Я сам к себе прикован цепью,
Как ко Второму Интернационалу —
Клара Цеткин.

Нас бросили, как кур в ощип,
На празднество, на гульбище,
Дела у нас отличные,
Хотим побыть как вы чуть-чуть —
Распахивая форточки,
Высовываем мордочки.
Нас двое, трое, четверо,
Настрой настырный, ветреный,
Как только поостудимся,
Оставим пересуды все,
Потом на дно опустимся, —
Росу с морской капусты пить,
А вечером со светлячком,
К земле прильнув, как вор, ничком,
Один из нас под корочкой
Останется травы пучком…
И вот, мы снова будничны,
Мы вспомнили о будущем,
И вот, мы снова нищие, —
Нас бросили, как кур во щи.

1989 года

Ты – не увиденный никем свет,
Ты – не услышанный никем ветр,
Что только волос шевелит всем,
Что только в голос задувает фетр.
Пусть злоумышенника глаз остр,
И благодетеля не спит мозг,
Своей душе теперь сверши смотр,
Застынь в расплавленной свечи воск,
Составь фигурою своей ком,
Ты – не угаданный никем сплав,
Ты только часть того, что целиком,
Немая литера в толпе глав.
Но вот советчика язык сыт,
Завис предвиденных обид свод,
Нас первобытный охватил стыд,
Нас покаяние пролило в пот.
Забыла смелость города брать,
Забыла бодрость заводить пляс,
И кто-то должен хоронить мать,
И трудно Богу охранять нас.
Я разделенья не приму крест,
Я половинчата, со мной будь!
Но не запятнана твоя честь,
И бесконечен до звезды путь.
Кто эта женщина, чего ждёт,
Каких объятий и каких ласк,
Зачем проклятия за мной шлёт?
Давно утеряна моя власть.
Зачем затеяна теперь месть
Взамен разбросанных в сердцах фраз,
Зачем не узнана никем весть,
Что ты погублен тем, кого спас.

1989 год

ДЕКАДАНС. (ВАМПИРЫ)

В саду гуляли дамы, мне снились сны,

Бесстыдно и упрямо мне снились Вы,

Потом мне стали сниться сны этих дам —

Испуганные лица, белёсый шрам…

Я Вам помочь не смею и не хочу,

Сказать я не умею, и, вот, молчу.

Сиреневые платья колышутся,

Уверенное: «Хватит!» мне слышится,

Виденьем увлечённый, уходишь ты,

А я в наряде, чёрном до пустоты,

А я в наряде чёрном – ночь в зеркале,

Где снов моих придворный, приехал ли?

Ты сам в себе повинен, собой казнён,

Голубоватых лилий качнулся сонм,

Их белизна обманна, мой бедный друг,

Вы увлеклись туманом, замкнули круг,

За рыцарство в награду ваш путь в кругу,

Я не скажу Вам правду и не солгу,

А лишь взгляну в глаза Вам, змеёй совьюсь

И уведу Вас в замок – увидят? – Пусть!

Я дам Вам прикоснуться к моим губам,

Чтоб больше не проснуться навеки Вам…

И ничего нет лучше пустынных зал,

Когда огонь приручен змеиных жал,

И никого нет тише лиловых дам,

Когда на шее вышит белёсый шрам.

1989 год

СУИЦИД

Бросился зелёный кубик
Вниз с высокого стола,
Отравился пастой тюбик,
И повесился халат.

7 апреля 1994 года

По ковровым по дорожкам
Ходят бабушки-старушки,
По кровавым по дорожкам
Ходят танки, ходят пушки…
Положась на волю Божью,
Я иду по бездорожью
Вам навстречу, брат мой, Пушкин,
Я у вас одна подружка,
Выпьем с горя, где же кружка?

ВОСТОК

О, если б ты, моя Гульмира,
Меня всего понять могла бы,
То не было б умнее бабы
Во всем подлунном этом мире!

Тебе больно, и ты бит,
бегун от мусорной ямы.
Клочок реки, зеленеющий селезнями,
остыл кувшинкой, не знакомой с берегом…
Голова стремится к своему равновесию,
поэтому не поднимается от земли —
меня всегда упрекали за это,
а я ищу небо, отражённое в воде.

Эхо – хо
Любезный зверь,
Кающаяся Магдалина
С упрямостью ослиной
Молотком открывает дверь.

Правда – да,
Серебристая копоть,
Отложение солей в коленных чашах
Бездарных и измученных букашек,
Оружие которых – локоть.

Зонтик – «ик» —
Реакция на громоотводы,
Нашумевших событий гниющая нить
Или гибель магнолий, желающих пить,
Уничтоживших все космические воды,
Поливающие материк.

Верно – но
Испуг серных кислот,
Переосмысленный злодейский вездеход,
Заинтригованный трудностью спуска,
Фанатический уксус манежных острот,
Кокетливых, как трясогузка,
Откройте окно!

Золото – то,
Что ищут даже в навозной куче,
Запоминайте шуршание муара,
Оно прозвучало недаром,
Безнадёжный случай.

Лепнина – на!
Завёрнутый в ореховую скорлупку,
Потерявший надежду узнать силуэт своей тени,
Путающий Алушту и Алупку,
Но носящий ордена.

Лишай – ай!
Пылесосная пыль,
Оскорбленная чёрствостью нравов,
Не свершившая взлета налево, а, может, направо,
Не замутившая разума.

Уф! Теорема Ферма узнаваема очень,
Ложный вызов по водосточной трубе,
Заучивший четыре страницы неизвестности,
Но по причине незнания местности,
Обессилевшей в этой неравной борьбе
И зависшей, как розовый туф.

1989 год

Трубчатый завод
Имени Вождя
Мелко задрожал,
Выпустив пары,
Свой холодный пот
Каплями дождя
Ветер, светлый принц,
О твои миры.
Эй, интеллигент,
Тонкостей знаток,
Дайте же ему
Носовой платок!

6 января 1989 г.

Велосипедом быть легко,
Когда стоишь ты на приколе,
И нет твоей хозяйки Оли,
Что сядет на тебя верхом.

Завесы вестникам верны,
Они их очень уважают,
Ведь и слова нам не мешают,
Когда не произнесены.

На белой даче с жёлтой занавеской
Дрожит моя больная голова,
Она терпела аргументы веские —
Сердитые и грубые слова,
Она висит на нитке колокольчиком,
От ветерка колышется, звенит,
В каком-то отупении игольчатом,
Как солнце, восходящее в зенит,
Она молчит, не смея утешаться
Тем, что когда-то думала, жила,
Что волею ее могли решаться
Большие и серьёзные дела…
Зачем скорбеть об остановке в мыслях,
Запутавшихся в собственной игре,
Зачем чрез это становится лысым
На лобном и затылочном бугре?
Есть звёздный путь,
Проторенный и млечный,
Есть в стенах бреши
В форме чьих-то лбов,
И есть спасенье только в царстве снов
И вера на секунду, что ты вечен.

3 мая 1989 года

Мне ветер ныл осенний, залечивал,
Осенний-карусельный, бубенчатый,
Мне дождичек кропил-накрапывал,
По капле мне меня выкапывал,
А ветер всё вертел-раскручивал —
Никто ведь не хотел, а мучают.
Иди-пойди, ступай – похаживай,
Студи да задувай, пока живой,
Ищи меня – свищи – во поле цвет,
Да спрячь, а не тащи на белый свет.
Твердят мне: «Вот зима, заплатишь ей,
Храбришься, а сама лишь в платьишке».
Мне жизни с вами нет под снЕгами…
Они за мною вслед: «Побегаем»,
Они за мною вскачь по сырости,
Листочек – плачь, не плачь – осыпался,
А ветер все кряхтел да ёжился:
«Я разве не хотел по-божески?»

В одном стакане, как на вулкане,
Мы друг за другом
Бежим по кругу…
Кудрявый пудель – моя собачка,
Что дальше будет? —
Пусти, горячка!
Опять осечка, опять промашка,
О грань рассечься – и вверх тормашкой,
Свистит галёрка, партер рыдает,
Бежит четвёрка по вертикали.
Мелькают ножки, хрустят коленки,
Витые ложки бренчат о стенки…
Мы заигрались, совсем забылись,
Закувыркались, остановились, —
К чему такая нам жизнь стаканья? —
Налей какао – и мы за гранью…
Один другого не заарканил,
Ведь темп канкана не для стакана.

9 августа 1989 года

ОДА САНТЕХНИКУ

В моей ли горнице светло?
В своей ли горнице сижу?
Кто в ожиданьи тут – не я ль?
В тоске проходит день за днем —
А может, он ушёл к другой,
А может, обо мне забыл? —
А ведь когда-то обещал,
А ведь когда-то предлагал…
И льдом становится вода,
И косяки летят на юг —
И нету ближе никого,
Его никем не заменить,
Я проглядела все глаза,
Ведь он вернуться обещал —
«На затопление», – сказал
И навсегда околдовал…
Но я дождусь его, дождусь,
Придёт сантехников пора,
Вернутся теплые деньки,
И снова зажурчит вода.

АЙ-ПЕТРИ

Ай-Петри нет опять,

Опять я в никуда не вышел,

Опять спасён…

Душистый мой щипатель, сквернушка мелкая,

За дрожь приняв мою улыбку,

Раскартонила себя как-либо,

То «либо»

Метлой поганенькой за ножку цап!

И нет картонки…

Вот ведь что, а?

Право, глупые оплошности.

ВАнюшкин – Мастер вагонного дела

Ванюшкин – мастер вагонного дела,

Проснулся, себя оглядел очумело,

Рукой о карман зацепился и замер,

Потом по забору пошарил глазами,

Потом приподнялся, нуждаясь в опоре,

Прочёл и запомнил слова на заборе,

Пролез в ту дыру, что забор составляла,

Направился к той, что сироп разбавляла,

Пройдя мимо тех, кто ещё не решился,

А также других – кто уже закупился.

Пронес он себя по полям по футбольным,

И по волейбольным, и по баскетбольным,

Спустился в подвал – там река протекала,

Поднялся на крышу – там пела ворона…

Леса из антенн ему путь преграждали

И соком берёзовым ток испускали.

И Ванюшкин с крыши на землю спустился,

Где грязный бычок на бочок завалился,

Он взял тот бычок, сложный танец исполнил

И свой организм никотином наполнил…

А гаечный ключ по карману крадется,

И выйти наружу ему удается,

Свободу почуяв, загрыз удила,

Заржал и умчался, в чём мать родила.

Татьяне из Одессы

Толстушка Ассоль
В дни ожидания
Попутного ветра,
Изрядно замусолив косяк,
Устремилась ввысь, —
Таковы жажда света
И плоды воспитания.
Но поздно…
Красота пейзажа
И скорость ветра
Не помешали её кораблику
Сесть на мель
Там, где кончается вода
И снова, почему-то,
Не начинается.
Можно идти,
Перебирая песок дна ногами,
Но ей хочется летать,
Ведь лицо на фотографии
Постоянно меняет своё выражение…
Она часто болтала
С тем выражением, которое ушло вчера…
Она не любит возвращаться.
Поэтому они больше никогда не встретились,
Даже для того, чтобы попрощаться…
И правильно,
Ведь это проще, чем выпарить из репы соль,
Чтоб ей попасть в энциклопедию,
Да здравствует Ассоль!

Русли, нунки, вукли, кунти,
мунни, укти, суззи, пуспи…
Ты – на гуслях, я – на дудке,
«Мунна пунти» – «жутко грустно».
Мы играем без оглядки
День ли, ночь ли, год ли, сутки,
По дождливой по погодке
Гуслевидную погудку.
То ли всхлипы, то ли вздохи,
Бормотанье где-то в ухе,
Сладко спится под гуслюки
Всем бездомным и убогим,
Притомилися, бедняги,
Всяки-разны, малы-взрослы,
И заснули у дороги,
Пораскинув ноги-руки.
Я подумал на досуге:
«Отчего мы одиноки?
Отчего с собой в разлуке
И в печали и тревоге?»
И от мыслей столь жестоких,
От коварной этой муки
Слёз соленые потоки
Устремились мне на щёки.
И тогда ты мне сказала:
«Не печалься, милый друг мой,
Русли, усли, люли, укки,
Вукли, пунти, мунни, буки».

ПРОГУЛКИ В БАРБАРИСОВЫХ ЧАЩАХ

Я наблюдаю за собой
Из барбарисовых кустов,
Чтобы узнать, кто я такой
И почему же я таков,
И я гуляю по дорожке,
Чтоб отыскать свои следы —
Мои не лапки и не ножки
Ступали здесь на все лады.
Ещё пою я часто хором,
Чтоб различить свой тусклый глас,
«О, не тревожь меня укорой!» —
Старинный городской романс.
Прогулки эти, это пенье,
Вся эта глупая возня —
Всё это только подтвержденье,
Что в этом мире нет меня,
Как существа и как явленья.

Ты ждёшь чего же, моя душа?
Я ль не пригожа, не хороша?
Что в поле ягод, во мне идей:
Китайских пагод, заморских фей,
А ты скучаешь в обиняках,
И всё валяешь ты дурака.
Чего же стоит моя любовь?
Иль в граде стольном нет мужиков,
Что о тебе я задумала,
Что я лелею занудину?
Ждёт королевич, зовёт Кощей —
Захлопну двери, гоню взашей…
А мне и нужен всего пустяк —
Стань моим мужем, Иван-дурак.

ЗИМА

С неба падают снежинки,
Начинается зима…
Свет мой белый, мозг мой жидкий,
Муж мой – бравый атаман.
С неба падают снежинки,
Начинается зима,
Как разжатая пружинка
Пляшет горе от ума,
Пляшет горница от печки,
Плачет свечка от огня,
Выхожу я на крылечко —
Птица счастья завтрашнего дня —
В телогрейке, рваных джинсах,
За плечом висит сума…
С неба падает Нижинский —
Начинается зима.

А я взлечу, раскинув руки,
И упаду, ломая ноги.
А ты опять зевнёшь от скуки,
Меня отскрябав от дороги.
А я тогда построю замок,
В ряды укладывая воздух,
И двух зелёных обезьянок
Я подарю тебе, мой козлик.
Ну, а потом пройдусь развязно
По потолку на каблуках
И расскажу тебе о разных
Невероятных пустяках.
Застряв, катаясь на верблюде,
В игольном ушке – вот досада! —
Я нарисую нас на блюде
Под грудой слив и винограда.
Неловкий паж уронит блюдо,
Под пристальным смутившись взглядом,
И ты тогда меня полюбишь
И упадёшь со мною рядом.

Лёлику Ивановичу Ку…

Я робко молчу, моё положение зыбко,
Кто-то стрекочет в углу, и он обречён.
Ты мой сверчок, я – твоя канцелярская скрипка,
Я твой постскриптум в этом письме ни о чём.
Ты говоришь, но тебя не задела улыбка,
Тебя не смутила зима, а, может, ты спишь?
День пролетел, ты уходишь в себя, как улитка,
Что ты мне пел? – не вспомнишь и не повторишь.

ПРО ШВЕЮ КВОКОВУ

Лёлику Ивановичу Ку…
Зачем Вы любите швею,
Зачем её боготворите?
И про звезду, и про змею
Зачем Вы с нею говорите?
Зачем Вы гоните меня?
Зачем Вы от меня бежите?
Я не швея, я не змея,
Мой безмятежный небожитель…
Зачем Вы любите швею,
Зачем целуете ей шею?
Я от страданий хорошею,
А Вы… Вы любите швею.

П.Р.

Ну чем я сердцу не отрада? —
Умом светла, свежа, как цитрус,
Но Вам, увы, меня не надо, —
Я мысли этой не противлюсь,
Вас увлекла принцесса цирка —
Какая странная причуда! —
Язвительна, пряма, как циркуль,
По виду сущая зануда.
Но блеск металла – Ваша слабость,
Вы весь в плену железной леди,
В лице меняетесь, как лакмус,
Своей удивлены победе.
И Вы идёте на прогулку,
В любовь играете вполсилы…
А я бы Вас кормила булкой
И ни о чём бы не спросила.

2 мая 1994 года

Кате Мельник

День протиснулся неловко
Между небом и землей,
Я вздохнул и чуть не лопнул,
Переполненный весной.
Я надел пальто, перчатки,
Я по парку сделал крюк
И у овощной палатки
Увидал тебя, мой друг.
Ты умна и расторопна,
Ты гуляешь под зонтом,
Ты таблеток психотропных
Заменяешь десять тонн.
«Не лишай меня рассудка,
Не бросай меня в фонтан!
Вновь я изгнан отовсюду,
Одинокий, как стакан…»
Но сквозь пальцы
С кислой миной
Время сыпало песок,
И фортуна мчалась мимо,
Как большое «колесо».

Я был всегда какой-то жалкий,
Я был всегда какой-то робкий,
И вдруг нашёл тебя на свалке
В большой оранжевой коробке.
Какая странная находка —
Моя неведомая тётка,
В тебе сокрытая загадка
Меня терзает и гнетёт.
Я сразу стал какой-то хваткий,
Я сразу стал какой-то вёрткий,
И стала жизнь моя несладкой
И полной тягот и забот.
В старинном белом полушалке
Ты танцевала на пригорке,
Я выпил с горя стопку водки,
И нам уже кричали: «Горько!»
И вдруг я стал какой-то шалый,
И вдруг я стал какой-то бойкий,
Стремглав схватил тебя в охапку,
Сложил в картонную коробку
И бережно отнес на свалку…
Прости, была любовь короткой.

О, слава бренная Осла!
Я дом твой наполняю ядом!
Я встретил деву без весла
И прогулялся с ней по саду.
Мы шли, и на её плечах
Ночь развевалась пеленою,
Я слушал трели в трюфелях
И разговаривал с Луною,
Я клятву верности принес,
А донести её легко ли?
Она ж вручила мне вопрос,
Весло, доспехи и левкои.
Я, безнадежностью влеком,
Иду в неведомые дали,
Слагаю песни ни о ком
К ногам своей прекрасной дамы:
«О, слава бренная, о, сла…!» —
Но от её робею взгляда…
Прекрасна дева без весла
И в тишине ночного сада!

1 июля 1994 года

Лю.. и Добр…

Я лежу большой и сонный,
Надо мной летают совы,
Среди них одна пушистей
И румяней, чем другие, —
Это ты, моя родная,
Я б узнал тебя средь многих
По застенчивой улыбке,
По изящной по походке,
По набедренной повязке
И по яркой по раскраске.
Но прости мне, дорогая,
Неподвижность и молчанье —
Видишь ты мою скорлупку? —
Я спелёнат, будто кокон.
Не считай меня ты трусом,
Не бросай меня из окон
И не учиняй дознанье —
Где я был сегодня ночью.
Я и сам того не знаю,
Но одно я точно помню —
Я лежал большой и сонный,
Надо мной летали совы.

Молния стрелой по небу шарит,
Чтоб не возвращаться налегке,
Я летаю на воздушном шаре
С голубою лентою в руке.
Терпеливо ожидая солнца,
Ты сидишь на третьем этаже
И пускаешь дымовые кольца
С лёгким сожалением в душе.
Лёгкие раскачивают воздух,
Что укрыт завесой дымовой…
Лётчики! Пока ещё не поздно,
Возвращайтесь, милые, домой!

5 марта 1994 года

ОЖИДАНИЕ

Без пятнадцати шесть,
Я сижу на диване,
Разрастается шерсть
На моем одеяле,
Ошалевшее солнце
Мчится вслед за луною,
Брызжет небо от злости
Ядовитой слюною,
Ветер крыши сдувает —
Где мой дом – моя кротость?
Я сижу на диване —
Без пятнадцати шесть…

30 апреля 1994 года

Зелёный с виду гимназист
Идёт по сонному бульвару,
И дождь слетает сверху вниз
И снизу вверх взмывает паром,
А строгий с виду машинист
Ведёт составы по маршруту,
А озорной парашютист
Себя бросает с парашютом
На головы глухих прохожих,
Как на пустынные поля…
И ты, с осанкой корабля,
Вдруг выплываешь из прихожей.

Выдры плавают в прудах,
Мымры прячутся в садах…
Где Вас нынче ветер носит? —
Вы ушли – была среда.
Пудра сыплется с небес,
Кудри Ваши – мелкий бес,
Если обо мне Вас спросят —
Откажитесь наотрез.
Чуждо мне коварство мира,
Ясно мне, что я не выбран,
Но без выдр и без мымр
Белый свет душе не мил.

2 мая 1994 года

Дж. Леннону

Завит, напудрен, напомажен,
Я был когда-то словно лорд,
И лошадь с розовым плюмажем
Моя сияла будто торт.
Я был раскрашен – стал раскрошен,
Я был красавец – стал урод,
Но лошадь с розовым плюмажем,
Она – совсем наоборот.
Шёл невеселый я однажды,
Как-будто с чьих-то похорон,
Вдруг лошадь с розовым плюмажем
Явилась мне со всех сторон.
Я был слегка обескуражен —
«Должно быть, я ума лишён?
Моя немыслимая лошадь,
Я для тебя, увы, смешон.
Но и тебе известно тоже,
Что я ходжа, а не пижон,
Моя невиданная лошадь,
Тобою я заворожён!»
Когда-то был я и моложе,
Любил детей своих и жён,
А оказалось – это лошадь,
Лишь ею был я сбережён,
А нынче продан и заложен,
Забыт, заброшен, сокрушён,
И лишь неслыханная лошадь
Ржёт надо мной со всех сторон.

2 января 1994 года

Я вылетаю, как из пушки,
На злую улицу с утра,
А из моих часов кукушка
Глядит, как дождик из ведра,
И ухмыляется неброско,
Склоняя голову на грудь,
Я – человек с лицом из воска,
Хочу я в небе утонуть.
Устав блуждать среди трёх сосен,
Ночь крутит пальцем у виска, —
Приходит лето, словно осень,
Приходит радость, как тоска.
Уносит ветрениц истома
На крыльях мельниц ветряных…
Зачем же вышел я из дома?
Зачем оставил их одних?
На опустевшем перекрёстке
Стою теперь, как на духу,
И звёзды сыплются, как блестки,
Не удержавшись наверху.
Я повторяю их кульбиты,
Верчусь, как белка в колесе,
Я вижу леди из гранита —
Звезда болтается в косе…
Кукушка наблюдает с ветки —
Ей непонятен мой полет,
Я вижу мир ногами кверху
И время задом наперед,
И пробираюсь в одиночку,
Как бестолковый неуч, я,
И довожу себя до точки,
Где льются слёзы в три ручья,
А по спине бегут мурашки,
Как будто ножки по мосту,
Но я кричу, что мне не страшно,
И засыпаю на посту,
А просыпаюсь на подушке,
Кукушка крякает: «Пора»,
Я вылетаю, как из пушки,
На злую улицу с утра.

1 июня 1994 года

Во чистом во поле
Ночь летает на метле,
Дорогой окольной
Едет всадник на коне.
Они повстречались
Между землёй и небом
И Месяцу попались
В серебряный невод…
Месяц смеётся, всадник бьётся,
Ночь роняет звёзды с лица,
Ждёт рассвет – не дождётся
Своего гонца.

Небо, как рыбка —
Всё в серебристых чешуйках.
Землю подвесив на нитку,
Ходит время-рыбак на ходульках,
Шатаясь из стороны в сторону,
Как деревянный болванчик,
Ходит оно и стонет, и плачет:
«Ловись, ловись, рыбка,
Большая и маленькая!» —
Но никто не откликнется
На его приманку.

6 ноября 1994 года

Месяц, ясный, как загвоздка,
И сияющий, как блёстка,
Нарисует острым носом
В небе тонкую бороздку,
Дядя в кружевной сорочке —
Не малютка и не взрослый,
Прочитает эту строчку,
Теребя свою бородку,
И расчувствуется вскоре,
И пошлёт меня за водкой,
И сравнит он небо с морем,
Месяц – с лодкой.
И пойдёт у нас застолье —
Дядя выпьет и застонет,
И закусит хлебом-солью,
И не сыщет слов…
Так сидеть мы будем трое —
Дядя, как рояль, расстроен,
Я – задумчив и спокоен,
Месяц – вдов.

1 мая 1994 года

«Как флаги на башнях
И фляги в руках,
Не стал ли вчерашним
Я сам впопыхах?» —
Спросил я себя
И спросил я других,
Но начался дождь —
Я промок и затих.

11 июля 1994 года

Разливается жестоко
Ядовитый океан,
Солнце катится с востока —
Попадается в капкан,
Его железные доспехи —
Для славных рыцарей Мальтийских,
Готовых умереть от смеха
Среди лугов Альпийских.
В руках невидимой арфистки
Есть та заветная струна,
Что превращает стёкла в брызги
Воды, а, может быть, вина…
Лишь ноги белой балерины
Величественны, как павлины.
Часовой расправит крылья
И развеет сон,
Он узреет нос зари
И засеет небо пылью.
На облака облокотившись,
Веселье близится к концу,
Под чёрной шляпкой приютившись,
За ночь не спрятаться лицу,
Сияющему, как доспехи
У славных рыцарей Мальтийских,
Мечтавших умереть от смеха
Среди лугов Альпийских.

5 сентября 1994 года

В глубоком колодце объятий
Живёт золотистая рыбка,
Я в трепетном розовом платье
Кажусь удивительно хлипкой…
Ты смотришь с довольной ухмылкой —
Авоська и хвостик редиской, —
И мне посылаешь в бутылке
Тревожную эту записку:
«Над башней высоких стремлений
Летают мыльные пузыри,
В авоське пасутся пельмени
И видят весь мир изнутри,
На цыпочках ходят по небу
Застенчивые облака,
Сиди под столом и не требуй
МукУ, чтоб валять дурака,
Получишь лишь горсточку мУки,
Что сердце сжимает в тиски,
И, чтоб не погибнуть от скуки,
Себя разорвешь на куски».

3 мая 1994 года

Коту (Косте Колпакову)

От затылка до макушки
Он слонялся по подушке,
Мыслей злые завитушки
Разметав, как волоса,
Был он знанием разрушен,
Но над морем и над сушей
Про его больную душу
Знал лишь Бог на небесах.
Он качнул себя, как ветку,
И стряхнул все эти мысли,
Хрупкий, словно табуретка,
И никчёмный, как алмаз,
Он сверкнул и заискрился
Лучезарною улыбкой,
Полусладкой-полулипкой,
Извинился и погас…
Не узнав себя в объёмном
Зазеркальном отраженьи,
Он уныло покосился
На собратьев по перу,
Но об этом заикнувшись,
Он лишился уваженья,
И на грубость напросился,
И растаял поутру.
Если где-то ненароком
Я беднягу повстречаю
Иль замечу в поднебесье
Его призрачную тень,
Назову его пророком,
Напою горячим чаем,
Вмиг он станет интересен
И прекрасен, как олень.

Тане Зимаковой

На потолке мудрёный иероглиф
Мне нарисуй —
Как твой избранник жалок и уродлив —
Танцуй, танцуй!
Рвёт королева, громом поражённая,
Златую нить:
«Способна только лишь умалишённая
Его любить!»
Твой гибкий стан дрожит в объятьях тролля —
Танцуй, танцуй!
И не спасет его от этой роли
Твой поцелуй,
И против вас любой теперь настроен —
Куда идти?
Как этот мир немыслимо устроен! —
Свети, свети!
Что ж, собирай цветы в венок венчальный —
Плети, плети.
Что ж, выбирай, хоть ждёт тебя в начале
Конец пути.
И на коне с твоим прекрасным принцем
Гарцуй, гарцуй,
Но не смотри в растерянные лица —
Танцуй, танцуй!

5 октября 1993 года

Легко прокуковать свой век,
Когда ты рождена кукушкой,
И взглядом мягким, как подушка,
Бросаться из-под кожи век,
Легко менять весну на лето
И говорить начистоту,
Переселяться в пустоту,
Чтобы не запутаться в предметах.
Легко быть лёгкой на весах,
По капле меряющих время,
Когда сама выводишь трели
Кукушкой в солнечных часах.

7 января 1994 года

Ты переходишь меня вброд,
Но ты меня не переводишь,
Я жду, воды набравши в рот,
Молчу – тебя не переспоришь,
Не отвечая на вопрос:
«О, как меня ты переносишь?»
Ты изучаешь меня вскользь
И ни о чем не переспросишь.
Не принимай меня всерьёз,
Боюсь, что я того не стою,
Не доводи меня до слёз —
Когда-нибудь мы в них утонем!

2 января 1994 года

Голова, как на плахе, не имеет лица, —
День уходит в монахи, обратясь в чернеца…
Лишь один непокорный средь испуганных слуг,
Для работы топорной обостряется слух.
По священному долгу хороня простоту,
Привыкаю подолгу говорить в пустоту
И, не ведая света, не смотрю на восток…
День, уйдя от ответа, приходит в восторг.
Я стряхну с него пыль и возьмусь, трепеща,
Расправлять ему крылья винно-злого плаща,
Очутившись на плахе, не спрячу лица,
И забуду о страхе, обратясь в мудреца.

18—19 июня 1994 года

На подоконнике копится время, как пыль,
За подоконником топчется кто-то
И мнёт сигарету, как будто ковыль,
Во поле вопли слышны, но не видно ни зги,
Падает башня на тело,
В котором хранятся мозги…
Ты построил меня не из воска
И не из песка,
Есть у меня ров, мост,
Есть и стена из камня.
Теперь я как слово из песни
В твоих голых руках… —
Я роняю себя не из мести —
Ты ведь сам говорил,
Что не любишь витать в облаках.

28 авг. 1994 г.

Бесплатный фрагмент закончился. Хотите читать дальше?

Сотворение мира

СТИХОТВОРЕНИЯ 1989 – 1986 ГОДОВ