Под знаком OST. Книга 1

– И каждому по стопарю!

Василий Андреевич хохочет. Шутка явно удачная. тетя Лиля, закашлявшись, хрипло ему вторит. Но Мите почему-то не смешно.

– Вот вы женщина, а говорите пошлости и вдобавок курите как паровоз.

Тетя Лиля удивленно смотрит на юношу: «каков нахал!», но деликатно молчит. За нее вступается Василий Андреевич:

– Митя, извинитесь, пожалуйста!

Трофим берет друга за руку, пытаясь что-то объяснить тихо на ухо. Ему также неловко. Но Митя вырывается, кричит:

– Почему я должен извиняться? Вы все неправы. Коммунизм будет и солнечная электростанция будет! И никто при коммунизме курить не будет!

Митя выбегает с террасы и бежит по дорожке от дома к калитке. Муся, которая слышала весь диалог Мити со своими родственниками на втором этаже дома, спускается вниз на первый и кричит ему вслед:

– Митя, Митя… Стой! Ты куда? (тете Лиле) Эх, вы!…

Муся выбегает с террасы, пытаясь догнать юношу. тетя Лиля смотрит ей вслед с укоризной:

– Эх, два сапога пара. Вернее два валенка.

Зоя смотрит вслед Мусе. Ей неловко, кроме того она видит, что отец явно расстроен:

– Гуля, позови их обратно за стол.

В это время на террасу входит Вера Сергеевна с вазочкой, полной варенья, стеклянными розетками и десертными ложками:

– А вот и варенье, малиновое.

Гуля смотрит на малиновое варенье, пока Зоя хмурит брови. Младшей сестре было дано поручение – вернуть Мусю и Митю за стол. Кроме того пылкий юноша ей явно понравился:

– Везет же Муське, и где она такого красавчика подцепила?

Зоя машет на нее рукой, а Гуля успевает попробовать одну ложку принесенного варенья, но получив от Зои заслуженный подзатыльник, отправляется в сад за сестрой. Вишни в это лето отчаянно цветут, заполняя летний воздух дурманом и облетевшими лепестками. В сплетении веток Гуля не сразу замечает обнявшуюся парочку. Она прячется за куст, чтобы подслушать их разговор:

– Митя, стой! Ну, стой!

Мария отчаянно хватает его за рукав.

– Митя, остановись. Ну, не обращай на них внимание, Митя. И перестань обижаться.

– Я дурак? Да? Нет, просто они правы!

Митя неожиданно прижимает Мусю к себе. Воспоминания дня, когда Муся была у него дома так близка и досягаема, захватывают воображение юноши, он трогает ее за подбородок, гладит рукой по щеке.

– Ты чего?

Митя неожиданно и страстно ее целует. Гуля даже крякает от зависти, но ветки вишни скрывают их объятия, а обильные белые цветы заслоняют от нее сестру. Близится вечер. Край солнца еще алеет над горизонтом, но сумрак уже активно прокрадывается во все закоулки сада подмосковной дачи. Гуле становится зябко. Она ежится, еще раз осторожно выглядывает из-за кустов, чтобы запомнить дивную картинку целующихся Мити и Муси. Митя машет Мусе рукой, бежит к Трофиму, а затем на последний автобус. Затем, аккуратно наступая на шуршащие и сухие ветки на земле, тихо и незаметно Гуля возвращается к своему дому. За окнами дачного домика уже синяя и ночная мгла. Лунный свет серебрит дорожки и бросает блики на зеленый и деревянный заборчик вокруг сада. В вишневом саду затишье. Слышно лишь, как почти бесшумно падают лепестки с цветущих вишен на землю вокруг деревьев, покрывая ее плотным слоем.

В комнате девочек возня. Муся и Гуля дерутся подушками, не давая друг другу уснуть. Мальчики покинули дом, уехав на последнем автобусе, и девчонкам есть что обсудить. Вера Сергеевна ставит на террасе две керосиновые лампы, убавляет огонек в фитиле и кричит, обращаясь к сестрам:

– Прекратите, девочки.

Шум возни на минуту стихает, слышны лишь тихие и короткие смешки и шепот.

Вера Сергеевна прислушивается, девочки явно угомонились. Зато в образовавшейся тишине стал слышен сухой и отчетливый звук печатной машинки, а также голос Василия Андреевича, диктующего Зое свой очередной трактат. Вера Сергеевна осторожно заглянула в окно кабинета мужа на первом этаже, которое как раз выходило на террасу. Профессор Растопчин диктовал Зое наизусть выдержки из диссертации, одновременно складывая из спичек маленький домик. Стена домика росла, становясь все больше и больше. Вот появилась и крыша. Зоя сидела за машинкой и аккуратно печатала с его слов:

– Зоя, пиши! (читает) «Свобода – это стойкость, решимость. До самой смерти. Свобода – это величайшая верность истине».

Зою отвлекло короткое шуршание за окном и звонок телефона. Она прислушалась. Мама с кем-то говорила по телефону, а за окном было опять тихо, лишь еле слышно шуршание опадающих белых лепестков с вишневых деревьев и очень далекий звук гудка паровоза. Зоя сосредоточилась на печатном листке:

– Хорошо (читает) «До самой смерти. Свобода – это…»

Но Василий Андреевич не успевает ей ответить. В кабинет входит Вера Сергеевна. Она встревожена, бледное лицо выдает ее крайнее беспокойство:

– Вася, я тебя прошу. Позвони сейчас же Седову и откажись от Любарского. Скажи, что ты не читал его работ. Не успел.

Василий Андреевич смотрит на жену удивленно:

– Вера, мы уже все это обсудили, и потом, я вовсе не могу отказать своему ученику.

Вера Сергеевна всплескивает руками. Зоя смотрит на родителей удивленно, она ни разу не видела, чтобы они ссорились:

– А от своих детей ты можешь отказаться? (закрывает лицо руками) Вася, ты только что всех нас предал.

– Что ты говоришь?!

– Да, ты нас предал!

Зоя вскакивает, она видит, что отец побледнел и трет виски:

– Мама!

Но Вера Сергеевна неумолимо продолжает:

– Зоя, молчи. Ты ничего не понимаешь, арестовали Любарского.

– Витю?

– Да, а вот этот товарищ является его научным руководителем. Понимаешь? И следующим, папочка, будешь ты. А потом все мы!

Василий Андреевич отходит к окну, смотрит в него короткое время, потом гладит свою лысину, по всему видно, что он обескуражен известием об аресте своего ученика. Обернувшись, он видит испуганные глаза Зои. Василий Андреевич смотрит на нее внимательно, берет себя в руки и тихо, отчетливо произносит.

– Я должен отвечать за каждое свое слово. Должен быть верен каждому своему слову. Самому себе. Если я учу одному, а потом поступаю по-другому, значит, меня просто нет. Я просто не существую.

Зоя влюбленными глазами смотрит на отца, запоминая каждое его слово. Видно, что она его просто боготворит, бесконечно доверяя всему, что скажет отец. Вера Сергеевна всплескивает руками:

– Вася, это все философия. Я уже сыта по горло твоей философией.

Вера Сергеевна выбегает из кабинета мужа прямо в сад, ее просто душат рыдания. Неожиданно в саду появляется Муся в ночной рубашке. Очевидно, что она слышала спор родителей и решила выяснить, что случилось. Увидев мать, которая тайком утирает слезы, Муся бросается ее утешать:

– Мама, мамочка… Мам, ну ты чего?

Муся прижимается к Вере Сергеевне. Та неловко ее целует в макушку, обнимает за плечи:

– Он эгоист, он думает только о себе.

Мусе неловко говорить об отце в третьем лице:

– Мам, ну вы поссорились.

– Мария, ты ничего не понимаешь!

– Мамочка!

В саду прохладно, Муся ежится, и Вера Сергеевна накидывает ей на плечи свой красный вязаный платок. Они начинают движение к даче. В светящемся окне папиного кабинета видны силуэты двух фигур: Василия Андреевича и Зои. И даже в саду слышен их диалог.

– Папа, они разберутся и выпустят его.

– Зоя, Виктор Любарский тут абсолютно ни при чем. Это все на много серьезнее.

Внезапный шум шуршащих по щебню автомобильных покрышек привлекает внимание профессора Растопчина. Этот же звук заставляет остановиться и маму Муси, Веру Сергеевну. Однако зловещий звук не замолкает, а нарастает все больше и больше. Вера Сергеевна подходит к забору ближе и выглядывает на дачную дорогу. Свет двух фар черного «воронка» мгновенно ослепляет ее.

– Муся, это все, все…

Муся бросается к забору и видит подъезжающую черную машину. Ее зловещий силуэт все ближе к их дому, и вот уже из машины выныривают два офицера НКВД, которые направляются именно к их калитке. Муся испуганно смотрит на маму, но Вера Сергеевна застыла словно изваяние. Красный платок упал с плеч прямо на белые лепестки цветков вишни, которыми усыпана все земля рядом с деревьями. Муся бросается к дому, Василий Андреевич, который также увидел из окна черный «воронок», внезапно прерывает свой разговор со старшей дочерью:

– Зоя, обещай мне, что ты позаботишься о маме и о сестрах.

– Пап!

Но договорить Зоя не успевает. В окне кабинета на террасе появляется Муся, она растрепанная и бледная.

– Пап, там машина черная приехала.

Зоя от испуга закрывает себе рот:

– Как? (выглядывая в окно) Где?

Растопчин быстро отдает диссертацию Мусе через окно:

– Быстро. Сожги мою диссертацию, живо сожги. (Зое) Так, а ты принеси мне дедушкин саквояж старый.

Муся хватает папки и бежит на задний двор сада. Зоя, которая очень быстро нашла саквояж в шкафу, неожиданно начинает плакать. Василий Андреевич быстро собирается, бросая в саквояж рубашки, бритву, зубную щетку, книжки, но, увидев, что старшая дочь хлюпает носом, прекращает сборы. Снимает с вешалки свое пальто, надевает его. Машинально кладет в карман собранный из спичек домик. С минуту думает, потом неожиданно снимает пальто:

– Все, успокойся. Ну, что ты! – Гладит Зою по голове: – Они разберутся, это недоразумение, это все недоразумение, они обязательно разберутся, и я вернусь.

Зоя испуганно смотрит на отца. Очевидно, что Василий Андреевич с ней прощается.

Зоя начинает рыдать, бросается к папе:

– Папочка!

Василий Андреевич садится с ней на диван, обнимает за плечи:

– Господи, господи! Успокойся.

– Ты не поедешь никуда.

Василий Андреевич пытается шутить, улыбается и даже смеется:

– Ну, и не поеду никуда.

– Я тебя никому не отдам.

Зоя прижимается к отцу, рыдает на его плече:

– Да, все будет хорошо. Успокойся, успокойся, деточка, успокойся!

Василий Андреевич гладит Зою по голове, по спине, пытаясь успокоить. Но Зоя плачет навзрыд. В то время как Муся, выполняя волю отца, сжигает листки из папки, которую дал ей в руки Растопчин. Костер на задворках дачи догорает. Муся по очереди вынимает листочки бумаги, бросая их в огонь, одновременно читая напечатанные на машинке черным шрифтом строки. Мария тихо и внятно читает:

– «Свобода – это не хаос, но воля к истине и порядку. Свобода – это стойкость и решимость до самой смерти. Свобода – это величайшая верность истине»…

Муся плачет, слова отца кажутся ей пророческими, она повторяет их. В какой-то момент она будто слышит его голос: «Свобода – это не хаос, но воля к истине и порядку. Свобода – это стойкость и решимость до самой смерти. Свобода – это величайшая верность истине».

Последний лист диссертации профессора Растопчина догорает в пылающем костре. Муся встает с коленок и обреченно идет в сторону дачного дома. Белый дым заполняет вишневый сад. В доме слышны голоса, возгласы Василия Андреевича, рыдания Веры Сергеевны, девочек, а затем до этого отдаленного угла дачного сада добегает и Гуля. Слышен хлопок дверцы приехавшего черного «воронка», машина взвизгивает на развороте дачной дороги и, шурша шинами, уезжает из поселка. Через час в дачном поселке восстанавливается звенящая тишина, прерываемая звуками долбящего ствол дерева дятла и унылым «ку-ку» заблудившейся кукушки.

Наутро за столом на дачной террасе собрались все женщины Растопчины. Однако ни Зое, ни Гуле, ни Мусе совсем не хотелось есть. Вера Сергеевна села за стол позже всех. В ее руках был чайник с чаем. Она налила чай себе и маме, Елизавете Васильевне. Пригубила. Чай обжигал губы. Она посмотрела на бледные лица девочек, и ей захотелось заплакать. Однако она быстро взяла себя в руки:

– Муся, Гуля, Зоя! Ешьте.

За столом повисла пауза. Первая пришла в себя Муся:

– Не хочу.

– Это что за голодовка?

Девочки сидят молча. Зоя неожиданно для себя начинает плакать. Слезы текут из глаз непроизвольно, а она просто не может или не хочет их остановить. За Зоей начинает хлюпать носом Гуля. Муся сдерживается, но в уголках глаз уже блеснули первые слезинки. Вера Сергеевна очень твердо и уверенно пытается успокоить всех:

– Вы будете есть, влюбляться, выходить замуж. Петь и танцевать, жить ради папы, даже если он не вернется.

Зоя быстро:

– Он вернется.

Зоя смотрит в пространство, утирая платком глаза, неожиданно на террасу вбегает Митя. Он возбужден, на лбу выступил пот. Видно, что он бежал от автобусной остановки бегом.

Муся вскакивает со стула, ей казалось, что они вчера с Митей распрощались на целое лето. Муся просто умоляла Митю не мешать ей готовиться к экзаменам в ГИТИС:

– Митя… ты!

– Война началась.

Муся и Гуля вскакивают, бегут в другую комнату, включают радио на полную громкость. Митя бежит за ними. Из динамиков слышен хриплый голос Сталина:

– Братья и сестры! Сегодня, 22 июня, без всякого объявления войны фашистская Германия вероломно напала на Советский Союз.

Зоя подходит ближе к радиотарелке, прислушиваясь. Елизавета Васильевна, сидящая за столом, задумчиво размешивает десертной ложкой сахар в чашке, Вера Сергеевна спокойно откусывает кусок пирога. Кажется, будто они и вовсе не слышат сообщения по радио. Наконец-то Вера Сергеевна встает, обнимает мать за плечи и тихо шепчет ей в ухо:

– Мама… Это война, мама.

– Да, Верочка… Да. Я поняла, родная моя.

Глава 2. Москва / Подмосковье. Сентябрь 1941

В городе явная осень. Дорожки усыпаны желтыми листьями, лужицы закованы ледяной паутинкой. Муся шлепает в ботинках по узким тропинкам. На ней мамина кофта. Лицо бледное, под глазами явные круги. Митя позвал ее к Дому культуры на окраине Москвы на проводы в армию. Его самого и Трофима вызвали почти в одно и то же время в военкомат повесткой. Институту, в котором числились оба товарища Муси, полагалась отсрочка от армии, но Митя с первых же дней войны упорно подавал прошение с просьбой отправить его на фронт добровольцем. И вот удача ему улыбнулась. Мите и Трофиму пришла повестка с просьбой присоединиться к народному ополчению Москвы.

Чем ближе Муся подходила к призывному пункту, тем больше встречались ей на пути бритые наголо новобранцы, военные с красными околышами на лацканах кителей и женщины с белыми косынками на голове, украшенные красными крестами.

Толпа людей все прибывала, а Муся с трудом продиралась через человеческий забор, высматривая Митю и Трофима, пока наконец-то не увидела строй парней в кепках, рубашках, штанах. Командир, который ходил вдоль строя, по очереди выкликал их имена:

– Скоротав, Концев, Донсков…

Парни, подхватывая рюкзаки, делали шаг из строя, выкрикивая громкое и звонкое «Я!», и вставали обратно в живую человеческую очередь:

– Отряд народных ополченцев! Слушай мою команду, равняйся. Смирно…! Налево!

Мусю оттесняет толпа, которую еле сдерживают два коменданта. Одна из девушек больно толкает ее в спину:

– Витя, Витя! Пиши, номер полевой почты дадут, и сразу пиши.

Строй новобранцев уже развернулся спиной к толпе и начал движение к Дому культуры. На окнах его стояли белые кресты, стекла были закрыты большим количеством мешков с песком. Один из парней оборачивается и кричит, размахивая кепкой:

– Ксюша, Ксюша! Я вернусь, не плачь

Неожиданно некто хватает Мусю за талию. Она охает, оборачивается:

– Девушка, вы не меня пришли провожать?

Мужчина достаточно взрослый, усатый. От него неприятно пахнет табаком и водкой. Муся вырывается, отрицательно машет головой и пытается пробраться поближе ко входу в ДК. Однако толпа провожающих мешает ей, оттесняя к краю площади:

– Сынок, ты ешь там, ешь, вот пирожки на дорогу.

Женщина в платочке протягивает узелок с пирожками худосочному парню с большим кадыком, тому неудобно, он явно хочет, чтобы мать побыстрее ушла:

– Мама, не плачь.

Муся делает шаг вперед, пока ее просто отталкивает женщина с черными волосами. Ее голова не покрыта платком, волосы растрепались, глаза безумны:

– Андрей, мы тебя ждать будем. Будем ждать!

Женщина хватает на руки пятилетнюю девочку. Она тянет руки к отцу, кудрявому молодому мужчине в роговых очках:

– Папа, папа! Возьми меня на ручки.

Мальчик 7 лет, стоящий рядом, прижимается к женщине, тянет руки к отцу:

– Папа, а тебе ружье дадут? Дашь пострелять?

– Сынок, дам, конечно. Не плачь. (обнимает женщину) Марусь, я вернусь скоро, немцев быстро постреляем.

Короткое время женщина и двое детей шагают вместе в одном ряду с новобранцами, пока комендант не отсекает ее и Мусю от взвода солдат:

– 32-й полк народного ополчения! Стррроооойся!

Парни в кепках строятся по одному в две шеренги, переговариваясь друг с другом.

– Андрюха, ты куда попал?

– А ты? Отправка когда?

– Вроде бы завтра!

Муся еще какое-то время выглядывает из-за плеч провожающих, пока ее не отвлекает Трофим.

– Мария, привет. А где Митя?

– Он там, еще в медкомиссии. Ну чего?

– Все отлично. Здоров как бык, только окулист какие-то таблицы показывал, я не одной буквы не угадал. А так все отлично!

К Трофиму подбегает Митя. Он хлопает друга по плечу. Муся оборачивается радостно к нему. Ну, наконец-то! Нашлись.

– Митя!

Митя шуточно боксирует, ударяет по носу Трофима. Настроение прекрасное. Мальчики радостно бегают друг за другом, как два щенка на прогулке.

– Разрешили. Один там упрямый сидит, а я еще упрямей. Пока не подпишешь бумагу, сказал ему, не уйду.

– Молодец!

– Слушай, Трофим, я с капитаном поговорил. Он обещал нас вместе отправить!

Муся охает:

– Когда?

– Послезавтра. Только стоп! Погоди!

Митя видит, что у Муси глаза на мокром месте. Еще чуть-чуть, и она заплачет навзрыд. Он обнимает девушку:

– Тихо, тихо. Муся, ну, ты что? Не надо, не плачь.

– Не буду.

Митя прижимает к себе Мусю. Девушка утыкается носом в его рубашку, хлюпает носом. Трофим ревнует:

– Боец, прекратите близость. (ударяет Митю по плечу) Рядовой, отпустите штатскую.

Трофим натягивает кепку Мите на нос. Митя наконец-то отпускает Мусю, бежит за Трепалиным:

– Эх ты! Вот попадешь со мной в один окоп.

Мальчики убегают вперед, Муся смотрит им вслед напряженно, утирая слезы. Расставание неизбежно.

Муся закрывает глаза, и вот она уже в студии при кинотеатре вместе с Митей. Пишут бумажную пластинку на память.

Это новое изобретение, появившееся в разных студиях звука при кинотеатрах с микрофоном для озвучки зарубежных фильмов, только появилось в Москве. Субтитры были не в моде, и до их активного внедрения было еще далеко. Поэтому, когда в кино, в кинобудках появились зубастые валики для записи звука, желающих увековечить свое пение, декламацию или поздравление нашлось много. Когда киноинженер запускал два валика, чтобы сделать запись звука, Митя решился на признание:

– Я на фронт ухожу. Хочу своей невесте звуковое письмо писать.

– Целлофана нет. Только вощеная бумага…

– Ну, давай бумагу. Ладно.

Митя затаскивает Марию в кинобудку, усаживает ее у микрофона:

– Мария, Муся… заходи, заходи. Садись!

– Митя, ну что ты придумал опять?

– Письмо запишем на память, ты, а потом я. (инженеру) Эй, давай, включай свою аппаратуру! Мы готовы!

Бумажная лента, заправленная в два латунных валика, крутится медленно, фиксируя слова Муси и Мити. Инженер кивает головой.

– Приготовились, девушка? Можно.

Муся вздыхает, Митя кажется сквозь матовое стекло загадочным принцем из сказки. Ей хочется заснуть, а проснувшись, узнать, что никакой войны и вовсе нет, а Митя не уходит в армию. Муся делает паузу, а потом произносит в микрофон слова, которые Митя будет помнить всю войну:

– Митя, я очень люблю тебя, я люблю тебя и буду ждать всегда. Я люблю тебя, и это на всю жизнь.

Голос Муси звучит гулко, эхом отражаясь от стен студии. Когда она наконец-то замолкает, Митя пытается сесть на ее место в студии:

– Так, теперь я. Меняемся местами.

Муся встает, уступая Мите место. Но записать Митин голос не удается вовсе, инженер долго щелкает тумблером, а потом неожиданно замолкает:

– Тока у нас нет. Техника бастует.

– Эй, мы так не договаривались…

– Простите, молодой человек, вернетесь с войны – запишем вас.

Мишино отражение пропадает в стекле, Муся остается одна в студии, она пристально и тревожно всматривается в свое отражение и видит в своих глазах лишь грусть и одиночество женщины, которую оставил любимый мужчина. Надолго, а может быть навсегда.

Зима в тот военный год был суровой. Мороз больно хватал за щеки, снежные заносы не давали пройти ни в магазин, ни в школу. Гуля посещала занятия, которые вовсе не отменили в связи с военным положением и прорывом фронта войсками Вермахта. А вот в ГИТИСе занятий не было. Муся, удачно прошедшая все туры на первый курс, была зачислена приемной комиссией, однако в сентябре уткнулась в табличку на двери деканата: «Все ушли на фронт». Девушке было очень грустно.

Проводив Митю и Трофима в армию, Муся мучительно ждала от них писем, однако письма все не приходили и не приходили. Она пыталась устроиться в военный госпиталь, копала траншеи в Подмосковье, сбрасывала по ночам с крыш зажигательные бомбы. Однако вскоре поехала в военные части развлекать бойцов русскими народными танцами вместе с самодеятельным театром ГИТИСа.

Зоя числилась в медицинской аспирантуре и писала диссертацию по особенностям операций на человеческую голову и влияния операций на мозговую деятельность и на работу также не ходила.

Гуля с Зоей добровольно выезжали на рытье окопов в Подмосковье, но пойти на фронт так и не решились. Жалко было бросать маму и бабушку на произвол судьбы. Каждый поход в магазин, правда, был уже подвигом. В городе ввели карточки, хлеба решительно не хватало. В Москве было тревожно и холодно. Участились драки и грабежи. На семейном совете было решено остаться на даче. Печка отлично работала, дров хватало, и перезимовать можно было и в Подмосковье. Однако вскоре заболела Зоя. Тяжело заболела, в тот злополучный день Вера Сергеевна отправилась за пайком для всей семьи в ближайший районный магазин на автобусе. И когда подошла поближе к продмагу, увидела страшную картину: огромная толпа собралась у закрытых дверей в надежде получить свой кусок хлеба. Ни патруля, ни очереди, никого, кто мог бы организовать бушующую народную массу, не было. Очевидно, что продмаг был закрыт уже несколько часов, и хлеба все не было и не было:

– Да, погоди ты, куда прешь.

– Вы здесь не стояли.

– Мама, мама, иди сюда.

– Куда, вы прете, мамочки.

– Наглые какие!

Вера Сергеевна готова была развернуться и вернуться домой. Толкаться в общей толпе было неприятно, да и небезопасно. Однако неожиданно на площади появилась черная машина, по виду – ЗИЛ, на переднем сидении виден был мужчина в пенсне и в шляпе. Толпа замерла, потом кто-то все же узнал пассажира. Это был местный райкомовский работник Петухов. В его руках был фикус, заднее сидение было завалено чемоданами и коробками.

– О, начальство драпает. На машине. Фикус прихватил, гляди, интеллигент, ишь ты…

– Ну, при чем тут интеллигент? Интеллигенция вся здесь. А это вот спекулянты и приспособленцы.

Вера Сергеевна смотрела, как машина, шурша шинами по мостовой, проехала мимо, вздохнула, и в этот самый момент дверь в магазин открылась. Толпа, тут же забыв о беглеце с фикусом, бросилась внутрь.

– А сколько хлеба в одни руки дают? Говорят, нормы снизились.

– Да вроде как и раньше: 450 на работающего, 250 на иждивенца.

– Куда прете? А?

Вера Сергеевна наконец-то решилась подойти к ступенькам продмага.

– Простите, а молоко и сыр по карточкам дают?

На ступеньках стояла простая бабка в платке и с узелком. Она неприветливо посмотрела на интеллигентную даму в зимней соболей шапке и боа. Цепким взглядом оценила кольца на руках, поджала губы.

– Гражданочка, за молоком и сыром вам в деревню нужно. Там они есть! (кивнула на руки) Вы вот снимите кольца с себя, что получше, ну чтобы поменять на еду.

Сзади к ней подбегает крепкий парень. Он в кепке и бушлате. Толкает ее плечом.

– А у вас иждивенцев много? Я слышал, педагогам больше хлеба положено.

– Я не педагог. Увы! У меня дочь заболела.

Парень, ухмыляясь, заходит внутрь магазина. И Вера Сергеевна будто что-то почувствовала, слишком быстро зашел молодой человек, толкнув ее плечом. Она кидает взгляд на свою сумку, и, о боже, замок открыт, ридикюль нараспашку, продовольственных карточек нет: недельных, с пайком для нее, Муси, Зои, Гули и бабушки. Вера Сергеевна залезает в карманы своего пальто, выворачивает их наизнанку: пусто. Ей захотелось заплакать, она делает шаг к магазину, но вышедшая на крыльцо продавщица закрывает дверь продмага перед самым ее носом.

Через час Вера Сергеевна уже у постели Зои, разговаривает с доктором:

– Питание, питание и еще раз питание. Жиры. У нее очень глубокий бронхит. Возможен даже туберкулез.

– А какие жиры?

– Масло, творог, молочные продукты. Из жиров: сало, на худой конец красная икра.

Доктор смотрит сочувственно на бледную Зою, разворачивается, выходит из комнаты, где она лежит на кровати почти в забытьи. Вера Сергеевна провожает доктора до двери дачного домика и, закрыв дверь, тут же начинает сборы.

Перебрав весь свой гардероб, она находит две старые и ненужные шубы, платья, часть посуды. В общем все, что можно обменять на продукты в ближайшей деревне. В тот самый момент, когда Вера Сергеевна укладывает в чемодан драповое пальто Растопчина, на кухню входит Муся:

– Мама, это же папино!

– Больше ни слова, иначе я рассержусь, надо брать именно папину одежду для обмена на продукты в деревню.

Возникает неловкая пауза.

На кухню входят Гуля и Елизавета Васильевна, у бабушки в руках ее собственная шуба. Она молча укладывает ее в общий чемодан:

– Верочка, ну куда же ты одна?

– Вы не волнуйтесь, я как только все обменяю, сразу обратно. Так все делают!

Елизавета обнимает мать:

– Мама, мамочка…

– Как ты?

– Мамочка, не волнуйся, я в деревню на обмен.

Муся с минуту смотрит на мать. Потом решительно достает с антресолей второй чемодан.

Перекладывает часть вещей̆:

– Мама, я с тобой.

– Нет, не надо… И не спорь со мной.

– Нет, не спорь со мной… Иначе я тоже рассержусь.

Гуля неожиданно прерывает их диалог:

– И я поеду…

– Нет, куда ты? А за Зоей кто будет смотреть?

Вера Сергеевна продолжает сборы. Она почти согласна взять Мусю с собой. Одной действительно страшновато:

– Вы главное не волнуйтесь, это совсем рядом. Мы там когда-то грибы собирали. По Можайскому шоссе. Деревня Васильево. Помнишь?

Вера Сергеевна неожиданно садится на стул. Защемило сердце или устала. Бабушке было очевидно, что дочь ее успокаивает, но дела в прифронтовой полосе обстояли гораздо хуже, чем сообщал по радио сам Левитан. Судя по слухам, немцы уже могут быть там, на Можайском шоссе. Бабушка мелко крестит Веру Сергеевну. Потом снимает с себя крестик и надевает его на Мусю. Некрещеная Муся смотрит на бабушку удивленно. Она в свое время принципиально отказалась креститься, хотя Елизавета Васильевна настаивала.

Но новая мода на атеизм не дала планам бабушки сбыться. Мария осталась некрещеной. Предчувствуя беду, бабушка Муси подарила внучке свой крест, почти как оберег: «Защита от беды и несчастья» было написано на кресте.

– Ба, ну, не надо. Это суеверие.

Бабушка мелко крестит Мусю. Целует в лоб:

– С богом!

Елизавета Васильевна обнимает дочь, прижимаясь к ней. Гладит по волосам. Смотрит на нее пристально, как будто пытаясь запомнить на всю оставшуюся жизнь.

Предчувствие или знамение, но свою дочь и среднюю внучку бабушка Елизавета больше уже никогда не увидит.

Думала ли сама Муся, что бабушка прощалась с ней навсегда? Мрачные мысли не оставляли девушку. Эхом звучали ее последние слова:

– С богом, с богом!

Очнулась Муся не сразу. По дороге навстречу ей и маме ехали телеги, нагруженные домашним скарбом. Женщины и дети шли в сопровождении колонны солдат совсем в другом направлении. Под их ногами была грязь, лужи. Сапоги месили черный снег.

Капитан, судя по лычкам на лацканах его шинели, шел впереди отступающей военной колонны, сопровождавшей беженцев:

– Подтянись. Кучнее идем, кучнее. Боец Середко, не отставать!

Муся и мама просто застыли с двумя чемоданами, гружеными на маленькую тележку. Неужели надо поворачивать назад? И они идут не туда, куда надо. К капитану тем временем подбежал солдат, отдавая ему честь дрожащей и замерзшей без рукавиц рукой:

– Товарищ командир, можно я впереди встану? Вставайте. Левой, левой. Пошевелитесь, братцы.

Солдат побежал вперед, пристроившись к такому же солдату.

– Братцы, табачку не найдется?

– Нет, откуда? (залезает в карман, доставая кисет) Ладно, держи!

Мимо Муси идет баба с годовалым ребенком на руках, за руку она тащит семилетнего мальчика:

– Мамочка, у меня ножки болят. Возьми меня на ручки.

– Ванечка, потерпи немножко, скоро дойдем.

Колонна растянулась по всему полю, старик в обмотках замыкал шествие. Он шел, хлюпая драными сапогами, в самом конце:

– Не дойдем засветло.

– У вас еда с собой есть?

– Есть, а у вас?

– Наменяли. На неделю хватит.

Вера Сергеевна наконец-то решилась задать вопрос, она оставила тележку рядом с Мусей и бросилась догонять капитана:

– Простите, нам нужна деревня Васильево.

– Мы правильно идем?

– Да вы что, дамочки? Там день, другой фашист будет.

Вдалеке громыхнули зенитки, на краю поля прогремел взрыв. Толпа беженцев остановилась, кто-то заохал, запричитал, младенец на руках бабы отчаянно заголосил:

– Слышите, фронт рядом. Поворачиваете с нами.

– Ну, что делать? Надо возвращаться? Гражданочка, скажите? А где продукты можно обменять?

Вера Сергеевна обращалась к бабе с младенцем на руках. Младенец орал благим матом, и баба говорила громко, пытаясь его перекричать:

– Да, я в Крестах меняла. Правда, куркули такие. Дерут втридорога. За кусок сала отдала кольцо золотое.

Колонне надо успеть до сумерек дойти до следующей деревни, по этому капитан ее поторапливает:

– Левой, левой, шевелись. До темна успеть должны. Раз, раз.

– Тяжело идти-то! Мамочка, я устал!

– Потерпи, сынок.

Вера Сергеевна возвращается к Мусе. Они в скором времени остаются одни в поле:

– Муся, ну что делать? Надо возвращаться.

– Мама, Зое нужен творог. Доктор сказал. Кресты недалеко от Васильево. Мы успеем и дойдем.

– Ну, ладно, пойдем.

Вера Сергеевна хватает ручку тележки, за которую держится и Муся. Они поворачивает с поля направо и где-то минут через десять оказываются в ближайшей деревне. В деревне пусто. Темные окна изб, заклеенные крест-накрест белой бумагой, зияют как черные амбразуры. Зловещая тишина просто пугает. Вера Сергеевна решается постучать в дверь. Однако дверь оказывается заперта на увесистый замок. Вера Сергеевна стучит в дверь избы рядом. На дворе слышны шаги. Кто-то крадется вдоль забора, опасливо выглядывая нежданных гостей. Вера Сергеевна присматривается и видит два цепких, серых глаза деревенской бабы в щели приоткрытой двери. Она делает жест рукой: «Тихо». И машет приветственно, указывая на дом:

– Ну, пойдем, пойдем. В сени, на задний двор.