в Вашингтон. Его вновь соединили с Лозанной, и он узнал, что наихудшие предположения оправдались…

Во второй половине дня с ним встретился Рейган. Президент США был откровенно расстроен новостями и вдруг предложил:

– Давайте я лично приглашу Черненко вместе со мной возглавить церемонию открытия Игр в Лос-Анджелесе?

Самаранч воспринял идею с восторгом. Сказал, что если Рейган напишет соответствующее послание, он готов сразу же вылететь в Москву и передать приглашение советскому руководству. Увы, на этом все и закончилось. Кто-то из присутствовавших при разговоре помощников Рейгана заметил, что, прежде чем писать такое письмо, хорошо бы посоветоваться с госсекретарем. Потом разговор переключился на другие темы. А когда стали прощаться и Самаранч напомнил Рейгану о предложении, тот ограничился лишь какими-то ничего не значившими словами.

В Москву президент МОК после всех проволочек с утверждением его визита в верхах попал лишь в последних числах мая. Отнеслись к нему издевательски. По решению ЦК, встретиться с президентом МОК было поручено заместителю председателя Совета Министров Талызину, курировавшему вопросы… связи.

* * *

11 мая в кабинете председателя Исполкома Моссовета Владимира Промыслова раздался звонок из США от Арманда Хаммера, крупного американского промышленника, встречавшегося еще с Лениным. Следом в Моссовет поступило подписанное им же телеграфное сообщение:

«В подтверждение нашего с Вами телефонного разговора сегодня утром я вновь прошу Вашей поддержки в разрешении моему другу мэру города Лос-Анджелеса Тому Брэдли и шефу полиции Лос-Анджелеса Метрополису приехать в Москву.

Г-н Брэдли заверяет меня, что будет сделано все, чтобы сдержать антисоветские элементы во время Олимпийских игр. Для этой цели семнадцать тысяч полицейских будут охранять одиннадцать тысяч спортсменов. Более того, Брэдли обещает сделать все возможное, чтобы объяснить американской прессе, что разжигание антисоветской истерии не только повредит успеху Олимпийских игр, но явится плохим фактором для будущих советско-американских отношений, от чего сейчас зависит судьба человечества. Не принять мэра Брэдли будет, по моему мнению, совершенно неверно, и отказ выдать визу ему и его коллегам еще более ухудшит и без того опасные тенденции в советско-американских отношениях. Я глубоко благодарен Вам за предоставленную возможность поговорить и надеюсь увидеться с Вами в самом скором времени. С наилучшими личными пожеланиями, Арманд Хаммер».

Резолюция ЦК была короткой: «По мнению отделов ЦК КПСС, принимать в Москве указанных лиц нецелесообразно».

18 мая в Лозанне состоялось чрезвычайное заседание Исполкома МОК. Делегация США через вице-президента МОК румына Александра Шиперко передала советской стороне следующие предложения о гарантиях, представленные лично Рейганом:

– въезд всей советской делегации в США без виз;

– все спортсмены и официальные лица делегации будут рассматриваться американскими властями как гости Соединенных Штатов Америки;

– правительство США дает гарантии безопасности каждому советскому спортсмену в отдельности и всей делегации в целом;

– действия антисоветских группировок будут запрещены.

Шиперко добавил, что американские власти готовы пойти и на другие уступки, если СССР проявит интерес к вышеперечисленным предложениям. В отчетной записке в ЦК КПСС Грамов написал: «Полагаем целесообразным оставить предложение американской стороны без внимания…»

* * *

Из интервью с Вячеславом Колосковым, в то время вице-президентом ФИФА:

«19 мая в Цюрихе на Исполкоме ФИФА должны были выбирать место проведения чемпионата мира по футболу 1990 года. Кандидатур было две – СССР и Италия. Причем наши шансы были явно предпочтительнее. Но только до тех пор, пока не было принято решение о неучастии СССР в Играх. Президент ФИФА Авеланж лично звонил Грамову дважды: умолял прислать в Лос-Анджелес хотя бы футбольную сборную. Это, прежде всего, давало ему моральное право самому поддерживать кандидатуру СССР, а во-вторых, он искренне переживал за меня, ведь я тогда был председателем оргкомитета по проведению в Лос-Анджелесе олимпийского футбольного турнира.

В Цюрихе разговоры вокруг неучастия СССР в Играх велись постоянно. Большинство высказывалось с сожалением: еще была свежа в памяти московская Олимпиада, рекорд которой по посещаемости футбольных матчей (1,7 миллиона зрителей) не побит до сих пор. Тем не менее наше преимущество в выборной кампании таяло с каждым днем. За двое суток до голосования СССР, по моим сведениям, имел на два голоса больше, чем Италия, но окончательный счет оказался 13:6 не в нашу пользу. Так мы лишились чемпионата мира – на долгие десятилетия, если не навсегда…»

В конце мая в Праге состоялось экстренное совещание руководителей спортивных министерств соцстран, на котором были определены окончательные сроки и места проведения альтернативных Играм соревнований «Дружба-84». Альтернативными их, естественно, нигде не называли, хотя они, несомненно, являлись именно таковыми. Каждая из поддержавших СССР стран старалась заполучить наиболее «медальные» для себя виды. Так, например, турнир по штанге был отдан Болгарии, по боксу – Кубе, по легкой атлетике – ГДР. Почувствовав, что СССР в благодарность за поддержку своего неучастия в Лос-Анджелесе готов на любые уступки, кубинский зампред (с возгласом «Если вы откажете, Фидель меня убьет!») пытался даже добиться, чтобы от страны-организатора в соревнованиях выступали по два боксера в каждой категории, однако был вынужден умерить амбиции после предложения польского спортивного замминистра Рыбы: «Давайте пойдем навстречу кубинским товарищам. Но при условии, что оба кубинских боксера встретятся между собой в первом же поединке!»

Из представителей соцлагеря в Лос-Анджелес приехала только Румыния. Когда ее спортсмены вышли на стадион на церемонии открытия Игр, трибуны встали и устроили овацию.

Точно такую же овацию изо дня в день во время турнира тяжелоатлетов устраивали вице-президенту Международной федерации тяжелой атлетики Николаю Пархоменко. Во время Игр он был обязан находиться в зале в составе жюри. Перед началом соревнований генеральный секретарь федерации венгр Тамаш Аян тихо поинтересовался у Пархоменко, нужно ли вообще его представлять официально, – боялся эксцессов. Пархоменко ответил утвердительно. Когда Аян произнес в микрофон: «Николай Пархоменко, Советский Союз», зал взорвался аплодисментами.

* * *

«Что мы потеряли?» Этот вопрос сразу же после заседания НОК, где все присутствовавшие единогласно проголосовали за неучастие (а какой еще у них был выход?), председатель украинского спорткомитета Михаил Бока задал главному тренеру сборной по легкой атлетике Игорю Тер-Ованесяну. «Как минимум три года», – последовал мгновенный ответ.

Президент Международной федерации гимнастики Юрий Титов несколько лет спустя по этому поводу заметил:

– Потеряли мы от того решения действительно, много. Гимнастика – вид спорта, скажем так, малообъективный, но до Игр в Лос-Анджелесе диктовали там правила игры все-таки мы. А после того как решение о неучастии СССР в Играх-84 было принято, я почувствовал, как отношение судей стало меняться. На всех соревнованиях нас стали прижимать, каждая спорная ситуация немедленно трактовалась не в нашу пользу. С другой стороны, по-сумасшедшему прогрессировала Америка. Первый гимнастический бум в этой стране был после мюнхенской Олимпиады. Точнее, после показательных выступлений в США, в которых участвовала Ольга Корбут. Второй, гораздо более сильный, – после Лос-Анджелеса, где в многоборье победила Мэри-Лу Реттон. Именно тогда ее тренер Бела Кароли получил в Америке «зеленую улицу» и солидную спонсорскую помощь, а гимнастика (особенно женская) стала быстро развиваться. Мы же отбросили самих себя на несколько лет назад…

Оценить в годах ущерб, который бойкот-84 нанес нам в экономике и политике, оказалось еще сложнее. Ни одна уважающая себя страна не хотела иметь дело с правительством, собственными руками лишившим свой народ Олимпийских игр. Не случайно бойкот американцами Игр в Москве в 80-м стоил Джимми Картеру президентского кресла.

В 1999-м мне ужасно хотелось пообщаться с кем-либо из тех, кто принимал решение 5 мая 1984 года. Это оказалось сложно. После распада СССР Гейдар Алиев стал президентом Азербайджана, Эдуард Шеварднадзе – Грузии, Петр Лучинский – Молдавии. С Горбачевым я почти что договорилась встретиться: бывший президент СССР собирался в Париж – на презентацию своей очередной книги, и его пресс-секретарь по телефону пообещал, что сделает все возможное, чтобы встреча состоялась хотя бы в аэропорту.

Поздно вечером раздался звонок: «Я доложил о вашей просьбе Михаилу Сергеевичу. Он сказал, что мало что помнит и не считает нужным разговаривать на эту тему. Вот если бы у вас был политический вопрос…»

1992 год. Барселона

Глава 1. Вспомнить все

Впечатление о городе нередко складывается по какой-нибудь одной картинке. Увидишь мельком – и врезалось в память на всю жизнь. Такой барселонской картинкой для меня стал вид, который открывался из громадного окна гостиницы «Плаза», где я остановилась в 2003-м, когда приехала в Барселону на чемпионат мира по водным видам спорта.

У этого окна я иногда стояла часами. С него начиналось утро, им заканчивался вечер. Вроде бы ничего особенного: площадь, которую изгибами обтекают два полукруглых пыльных здания. Неработающий фонтан. Редкие прохожие…

Иногда я закрывала глаза, и картинка оживала. Зажигались разноцветными огнями фонтаны, как бы стекающие водопадом с самого верха горы Монтжуик к ее подножию, по сторонам от них бурлили и бушевали такие же разноцветные реки людей с крохотными светляками фонариков в руках, а на фасадах зданий, в одном из которых располагался главный пресс-центр Олимпийских игр-1992, проступали двадцатипятиметровой высоты портреты двух выдающихся атлетов современности – Сергея Бубки и Майкла Джордана…

Каждый вечер, уткнувшись лбом в стекло, я думала об одном и том же: неужели одиннадцать лет прошло? Неужели это целых одиннадцать лет назад я сидела на этой самой площади на ступеньках пресс-центра и ждала, пока решится вопрос с моей аккредитацией. А потом терпеливо наблюдала, как улыбчивая девушка-волонтер с извинениями переправляет на карточке буквы URS на непривычное пока еще RUS…

* * *

Мое благородство в 1992-м чуть было не вышло мне боком. Я прекрасно понимала, что окажусь в олимпийской бригаде «Спорт-Экспресса», несмотря на то что вакансий было крайне мало. И на одном из редакционных собраний сдуру ляпнула: «Мужики, пусть вместо меня в Барселону поедет Сергей Родиченко. У него – легкая атлетика, а я всяко на Игры пробьюсь…»

В этом, как мне казалось, не было никакого авантюризма. Накануне мне позвонили из Олимпийского комитета – поинтересоваться, не хочу ли я поехать на Игры в составе делегации спортсменов-ветеранов. Я согласилась немедленно, с восторгом предвкушая, как обрадуются в газете возможности отправить в Барселону на одного журналиста больше.

Та поездка вообще стала возможной для «СЭ» лишь потому, что на редакцию тогда свалилось нежданное счастье в виде спонсора. Его – какого-то футбольного итальянского агента – прямо со стадиона привел в редакцию один из журналистов. Ошалев от наших прожектерских проектов и внешнего вида редакции, где в электрочайнике кипела неочищенная картошка, а рядом на газетке высился штабель купленной у метро вареной кукурузы, гость, помявшись, достал из бумажника четыре стодолларовых купюры: «Я могу подписаться на вашу газету на три года вперед?»

– Так ведь подписки еще нет, – ошеломленно пробормотал главный редактор.

– Но ведь когда-нибудь появится? – ободряюще улыбнулся итальянец.

Предполагалось, что на эти деньги бригада «СЭ» будет три недели жить в Барселоне. Я же полетела в Испанию отдельно – «пьяным» чартером. Такова была болельщицкая традиция: начинать наливать прямо в аэропорту и далее – по пути следования.

Первой неприятной неожиданностью стало то, что под проживание делегации был снят задрипанный отель в ста тридцати километрах от города. Пока толпа вновь прибывших разбиралась с ключами, комнатами и багажом, внизу неожиданно нарисовалась трехкратная олимпийская чемпионка Тамара Пресс. Вид знаменитой толкательницы ядра и метательницы диска был грозен: массивная, с широченными плечами фигура, обтянутая черным шелковым кимоно с устрашающим белым иероглифом во всю спину, мокрые волосы, стянутые в пучок. Глаза, устремленные на портье, метали молнии:

– В моем номере нет телевизора, парень, – прогрохотала она по-русски.

Портье – щуплый мальчонка, уловивший в наборе звуков знакомое слово «телевизор», стал объяснять, что телевизоров нет в принципе. Есть неподалеку – в деревенском баре, расположенном в ста метрах от отеля.

Я перевела.

– Ты не понял, парень… Я приехала сюда смотреть Олимпийские игры, – вновь раздался рокочущий рык Пресс. – В моем номере нет телевизора!!!

Спустя пятнадцать минут взмыленный и насмерть перепуганный мальчуган уже волок откуда-то телевизор, из которого, как кишки, свисали и волочились по полу провода. Я же с горя, успев понять, что Олимпиада становится для меня все более и более недостижимой целью, отправилась на пляж в компании супруги одного из высокопоставленных чиновников официальной делегации.

– У Сережи сегодня день рождения, – навзрыд плакала она. – Мы так ждали этот праздник, а я в этом испанском Мухосранске…

С горя же мы купили по дороге бумажный пакет местного вина и, по очереди отхлебывая и шмыгая носами каждый о своем, улеглись загорать. Топлесс. Назло всем!

Наутро я поплелась на электричку. Так и доехала до центральной площади – без билета, на который не хватило денег, с тяжеленной сумкой, сбитыми ногами и полным разбродом в мыслях.

Выручили меня телевизионщики. У них оказалась одна неиспользованная аккредитация технического персонала, которая позволяла проходить в пресс-центр и присутствовать на соревнованиях. Правда, тут же было сказано: «Придется поработать. Отдай сумку своим и быстро дуй на стадион. Будешь помогать комментировать церемонию открытия. Машина уже ждет внизу…»

Большего творческого позора я не переживала никогда в жизни. Накануне на стадионе прошла репетиция, так что у всех комментаторов была возможность прочитать сценарий и сверить его с тем, что происходит на поле. Я же на той репетиции не была и не понимала ровным счетом ничего. К тому же забыла взять очки. Партнер по комментаторской работе, как назло, большей частью молчал, предоставив микрофон в полное мое распоряжение, а я несла в эфир фантастическую ахинею, путая фамилии, виды спорта и беззастенчиво трактуя на свой лад все, что происходит на арене, где состязались какие-то воины, плясали женщины, летали стрелы и развевались флаги стран-участниц.

Но когда на стадионе появился белый флаг с пятью переплетенными кольцами, под которым вышла советская (называть ее по-другому как-то не получалось) команда, поток слов застрял прямо в горле…

* * *

В 1992-м мало кто задумывался о сверхисторичности тех Игр. Барселона, помимо спорта, была крайне озабочена вопросами собственной независимости. Казалось, город прямо-таки пропитан неукротимым желанием каталонцев отделиться от Испании. Поэтому для хозяев оставалось за кадром то, что в ходе грандиознейшего спортивного события современности рушилась великая супердержава – СССР. Великая команда под белым флагом на церемонии открытия – что может быть более нелепым? Агония распада началась чуть позднее, после первых побед, когда каждое отдельное золото начинали, не отходя от пьедестала, рвать на куски руководители разных мастей. Герои тех или иных финалов давно спали, а в гостиничных ресторанах продолжались постерваловки: чье оно – золото? Украинское? Белорусское? Узбекское?

В Объединенной команде – неком анахронизме, где каждый из местечковых чиновников на протяжении Игр скрупулезно подсчитывал «свои» медали, – шанс стать чемпионами имели почти все: столь суров был олимпийский отбор спортсменов. Но несмотря на непрерывную дележку на «своих» и «чужих», более единой наша команда не была, пожалуй, никогда.

Более того, чем интернациональнее был состав той или иной сборной, тем большее раздражение спортсменов вызывали попытки журналистов допытаться, чьих же медалей в ней больше. Для самих себя – именно для себя – они по-прежнему, пусть в последний раз, были одной командой. Да, пожалуй, еще для тех, кто сам прошел через большой спорт.

То был странный праздник. С огромным количеством ярчайших побед и непрерывным чувством унижения. Сохранять чувство собственного достоинства в атмосфере недоброго и пристального внимания можно было, только побеждая. Или сделав все для этой победы. Иногда – вопреки всему. Видимо, поэтому все, что происходило в Барселоне, не поддавалось никаким логическим выкладкам.

Какие страсти, вспомните, бушевали вокруг решения латышских баскетболистов Гундарса Ветры и Игорса Миглиниекса выступать в Барселоне в составе Объединенной команды! Дома, в Латвии, их объявили чуть ли не персонами нон-грата. В Барселоне же, по мнению многих (и моему в том числе), не могло быть для нас более непримиримого соперника, нежели сборная Литвы. Но именно после встречи Объединенной команды и Литвы информационные агентства распространили уникальнейший и не поддающийся объяснению снимок – игроки двух команд стояли, обнявшись.

Эти Игры получились уникальными и для болельщиков. Порой было совершенно не важно, какой флаг поднимался над пьедесталом в честь чемпиона: за любым, будь то бело-сине-красный, жовто-блакитный или любой другой, виднелась наполовину рухнувшая, но воистину великая спортивная держава. Именно это и сплачивало ребят намертво.

Впрочем, все это мне только предстояло понять…

Глава 2. Голодные и злые

Я летела вниз по лестнице, не разбирая дороги. Выплеснувшаяся из чьего-то стакана кока-кола окатила меня с головы до ног. Зато на глазах у десятка коллег, сгрудившихся перед последним и самым неприступным кордоном – входом в раздевалки, я протаранила этот кордон и влетела – как была, в купальнике – в коридор, по которому шел Женя Садовый. И тут поняла, что не могу произнести ни слова.

А ведь пятью минутами ранее я захлебывалась от потока слов, комментируя для ТВ этот самый долгожданный финал первого плавательного дня, а за моей спиной и с обеих сторон то же самое делали десятки телерепортеров.

И как было иначе? Во всех предыдущих заплывах вопреки всякой логике фавориты один за другим покидали свои лидерские дорожки, ошеломленные в секунду рухнувшими надеждами.

Да и мы все, признаться, дрогнули после фальстарта, виновником которого впервые в жизни стал сам Садовый. Когда, преодолев первую половину дистанции 200 м вольным стилем, он проигрывал почти корпус Андерсу Хольмерцу из Швеции, хотелось просто зажмуриться и закричать от отчаяния. Но именно в этот момент я услыхала сорванный голос главного тренера сборной Глеба Петрова: «Пошел. Ей-богу, пошел!»…

Три золотые медали семнадцатилетнего смешного, лысого мальчишки, завоеванные им в течение трех дней, сделали пловца героем Игр. Как и всю Объединенную плавательную сборную.

Меньше чем за год до барселонских Игр Садовому сделали сложнейшую операцию – вырезали из почки камень величиной с куриное яйцо. Волосы Евгений сбрил весной 1992-го. Тогда, после выигранного на чемпионате страны заплыва, давшего ему право называться олимпийцем, он разоткровенничался, сидя рядом со мной на полупустой трибуне «Олимпийского»:

– Понимаете, дело не в том, что обостряется ощущение скорости. Когда пловец бреет голову, то как бы отрешается от всего ради единственной цели.

Когда в Барселоне он подошел ко мне после первой выигранной дистанции, награждения и традиционного круга почета по голубому, как вода, ковру перед трибунами, мне бросились в глаза побелевшие костяшки пальцев, в которых была зажата медаль, и накрепко закрученная вокруг запястья лента. От пережитых эмоций Садовый слегка заикался. У него дрожали губы:

– Я же утром – в предварительном заплыве – старт завалил. Правда, все равно чувствовал, что приплыву первым, но, когда уже в финале встал на тумбочку, меня затрясло. Мелькнуло ощущение, что судья на старте намеренно затягивает сигнал, и я не удержался, упал в воду. А перед вторым стартом присел отдышаться и вдруг, не поверите, увидел, именно увидел, как у меня колотится сердце. И ноги враз стали ватными. Правда, в воде прошло. А перед последним поворотом понял, что все в порядке. Хотя до сих пор не могу поверить… Можно, я подарю вам цветы?

* * *

Эти громадные букеты сухостойных бледно-лиловых, невероятно воздушных мелких цветов я уносила из бассейна каждый день, пока продолжался плавательный турнир. Коллеги, выделившие мне спальное место в общей квартире деревни прессы, ежевечерне встречали мое появление нарочито-недовольным ворчанием: «Опять Вайцеховская с новым веником. Везет же некоторым на медали…»

Российские пловцы-мальчишки продолжали творить чудеса. Эстафета 4×200 метров вольным стилем, которую с мировым рекордом выиграли Дима Лепиков, Володя Пышненко, Веня Таянович и Садовый, всегда считалась вотчиной американцев. Именно с их подачи у этой эстафеты появилось свое, устоявшееся десятилетиями название: «Гордость нации».

Впервые я услышала эти слова от отца, а он в свою очередь – от выдающегося американского тренера Джеймса Каунсилмена.

– 200 метров вольным стилем – та дистанция, которую невозможно выиграть, обладая лишь талантом, – объяснял американский тренер. – Здесь проявляется не только мастерство тренера и умение подготовить отдельно взятого ученика. Если в стране есть сильные пловцы-средневики, это оценка плавательной школы. Если же из таких пловцов можно составить команду, способную победить в эстафете на Олимпийских играх, – это самый яркий показатель уровня плавания в стране. Гордость нации.

С 1960 года американцы ни разу не уступили олимпийского первенства. Я не беру в расчет Игры-1980, когда в Москву не приехали не только представители сильнейшей плавательной державы, но и их извечные соперники – пловцы ФРГ, которые много лет отчаянно пытались сражаться с американцами за золото в этом виде соревнований. Золото, завоеванное эстафетами США в Лос-Анджелесе-84 и Сеуле-88, отбрасывало все эти годы изрядную тень на высшие московские награды наших ребят.

В Барселоне же победа России получилась фантастически убедительной.

У меня довольно быстро сложилась на Играх своя традиция. В первый же день соревнований, мысленно обматерив болельщика, облившего меня кока-колой, я вдруг поняла, что нечаянный инцидент подарил мне поистине гениальное решение главной проблемы любого крупного турнира – беспрепятственного доступа к спортсменам. Едва завершался очередной заплыв, приносящий золотую медаль, я немедленно выливала себе на голову бутылку минеральной воды и прямо в купальнике и шортах (такая форма одежды воспринималась на трибунах открытого бассейна совершенно органично) мчалась самым коротким путем, через раздевалки спортсменов, на бортик. За все время Игр ни одному охраннику даже не пришло в голову проверить у меня аккредитацию – они просто привычно уступали дорогу, как уступали ее спортсменам. А на бортике, под специальным тентом, куда после финиша выходили участники заплыва, меня ждал Карлос…

Этот коренастый, средних лет костариканец-волонтер, улыбчивый и добродушный, должен был следить как раз за тем, чтобы в закрытую для посторонних зону не просачивались представители прессы. После первой победы Садового он дал мне возможность поздравить пловца, сам взял у него автограф и, как бы невзначай, не поворачивая головы в мою сторону, произнес:

– Вы, конечно, знаете, что не должны тут находиться…

– Конечно, знаю, – честно призналась я, одновременно выгребая из кармана шорт и протягивая охраннику заготовленную для такого случая горсть российских значков.

– Тогда переверните карточку аккредитации обратной стороной, чтобы не было видно, что вы – журналист, – улыбнулся он. – Я никому не скажу. Кстати, меня зовут Карлос…

Именно в том коридоре под тентом я видела и запоминала множество скрытых от других деталей. Окровавленные руки Таяновича, которые он с такой силой бросал на бортик в эстафете, что ободрал все костяшки пальцев. Слезы Мэтта Бионди – великого спринтера, проигравшего Саше Попову самую короткую дистанцию вольным стилем. Пережитое им же жуткое унижение при попытке войти в зал пресс-конференций после стометровки, на которой американец остался за пределами тройки. «Эта комната предназначена только для призеров», – холодно произнес тогда охранник, красноречиво выставив перед семикратным олимпийским чемпионом растопыренную ладонь.

Посещение пресс-конференций превратилось в отдельный аттракцион. Притчей во языцех там стали постоянные выпады одной английской журналистки в адрес русских. «Вам же нечего есть!» – бросила она в сердцах Садовому после тщетных попыток выяснить у пловца, что изменилось (естественно, в худшую сторону) в явлении, именовавшемся некогда советским спортом. «Мы голодные, – согласился Садовый. – И злые. А это, знаете ли, гремучая смесь».

– Чем вы можете объяснить, что в плавании успехи пловцов США стали скромнее? – спросила та же англичанка Попова после того, как он выиграл в Барселоне уже второе золото.

– Я бы посоветовал американцам приехать потренироваться в Россию. Может, им трудностей не хватает? – мило улыбнулся он.

– Как, по-вашему, сможет ли Бионди оправиться от нокдауна, в котором оказался по вашей вине?

– Думаю, что это был нокаут.

– Но это же вопреки всякой логике!

– А у нас многое происходит вопреки логике, – улыбнулся Попов. – Если ваши коллеги не возражают, я готов обсудить эту тему. Начиная, скажем, с 1917 года…