Непрощённое воскресенье

Глава вторая

Старая, покрытая древесными бородавками айва в ожидании приговора обречённо опустила утыканные кое-где жёлтыми плодами ветки. Решение уже принято – завтра дерево спилят. Старое и больное, никому не нужное.

Любовь Филипповна сорвала последние плоды и положила в таз. Десять штук. А ведь ещё лет пять назад урожай был таким, что и в семь вёдер не помещался. А какое из гуты варенье она варила – ууууу, пальчики оближешь. Но сейчас десять штук – ни туда, ни сюда. Гута. По-русски – айва, но все почему-то называли дерево на молдавский манер, хотя молдаван в семье не было. Просто красивое слово, тягучее и вкусное – гута.

Почти весь сентябрь плюс 23-26, что для Молдавии обычное дело. Улица вдоль домов под вечер затихает. Где-то лает собака, кричит детвора, но это всё далеко, фоном. Слышно, как падают в саду яблоки, и чувствуется запах опавшей, забродившей сливы. И вдруг ветерок. Подхватил пожелтевшие и уже успевшие высохнуть листочки, зашуршал ими по земле. Так шагает осень.

На несколько секунд Любовь Филипповна залюбовалась разноцветием остролистых георгин. О-го-го, какие вымахали! Последние в этом году. А всё её руками, любовью и заботой достигнуто. Хотела утром срезать, отнести на рынок, да пожалела. С такой красотой расстаться – рука не поднимается. Впервые с ней такое. Сентиментальной становится. Видимо, стареет. Ушла в дом, вернулась с ножом, полоснула один, другой, третий, собрала в букет.

Воскресное чаепитие в беседке начинается с водружения на стол пыхтящего и готового прыснуть из носика-краника кипятком самовара. Огромный мутновато-бронзовый господин важничает, гордо выставляя бока. На самом верху, в углублении «короны», восседает розовощёкая Матрёна. Её красное платье и платочек сшиты Любовью Филипповной.

В углу беседки на старом продавленном кресле лежат оставленные без внимания самодельные квадратные пяльцы. Они огромны. Натянутое полотно на четверть вышито цветными нитками. Рисунок ещё не ясен, но можно догадаться, что это будет не просто цветочный узор, которых уже в коллекции рукодельницы множество, а что-то монументально-жанровое. Поверх вышивки – журнал с картинкой, на рисунке всадник на коне, нет, всадница . Канва расчерчена, и в нижней части уже угадываются ноги лошади. Рядом с креслом корзина с мотками цветных нитей – красками художницы Любови Филипповны. Но сейчас у неё другая роль.

Голубая в крапинку клеёнка, вспорхнув, ложится на стол, вздувается посередине пузырём, который тут же исчезает под разглаживающими движениями хозяйки. Туда-сюда, туда-сюда. На столе появляется сначала чайный сервиз, затем креманка с вишнёвым вареньем этого года и, наконец, главное блюдо – пирог. Сегодня с картошкой. Картошку (обязательно сырую) Любовь Филипповна режет на кубики, солит, обильно перчит и кладёт на раскатанный пласт теста толстым слоем. Сверху другой пласт потоньше, скрепляет по бокам и в печь. Хорошие пироги у неё получаются. Вкусные.

Сегодня не обычное чаепитие, праздничное. Сегодня приезжает её Юрочка. Старший из сыновей. Юра учится в железнодорожном институте в Днепропетровске. Последний годочек. Отличник! Гордость! Весь в отца. По его стопам пошёл. Василий вот уже много лет перегоняет поезда. Практически всю жизнь. Хорошая профессия – машинист. Нужная. Возможно, что именно она уберегла Васеньку от пули фашистской. Хоть и рвался он на фронт, но машинистам бронь давали безоговорочно. Бронь-то эта только людям несведущим кажется спасением, а на самом деле риска не меньше, а то и поболе будет. Сколько раз под бомбёжками вражескими «гнать» приходилось. Это в бою у тебя оружие в руках – стреляй, защищайся, нападай, а когда ты эшелон гонишь со стратегически важным грузом и от твоей жизни сотни других жизней зависят, а то и ход войны в целом, то ты беззащитен перед врагом. Да, война! Уродливая, безжалостная штука! Даже вспоминать страшно. Но пережили, всё пережили: и немцев, и румын проклятых. Зверствовали и те и другие, последнюю еду отбирали. Придут, всё выгребут подчистую, а у неё дети мал мала. Но милостива судьба, милостива. Может, за все её страдания в той, прежней, бездетной жизни сжалилась, уберегла деточек малых. Всех уберегла: и Томочку, и Юрочку, и Толика с Шуриком. И Люсю…

Люся родилась в сорок втором. Узнав об очередной беременности, Люба схватилась за голову. Выносить ещё одного ребёнка, когда эти-то с голода пухнут, на одних картофельных очистках живут.

Что же делать? Можно обратиться к повитухе, та умеет травками разными и припарками провоцировать выкидыш, но не могла, не могла Люба решиться на это. Перед Богом не могла. Ведь слово дала тогда ещё, на берегу, когда впервые остервенело, до исступления отдавалась Васе. Слово, что если Господь сжалится и подарит ей радость материнства, то сколько бы ни дал, всех выносит и на ноги поставит. И слову этому была верна.

Люся родилась в Унече. На восьмом месяце беременности Любу вместе с детьми эвакуировали в Россию. Маленький черноволосый карапуз помог выжить остальным детям. Грудным молоком Люба выкармливала не только новорожденную, но и всех остальных детей.

Задумалась Любовь Филипповна, погрустнела и не заметила, как взвизгнула, открываясь, скрипка – калитка. По бетонной дорожке к беседке двигался тёмный силуэт высокого, стройного мужчины. Увидев мать в тусклом свете фонаря, облепленного комарами и мошками, Юра приподнялся на цыпочки и осторожно приблизился сзади. Большие руки нежно обхватили родные ссутулившиеся плечи. От неожиданности Любовь Филипповна вздрогнула:

– Юрочка! Сыночек!

– Извини, мать, напугал.

От сына пахло незнакомым, приятно-пряным ароматом одеколона. Любовь Филипповна уткнулась носом в отворот пиджака:

– Как же от тебя хорошо пахнет. Что за одеколон такой? Дорогой, небось?

– Мам, для меня самый лучший аромат – это запах твоих волос, – чмокнул в сухую щёку, – ну и пирогов, конечно. Как же мне их не хватает там, в общаге.

– А я тебе напеку завтра гору, возьмёшь с собой и друзей угостишь.

– Это хорошо, но на месяц-то их всё равно не хватит.

– А ты приезжай чаще.

– Чаще не получается, увы. И так еле вырвался на денёк.

– Понимаю, сыночек. – Любовь Филипповна нежно погладила Юру по щеке тыльной стороной ладони, ещё раз вдохнула сладковатый аромат и, не поворачивая головы, крикнула в сторону дома: – Вася!

Тяжёлые шаги не заставили себя ждать.

– Ух ты! Сынок! – Василий Евстафьевич протянул широкую ладонь. Рукопожатие получилось крепким, сын ни в чём не уступал отцу, та же косая сажень в плечах, тот же глубокий взгляд, та же смоль в волосах. Похожи, ой как похожи, только время добавило старшему немного седины, припухлость под глазами и глубже прорезало носогубные складки.

Следом за отцом на пороге показалась юная девица.

– Нина, зови Шурку, Юра приехал.

Высокая девушка с вытянутым лицом и чёрными, взбитыми в паклю волосами, старательно уложенными в «плетёнку», улыбнулась брату, обнажив сочные выпуклые дёсны с рядом крупных, плоских, белых зубов. Верхняя челюсть девушки выдавалась вперёд, что портило впечатление и давало повод сверстникам подтрунивать, называя улыбку «лошадиной».

Через пять минут семья Василия Погоды в неполном своём составе собралась за столом. Как же хорошо! Усеянный бриллиантовой пылью звёзд небосвод замер в восторге. Бледная луна ласкает мягким светом, скучающе смотрит одним глазом. Время, убаюкиваемое стрекотанием сверчков, течёт медленно, размеренно.

Чай приятно пить молча, вдыхая его терпкий аромат, к которому настырно примешивается запах запечённого теста, тёплого картофеля и ещё чего-то еле уловимого. Ах да! Так нежно пахнут плоды айвы или гуты (кому как нравится) в тазу, оставленном возле кресла.

От вкрапления молдавских слов русский язык становится богаче, интересней. Чистую молдавскую речь теперь можно услышать только в деревне, и то не в каждой. Город давно уже обрусел, чистокровных молдаван почти не встретишь. Некогда аграрную Бессарабию понаехавшие россияне очень быстро превратили в цветущую индустриальную Молдавскую республику.

– А где Толик? – Юра отложил недоеденный кусок пирога на тарелку.

– На танцах. Говорила ему: приди пораньше, брат приехать должен, так нет же, танцульки ему, видите ли, важнее.

– Да ладно, мама, ну что такого, всего-то месяц не виделись. Придёт, куда он денется.

– Что-то не нравятся мне эти его задержки… – недовольно поджала губы Любовь Филипповна. – Ох не нравятся. Чует моё сердце…

– Да зазноба там у него появилась, – прочавкал набитым ртом вихрастый паренёк. Гребень вздыбившейся ввысь тёмно-русой чёлки подрагивал при каждом движении челюсти. Непослушные, не поддающиеся укладке волосы торчали так, будто всю ночь парень спал лицом в подушку. Столь вызывающая причёска хоть и придавала внешнему виду Шурика определённую долю дерзости, но неизменно вызывала смех у девчат. А ведь Шурик уже достиг того возраста, когда мнение девушек становится важнее и материнского, и своего собственного.

– Да вот же он, – кивнул в сторону калитки Василий Евстафьевич. Незакрытая створка беззвучно впустила влюблённую парочку. Счастливый Толик держал за руку симпатичную темноволосую девушку в простеньком ситцевом платьице в цветочек.

– Мама, это Женя.

– Женя? – Любовь Филипповна кинула беглый взгляд на хрупкую девушку и демонстративно отвернулась, как будто собственное отражение в самоваре было ей гораздо интересней. Никелированная поверхность смешно вытягивала худое лицо, разводя в стороны глаза и изгибая линию носа в уродливую дугу, одна бровь переползла на лоб, вторая опустилась на щёку, а тонкие губы нырнули в низ подбородка.

– Мы собираемся пожениться, – твёрдо, безапелляционно, с вызовом.

– Что?! – Любовь Филипповна оторвала взгляд от самовара и уставилась на сына. – Что вы собираетесь?

– Пожениться, – менее уверенно.

– Пожениться? – грозно повторила мать.

– Ну да.

– Это кто так решил? – насмешливо спросила Любовь Филипповна, продолжая игнорировать спутницу сына.

– Мы… я… – стушевался Толик.

– А женилка выросла?

Хрупкая девушка по имени Женя вспыхнула, вырвала ладошку из руки кавалера и метнулась в сторону выхода. Пригвождённый материнским взглядом Толик так и остался стоять на месте.

– Мам, ну ты чего? – Юра поднялся из-за стола и поспешил за девушкой.

Разглядеть в тени колышущихся от ветра деревьев ускользающую фигурку удалось не сразу.

– Женя, постойте!

Девушка замедлила шаг и обернулась. Прищур болотного цвета глаз гневно отсверкивал желтизной. Дующий в спину ветер раздербанивал волосы, надувал фонарики рукавов и полоскал подол платья. На миг Юре показалось, что вот-вот новый ветряной поток подхватит хрупкую фигурку и унесёт в далёкие дали. Поддавшись непонятому порыву, он схватил девушку за руку и прижал к себе.

– Не уходите!

Девушка молчала, тихо дышала ему в предплечье, даже не пытаясь освободиться из неожиданных объятий.

– Пойдёмте, а то пироги остынут. – Взял за руку уверенно, сжал широкой ладонью тонкое запястье и потянул за собой.

Она пошла. Почему? Сотни раз после она задавала себе этот вопрос и сотни раз, зная ответ, печально пожимала плечами.

***

Раз-два-три, раз-два-три. Лёгкий шифон развевается, взлетает, словно крылья бабочки, белые горошины мелькают с такой скоростью, что начинает рябить в глазах.

– Уф! – Женя опустилась на изогнутую дугой скамейку. – Голова кругом!

– Не удивительно, – раздражённо пробормотала Рита, которая просидела весь танец на скамейке.

– Ну а ты чего сидишь? – спросила Женя, как будто специально, чтобы позлить Риту.

– Так я же не умею, как ты, глазами сверкать.

Упрёк был отчасти справедлив. В отличие от подруги, Жене редко скучала на танцах. Как только девушки входили в «клетку», кавалеры выстраивались в очередь, чтобы пригласить её на танец. Лёгкая и грациозная, она порхала по периметру танцевальной площадки, почти не касаясь бетонного пола. Риту, которой от рождения досталась тяжёлая и нескладная фигура, парни обходили вниманием и приглашали на танец «заодно». И глаза! Да, глаза у Жени особенные! В них был какой-то секрет, они не просто блестели, они сверкали, как драгоценные камни, всеми своими гранями.

Женская дружба – вещь непонятная, загадочная, клубок самых разных чувств и эмоций. Особенно когда дело касается мужчин. Завидовала ли Рита Жене? Наверняка. Но скрывала, давила в себе это чувство, понимала, что без подруги её шансы завести отношения почти нулевые.

Рита придирчиво посмотрела на свою подругу. И что в ней такого? На что так падки парни? Ну глаза блестят, ну и что? Разве это так важно? Тонкая, как палка, ни сиськи, ни… То ли дело она, Рита! Есть за что, как говорится, подержаться. И что им вообще надо?

Рита взмахнула тяжёлой гривой волос и насупила и без того сросшиеся на переносице брови.

– Ну, кого сегодня приворожишь?

Женя обладала удивительной способностью: стоило ей взглянуть на понравившегося парня, как тот начинал ухаживать за ней, не замечая никого вокруг. Поэтому после танцев девушки всегда уходили в сопровождении кавалеров. Рите за счёт подруги в кавалеры доставался товарищ приворожённого Женей парня.

– А вон тот, блондинчик, как тебе? – спросила Рита, указывая на красивого высокого парня в светлом клетчатом пиджаке. «Пижон», – завистливо поморщилась и перевела взгляд на его друга. – На какого-то артиста похож.

– Да. Красавчик! – согласилась Женя, сверкнув глазами в парня, и отвернулась.

– Можно вас пригласить?

На танцплощадке, прозванной за бетонно-сетчатое ограждение в народе «клеткой», толкалось человек тридцать. В полумраке слабого освещения его глаза казались небесно-голубыми.

– Алексей, – представился так, будто и не имя это вовсе было, а титул.

«Царь, не меньше», – мысленно усмехнулась Женя. Она откинула голову назад и закружила, отдаваясь вальсу.

Парк имени Максима Горького – главное место встреч и развлечений для жителей небольшого молдавского городка Бендеры. С утра здесь собираются старики, днём – мамаши с детьми, ну а вечер целиком и полностью принадлежит молодёжи.

Дом Жени расположен совсем рядом, в ста метрах от парка, хватит и трёх минут, чтобы дойти. Даже обидно, ведь все провожания в этом случае теряют свою привлекательность. И словом не успеешь обменяться с новым кавалером, а уже на тебе – пришли. Если кавалер не особо нравится и надо как-то от него отвязаться, тогда близость к дому выручает, но сегодня другой случай. Оба парня: и Алексей (тот, что для Жени), и Сергей (тот, что для Риты) – девушкам понравились. Хотелось продолжить общение, а чтобы хорошо узнать человека, нужно время, тут трёх минут явно недостаточно. На такой случай у них с Риткой есть хитрый план: выйти не через центральный вход, а повернуть налево, где есть другой, боковой выход. Если пойти этим путём, то придётся обойти целый квартал жилых построек, а если ещё и идти медленно, не торопясь, то время в пути растягивается минут на сорок. Мать, конечно, будет ругаться, ну да в первый раз, что ли?

Ещё одна хитрость девушек заключалась в том, что недалеко от бокового выхода находился магазинчик, где продавали разные мелочи: сигареты, спички, ну и конфеты с шоколадками. «Седьмой» магазин (никто не знал, существует ли на свете шестой и восьмой, но про этот все говорили – седьмой), и был тем самым «проверочным местом». Если кавалеры проходили мимо, не купив им конфет, то такие ухажёры сразу же теряли свою ценность и не могли рассчитывать на дальнейшие отношения. Исключений ни для кого не делали, и потому у Алексея с Сергеем шанса увильнуть от подобной проверки тоже не было.

Женя с нетерпением ждала момента, когда они поравняются с магазином. Вот они уже почти у дверей… и тут Рита выпалила:

– Что-то сладенького хочется!

Это было не по правилам. Подсказывать или подталкивать парней к действиям означало бы всё испортить.

– Подождите здесь, мы быстро. – Парни торопливо скрылись в дверях.

– Ты всё испортила, – Женя недовольно посмотрела на подругу. – Зачем?

– Не знаю, – соврала Рита, которой на самом деле не хотелось терять нового ухажёра. Женьке хорошо, у неё отбоя от парней нет, и ей плевать на то, чего хочет Рита. А Рита хотела, очень хотела нормальных отношений с провожаниями, свиданиями, охами и ахами и, конечно же, поцелуями.

– Что-то долго их нет? – Женя поёжилась.

– Может, там очередь?

Наконец двери открылись, и на пороге с победоносным видом показался Алексей с небольшим бумажным кульком в руках. Он лихо спрыгнул с крыльца и протянул Жене свёрток.

– На.

– Что это? – с подозрением спросила Женя, оценивая размер кулька,.

– Конфеты, вы же хотели сладенького.

Бросив быстрый взгляд на Риту, Женя раскрыла и заглянула внутрь свёрнутого воронкой бумажного пакета. В раскрывшемся зеве кулька толкались сахарными боками дешёвенькие конфеты – «Горошек».

– На, – насмешливо глядя на подругу, протянула угощение Рите. – Ты же хотела сладенького. А у меня что-то живот разболелся.

Как ни хотелось Рите отношений, но даже она не могла принять такое. Выбрать самые дешёвые конфеты, которые продавцы стараются всучить покупателям вместо сдачи, потому что их никто не покупает… Уж лучше бы они прошли мимо.

– Ребят, вы извините, но я домой, что-то, правда, плохо себя чувствую. – Женя театрально прижала руку к животу. – Провожать не надо, я тут рядом живу.

Она схватила Риту за руку и побежала к центральному входу, оставляя незадачливых ухажёров недоумевать в тени разбитого фонаря.

– Фу, – Женя с отвращением бросила пакет в тяжёлую чугунную урну на красиво изогнутых ножках. – Такой дешёвки даже эта урна не заслуживает.

– Точно. А ты видела, какие у него сигареты?

– На себя не скупится, это да. Фу, – Женя вытерла руки о платье, стараясь избавиться от неприятного чувства.

– А ещё они перед этим в кусты ходили и руки не помыли, – прыснула в ладошку Рита, которая отличалась своеобразным чувством юмора, таким же неуклюжим, как и она сама. Впрочем, Женю подобное остроумие не смущало, любая глупость, сказанная как к месту, так и не совсем, вызывала у неё приступ безудержного смеха, поэтому слова подруги были поддержаны раскатистыми разливами девичьего хохота.

– Вот теперь у меня действительно живот заболел, – согнувшись пополам, просипела Женя и, чтобы успокоиться, набрала в лёгкие воздух.

Тихий оклик «Женя», прошелестевший где-то совсем рядом, заставил девушку замереть.

– Ой, – оторопела Рита.

– Можно вас проводить? – спросил худой взлохмаченный парень в широких поношенных штанах. Модный некогда фасон брюк шёл в основном парням статным, крепким, а не таким «живым мощам», как этот.

– Здрасти, приехали, – окрысилась на смущённого парнишку Рита. – Ты ещё кто такой?

– Меня Анатолием зовут. – Парень не отрывал глаз от Жени.

– Вот и катись отсюда, Анатолий, – грубо ответила Рита.

Застывшая на вдохе Женя резко выдохнула и, не обращая внимания на грубость подруги, спросила:

– Откуда ты взялся?

– Я шёл за вами.

– Зачем? – вскинула брови Женя.

– Вы мне нравитесь, – парень залился краской. Это смущение было таким искренним, что девушке стало его немного жаль.

– Разве вы меня знаете?

– Я вас давно приметил… хотел пригласить… на танец… но…

– Что?

– Не успел, – лицо парня пылало.

Последняя фраза вызвала у Риты нервный смешок, а у Жени слабую улыбку.

– И что ты хочешь, Анатолий?

– Вот, – парень протянул руку, и Женя почувствовала, как что-то твёрдое и плоское упёрлось в её ладонь. Она с интересом посмотрела на предмет, который оказался в её руке. С жёлто-зелёной бумажной обёртки на неё смотрело лицо маленькой девочки в платочке. Шоколадка «Алёнка». Что-то тёплое разлилось в душе, смешалось с шелестом листвы молодого дуба, с терпким запахом самшитовых кустарников и ароматом роз на центральной клумбе.

***

– Ты серьёзно? – Рита посмотрела на подругу пронзительным немигающим взглядом. – С ума сошла? Зачем он тебе нужен такой?

– Какой такой? – Женя беспечно провела гребнем по влажным волосам.

– Даже не знаю. Какой-то он плюгавенький, что ли… Непредставительный, вот. Пацан с большой дороги.

– Зато добрый и не жадный. – Женя посмотрела на гребень, сняла клок выдранных волос, смяла его в комочек, осмотрелась и положила на столик. – Он хороший, Рита.

– Хороший… – недоверчиво протянула подруга. – Ну, погуляй с ним. Замуж-то зачем выходить?

– Что значит погуляй? Он меня любит.

– Подумаешь, любит. Ты же его – нет. Нет?

– Ну и что? Да. Не люблю. И что? Ждать любви? Сколько? А если я и не полюблю никого. Может, я вообще не способна любить.

– А как же Петька? Ты же его любила, сама говорила.

– Петька?! – вспыхнула Женя. – Не говори мне про него.

Вспышка гнева сменилась напряжённым молчанием. Женя вдруг сникла, низко опустила голову, до боли сжимая гребень в руке.

– Что Петя? – произнесла тихо, будто спрашивала себя. И сама себе ответила. – Петя меня домой провожал, а потом шёл к женщине. – Её отсутствующий взгляд остановился на переносице Риты. – Ему нужна была женщина, чтобы… ну, сама понимаешь. Со мной ему рассчитывать было не на что. Я сразу сказала: только после свадьбы. Вот и бегал от меня к той, которая не таких строгих правил.

– Так ты поэтому с ним порвала? А я-то гадала…

– Конечно, а из-за чего ещё? Это был единственный человек, которого я любила… и верила. А когда узнала…

– А как узнала?

– Так он мне сам и сказал.

– Вот дурак. – Рита в ухмылке поджала губы. – Да и ты не лучше.

– А я почему?

– Так дала бы ему.

– Ты в своём уме?

– В своём, в своём. Если любила, надо было уступить, и всё бы у вас было нормально.

– Что ты такое говоришь?

– А то. Ты, Женька, с жиру бесишься. Легко тебе мужики достаются, вот и строишь из себя правильную.

– Я строю?! – опешила Женя.

– Ты, ты. Не пойму, что ты носишься со своей девственностью, как курица с яйцом. Подумаешь, чести лишат. Честь, моя дорогая, не в плёночке этой… – Рита ткнула кривым пальцем себе между ног.

– Рита!!!

– Что Рита? Скажешь, я не права? Ну, хорошо, не права. Ну и сиди со своей девственностью теперь… «счастливая». Всё равно ведь расстаться с ней придётся, только теперь с этим плюгавеньким дрыщом.

– Он не дрыщ. Просто у него такая конституция, и вообще он даже поцеловать меня боится… и ничего такого не требует. И замуж позвал без всяких условий.

– Ещё бы он условия ставил!

– Я уже всё решила. И согласие дала. – Женя придвинулась к подруге, прижалась примирительно плечом. – Рит, он из многодетной семьи.

– О боже…

– Наоборот. Это очень хорошо. В многодетных семьях вырастают добрые люди и хорошие семьянины. – Женя встала, скрутила ещё влажные волосы в жгут, завертела его на затылке, закрепила тонкими шпильками. – Всё! И не отговаривай, я уже всё решила.

– Какая хоть фамилия у него? Как зваться-то теперь будешь?

– Фамилия? Погода.

– Погода? Жди у моря… – хотела сморозить очередную остроту Рита, но оборвала шутку на полуслове. – А это не Людки ли братец? Ну, той, что в параллельном классе училась. Она же тоже Погода. Ты вроде рассказывала, что её в психушку забрали?

– Нет, не сестра, я спрашивала.

– Точно? – подозрительно покосилась Рита.

– Точно. Он же сказал – нет.

– Смотри, Женька. Вляпаешься. Хороша наследственность.

– Рита, при чём здесь наследственность? Люда же нормальная была, пока в школе училась, это уже потом с ней случилось, когда мы вместе на хлопкопрядильном комбинате работали.

– А что случилось, расскажи, я подробностей не знаю.

– Я и сама всего толком не знаю. Поначалу всё нормально было, мы в одном цеху работали. Она ведь тихая такая всегда была, себе на уме. А тут приходим мы с девчонками с обеда, смотрим, а Люда в котёл влезла и хохочет. Мы и не поняли, в чём дело, стоим, смотрим, а она хохочет без остановки. Знаешь, это жуткое зрелище, мастер догадался «Скорую» вызвать. Когда санитары её из котла вытаскивали, она всё хохотала, так и увезли хохочущую.

– Ужас какой!

– Да. Страшно.

– Вот я и говорю, не дай бог наследственность.

– Да какая наследственность, она в детстве менингитом переболела, это нам уже потом начальник цеха рассказывал, он её в «Костюженную» ходил навещать. Там ему и сказали.

– Ну смотри сама. Раз решила, дело твоё. Совет да любовь. Только знаешь, что я тебе скажу: многодетная семья – это хорошо… только для этой семьи. А тебе своя семья нужна, отдельная от той. Понимаешь, о чём я?

– Нет. Не понимаю. Что ты хочешь сказать?

– А то, что будет твой Толик на две семьи жить, мамочку свою слушать, сестрам, братьям помогать… Тебя это устроит?

Женя растерянно посмотрела на свою собеседницу.

– Вот. Подумай. Это нам, бабам, нужен свой очаг, отдельный от прошлого, а мужиков всегда туда тянет, где они выросли. Я знаю, о чём говорю, насмотрелась. Сколько мать моя воевала с отцом по этому поводу, он ведь тоже из многодетной семьи. Ты уверена, что сможешь отрезать его от семейки их? Уверена, что не будет он от тебя туда бегать к ним, там совета искать, обсуждать планы свои и намерения? Что не будет финансово помогать, они ведь привыкли там делиться, у них же всё общее, друг за дружкой всё донашивают, из одной миски едят. Я пугать тебя не хочу, но как подруга считаю нужным предупредить…

– Да ну тебя, – отмахнулась Женька от безрадостной картины своей будущей семейной жизни. – Не будет он никуда бегать, уж я об этом позабочусь.

***

– Ладно, Женя, давай знакомиться, – Василий Евстафьевич дружелюбно улыбнулся будущей невестке. – Семья у нас большая, так что запоминай: я – отец твоего будущего мужа, то бишь свекор тебе. – Улыбка ещё шире расплылась по его лицу, отчего Жене стало спокойнее и легче дышать. – Звать меня Василием Евстафьевичем. Вот это… – обхватил Любу за плечи, – жена моя, мать Толика, твоя, стало быть, свекровь, – Люба недовольно сбросила руку мужа со своего плеча. – Любовь Филипповна – женщина героическая. Одна детей подняла, одна дом вела, я ведь на работе, в разъездах всё время, всё хозяйство на ней. – Чмокнул жену в щёку. – Ты не смотри, что она к тебе пока неприветлива, она очень хорошая хозяйка и мать, может многому научить. – Люба презрительно поджала губы. – С Юрой вы, наверное, уже успели познакомиться. – Женя смущённо посмотрела на молодого человека, который отпустил её руку только, когда они пересекли калитку. – Из сыновей он старший. Юра учится в Днепропетровском железнодорожном институте, приехал на выходные, всё остальное время живёт там, в общежитии. Вот этот молодой человек… – указал на смешного паренька с набитым ртом, – Шурка, он пока только определяется с выбором профессии, хочет военным стать. – Паренёк, не переставая жевать, кивнул. – Это Ниночка, наша младшенькая, она ещё школьница. – Девушка гордо вскинула подбородок. – Умница. Хорошо учится. – Василий Евстафьевич оглядел присутствующих. – Но это ещё не все. Старшая Тамара замужем, живёт отдельно, Витька в кино убежал, а Люся… Люся… – Василий замялся.

– Люся отдыхает, – нервно добавила Любовь Филипповна.

– Ну да, – сник Василий Евстафьевич, сразу потеряв интерес к разговору.

– Вы угощайтесь, – Юра пододвинул к Жене свою кружку с чаем и тарелку с пирогом, к которым он ещё не успел прикоснуться. Любовь Филипповна недовольно измерила сына взглядом и, поднявшись из-за стола, направилась в дом.

– Мать, ты куда?

– Чашку тебе принесу… и тарелку.

– А Витька у нас моряком будет, – прочавкал Шурик. – В заграницу плавать.

– Не чавкай, – Нина мягко шлёпнула брата по спине.

– Так вкусно же.

– Неприлично.

– А чего неприличного? Если вкусно.

– Правильно она тебе говорит, – поддержала дочь, вернувшаяся с посудой Любовь Филипповна. – Учись поведению у старших братьев. Посмотри, как Юра себя ведёт.

– Так он не ест. И Толька не ест.

Пристыженный Толя молча тыкал вилкой в кусок пирога, боясь взглянуть на невесту.

– Вот ты, сына, жениться решил, а как же учёба? – решила зайти с другой стороны Любовь Филипповна. – Бросишь? Или как?

– Не брошу, – буркнул Анатолий. – Закончу техникум, работать пойду и в институт поступлю. Заочно.

– Ого! – воскликнула мать насмешливо. – А дети пойдут? Не до учёбы будет. Пелёнки начнутся. Крик, плач, принеси, подай, постирай, погуляй.

– Но вы же справились… – Женя вздёрнула голову. – Одна.

Сказанная фраза могла прозвучать как комплимент или хотя бы как примирение, но скрыть в интонации вызов не получилось, да Женя особенно и не старалась. Гордость мешала. Не такого приёма она ожидала. Подумаешь, героиня. Одна детей вырастила. Её мать тоже вырастила их троих. И что? Подумаешь, семеро? Так ведь она столько и не собирается. Подумаешь, хозяйство вела? Так ведь не работала, да и дети наверняка помогали. А она не собирается у мужа на шее сидеть. Она со школы работает. И учиться тоже пойдёт. И всего добьётся. Обязательно добьётся. Она ещё докажет им всем…

А в это время в маленькой комнатке, провалившись задом в панцирную сетку кровати у стены, завешенной ковриком с оленями, сидит девушка. Рядом, впритык с кроватью, дубовый стол, застеленный голубой клеёнкой. На столе в тарелке кусок пирога, рядом чашка с крепким чаем. Девушка кромсает пирог толстыми сардельками пальцев, а искромсав, собирает полученные оторвыши в ладошку, долго смотрит на бесформенные кусочки с вываливающейся картошкой, тычет обрубком ногтя в чёрные точки. Люся не любит перец, но чёрных точек много. Ноготь скоблит картофельные кубики, оставляя рыхлое крошево под миллиметровой полоской рогового обгрызка. Люся нервно швыряет содержимое ладошки на пол и хватается рукой за голову.

Голова девушки похожа на футбольный мяч. Выбритая налысо, она уже успела немного обрасти, отчего стали явственней выделяться проплешины. Люся пробует ухватить толстыми пальцами хотя бы клочок, но сбритые неделю назад волосы ещё не достигли той длины, которая бы позволила это сделать.

Люся хочет встать, хватается за стол руками, стараясь вытянуть отяжелевшее от жира тело из панцирной ямы, но сетка не отпускает. Стол наваливается на Люсю и чашка с горячим чаем, падая, проливает кипяток ей на грудь.

– Ммм… – гулко мычит Люся от боли. – Ммм…

Чашка скатывается с клеёнки и с глухим стуком падает на домотканый коврик, следом на неё падает тарелка с пирогом. Звон разбившейся тарелки сливается с монотонным «ммм…». Через секунду дверь открывается и на пороге появляется Любовь Филипповна.

– Люся, ну что такое?

– Ммм, – Люся раскачивается в панцирной сетке. Вперёд-назад, вперёд-назад. С очередным толчком ей удаётся подняться. Грузное тело в широком сером бесформенном платье-мешке кажется огромным. Люся возвышается над сваленной посудой, как исполин, смотрит, потом снова падает в сетку и продолжает раскачиваться.

– Горе ты моё горькое, – сокрушается Любовь Филипповна, подбирая битую посуду и куски пирога.

– Ммм, – отвечает Люся.

Любовь Филипповна выходит из комнаты, через минуту появляется с веником, совком и ведром, сметает осколки, снова выходит, и когда возвращается, Люся всё ещё раскачивается из стороны в сторону, щупая пальцами остриженную голову.