Под знаком OST. Книга 1

Вера Сергеевна машет дочери:

– Муся, зайди туда.

Муся подходят к крыльцу ближе и видит серую кошку. Она отчаянно мяукает:

– Ой, киска…

Муся радуется кошке, как маленький ребенок. Хватает ее на руки:

– Муся, брось кошку. Иди и постучись в избу.

– Сейчас.

Неожиданно дверь в сени со скрипом открывается. Крестьянка опасливо выглядывает в приоткрытую дверь. Крестьянка говорит быстро:

– Городские!

– Здравствуйте, мы вещи меняем на продукты.

Вера заходит в калитку рядом.

– Муся, брось кошку.

Неожиданно из сеней выскакивает маленькая дворняжка и начинает отчаянно лаять:

– Тузик, не лай. Вот тебе. Идите, дамочки, туда.

Крестьянка показывает Мусе, как идти вокруг дома, ногой загоняет собачку в дом и захлопывает дверь перед носом девушки.

Муся жмет плечами, осторожно сажает кошку на забор и идет на задний двор вслед за мамой, через короткое время они оказываются в сарае. Муся и Вера Сергеевна вытаскивают вещи из чемоданов:

– Старье ваше? Не, не надо.

Крестьянка брезгливо роется. Потом замечает нечто в футляре, берет в руки, рассматривает:

– Это фотоаппарат.

– Ну, на кой мне? Быка фотографировать?

Вера Сергеевна выкладывает из чемодана:

– Пластинки Шаляпина, Нежданова.

– А это что? Блестит?

Находит в чемодане ложки, вилки серебряные, фарфоровый чайник с длинным носиком, рассматривает:

– Чайник, сахарница, – вынимает пальто Василия Андреевича. – Пальто еще.

– Это нам не надо, а чайник давай.

– Ложки.

– Ждите здесь.

Крестьянка выходит из сеней, Муся принюхивается. Из дверей явно пахнет щами.

– Щами пахнет.

Крестьянка выносит в тряпице кусочек масла, кусочек маленький, не более ста грамм:

– Вот масло. Кусочек, для себя берегла.

– Да вы что? Здесь же нет ничего!

– Что?!

– Вы же советский человек!

– Какой советский! Здесь уже три дня как советской власти нет! Учить она меня вздумала! Сопля!

Крестьянка быстро кидает пальто, фотоаппарат в чемодан, прижимая столовое серебро и чайник к груди. Вера Сергеевна ей помогает:

– Скажи, спасибо, что я тебя немцам не сдала. Они не равен час тут будут. Так что убирайтесь! Слышите?

За дверьми сеней слышен нарастающий звук мотоциклетов и шуршание сапог немецких солдат, идущих под команду командира наступающих войск Вермахта. Муся, Вера Сергеевна и крестьянка слышат обрывки немецкой речи:

– Колонна, левой, левой! Раз, два, три. Распределяемся по деревне.

Крестьянка охает, ей вовсе не нужны неприятности. Она закрывает дверь в сени и выталкивает Мусю и Веру Сергеевну на задний двор:

– Давайте быстро, быстро. Задними дворами пройдете. Мне неприятности не нужны.

Муся с мамой выбегают на задний двор избы. А крестьянка, зайдя в избу, видит марширующую по деревенской улице немецкую колонну:

– Обер-ефрейтор Шлиндер, отдайте распоряжение квартировать по избам местного населения.

– Есть, гауптвахмистр, так точно, будет сделано!

– Канонир Флиппке, отдайте распоряжение прочесать деревню, здесь могут быть шпионы!

– Есть, обер-ефрейтор!

Муся и Вера Сергеевна бегут к калитке на заднем дворе через огород и грядки, тележка с чемоданами мешает им передвигаться, застревает в земле. Муся понимает, что тележку надо бросить, иначе им не убежать. Вера Сергеевна машет в сторону деревни:

– Муся, бежим. Немцы там.

– Мама, брось тележку.

Вера Сергеевна задерживается, нога застревает в переднем колесе, она почти падает. Муся делает попытку ей помочь, чтобы высвободить ногу, когда внезапно на задний двор врывается немецкий патруль. Четыре крепких немецких солдата с винтовками тут же берут их в плен. Вера Сергеевна отчаянно кричит:

– Муся, беги!

Вера Сергеевна пытается толкнуть солдата, но тот тут же крепко берет ее за ворот пальто и быстро ставит спиной к деревянному сараю. Солдат быстро берет их в плен:

– О, смотри. Тут целых две.

Муся пытается вырваться, отпихивает солдата, тот наводит на нее винтовку:

– Стой, стрелять будем!

– Немцы, мама.

Второй солдат наводит на Веру Сергеевну винтовку. Ситуация критическая и Мусе ужасно страшно:

– Стой, руки вверх!

Третий солдат тем временем видит брошенную с вещами тележку. Раскрывает чемоданы, роется в них. Находит пальто Растопчина, рассматривает. Подходит к Вере Сергеевне ближе:

– Стойте прямо, не то мы вынуждены будем стрелять. И отвечайте, это ваши вещи? Отвечайте!

Вера Сергеевна молчит, а потом неожиданно отвечает на немецком языке.

– Да, наши. Мы мирные люди. Обмениваем вещи на еду.

Солдат смотрит на нее удивленно, русская женщина говорит почти без акцента:

– Вы отлично говорите по-немецки. Откройте чемодан!

Вера Сергеевна делает шаг к тележке, но немецкий солдат указывает Мусе винтовкой на чемодан. Муся открывает чемодан пошире, не замечая знаки, которые делает ей Вера Сергеевна. Достает фотоаппарат:

– Вот, смотрите, пожалуйста!

Он, разглядывая фотоаппарат, по-немецки:

– Смотрите, фотоаппарат. Они фотографировали! Русские шпионы!

Муся ошалело смотрит на солдат. Они выхватывают из ее рук фотоаппарат, крутят его в руках, рассматривают:

– Ах, ты дрянь! Мы тебя отправим в Германию! Там тебя научат послушанию.

– Нет, это неправда. Вы не смеете! Мама!

Солдат грубо хватает Мусю за ворот пальто и тащит со двора. Вера Сергеевна пыталась его остановить:

– Мария! (нем) Отпустите ее, я готова ехать вместо нее… Муся, доченька.

Но немецкий солдат собирает вещи в чемодан, подвозит тележку к Вере Сергеевне:

– Вам найдется применение и здесь в комендатуре, вы останетесь с нами. А ваша дочь будет работать на Третий рейх.

Вера Сергеевна берется за ручку тележки с вещами, видит отчаянный взгляд Муси, которую уводит солдат с винтовкой, но внезапно понимает, что все кончено: они попали в плен.

А тем временем в дачном поселке Зоя, которой на какое-то время стало лучше, тревожно всматривалась в зимнее окно. Неожиданно слышен шум в сенях, с мороза румяная, в шапке, пальто и валенках, в дом вваливается Гуля. Она с портфелем, после занятий в школе. Прикасается алой щекой к печке, сбрасывая на ходу верхнюю одежду:

– Привет.

– Сейчас суп принесу, еще теплый.

Тогда как в гостиную, где Гуля прижимается к горячей печке, входит бабушка Елизавета.

– О, господи. Ну, где же они? – шепчет сама себе. – Мамочка, сестренка! Почему же их нет? Так долго. А, бабуль?

В ее руках варежки, она кладет их рядом со швейной машинкой. Бабушка обнимает Гулю, гладит ее по голове, голова горячая, она кутает ее в свой пуховый платок и неожиданно спрашивает:

– Гуленька, что с твоим здоровьем?

Зоя неожиданно вмешивается в их разговор, вносит суп в тарелке.

– А у тебя здоровье есть? Варежки с утра до ночи шить. Бабуль, я хочу в госпиталь устроиться. Жить-то на что-то надо. С эвакуацией не получилось, может как-то через госпиталь удастся организовать отъезд?

– Зоя! А где мама с Мусей? Сколько времени и никаких известий.

Бабушка вздыхает, садится за швейную машинку и начинает шить, варежки одна за другой ловко выходят из ее умелых рук.

Гуля выворачивает их наизнанку, расправляет вывязанный большой палец, а бабушка Елизавета вздыхает:

– В войну и год не срок. Я твоего дедушку три года с войны ждала и дождалась.

Гуля целует бабушку в щеку, садится за стол, когда входит Зоя с тарелкой морковных котлет. Гуля начинает есть суп, стуча ложкой о тарелку. Бабушка отрывается от шитья, дотрагивается до горящей ярким красным румянцем щеки:

– Ой, ты ледышка…

Зоя коротко смотрит на Гулю и кутается в платок.

– Вот, котлеты из моркови. Как мама делала…

Гуля молча доедает суп, пододвигает к себе тарелку с морковными котлетами, но есть ей почему-то вовсе не хочется:

– Зоя, почему они не едут?

Зоя смотрит на нее, обнимает ее за плечи. Нехорошее предчувствие закрадывается в ее душу, сердце сжимается и колотится мелко-мелко, как у маленькой птички. Гуля неожиданно для себя начинает плакать. Зоя всматривается в морозное окно и будто видит железнодорожную платформу, провинциальный вокзал с часами и толпу угоняемых в Третий рейх девушек и женщин, эшелон, готовый к отправке, который охраняет военная колонна немецких солдат. И свою сестру Марию среди них. Про угоны и отправку на работы в Третий рейх пленных Зоя слышала от соседей по даче. К ним приехала семья из Таганрога, уехавшая из зоны военных действий. По их рассказам, входившие в населенные пункты немецкие части убивали коммунистов, евреев и работников райкома, их расстреливали на месте без суда и следствия. Оставшимся предлагалась регистрация в военной немецкой комендатуре, работа на месте или отправка на работу в саму Германию, где отчаянно не хватало рабочей силы. По заявкам от немецких семей требовались няни, прислуга, домработницы, на заводах – рабочие. Дешевая рабсила из оккупируемой Западной и Восточной Европы была востребована на рынке труда Третьего рейха. Радио голосом Левитана сообщало совсем о другом, передавая, как Красная Армия отважно отстаивала свои позиции на фронте. Однако оставленные города: Можайск, Малоярославец, Клин – упоминались даже в сводках Совинформбюро. Зоя, как взрослый и умный человек, понимала, что оставаться в Подмосковье было опасно и что возвращения мамы с Мусей они вряд ли дождутся в скором времени. Она будто видела Мусю в замороженном окне.

Муся действительно попала в список новой рабочей силы. Ей должно было исполниться 18 лишь весной, она владела немецким языком и быстро попала в список для угона.

Тем трагическим утром она встала очень рано. Взгляд затравленного зверька, раскосые кошачьи глаза Муси были полны слез. Она шла, подгоняемая немецкими солдатами, среди таких же несчастных, потерянных девушек в свой вагон-теплушку. Так как Вера Сергеевна обещала проводить дочь, Муся отчаянно искала ее среди толпы провожающих.

Однако немецкие солдаты, которые оттесняли и отсекали колонну отъезжающих от тех, кто остается, действовали жестко, действуя прикладами, отгоняя родственников подальше.

– Внимание, колонна.

Солдаты с трудом держали оцепление, девушки рвались через сцепленные руки, овчарки, привязанные к забору, лаяли на тех, кто выбивался из строя. Одна из собак даже укусила офицера:

– Черт, они сошли с ума.

– Ты как?

– Они прут как бешеные, надо было ставить нас с собаками.

Офицер трет укушенную руку, смотрит презрительно на толпу. Матери надрываются от крика, выкликая имена своих детей̆:

– Пустите, пустите нас…

– Там наши дети.

– Анечка, деточка моя. Анечка.

Офицер машет рукой, призывая солдат к действию:

– Отсекаете матерей!

Немецкий солдат кричит остальным:

– Не подпускайте их к поезду.

К офицеру подбегает щуплый солдат с овчаркой на поводке. Овчарка отчаянно лает.

– Есть, обер-ефрейтор, будет сделано.

– Отсекай.

Овчарка отчаянно лает на проходящую толпу девушек. Они плачут, утирая слезы:

– Держу!

Наконец-то на вокзале появляется Вера Сергеевна. В ее руках пальто Растопчина, она продирается сквозь толпу, бросаясь к решетке на платформе железнодорожного вокзала, пытаясь увидеть Мусю среди угоняемых. Прижимается к холодному и черному металлу:

– Муся! Муся, Муся, Мария!

Муся оглядывается, но толпа подхватывает ее, оттесняя от вокзальной решетки и провожающих.

Матери кричат, протягивая руки сквозь решетку, пытаясь дотронуться до своих детей и дать им еду на дорогу.

– Ваня, еды тебе на три дня хватит.

– Деточка моя, деточка.

– Катенька, кровиночка моя…

– Муся!

Муся оглядывается, наконец-то видит маму:

– Мама! … Мама!

– Муся, Мария.

– Мама, мамочка, не плачь. Мама!

Мусю несет толпа прямо в вагон. Ее толкает какая-то женщина. Рядом навзрыд рыдают две девчушки. Рыжая кудрявая и шатенка с прямыми волосами:

– Мама, я напишу тебе. Мама!

– В какой вагон идти?

Мария машет рукой на второй вагон. В него явно загоняют всех девушек, немецкий офицер подходит ближе, машет рукой, указывая на список солдату:

– Грузите их по вагонам и по спискам.

Солдат бьет прикладом вставшую на его пути деревенскую девчонку.

– Эй, чего встала. Шуруй дальше!

Немецкий офицер передает ему список с именами тех, кого угоняют в Третий рейх:

– Читайте по спискам. Все по спискам.

Солдат углубляется в чтение, а Вера Сергеевна тщетно пытается просунуть сквозь решетку пальто отца Мусе:

– Муся, пальто!

Матери за решеткой начинают рыдать, выкрикивая имена отъезжающих детей:

– Поленька, Поленька!

– Сергей, деточка моя!

Вера Сергеевна наконец-то пропихивает пальто сквозь решетку:

– Муся, Машенька.

Муся подхватывает пальто, бежит к вагону, быстро забегает по помосту внутрь, оборачивается:

– Мам, мамочка, мам…

Матери прижимаются к решетке. Машут руками, прощаясь с отъезжающими:

– Прощай, родная моя! Деточка моя!

По помосту в вагон забегают, подгоняемые винтовками, женщины и девушки:

– Мамочка, мне холодно. Холодно.

Женщина с годовалым ребенком на руках тянет в вагон семилетнего мальчугана. Немецкие солдаты еле сдерживают лающих овчарок:

– Быстрей, быстрей, русские свиньи!

Немецкий офицер греет руки у огромной бочки, в которой горит ветошь, погрузка идет по плану и по списку. Он морщится от крика подчиненных, но одобрительно машет рукой̆:

– Заканчивайте погрузку. Эшелон готов к отправке.

Солдаты загоняют последних отбывающих в вагон, отбрасывая в сторону помост, пытаются закрыть дверь на большую металлическую задвижку. Муся в последнюю минуту выглядывает в проем двери. Вера Сергеевна видит ее, двумя руками вцепляется в решетку, кричит:

– Ты вернешься, Муся!

– Мама!

Муся кричит во все горло. Девочки высовываются из-за ее плеча.

– Мама! Мама!!!

Солдат с напором задвигает тяжелую дверь, чуть не прищемляя руку Муси. Она машет матери:

– Мама!!!

Дверь с шумом закрывается на железную скобу. Паровоз призывно свистит, состав трогается с места. Солдаты, возглавляемые герром офицером, строятся в шеренгу и, придерживая овчарок на поводках, двигаются к вокзалу.

Вера Сергеевна беззвучно и горько рыдает, она стоит у высокого столба с вокзальными часами. На часах 7:35. Хмурое утро наползает тучами на провинциальный вокзал с желтым зданием и облупившейся на стенах краской, а также на площадь перед вокзалом, на которой видны мотоциклы с колясками и стоящий у конца решетки грузовик, на котором привезли угоняемых в Третий рейх остарбайтеров. Так будут теперь называться рабочие из СССР в фашистской Германии. Муся будет остарбайтером долгие четыре года, а знак OST будет на груди ее платья и в итоге сломает девушке жизнь.

Глава 3. Дорога в Третий рейх. Декабрь 1941

Убаюкивающий звук идущего на полной скорости эшелона, груженного народом, угоняемым в Третий рейх, действовал на всех усыпляющие. Народ спал на нарах, в углу женщина кормила годовалого ребенка грудью. Рядом, на ее коленях спал семилетний мальчуган. Он дергал мать за рукав, пытаясь согреться:

– Мамочка, мне холодно.

– Деточка, спи! Ехать долго.

Рядом с ней смешно копошились еще два ребенка, отбирая друг у друга кусок хлеба, а их мать, плотная женщина с восточным разрезом глаз и красным платком на голове, пробиралась через лежащих на полу людей, отмечая в списке людей, едущих в вагоне.

Клочок бумаги, выданный ей обер-ефрейтором, был не так уж велик, она с трудом рассматривала фамилии, освещая пространство вокруг себя керосиновой лампой. Фитилек еле теплился, язык казашки быстро почернел от химического карандаша, который она периодически облизывала, чтобы поставить очередную галочку.

– Имя, фамилия, национальность.

– Иванова Татьяна, русская

– Так, хорошо… Иванова Татьяна.

Через какое-то время казашка добралась и до Муси, сидевшей в другом углу вагона. Она подошла к Марии и Розе, вертлявой черноволосой девушке. Та посмотрела быстро на нее своими синими глазами и быстро начала копаться в своем вещмешке.

– Имя, фамилия, национальность.

– Мария.

– Что Мария?

– Мария Растопчина, русская.

Казашка с интересом посмотрела на девушку со звучной, почти дворянской фамилией. Тонкий профиль Муси, высокий лоб, большие глаза, руки с тонкими запястьями, тонкая фигурка явно выделяли ее среди общей массы женщин с безликими и простыми лицами, грубыми, мозолистыми руками, тучными фигурами. Ей подумалось: откуда взялась такая краля в этом вагоне?

Но додумать мысль она не успела, в списке значилось: Мария Растопчина. Казашка поставила галочку и обратилась к соседке Муси, черноволосой, кудрявой девушке с выразительными глазами и носом с горбинкой.

– Имя. Фамилия. Национальность.

Неожиданный ответ казашку удивил:

– Национальность. А чо це такое национальность?

– Это, милая, что у нас снаружи пропечатано…

– Ах, снаружи. Ну, проверяй. Розалия Ивановна Коноплянина. Грузинской национальности.

Казашка находит имя Розы в списке, смотрит на нее внимательно, хмыкает:

– Грузинской? Это ты им рассказывай. Пишу – жидовка!

Казашка идет отмечать людей дальше по вагону.

– Я грузинка! Поняла? У меня мать грузинка, а отец русский.

Казашка ушла в другой угол вагона:

– Заливай, заливай. – Обращаясь к сидящим девушкам: – Имя. Фамилия. Национальность.

Полная женщина с простым лицом с трудом называет свое имя:

– Семенова Дарья Викторовна.

Роза ворчит, садится ближе к Мусе. Муся слушает ее невнимательно, а Роза произносит с нажимом:

– Дура узкоглазая. Думает, что я еврейка. (Мусе) Я похожа на еврейку? Ну, посмотри на меня? Похожа?

Муся смотрит на соседку, пожимает плечами. Неожиданно у нее чешется голова. Она запускает руку в волосы, вылавливает черную маленькую вошь, смотрит на нее удивленно:

– Какая разница! (смотрит на вошь) Ой, что это?

– Это вошики! – улыбается Роза, увидев Мусино перекошенное от отвращения лицо. – А ты что думала? Между прочим им тоже в Германию охота.

– Что значит тоже?

– Слушай, а ты откуда такая взялась, а?

– Из Москвы.

– Откуда?

– Из Москвы.

Роза хмыкает, толкает Мусю в бок, хохочет. В противоположном углу слышен шум. Кто-то отказался, так же как и Роза, называть сразу национальность казашке. И с чего у нее вдруг такие вопросы? Казашка не призналась, что сама подбежала к обер-ефрейтору и просто вымолила дать ей список из вагона и назначить старшей, чтобы спасти своих детей. По счастью обер-ефрейтор понимал русский язык, а восточная женщина казалась ему надежным человеком. Смотрящим был положен двойной паек, казашка же, уже поработавшая в своей собственной деревне на новую власть, отлично знала, что послушание, пунктуальность и доносительство щедро вознаграждались в Третьем рейхе:

– Я тут пока главная. Назначили. Так что отвечайте. Имя, фамилия, национальность.

Женщина с курносым лицом ответила быстро:

– Тетеновы Прасковья и сын Иван. Русские.

– Ага, Тетенов Иван, Тетенова Прасковья!

Казашка с лампой, в которой мерцал огонь, ушла совсем далеко от Мусиного места на нарах. Угол, где располагались девушки, Муся и ее соседка Роза, погрузился в полную темноту. Лишь огни железнодорожных станций, которые проезжал эшелон, на короткое время вырывали из темноты бледные лица и глаза. Муся, чтобы как-то успокоиться, начала мурлыкать песню. Все того же Шуберта, на немецком: «Песнь моя летит с мольбою…»

Роза посмотрела на нее удивленно. Ее новая знакомая знает немецкий, и неплохо судя по всему: хорошие знания наверняка пригодятся. Она уже хотела вслух высказаться по этому поводу, но на них зашикали. Ничего не оставалось, как заснуть.

Муся закрыла глаза и вскоре уснула. Ей снилась Москва, огни родной подмосковной дачи, мама, бабушка, сестры. В самом конце приснился папа Василий Андреевич, который еще раз произнес вслух пророческие слова: «Свобода – это не хаос, но воля к истине и порядку. Свобода – это стойкость и решимость до самой смерти. Свобода – это величайшая верность истине». Затем исчез и он. Муся провалилась в черную яму глубокого, тревожного сна.

Очнулась она нескоро. Сквозь узкие окна в вагон проник луч солнца. Тишина подсказывала, что поезд стоит.

Роза, закопошилась в углу, первая выглянула в оконный проем. По шпалам топали два немецких солдата с большой железной бадьей в руках. В руках одного из них блестел половник. В руках другого был мешок с хлебом:

– Давай начнем со второго вагона. Здесь едут военнопленные.

– А вагон будет открываться?

– Нет. Не положено, а то убегут.

Роза улыбнулась, кивнула заспанной Мусе.

– Муся, есть дадут!

Рядом проснулся семилетний мальчик и быстро заканючил, дергая свою маму за рукав:

– Мама, есть дадут сейчас.

Казашка, оттолкнув Розу от окна, выглянула наружу. Немцы с бадьей шли мимо их вагона:

– Ага, сейчас…

Однако в закрытую дверь вагона неожиданно застучали кулаком. Казашка спрыгнула с нар, подбежала к деревянному щиту, отделявшему пространство теплушки от железнодорожного перегона, и застучала кулаками в ответ: «Есть хотим!» Немецкие солдаты, услышав стук кулаков внутри вагона, решили остановиться. На вагоне была отметка: женский вагон, остовцы. По правилам, дверь этой теплушки они могли открыть спокойно, не опасаясь нападения. Однако немецкая охрана передвигалась с винтовками наперевес. Бадья с похлебкой была тяжелая, норма была рассчитана ровно на одного человека: 100 грамм свекольного супа плюс 30 грамм ржаного хлеба в руки. Кормить более нормы было запрещено по медицинским расчетам. Рабочую силу с Востока кормили так, чтобы они не умерли от голода, но и не переедали. Немецкий солдат рванул на себя задвижку двери:

– Постучи им. Они сами распределят.

– Эй, русские, ешьте, это ваш обед

В проеме появилась толпа, впереди которой выделялась казашка. Немецкие солдаты:

– Эй, русские свиньи. Вот ваше пойло. И хлеб.

Солдат раскрыл мешок с хлебом и начал кидать куски в толпу. Толпа зашумела, началась давка и драка. У солдат это вызвало смех:

– Ловите, девушки. Ха, ха! Смотри, какая драка! Ну, скот, чистый скот. (громко) Хватит галдеть!

Однако гвалт только усилился. Драка за хлеб была нешуточная. Казашка вцепилась в волосы Розе, досталось даже Мусе, которой наступили на руку:

– Ой, мамочки, на руку мне наступили!

– Да, отойди ты! Я тут главная!

– Ах ты дура узкоглазая! Я тебе покажу главную!

– Отпусти меня!

– Ах ты!

Роза и казашка дрались не на шутку, вырывая из головы друг друга волосы. Девушки, которым удалось оттеснить их внутрь вагона, тянули руки к немецким солдатам, выпрашивая хлеб. А те уже вовсю разливали суп в алюминиевые миски выстроившейся у железной бадьи очереди.

– Мне хлеба, мне! Это я есть хочу.

– Держи, вот и мне кусок перепал!

Русоволосая девушка отпихивает рыжую кудрявую девушку от проема теплушки. Солдаты хохочут, протягивают им еще хлеб, однако драка не утихает:

– Отойди, дура. Отойди.

– Сама отойди.

Женщина с грудным ребенком спрыгивает на платформу, подходит поближе к бадье с супом. За ней на платформу прыгает семилетний ребенок:

– Мама, мамочка, я есть хочу…

Ребенок канючит монотонно, дергает мать за юбку. Мать оборачивается к солдатам, жестами показывает на грудного ребенка и ребенка рядом:

– Эй, солдатики, дайте еще, я есть хочу.

Солдаты хохочут, наливают ей супа в миску из большой бадьи. Внезапный звук заходящего на крутой вираж советского «кукурузника» прерывает их беседу. Немецкие солдаты аж приседают от страха. Однако спрятаться под вагон не успевают, слышен вой падающего снаряда, и вот почти в ста метрах от них раздается взрыв.

Толпа женщин визжит, кто-то прячется в вагон, кто-то прыгает из вагона. Солдаты бросают бадью, направляя винтовки на пленниц. Один из них закрывает дверь на железную задвижку, запирая в вагоне несчастных узниц:

– Закрывай вагон. Кончай! Надо их быстро накормить.

Однако на перроне начинается паника. Соседний вагон горит, и даже винтовки, направленные на будущих остовок, не могут их заставить погрузиться в свой вагон. Звук летающего «Мессершмитта» затихает вдали, и вот уже немецкий офицер ведет колонну солдат для тушения пожара.

По счастью эшелон встал недалеко от железнодорожной станции в районе Бреста, и воду в колодцах еще можно было найти, чтобы затушить разбушевавшийся пожар. Крики живых и стоны покалеченных перекрывает бравый возглас немецкого офицера:

– Затушите пожар, организуйте перекомпоновку вагонов. Нужно составить списки на немецком. Для отчета. И отметить погибших.

Немецкий солдат отдает честь офицеру и бежит к соседнему вагону мимо ряда людей, передающих друг другу ведра с водой для тушения пожара. Кто-то стаскивает вниз окровавленные трупы, кто-то помогает перебраться в другие вагоны оставшимся в живых.

В полной темноте вагона Роза тащит Мусю к выходу:

– Муся, мокрый платок приложи ко рту. А то угорим.

Муся следует совету, но закашливается. Женщины колотят по закрытой двери вагона:

– Ой, мамочки! Соседний вагон взорвали. Горим.

– Дым, дым, задохнемся, сволочи… Откройте!

Роза берет Мусю за руку, тянет из вагона:

– Мы однажды с дедом горели, я осталась одна в доме, и он тоже тряпочку намочил водой, и мы дышали. А так бы угорели бы.

А тем временем на перроне оставшиеся в живых строились в колонну. Часть женщин, оставшихся в живых, построились в шеренгу. Немецкий солдат ходил вдоль строя, поторапливая остовок.

Неожиданно открывает дверь вагона Муси, показывает жестами, чтобы они выходили на перрон:

– Идите, быстрей, шевелитесь. Надо грузиться в вагоны.

Девушки радостно покидают дымную теплушку, выстраиваются в две колонны. В первом ряду те, кто выжил после взрыва, во втором – девушки из вагона Муси Растопчиной. Многие еще кашляют:

– Родимые, чуть не сгорели…

– Как мы выжили, ведь соседний вагон сгорел дотла…

Солдат ходит вдоль строя, смотрит на девушек и неожиданно на ломаном русском обращается к строю:

– Кто составлять новый список?

– Я, я, я уже составляла списки. Я главная!

Казашка выходит вперед перед строем. Однако Роза неожиданно толкает вперед Мусю, дергает за рукав солдата:

– Герр офицер, моя подруга отлично знает немецкий.

– Где она?

Роза оборачивается, но Муси рядом нет. От дыма и переживаний ее неожиданно затошнило. Муся отбежала к соседнем вагону, наклонилась низко. Ее действительно вырвало. Подбежавшая к ней Роза увидела бледную девушку и ее дрожащие, замерзшие руки с мокрым платком:

– Тебе плохо, что ли? Господи, пошли!

– Сейчас легче станет, пошли!

Роза тащит Мусю к строю. Толкает впереди себя прямо к немецкому солдату:

– Вот она, вот она знает немецкий язык, – шипит.

– Шпрехен, шпрехен зи дойч, дура!

– Да, я хорошо знаю немецкий…

Казашка злобно смотрит на девушек, затем отодвигает Мусю и Розу локтем:

– А я знаю зато, кто в вагоне сидел.

Она протягивает подошедшему немецкому офицеру список. Тот коротко его проглядывает, кивает, отдает солдату. Солдат жмет плечами, ему абсолютно все равно, кто будет руководить новой погрузкой. Суетливая казашка ему даже нравится, услужливая и быстрая:

– Грузитесь в тот вагон. И проверьте весь список.

Солдат идет дальше, а вдохновленная казашка взбирается на помост соседнего вагона, начиная руководить погрузкой:

– Подходим по очереди. Имя, фамилия.

Девушка в грязной одежде с пепелища из соседнего вагона робко произносит свое имя:

– Тучина Светлана

Казашка отмечает ее карандашом в списке, продолжая выкликать далее по очереди:

– Тучина Светлана, Пермякова Лида, Петрова Галина, Лазарева Настя, Иванова Паня, Розалия (видит входящую в вагон Розу) Ты куда? Ты не из этого вагона. Поняла?

Роза даже плюет от неожиданности. Приходиться идти в предыдущий вагон. На помосте появляется худосочная, в сером платке, с зелеными и водянистыми глазами девушка. Лицо Тони измазано золой, ресницы обгорели на пожаре:

– Я из этого вагона. Ну, что горел!

– Как твоя фамилия?

– Тоня Мальцева.

Тоня заходит внутрь нового вагона вместе с другими погорельцами. Однако места очевидно не хватает. Казашка машет ей рукой.

– Эй, ты из соседнего вагона, иди в наш. Здесь места нет.

Казашка хватает Тоню за рукав и тащит ее в вагон, где пищат ее собственные дети. За время перегруппировки людей в эшелоне сгоревший вагон уже отцепили и перегнали на соседний путь. Офицер машет рукой патрулю, делая знаки:

– Закрываете вагоны!

– Быстрей, быстрей. Садитесь в вагон!

Тоня залезает внутрь вагона. Казашка подходит к солдату, дергает его за рукав:

– По нужде пусти! И, Ганс! Как там будет по-немецки «в туалет хочу», – спрашивает она проходящую мимо Мусю.

– Ватерклозет битте.

– Ватерклозет битте.

Солдат смотрит на женщин смущенно. Машет в сторону соседнего состава, стоящего на путях.

– Пойдем со мной, Мария. Сделаем все по-быстрому.

Неожиданно из вагона выпрыгивает Роза. Она слышала разговор казашки с Мусей и решила присоединиться. Путь предстоял долгий, и «сходить на дорожку» было остро необходимо:

– По-быстрому не получится.

Женщины забираются под соседний состав и усаживаются рядком. Немецкий солдат отворачивается, он явно смущен, однако периодически посматривает в сторону пленниц, вдруг убегут:

– Что ты зыришь? А? Чтобы тебе в туалет сходить не дали на том свете!

К немецкому солдату подходит напарник. У него винтовка за плечами, солдат видит кисет в руках у Ганса:

– Эй, Ганс, у тебя закурить не найдется?

– Есть, но не спускай с них глаз!

Напарник оборачивается, обращая внимание на сидящих под вагоном женщин:

– Неудобно. Женщины все-таки.

Солдаты закуривают папиросу, отходят подальше. Неожиданно для Розы и казашки Муся дает деру. Казашка орет, что есть сил:

– Муся, ты что? Муся, Муся, ты куда? Стой.

Роза делает попытку ее догнать. Однако Муся бежит без оглядки. Казашка орет:

– Держи ее.

Она добегает до немецкого патруля, дергает их за рукава, указывая направление, в котором убежала Муся.

– Стой, стой, русская свинья!

Два крепких солдата в отличных кирзовых сапогах мгновенно догоняют Мусю, валят ее на землю, бьют ногами и даже прикладом, заламывая руки, оглушая и сбивая с ног. Быстро за волосы и ворот пальто оттаскивают Марию в вагон.

Через очень короткое время Муся приходит в себя. Она смотрит в одну точку неподвижно. Побег сорвался, а у девушки мрачное настроение. Роза дотрагивается до ее разбитой скулы:

– Что больно? Да?

– Больно…

– Вот дуреха! Господи, какая дура! Ну, куда ты дернула-то? От них не сбежишь. Пробовала.

Роза пытается приободрить новую знакомую. Казашка смотрит на них из другого угла злобно. Ей вовсе не нравится, что Роза, которую она сразу невзлюбила, шепчется с беглянкой.

– Эй, ты. Иди от нее подальше, вон к двери сядь, а то лучшие места занимаешь.

– Слышь, ты начальница! Давай не выступай! – видит рядом с казашкой Тоню: – Мальцева, иди к нам!

Тоня перебирается поближе к девчонкам. Казашка еще раз зло смотрит на них своими черными раскосыми глазами, начиная укачивать и укладывать своих детей.

– Давай, ты мой сладкий! Пей, пей!

Она осторожно дает отпить воды своей старшей из кружки. Тоня пристраивается к Мусе под бок. У нее такое же бледное лицо, в руках серый платок с головы. Видно, что девушка дрожит от холода. В вагоне прохладно, а Муся ежится и вспоминает про папино пальто, достает его из-под нижних нар.

– Ложись, накройся!