Религия бешеных

Цель

Вся моя жизнь была расчерчена.

Впрочем, эту жизнь мне давно сломали…

Когда летом 2003-го меня слегка убили (да что там, любовник прирезал, надо же хоть раз назвать вещи своими именами), я кое-как выползла, и стало ясно: это действительно рубеж. Внутри – пустота, впереди – пустота. Мир рухнул в одночасье. Все, что я знала о нем, аннулировалось в полночь. В предрассветный час июньской ночи. Прекрасное время для того, чтобы тебя убили…

Мне нужна новая причина жить. Чтобы двигаться дальше, мне надо ходить новыми путями.

Только цель даст смысл – и право на действия. Значит, мне нужна цель, способная заслонить собой все.

Я и прежде не пыталась сделать вид, что…

Я и прежде не пыталась сделать вид, что нарисовалась в этой жизни просто так.

Всегда казалось, мне нужна слишком веская причина, чтобы оправдать свое присутствие здесь. Первое детское ощущение: я не понимала тех, кто пользовался жизнью по праву. За собой я не чувствовала вообще никакого права. «Незаконнорожденная». Я родилась с чувством, что я в этой жизни – вне закона…

Может быть, я просто умудрилась дойти до последней инстанции в элементарных поисках отца?

«Отче наш…» Значение этих слов стало огромно. Просто это был единственный «отче»… И это стала единственная реальность. Мир вокруг отдалился, образовалась прослойка холодного безмолвия между мной и им…

…Странная все-таки получается молитва. Только прошепчешь: «Ничего ведь не прошу. Дай исполнить Твою волю. Но… помоги…» И уже не отведешь взгляд от лика…

А дальше – ощущение, что вцепилась в солнце на небе – и с силой тянешь к себе его луч. И тогда как будто спица вонзается в позвоночник – и понимаешь: все, понеслось.

Дрожь, озноб – по плечам, по спине…

И вот теперь, убитая, обездвиженная, в полубреду, я как заклинание упрямо гоняла в мозгу слова молитвы. Чувство, будто уперлась лбом в кирпичную стену и стараюсь ее сдвинуть. А я просто пыталась ввинтиться обратно внутрь плоской декорации под названием жизнь…

…Это похоже на погружение в черную воду: все глубже, все дальше… И это похоже на холод. Это и есть холод. Холод – и стрела изо льда, устремленная строго вверх.

Состояние охотника. Состояние зверя. Состояние, в котором непостижимым образом знаешь о жизни уже абсолютно все. В этом состоянии лучше всего убивать.

Я не знаю ничего страшнее молитвы. Я не знаю ничего страшнее человека, лишенного сомнений…

«Только цель даст смысл – и право на действия. Значит, мне нужна цель, способная заслонить собой все…»

Никто и не думал искать цель среди людей. Не люди придумывают такие цели… Они только способны увидеть такую цель и пойти путями, неумолимо ведущими в небо. Желание лютой веры – вот что гнало сквозь жизнь.

Мне надо к СВОИМ. Кто-то здесь не мог не увидеть того же, что и я. Мне нужны единоверцы. А целью все равно останется Цель…

…Вот так опасно надолго оставлять человека одного. Наедине с самим собой, со своими мыслями, со своим бредом – и со своей молитвой…

Это мне только казалось, что я пробивалась к живым. Вокруг меня теперь был мир мертвых. И мне был нужен мой индеец Никто, мой проводник по миру мертвых – прямо как в фильме «Мертвец».

Он и увел меня в свой мир.

Надо быть осторожнее в своих желаниях.

Глава 2
На революцию приглашения Не требуется

Кто-то думал, что просто живет, там, где ты искал смерти…

lasciate ogni speransa

…Что-то слишком много вокруг безмятежно простреливаемого пространства…

Морозная сухая осень в Москве – счастье, которое в эти дни всегда с тобой. Терпкий острый воздух – это и вкус, и вдох, и заново обретаемое ощущение режущего, горького счастья. Длинные ряды лип романтичного тихого сквера были бы чудесны в любой другой ситуации.

Только не в нашей.

На левой стороне прозрачного сквера – здоровый банк, камеры наблюдения наверняка нацелены точно на дом с адресом «2-я Фрунзенская, 7». Палево, что я могу сказать. За спиной – Комсомольский проспект, впереди, в конце короткой улицы – уже набережная и река. В середине улицы справа – забор и огромный куб балетной школы, мертвый, как саркофаг. Но если в центре Москвы на здании висит именно такая табличка, значит, содержание соответствует названию, и какая-то захудалая жизнь на этом Марсе все-таки есть. Но наружу она не прорывается ни одной живой душой. Учреждение очень закрытого типа…

Но в нашей ситуации нас интересует только то, что по периметру, – забор. Какие-то дворы на коротком промежутке от проспекта до набережной все-таки есть, но влево-вправо от 2-й Фрунзенской уходить – все равно что прятаться в водопроводной трубе. Что я могу сказать, путей отхода никаких. Всех, кто посыплется из подвала, просто стой и расстреливай под липами, как в чистом поле.

Но это уже лирическое отступление…

А где же обещанный подвал?

Повернув за угол, я недоуменно пошарила глазами по стене, а мой приятель-проводник Женя уже со знанием дела направился к… Нам сюда, что ли? Похоже, здесь меня заставят-таки забыть о подиуме и научат внимательно рассматривать землю у себя под ногами…

Да уж, воистину: «…не суйся в нашу щелочку и странное отверстие…» Непосвященные люди наверняка всегда норовили проскочить мимо, никак не ассоциируя эту неприметную лазейку со входом в обиталище людей. Казалось, она больше всего годится для того, чтобы, нечаянно попав ногой в провал в асфальте у стены, ненароком оступиться, загрохотать вниз – и там застрять…

Узкий лаз к полуподвальной двери длиной в восемь крутых ступенек больше подошел бы для собаки. Взрослому человеку, зажатому между стеной и парапетом, здесь было уже не развернуться… Случись что, какая здесь будет давка… А многим было бы и вовсе западло даже пытаться развернуться. Эта лисья нора никак не котировалась в качестве входа в офис.

Разве что в офис № 4…

Железная дверь открывалась неудобно, погрохотав в нее, надо было опять подняться на пару ступенек, чтобы тебя не прищемили.

В сочетании с маленькими зарешеченными окнами по обе стороны угла дома – в углублениях, обычно обрамляющих полуподвальные окошки, ненавязчиво просматривались странные, намертво спрессованные, компактные нагромождения строительных материалов – все эти неудобства попадания внутрь распознавались как элементы укрепления. Войти в помещение было непросто. Выйти – мелькнуло у меня нехорошее подозрение и мгновенно трансформировалось в уверенность – тоже…

Все по Библии: «Входите тесными вратами; потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их»…

Мы таки нашли… Но на мой настороженный взгляд, библейская трактовка, что есть хорошо, что – плохо, в данной ситуации странным образом теряла свою силу. Здесь больше подошли бы радостные излияния одного моего знакомого: «Мы не пойдем широкой дорогой правды, мы будем красться узкой, извилистой тропинкой лжи!»

Ну что же, будем красться…

Стрельнув глазами через левое плечо на липы (по Кастанеде, именно за левым плечом у человека стоит смерть), я только пробормотала про себя: «Оставь надежду, всяк сюда входящий…»

И шагнула на ступеньку…

Прогулки по краю

…ЕГО, своего индейца Никто, я вырвала из гнилого контекста местной околопатриотической тусовки мгновенно. Живописный парень с Че Геварой на футболке сразил меня хитросплетением радикальной логики: «Уборка мусора на пляже не имеет политической окраски и потому бессмысленна!» Вместо этого они приволокли однажды на коммунистический пикет на площади мертвую свиную голову и сожгли американский флаг. Это все, видимо, имело глубокий смысл.

– А вот этот мужик – точно только недавно в город приехал.

У меня, наверное, в этот момент был взгляд охотника. Саров – заповедник. И я всегда отличу дикого, а главное, ЖИВОГО зверя от никакого.

Евгений Александрович Лыгин, неизвестный солдат Партии. Именно национал-большевиком оказался почти единственный во всем городе человек, в которого захотелось нырнуть, как в омут. Он нес в себе отголосок каких-то больших страстей и событий, он оказался причастен к чему-то лютому, происходившему во внешнем мире.

От ЖИВОГО ощутимо разило смертью…

Я-то знаю, я уже натренировалась это различать. Именно на краю жизнь вдруг начинает фонить неимоверно. На краю жизнь пробуждается ото сна – и вспыхивает по-настоящему ярко. По закону схождения крайностей в экстремальной ситуации вдруг оказывается, что они очень прочно переплелись, постоянно перетекая друг в друга. Жизнь и смерть. И потому, когда ты ходишь по самому краю, взглянув в глаза судьбе, ты уже не можешь сказать наверняка, перед чьим лицом стоишь: смерти или жизни…

От него однозначно веяло… прогулками по краю…

Хаос

Оказалось, именно он приволок тогда на пикет свиную башку. Для меня это было очень серьезное предупреждение. Как будто из-за знамен коммунизма выглянуло рыло сатанизма и решило, что его тут никто не заметит. Я заметила.

Абсолютная убежденность новообращенного в его глазах была бы хороша, если бы не распространялась на какие-то странные вещи.

– А тебе никогда не хотелось дать в морду какому-нибудь буржую?! – Женя, всегда исключительно спокойный, с очень большим пафосом произнес это тогда.

– Н-нет… – озадаченно проговорила я. «Дать в морду…» – это не цель. И это говорит боксер. Но меня не интересуют промежуточные полустанки…

Его идеология умещалась в одну фразу: «Разрушение существующей системы».

Я внимательно смотрела и ждала. Но он уже поставил точку. Я поняла, что попала не туда.

Он говорил на каком-то чужом языке. Его мифически-мистическое РАЗРУШЕНИЕ было для него всем. А для меня… Да ничем оно не было. Делом одного нажатия на кнопку. И Хиросиму, и 11 сентября мы уже наблюдали. РАЗРУШЕНИЕ – это не ЦЕЛЬ. Как насчет того, чтобы что-то… СТРОИТЬ?

– Ну-у… Чтобы строить новое, надо сначала разрушить старое! – нашелся он. А строить, видимо, будет кто-то… да никто уже не будет.

«Черт… И с этими дикими раскладами на руках он чувствует себя как рыба в воде. Он произносит: «разрушение как самоцель», и его при этом не коробит, не ломает. А это ведь сущность абсолютно сатанинская…» Меня от этого его РАЗРУШЕНИЯ очень быстро начало ломать…

Левый поворот у моего руля, видимо, заклинило прочно. Я аплодировала одному нашему местному коммунисту, с ходу предавшему меня анафеме: он-то меня, контру, срисовал мгновенно!.. А я не контра. Я хуже. Я православная…

Женя сыпал словами: «большевизм», «революция», а я слышала лишь: «хаос, хаос». Хаоса не хотелось. Более того: на периферии сознания поплыло подозрение, что возникновение хаоса лично я не должна допустить…

Передо мной сидел шикарный мужик. Ненавязчивая офицерская выправка, так же ненавязчиво сногсшибательная улыбка. Этот человек мог привлечь к себе и обогреть десятки людей.

Но то, что он говорил, рушило весь эффект. Вдруг обостренно, с привкусом тоски, захотелось строгости, чистоты и порядка. Этот парень потянул меня в свою сторону – и меня мгновенно качнуло в другую. У меня болезненная страсть к порядку…

И вот теперь я слушала Женю – и все его слова сыпались мимо. Я точно знала: мне не сюда, я не отступлю, я выберусь к своим. Но пока мне – явно с какой-то целью – открывалась совсем другая дверь. Это была очередная «минная грядка», непаханое минное поле. Эх, как там можно развернуться! И я не преминула в эту дверь войти. Где-то за ней будет и нужная мне…

Мы убили в себе государство

Мой музыкальный проект «РЫСЬ» – ровесник 11 сентября 2001 года. Всего неделя прошла, как мы с моим «подельником» засели сочинять первую песню. А Америке уже пришел кирдык… В конце февраля мы вылезли на городское радио в неформатную передачу.

Я сама расписала ведущему, какие вопросы мне задавать. И очень подробно принялась рассказывать, что долгое время просто жила песнями Летова. Что впервые услышала их в октябре 93-го на баррикадах у Моссовета. Вообще не знала, кто автор. Просто парни пели тогда что-то очень яростное и злое. А мне в этом слышалась боль, невероятная боль за свою страну. Что немыслимые слова: «Мы убили в себе государство» – это и есть боль, замешанная на любви к Родине. И на невозможности этой любви…

После этого на пейджер передачи пришел вопрос, который ведущий озвучил с исключительно ехидной интонацией:

– Рысь, уж не патриотка ли ты?!

Я недоуменно пожала плечами: о чем, собственно, базар?

– Я патриотка.

Через ведущего пропустили ток.

– Ой, ну, там, наверное, имелся в виду какой-то иной подтекст…

А вот этого не надо. У меня профессия – работать со словами, я разбираюсь в их значениях и тайных смыслах. И белое вы никогда не заставите меня назвать черным. Я взвилась:

– А почему?! Почему у нас в этом слове вдруг появился «какой-то иной подтекст»?! Почему уважение к себе, к своему народу и к своей стране у нас вдруг стало преступлением?!

После этого пейджер уже не молчал. «Как ты относишься к Баркашову?» А как можно относиться к человеку, о котором знаешь только то, что ничего не знаешь?

– Я с ним не знакома, – ответила я тогда. А про себя подумала: «А ведь в конкурсе на лучший заданный мне сегодня вопрос победил именно этот…»

Я уже измучилась одна. Москва и тот октябрь 93-го напрочь разломали для меня матрицу окружающей действительности. Это просто плоская, дурно намалеванная декорация. А за ней – все очень гнило. Но как заговорить об этом с теми, кто рядом? Как объяснить человеку, что он живет в матрице, пока он сам этого не увидел? Но должны же где-то быть нормальные люди, у которых есть глаза и мозги и которые нутром чуют, какими путями ходить ПРАВИЛЬНО. И если сейчас мои слова оказались созвучны с чьими-то еще, значит… Значит, мне туда.

Я долго добиралась…

Романтики с большой дороги

Ладно, со мной кое-как разобрались. Выяснили, где ноги теряют свое гордое имя…

В родном Иванове Женя закончил технический институт. А до этого его выперли из военного училища. По зрению. Зря. Был бы правильный офицер, «отец солдатам». А так, несправедливо выброшенный на обочину и предоставленный сам себе, достойный, умный и сильный мужик нашел схожую «профессию, сопряженную с риском». Пошел по пути с естественной для него экстремальной военной спецификой. И реализовал подсознательное стремление к служению и, видимо, стремление отомстить за себя. Стал революционером. Не был бы таким правильным и честным – стал бы бандитом. Просто работать по специальности, электриком, его было бы тяжело заставить. Кто там сказал, что все, что делается, – к лучшему?

…«КРАСНЫЕ ЗВЕЗДЫ» выдавали его с головой. «А по твоей прозрачно-злой одежде струится теплая малиновая кровь. Последней умирает не надежда, последней умирает любовь!» Каждая песня этой группы – квинтэссенция трагической революционной романтики, и если именно эти песни он больше всего любил… А между прочим, он уже мог себе позволить тряхнуть молодостью с ее неуспокоенностью и романтизмом – и «развлечься». По-взрослому развлечься, конкретно. С такой же основательностью, с какой он к тому времени успел построить свою жизнь. И теперь оставалось два пути: или жизнь благополучно завершится в 25 лет, или все только теперь начнется…

Холокост наоборот

– Да они делают все, чтобы их не зарегистрировали никогда! – бросив единственный взгляд в сторону НБП, вопил мой подельник, композитор и «продюсер», мой ненаглядный мелкий пакостный негодяй, мой личный Терминатор, волосатая контра, мое проклятие, «НАШЕ ВСЕ», моя единственная надежда и опора, малолетний алкоголик с трясущимися руками, токсикоман и вонючая гнида с напрочь выжженными мозгами… Но прежде всего – мое личное проклятье. Только этого человека, прекрасного яростного музыканта, я смогла запрячь делать мой проект. И все было бы ничего, но…

В ответ на предложение помыться я получала от этого идейного бомжа полномасштабную священную войну. На полсуток он гарантированно впадал в истерику, с исключительным талантом оратора с ног на голову переворачивая все мыслимые понятия. Меня поражала правильность, которую этот гной строил из себя:

– Когда ты говоришь, что я воняю, ты сама воняешь гораздо сильнее меня!

Передо мной, брызжа слюной и оглушая децибелами визжащей циркулярной пилы, стоял гениальнейший оратор! Твою мать… неужели ученым удалось клонировать ЕГО? История уже знала одного такого же чудовищного демагога. Тот очень далеко пошел… Я смотрела на это безобразие и понимала: это судьба. Не знаю, как я это вынесу, как наступлю на горло себе, давя рвотный рефлекс… но я не имею никакого права отпускать этого человека от себя.

Умру – но это стенобитное орудие, этот мелкий пакостный вонючий «гитлер»… БУДЕТ РАБОТАТЬ НА МЕНЯ!!!

…Я знаю, как выглядит «холокост наоборот». Я чувствовала себя тоненьким растерзанным подростком-скином, которого добивают ногами здоровенные бомжары. Он действительно жил в каком-то своем мире, где нечеловеческая грязь была единственным возможным образом жизни. Я в этой системе координат, естественно, оказалась монстром с другой планеты…

Я разговоров-то долгих не выношу, а здесь – его несмолкающий, оглушительный крик. У меня плавились мозги. Не знаю, на что он рассчитывал. Но он упрямо продолжал доводить меня до того блаженного состояния, когда во мне переключается невидимый тумблер. И я превращаюсь в машину, не реагирующую на окрики и боль… Несколько раз я его чуть не убила. Но… мне нужен мой проект.

Я… Я кидала его ежесекундно, я его предавала, я с верхом отмеряла ему унижений за каждый звук поднятого на меня голоса. Не ему меня судить. Или я остервенело держу себя в состоянии сжатого кулака – или я рассыплюсь. А он умышленно планомерно меня разрушал.

Во мне не осталось ничего человеческого?.. Но это же прекрасно. «Человеческое, слишком человеческое» в устах классика для меня всегда звучало как слабое, недостойное… Я наслаждалась каждым мгновением своей правильной, выверенной жизни, чувствуя себя скальпелем. Меня не интересовала та якобы «жизнь», которая не находит в себе места для таких понятий, как безжалостность и безупречность…

Можно я отстрелю себе пальцы?

Так безошибочна белая кость под твою безупречность…

Бархатный терроризм

А в остальном вопил он все верно: «Да они делают все, чтобы их не зарегистрировали никогда!» НБП яростно и безуспешно добивалась регистрации. И при этом всем своим существованием шла строго наперерез «официальной доктрине», партия требовала признать ее, становясь не послушнее, а все неудобоваримее и злее. От такой установки всерьез разило зоной, почти мистическим страхом хоть в чем-то проявить слабину. Уступи один раз, «отдай палец» – и все, ты пропал, ты себя потеряешь, тебя «намотает на ось» целиком. Пойдя по пути официального признания, партия действительно потеряла бы себя. Так что во всех ее алогичных действиях был свой, очень большой, резон. Или все будет так, как хотят они, – или никак…

«Бархатный терроризм» – вот чем были их действия. Много шума, большой резонанс, но боже упаси от жертв. Майонез на пиджак – это не больно, зато какой удар по имиджу! А главное, как легко, оказывается, швырнуть в него этот майонез. Все это показывало и народу, и власти, что власть – такие же смертные и уязвимые люди, а значит, власти надо почтительнее обращаться с простыми смертными. Ведь это только пока вместо бомбы в не угодившего народу политика полетел всего лишь майонез…

Сводки с фронтов

Вот чем жила партия, когда я начала с ней знакомиться.

Это было во всех новостях. Полтора десятка нацболов захватили поезд.

14 сентября 2003 года группой национал-большевиков был осуществлен мирный захват вагона № 2 в поезде Москва – Калининград на белорусско-литовской границе. 16 нацболов забаррикадировались, а затем приковались в вагоне и потребовали от литовских властей отмены визового режима для граждан России при транзитном проезде в Калининград через Литву. «Из России в Россию едем – визы нам не нужны!» Национал-большевики демонстративно порвали литовские визы и распространили обращение к гражданам России: «Акция направлена на то, чтобы привлечь внимание российской и литовской общественности к данной проблеме и добиться для граждан России права безвизового проезда в Калининград и область через Литву. Если не остановить этот беспредел, в будущем россиянам для проезда в Калининград через Литву будут необходимы уже не облегченные, а самые настоящие визы».

Нацболов осудили на 40 суток. Статья «Нарушение общественного порядка» предусматривает наказание от денежного штрафа до двух лет лишения свободы…

В сентябре 2003 года партия жила воспоминаниями о прошлогоднем «Антикапитализме». В середине сентября 2002 года в Москве прошло мощное шествие, завершившееся свалкой… Хотя – именно шествие тогда в последний момент запретили. Толпу демонстрантов попытались удержать на одном месте.

Массу народа на площади Маяковского оцепили металлическими заграждениями. Когда в этом столпотворении взорвалась шумовая граната, площадь пришла в движение, самые активные, не желая оставаться в загоне, пошли на прорыв оцепления. После того как часть демонстрантов прорвалась на Садовое кольцо, на площади воцарился полный ментов-ской беспредел. Винтили всех подряд, не разбираясь… Два участника прорыва, Алексей Голубович и Евгений Николаев, были осуждены на три года – вроде как за драку с милицией. Есть шикарные фотографии с «Антикапитализма-2002», есть видеозапись. Это действительно побоище. Только били не милиционеров, а подростков…

24 сентября 2003-го виднейший деятель партии Владимир Абель-Линдерман исчез в Москве. У себя в Латвии он уже почти год как был объявлен в международный розыск. Формальным поводом послужило якобы обнаружение тайника на окраине Риги, из которого было извлечено около пяти килограммов тротила и упаковка листовок… И вот в сентябре 2003-го в Москве он, как всегда, вышел из Бункера купить свежих газет. Больше его никто не видел. Товарищи искали его по больницам, по моргам. Через неделю стало известно: Абель похищен и тайно содержится в СИЗО ФСБ «Лефортово». Его намеревались выдать Латвии. Выпустили через две недели…

26 сентября 2003 года суд в Белгороде признал секретаря белгородского отделения Национал-большевистской партии Анну Петренко, кандидата социологических наук, преподавателя Белгородского университета потребительской кооперации, виновной в совершении преступления по статье 213 части 3 УК РФ «хулиганство», совершенного с применением предмета, используемого в качестве оружия. Суд приговорил Петренко к трем годам лишения свободы с отбыванием срока в колонии общего режима. Решение о судьбе больного семилетнего сына Анны должен был принять отдел по защите прав несовершеннолетних.

Анну Петренко обвиняли в том, что в ночь с 18 на 19 мая 2003 года она подложила муляж взрывного устройства на ступеньки администрации Белгородской области. Муляж представлял собой коробку из-под торта с будильником и фотографией губернатора внутри. Суд не учел, что статья, по которой обвинили Анну, предполагает действительное использование предмета в качестве оружия. Коробка под это определение не попадает. По мнению суда, муляж взрывного устройства был подложен с целью заявить о НБП. При этом на коробку были приклеены буквы НРА, а на портрете губернатора написано «Жириновский – наш губернатор!» Об НБП – ни слова. Но женщину, что-то имевшую против губернатора, все равно посадили…

На 7 ноября мы съездили в Нижний на демонстрацию. Нижегородский руководитель Дмитрий Елькин на шествие не попал. Какие-то люди просто не выпустили его из подъезда, продержали часа два. И отпустили, только когда им сообщили: «Они уже пошли…» Они – это колонна демонстрантов.

Илья Шамазов говорил мне тогда:

– Мы единственные по-настоящему боремся за улучшение социального положения, за сохранение наших границ и за русских людей, оказавшихся на территории чужих государств. Больше ведь за них не заступается никто. Вообще никто…

Да, это – да. У нас же никто даже голоса не подаст. А они – кричали…