Читать книгу: «Настроение: со льдом!», страница 2

При всём при этом, отстраняясь от моей горячо любимой, идеальной семьи, я чувствую себя не так уж и плохо. Все комплексы обрушиваются на меня, как только переступаю порог родительского дома. Я сразу начинаю чувствовать себя неуютно, начинаю нервничать и внутренне зажиматься. А ещё заниматься самокопанием. Как же я ненавижу это чувство. В реальной жизни меня занимают совсем другие заботы, у меня достаточно большой круг интересов. А ещё мечты, планы, которые я никогда не озвучиваю родителям или сестре, знаю, что они если и поддержат для видимости, то точно не поймут. А между тем, обойдясь без их помощи и поддержки, я в своё время окончила институт туризма, выучила два языка, и за поддержку в нелегкое студенческое время я благодарна лишь бабушке, которая всегда говорила мне слушать себя, а не родителей. Она сама была человеком не слишком образованным, с ранних лет, а годы были послевоенные, работала на ткацкой фабрике, и о высшем образовании не то, что не мечтала, даже не задумывалась. В нашей семье законченное высшее образование было у отца, и он всю жизнь проработал инженером на заводе, и до сих пор там работает, на маленькой зарплате, лишь в надежде продержаться до пенсии. Поэтому моё обучение не было в приоритете у семьи, да и направление, по их мнению, я выбрала странное. О туризме мои родители никогда не задумывались, языков не учили, поэтому что-либо советовать не стали. Не помогали, но и не мешали. И на том спасибо.

А вот бабуле я готова в ноги поклониться. Именно она поддерживала меня в первые, самые сложные и голодные годы обучения. Откладывала по крохам со своей пенсии, чтобы поддержать, чтобы оплатить обязательные поездки или курсы. А то просто дать немного денег на новую кофточку.

Но всё остальное я сделала сама, значит, мне есть чем гордиться? Я постоянно себе об этом напоминаю. Да, мне тридцать два года, и, наверное, в чём-то я неудачница, например, с личной жизнью у меня никак не складывается. Миссию, как Ляля, я никак не выполню, то есть, замуж не выхожу и детей не рожаю. Но решиться на самый главный шаг в жизни только из-за того, что часики тикают, это как-то не в моём характере. А в остальном, я считаю себя справившейся с задачей минимум. У меня есть профессия, работа с приятной зарплатой, которую я, честно, заслуживаю. У меня собственная квартира, пусть и в ипотеку, новенькая немецкая машинка, на которую я сама же зарабатываю, я стараюсь не отказывать себе в базовых вещах и удовольствиях, раз в год куда-нибудь езжу, если получается. Вот, например, в прошлом году я побывала в Испании, выслушала ряд лекций, поучаствовала в нескольких тренингах, при этом успела отдохнуть, полежать на пляже и даже съездить на экскурсию, уложилась в четыре дня. Приехала довольная и немножко загорелая. А то, что меня дома никто не ждёт… Так это мой выбор, личный. Семейных отношений мне с лихвой хватает под крышей родительского дома. Зато я никому ничего не должна, и усердно работаю, бывает с раннего утра и до поздней ночи, чтобы не беспокоиться о куске хлеба.

Хотелось бы мне, как Ляля, наслаждаться браком и воспитывать детей? Может быть. Если честно, у меня нет на это чёткого ответа. Но каждый раз, когда я наблюдаю за сестрой, мне становится очень тягостно на душе. Я чувствую себя неправильной, сломанной и чужой в этой семье. Понимаю, что завидую Ляле. Не её жизни, а тому, что она для всех своя, что её любят. А она для этого не прикладывает никаких усилий, лишь освещает всё пространство вокруг себя, как несгораемая лампочка. Мягким, тёплым светом. А мне этого не дано. Мне приходится идти напролом и что-то бесконечно доказывать. Будто выпрашивая внимание и любовь. Без конца повторяя:

– Я хорошая, я хорошая. Посмотрите на меня.

А смотрели редко. И я ненавидела себя за то отчаяние, с которым ждала от родителей внимания и любви. А от меня почему-то всегда ждали плохих новостей.

– Ты ведь ничего от меня не утаиваешь? – будто подтверждая мои мысли, спросила мама на следующий день, провожая меня до машины. Моя красная машинка стояла у ворот и радовала глаз своей новизной и сверкающими боками.

– Ты о чём? – переспросила я.

– Просто хочу, чтобы ты была осторожна и внимательна. У тебя талант попадать в неприятности.

Мама потянулась губами к моей щеке. Я растянула губы в улыбке, послушно подставила щёку для материнского поцелуя, а сама подумала о том, что ни мама, ни папа никогда не решали мои проблемы, а на все неприятности лишь печально качали головами. Помогать и из этих самых неприятностей меня вытаскивать, никогда не стремились. Поэтому спрашивать и предостерегать было ни к чему.

Я приняла слова матери, после чего сказала, стараясь расставить все точки над i:

– Все мои неприятности – моя проблема. Я со всем справлюсь, не переживай.

Она кивнула, явно удовлетворённая моим ответом. Правда, всё же погрозила пальцем:

– Всё равно аккуратнее.

Я стояла перед ней и улыбалась, ожидая, когда короткий приступ материнской заботы сойдёт на нет. На веранде заплакал Данька, мама тут же отвернулась, обеспокоенно нахмурилась и воскликнула:

– Ляля, Даня плачет! Что-то случилось! – И забыв попрощаться, поспешила обратно к дому. Я вздохнула, проводила мать взглядом, после чего села в машину.

На этот месяц родственных отношений мне достаточно.

ГЛАВА 2

Дома меня никто не ждал. Я даже рыбку золотую, как мечтала в детстве, так и не завела. С рыбкой говорить было не о чем, она бы лишь молча таращила на меня бессмысленные глаза, и я бы из-за этого раздражалась. Наверное. Так и не заставила себя проверить. У бабушки всегда жили кошки, в основном, коты, толстые и вальяжные, вот их я любила, но заводить животное и обрекать того на бесконечное одиночество в пустой квартире, мне совесть не позволяла. Я ведь пропадала на работе. В принципе, я и жить там могла. В конце концов, я управляющая отелем, в последние два года в родном городе. А до этого, работая в других городах и даже странах, мне предоставляли жилье по месту работы, и получалось, что я с неё вообще не уходила. Круглые сутки в зоне доступа. Если честно, надоедало. Старательные сотрудники доводили до меня всю информацию, которую мне и знать-то не следовало, они сами должны были решать вопросы и проблемы, а мне лишь сообщать о результатах, но до моих ушей доходило практически всё, что происходило в отеле, в любое время суток. Можно сказать, что именно по этой причине я, в конечном счете, и решила вернуться в родной город. Мне предложили должность управляющей в новом отеле, блага цивилизации, наконец, добрались и до нашего небольшого, хоть и областного города, европейские стандарты дошли и до нас. Международная сеть отелей накрывала Россию, и я из Хорватии, в которой прожила больше года, вернулась домой. После шести лет разъездов и работы в других странах. Конечно, меня отговаривали. Люди рвутся уехать работать в Европу, а я засобиралась обратно. Но у меня к тому моменту наметилась цель. Обустроить себе тыл. Я обожаю свою работу, и, скорее всего, наступит день, когда я снова покину Россию. Но перед этим необходимо было создать базу, задел на будущее, желательно стабильное. Ведь в родном городе, который я всё-таки считала родным, у меня не было ничего. У меня вообще нигде, во всём мире, не было ни кола, ни двора. На тот момент я всё ещё была прописана в родительской квартире, на пятидесяти квадратных метрах вкупе со всеми своими родственниками, и больше из нажитого имущества, и то, нажитого не мной, у меня ничего не имелось. Фактически я была человеком без определённого места жительства. По работе переезжала из страны в страну, из отеля в отель, даже в Азии пожила, но купить себе собственное жильё, позволить не могла. Пришлось бы копить лет двадцать, проживая в отелях, как бездомная, чтобы позволить себе небольшую квартиру или домик где-то на задворках Европы.

Конечно, я преувеличиваю. Не двадцать лет, и, возможно, вовсе копить бы не пришлось, встреть я какого-нибудь заграничного принца и выйди за него замуж. Но принц никак не встречался, то ли я была слишком разборчива, но ближе к тридцати годам, моя кочевая жизнь стала меня беспокоить. Поэтому я решила вернуться домой. Предложение о работе оказалось весьма кстати, зарплату для нашего региона мне пообещали вполне солидную – не фантастика, но на мои дальнейшие планы и траты её должно было хватить, – и я собрала нехитрые пожитки, которые уместились в три чемодана, и отправилась домой. Брать ипотеку и автокредит. У меня были накопленные в валюте деньги, их хватило на половину двухкомнатной просторной квартиры в хорошем доме в центре города, в новом строящемся микрорайоне, а остальное повисло на моей шее в качестве ипотечного долга. На который я последние годы и работала. Представляла, как наступит день, в который я утром проснусь и пойму, что свободна, как птица. Больше никому ничего не должна, и могу жить в своё удовольствие. Не скажу, что сейчас сильно урезаю себя в желаниях и потребностях, но долг есть долг. Дело весьма неприятное. А в остальном… Куда и на что мне тратить деньги? У меня нет ни одной серьёзной статьи расходов, кроме ипотеки и путешествий. В последнем я стараюсь себе не отказывать, напрочь отвыкшая сидеть на месте. Да и не держало меня здесь ни что, даже кота, и того у меня не было.

А как же личная жизнь, спросите вы. Я же в ответ пожму плечами. Наверное, личная жизнь, женское счастье – это не про меня. Хотя, со стороны я произвожу впечатление успешной, самодостаточной женщины, у которой нет ни единого повода для переживаний. Не надо думать, что я синий чулок, за мной ухаживают мужчины, у меня даже романы случаются, но, скорее, мимолетные, чем серьёзные, и я не считаю себя неудачницей или уродом. Мои комплексы так далеко не заходят. Но найти что-то глубокое, способное зацепить меня за живое, за самую душу, никак не получается. Хочется искренних чувств и теплоты, желания видеть и общаться с человеком каждый день, а такого со мной почему-то не случается. Проходит некоторое время, и мне хочется убежать, спрятаться и не отвечать на звонки. И я перестаю на них отвечать, теряя тем самым людей, им надоедает подстраиваться под меня, под моё настроение, и они исчезают. А я, признаться, вздыхаю с облегчением, хотя, и понимаю, что не права.

У меня было несколько романов, пока я проживала за границей, но я каждый раз останавливала себя, понимая, что не готова принять окончательное решение, и пойти в отношениях дальше, ведь возникала четкая перспектива остаться в Европе навсегда. Выйти замуж, хотя бы попробовать, возможно, родить ребёнка. И тогда бы пути назад, домой, не было. А домой меня тянуло. Где бы я ни была, и сколько бы ни отсутствовала, я всегда знала, что у меня есть дом. И вернуться надлежит туда, там ведь ждут.

Сама себя обманывала, потому что после бабушкиной смерти, меня никто особо не ждал. У моих родственников свои семьи, свои заботы, они давно привыкли к тому, что я далеко. Всегда отсутствую, и что у меня всё хорошо. Никто не ждал, что я захочу вернуться. И родители одними из первых моему решению удивились, но спорить не стали. Отец лишь сказал:

– Тебе лучше знать. Делай, как считаешь нужным.

Он всегда так говорил. По крайней мере, мне. В отношении Ляли таких неопределённых фраз никогда не произносилось. Её судьба и её планы всегда тщательно родителями обсуждались, я же со своими обязана была разбираться сама.

Очередная детская обида всколыхнулась в душе, и я поспешила сделать глубокий вдох, чтобы заставить внезапное возмущение улечься. Обычно помогало. Вдох, ещё вдох.

Впереди была ещё половина выходного дня, но заняться было совершенно нечем. Стыдно признаться, но с подругами у меня как-то не складывалось. Все годы работы я слишком часто переезжала, чтобы заводить долгие дружеские отношения. У меня было огромное количество знакомых и приятелей, обоих полов, с некоторыми мы созванивались, переписывались, поздравляли друг друга с праздниками, общались по видеосвязи, но друзей, которым я могла бы позвонить среди ночи, чтобы пожаловаться или выговориться, у меня не было. А вернувшись в родной город после пяти лет отсутствия, надеяться на восстановление прежних дружеских отношений, тоже не приходилось. Бывшие одноклассники и сокурсники повзрослели, обзавелись семьями и обросли ворохом забот и проблем, им, явно, было не до меня. Я и не надеялась, если честно. С головой ушла в работу, отель только открылся, следовало налаживать сервис с самого нуля, а это требовало много времени и полной моральной отдачи. Сейчас, спустя два года, когда колесо закрутилось само собой, я всё чаще стала ловить себя на мысли, что мне одиноко. В родном городе, рядом с семьёй, мне одиноко. Куда же ещё мне отправиться, куда уехать? Записаться в добровольцы в экспедицию на Марс? Там мне, наверное, скучно не будет.

Наш отель (мой отель, наверное, прозвучит слишком пафосно и чересчур высокомерно, хотя, мысленно я всегда говорила «мой») находился в самом центре города, в её исторической части. Четыре этажа, пятьдесят номеров, ресторанный зал, просторный холл и подземная стоянка. А наверху, на самой крыше, зона отдыха с удивительным видом на старый город, соборы, природные красоты за рекой. На крыше обустроен небольшой бар, шезлонги, установлены диваны, растения в кадках и сделан навес от солнца. Там было приятно отдыхать, не хватало только бассейна с голубой водой, в которую хотелось нырнуть, в поисках прохлады в особо жаркие летние дни. Постояльцы отеля любили проводить на крыше вечера, когда становилось прохладно, а солнце кроваво-розовым цветом окрашивало линию горизонта. В эти минуты приятно было сидеть в шезлонге с бокалом вина или коктейля и поглядывать на золотые купола церквей и соборов, в огромном количестве рассыпанных по городам и весям средней полосы России. В нашем отеле останавливались преимущественно иностранцы. Им было комфортнее среди привычной обстановки, с англоговорящим персоналом, когда не нужно было подстраиваться под чужой менталитет и привычки. У нас останавливались как туристы, так и предприниматели, приезжающие в наш город расширять свой бизнес в России. Дважды за два года мы даже встречали бизнес-делегации, а в нашем ресторанном зале проводили онлайн-конференции. Каждый раз я с головой погружалась в организацию мероприятия, а после, если всё проходило без сучка, без задоринки, безумно собой гордилась. Не знаю уж, гордилось ли мной начальство, но премию выписывало, тем самым благодаря за вклад в общее дело. Пусть наш отель был совсем крошечным по сравнению с его братьями в других крупных городах страны, но мы тоже вносили свой вклад, трудились и старались соответствовать, и я собой гордилась. Моя работа стала моей жизнью.

Вот и сегодня, не придумав ничего лучше, никакого развлечения, я отправилась на работу. Было воскресенье, и я отлично знала, что в середине дня к нам заселяется группа китайских туристов. Китайские друзья всегда были энергичными и суетливыми, всегда торопились и без конца фотографировали, поэтому я знала, что в отеле перед заездом лёгкий переполох.

– Тамара Евгеньевна! – Я не успела войти, как на моём пути оказалась Люба, менеджер по управлению персоналом. Женщина приятная, но слишком беспокойная. Передающая своё беспокойство всем вокруг, но при этом я знала, что могу на неё положиться. От своего беспокойства, Люба слыла весьма ответственным работником. – Тамара Евгеньевна, новые горничные не справляются. А я вас предупреждала!

– Добрый день, Люба, – проговорила я, направляясь прямым ходом к ресепшену и открывая журнал смен. Пробежала глазами записанные от руки замечания сотрудников за последние сутки. Судя по всему, ничего страшного в моё отсутствие не случилось. – И с чем же новенькие не справляются, по-твоему?

– Да со всем! – Люба одёрнула форменную блузку, и ткань ещё сильнее натянулась на пышной груди. – Я зашла проверить после них, а кровать застелена неправильно, под самой кроватью пыль, а полотенца развешены неровно!

– Плохо, – согласилась я. На Любу взглянула. – Ты объяснила им, что не так?

Люба удивилась.

– Конечно.

– Тогда в чём проблема? Пусть идут и переделывают, а ты следи.

– Да когда же у меня времени хватит за всеми следить?!

Я таинственно понизила голос, чуть придвинулась к Любе.

– Ты сегодня-завтра последи, у нас заезд за заездом, сама же понимаешь. Если не исправятся, будем решать вопрос.

Люба маетно вздохнула, но кивнула, соглашаясь.

– Хорошо. Но это просто удивительно! – всё же возмутилась она. – Будто их заставляют уравнения решать, а не пыль вытирать! Глаз да глаз за всеми!

Я согласилась и даже повторила вслед за ней:

– Глаз да глаз.

Пока я направлялась к лифту, меня настиг начальник охраны.

– Тамара Евгеньевна, у нас проблема с автомобилем постояльца. Он сшиб парковочный столбик при въезде…

И вот так целый день. Бесконечные вопросы, проблемы, организационные и масштабные, порой глупые, люди не уставали меня удивлять, если честно, зато я чувствовала себя нужной, при деле. Точнее, при делах, которые никак не кончались. Бывало, настолько могла закрутиться, что про родителей и семью вспоминала лишь по прошествии пары недель. Правда, и они меня своими звонками и беспокойствами не мучили. Можно с уверенностью сказать, что после моего сегодняшнего отъезда, особенно после того, что я наговорила вчера за ужином, позвонят мне нескоро. Не раньше, чем дней через десять. Но, наверное, надо быть душевнее и добрее самой, и позвонить маме. Завтра. Или дня через три. Поинтересоваться, как дела.

Почему-то отношения с родителями у меня всегда были настороженными. Что странно. Они ведь замечательные люди, душевные, нацеленные на семью, на детей и внуков. Но я частенько ловила себя на мысли, что не чувствую себя их семьёй. И это случилось не вчера, и даже не семь лет назад, когда я собралась уехать от них и из родного города. Я чувствовала свою отстранённость гораздо, гораздо раньше. И что скрывать, было кое-что в нашей общей семейной истории, что я никак не могла им простить. И, хотя, прошло много лет, возможно, простить не смогу никогда. Даже запретив себе думать об этом, свершённая несправедливость (а я считала именно так, до сих пор!) не давала мне жить спокойно. А все остальные, кажется, предпочли забыть о случившемся, и живут счастливо дальше. Без меня.

Я вошла в свой кабинет, закрыла за собой дверь и положила сумку на гостевой стул. Потом обошла стол и остановилась у большого окна. Посмотрела вниз. Под окнами отеля проходила главная центральная дорога города, впереди широкий проспект с новыми многоэтажками и огромным торговым центром. Небольшой сквер, клумбы, фонтанчик. Люди, спешащие по своим делам и просто прогуливающиеся. Через дорогу здание филармонии, старое, но сверкающее начищенными стеклянными стенами. В сквере играли дети, на лавочках сидели мамочки и бабушки, торговец воздушных шаров привлекал внимание яркой продукцией, которая так и рвалась ввысь, а дети бегали вокруг него и тыкали пальчиками в особо красивые шарики. К отелю подъезжали машины, я наблюдала за всем этим с высоты, а перед глазами вставали совсем другие картины, из прошлого. Из детства, из юности. Я отлично помнила эту площадь совсем другой. Более примитивной, тесной, с голубыми елями по периметру, за которыми начинался частный сектор с покосившимися домишками и низкими заборами.

Сколько мне тогда было?

Какая разница? Я помнила всё с того дня, в который моя жизнь изменилась.

Мне было пять лет. И в тот день маму выписали из роддома, и она вернулась домой с Лялькой на руках. Странно, но я отлично помню тот день. Как я ждала маминого возвращения, потому что до рождения Ляльки, она никогда не покидала меня так надолго, на целую неделю. И всю эту неделю папа твердил, что мне не нужно плакать, что мама скоро вернётся и привезёт мне братика или сестрёнку. Это ведь лучший подарок на день рождения. И мама, на самом деле вернулась, и привезла Ляльку. Я помню, как подпрыгивала от нетерпения у кухонного окна, ожидая, когда подъедет машина, и я увижу маму. Ждала ли я братика или сестрёнку? Я сейчас уже не помню. Куда больше я хотела возвращения мамы. Как и все дети.

А потом мама вернулась, с ней был папа, бабушки и дедушки, подруги и друзья, собрался целый дом гостей. Я не понимала, что происходит, обычно столько людей приглашали на день рождения или в Новый год, и я бегала по квартире, цепляла всех за руки и спрашивала. А потом папа подхватил меня на руки, он был радостным, смеялся, он отнёс меня в спальню и тогда мне показали Ляльку. Она лежала на родительской постели в раскутанных пелёнках, возилась, куксилась и слеповато щурила глаза.

– Это твоя сестрёнка, – сказал мне папа.

Я смотрела на младенца, потом взглянула на маму, которая счастливо улыбалась. Она погладила меня по волосам, после чего присела на край кровати, и вся сосредоточилась на малышке. А кто-то рядом сказал:

– Видишь, Тома, тебе родители Ляльку родили.

Так это имя к Ольге и пристало. Всем понравилось. Ляля, Ляля. Звучало нежно и по-детски.

С того дня я отлично помню себя, свою жизнь, как я росла и что чувствовала. Хотя, бабушка говорила, что я всё выдумываю. Не может ребёнок с таких лет себя помнить. Кто знает, может, она и права, и я половину выдумала. Но я почему-то отлично помню, себя, сидящую вечерами на диване с книжкой сказок или с альбомом для рисования, и родителей, которые ходили по комнате туда-сюда, в попытке укачать плачущего ребёнка. Лялька была слабенькой, болезненной, без конца плакала или куксилась. Родители не спали ночами, отец бегал по утрам на молочную кухню, прибегал запыхавшийся, наспех завтракал, хватал меня в охапку, чтобы отвести в сад или в школу, и мчался на работу. Обычно ему не хватало времени, чтобы меня завести в группу и переодеть, и мне пришлось учиться делать это самой. Меня оставляли на крыльце у двери в группу, я махала папе рукой на прощание, а он уже бежал прочь, чтобы не опоздать на работу. Вечерами мне также надлежало быть собранной, переодетой, и ждать кого-то из родителей. Мне нравилось, когда меня забирала бабушка. К сожалению, она приезжала не так часто, зато с ней никуда не нужно было торопиться, по пути домой мы обязательно заходили в магазин и покупали что-нибудь вкусное, на что у родителей обычно не хватало денег или времени, чтобы дождаться, пока я сделаю выбор между пирожным «картошка» или «корзиночкой».

Мне рано пришлось стать самостоятельной, по крайней мере, в обслуживании себя и в попытке придумать, чем себя развлечь. Мама всегда была занята Лялькой, которая лет до трех без конца болела, переходя от банального ОРЗ в бронхит, из ветрянки в скарлатину и так далее. Целый хоровод болячек. Сестру даже в садик отправили только за год до школы. До этого момента мама не отпускала её от себя, справедливо полагая, что стоит кому-то на младшую дочь чихнуть, как она тут же вновь заболеет. Не помню, но если и со мной были такие же проблемы до трёх лет, то мне родителей искренне жаль. Но про мои болезни мне никто ничего не рассказывал, и как я их перенесла, тоже. Я только помню, что ходила в садик, в школу, в продлёнку. Я всегда куда-то ходила, пока мама дома качала Ляльку на руках. Может, поэтому родители столь безгранично любят сестру? Потому что она далась им такими усилиями?

Но при этом повторюсь, что моя сестра не выросла избалованной или капризной. Ляля с самого раннего возраста, даже с ветрянкой или детскими соплями, озаряла всех своей улыбкой, будто солнышко. Она всегда была доброй, отзывчивой девочкой. Очень красивой. Хрупким, белокурым ангелом с огромными голубыми глазами. Помню, как родители собирали её в первый класс, как утром первого сентября она стояла посреди большой комнаты в форме, в белом фартуке, с букетом цветов и новеньким портфелем за плечами. Лучилась счастливой улыбкой, а папа бегал вокруг неё с фотоаппаратом.

– Тома, посмотри, какая она красотка, – ахала мама и всплёскивала руками от восторга. А затем сказала младшей дочери: – Ты будешь самой лучшей ученицей!

– Отличницей? – Лялька задрала повыше острый подбородок и улыбнулась, демонстрируя отсутствие двух зубов впереди. Повернулась ко мне. – Тома, я ведь буду отличницей?

– Будешь, – ответила я, ничуть в этом не сомневаясь. В тот день мне надлежало отправиться на школьную линейку, держа за руку младшую сестру-первоклассницу. Родители шли позади нас и гордо улыбались. Но я знала, что гордятся они больше Лялькой. Меня первого сентября не отводили в школу после второго класса. Дальше я, по мнению родителей, стала достаточно взрослой, чтобы справляться самой.

Отличницей Ляля не стала. Объективно говоря, стремления к получению знаний в ней было не так много, куда больше старательности. Но зато с её появления в первом классе, её стала обожать вся школа. И это продлилось все десять лет обучения сестры. Первые годы неизменно Лялю выпускники носили на плече во время церемонии последнего звонка, а сестра, озаряя счастливой улыбкой всех собравшихся, звонила в медный колокольчик. Соответственно, Лялька была на всех фотографиях, её звали на все конкурсы, вовлекали в торжественные мероприятия и отправляли на олимпиады. Чрезмерных знаний от неё не требовали, но своим обаянием она неизменно зарабатывала родной школе несколько хороших баллов. Учителя Ляльку тоже обожали. Она всегда была вежлива, послушна, готова помочь. Мальчики едва ли не с третьего класса готовы были носить за ней портфель до дома и по коридорам школы, и никто никогда не дёргал сестру за косички и не толкал в коридоре. Потому что толкнуть столь милое создание казалось немыслимым даже последнему хулигану. А Лялька любила всех на свете, казалась непогрешимой, и все вокруг её обожали. Мне порой казалось, что её мир и мой находятся в параллельных вселенных, потому что в моей жизни ничего непогрешимого не было. Жизнь как жизнь. Как у всех подростков.

Сказать, что я не люблю сестру или обвиняю родителей в том, что они всегда любили её больше, нельзя. По крайней мере, все свои мысли на этот счёт я всегда решительно пресекала, даже если они начинали звучать в моей голове, как молот, в моменты особенной обиды или непонимания. Просто я чувствовала себя не такой, как Лялька. И это ощущение было очень острым, и казалось обидным. Я ведь не делала ничего плохого, я также старалась учиться, и училась лучше, чем сестра, скажем без ложной скромности. Но я не умела улыбаться, как она, не умела лучиться, и учителям не приходило в голову делать мне поблажки только из-за того, что я такой милый, беспроблемный ребёнок. Я росла среднестатистическим подростком, со своими комплексами, проблемами, которые никто не торопился решать. Родители работали, а в свободное время были заняты Лялей, которая то танцевала, то где-то выступала, то рисовала, причём без особых перспектив и успехов, просто её всюду хотели видеть и готовы были восхвалять и аплодировать. К пятому классу её обучения в школе, вся наша квартира была увешана различными дипломами, грамотами и благодарностями. Я готовилась к выпускным экзаменам после девятого класса, корпела над учебниками и занималась дополнительно английским языком на курсах, которые мне оплатила бабушка в качестве подарка на день рождения, а Лялька участвовала в городском конкурсе талантов, и для неё в ателье было заказано платье с пышной юбкой и блестящими рукавами.

У меня не было злости или обиды. Мне лишь иногда становилось завидно, наблюдая, как мама обнимает Ляльку и обсуждает с ней её дела и мечты, а моими совсем не интересуется. То есть, родители, конечно, интересовались. Где и с кем я гуляю, какие оценки я получила в четверти, и сдам ли выпускные экзамены. Вот только про моё будущее они говорили весьма туманно, намекая, что мне не следует сильно на них обижаться, если они окажутся не в силах оплатить моё дальнейшее обучение. Семья у нас, не сказать, что хорошо обеспеченная, и мне нужно проявить благоразумие и трезво оценивать свои возможности.

Говорилось именно о моих возможностях, а не об их финансовой несостоятельности. Я поняла всё правильно, что мне надлежит выбирать место обучения без лишних надежд на родительскую помощь.

– Что это, вообще, за профессия такая – туризм? – ворчал отец. – Сроду о таком не слышал.

– Это новое направление, папа, – пыталась внушить я родителям, едва сдерживая слёзы. – Скоро оно станет весьма популярным.

– Когда скоро? У людей денег нет на путешествия.

– Будут, – упрямо твердила я. – Я хочу поступать в школу туризма, я учу язык!.. – У меня было столько разных доводов, которые хотелось привести, родителей заинтересовать, но отец, в итоге, лишь махнул рукой.

– Поступай, как знаешь. Это твой выбор. Но не знаю, чем мы сможем тебе помочь, если ты не поступишь на бюджет. Хочешь в свой туризм, старайся.

Услышать эти слова от отца, было обидно. Я тогда застыла, очень стараясь не расплакаться, а Лялька подошла и обняла меня сзади за плечи.

– У тебя всё получится, ты обязательно поступишь, – сказала она мне, и улыбнулась.

Спасла бабушка. Бабушку я обожала, и обожаю до сих пор, хотя, её уже несколько лет нет с нами. Но бабушка всегда меня поддерживала. И я знаю, что ругала маму за такое разное отношение к детям. А мама каждый раз обижалась, и категорически отказывалась от подобных обвинений. Говорила матери, что та не права. Просто Ляля… это Ляля. Она более слабая, более беззащитная, ей требуется больше внимания и любви. А я, ребёнок, по натуре, замкнутый и самостоятельный. И всех отталкиваю.

– Конечно, отталкивает, – восклицала бабушка. Я даже помню один подобный разговор, я случайно оказалась за дверью и подслушала. – Раз у вас на неё времени нет! Что же ей, в углу сидеть, ждать, когда вы с идеальной куклой наиграетесь?

– Мама, что ты говоришь?

– То и говорю, – категорично заявляла бабушка. – Оплачу Томе обучение. Пусть поступает, куда хочет. Хоть, на археолога!

Я помню, что родители были не в восторге от выбранной мной профессии, от платы за обучение, мама пыталась уговорить меня передумать насчет вуза, и поступить в местный пединститут. Там ведь столько подходящих специальностей!

– Ты можешь стать учителем! – говорила она. – Того же английского языка. Или литературы.

– Мама, я не хочу быть учителем, – упрямилась я, и этим родителей всерьёз расстраивала. И в очередной раз отец махнул рукой и сказал:

– Решай сама. Наверное, лучше родителей знаешь. Всё уже решила.

И они снова сосредоточились на Ляле. Тогда я впервые всерьёз обиделась и психанула настолько, что на какое-то время уехала жить к бабушке. Готовилась к вступительным экзаменам под крышей бабушкиного дома, ела первую клубнику и разговаривала с бабушкиной живностью на английском. Ходила кормить кур и на английском озвучивала им меню. Меня саму это смешило. А ночами, лежа на бабушкиной пуховой перине, на терраске в одиночестве, пыталась найти оправдание родительскому равнодушию. И равнодушием их отношение не называла, мне казалось, что они на меня злятся, и, наверное, у них есть достаточный повод для этого, я ведь никогда не была идеальным ребёнком, а уж тем более подростком, как Ляля. До того момента, пока я не обозначила для себя цель, не определилась со своим будущим, я вела себя не слишком хорошо. Позже, немного повзрослев, я поняла, что это был тот самый подростковый протест, я всеми силами пыталась доказать что-то себе и родителям, в попытке обратить на себя внимание, но кроме возмущения и скорбно опущенных уголков маминых губ, ничего добиться не смогла. Была ли я плохой девочкой? По сравнению с Лялей, наверное, да. У нас был довольно дружный класс, весёлый и шабутной, мы любили собираться большой компанией, шумели и веселились. В определённом возрасте пробовали курить, мальчишки пробовали выпивать и жутко собой гордились из-за этого, а ещё мы разбивались на парочки, целовались и ходили по школе, держась за руки и обнимаясь со своими избранниками, чем возмущали учителей. Из-за этого родителей вызывали в школу, проводили профилактические беседы и всячески неразумных подростков обличали. Помню, в мои пятнадцать, мама, красная от речей учителя, после пыталась донеси до меня, что я ещё слишком молода и неопытна, чтобы иметь с мальчиками какие-то отношения. В то время мальчик у меня, на самом деле, был, я встречалась со своим одноклассником Борей Хороводой, но наши отношения были достаточно безобидны, и дальше поцелуев я заходить с ним не планировала. А плана я всегда придерживаюсь, это мой пунктик. Но мы с Борей отлично ладили, гуляли, проводили вечера вместе, учились целоваться, и не только целоваться. Мы были ровесниками, и очень много запретного попробовали вместе, чтобы не так страшно было. Мы с ним, скорее, были хорошими друзьями, знакомы с первого класса, чем влюблёнными, но в пятнадцать лет разницы особой не видели. Для всех и друг для друга, мы были парой, и отлично себя чувствовали. Мне хотелось бури чувств, эмоций, даже страданий. Чего-то, что отвлекло бы меня от семьи и душевного разочарования, от зависти к сестре, чувства, которое я в себе ненавидела, и за которое себя презирала. Поэтому, убегая с Борей вечерами в компанию друзей, мне было легче пережить собственное несовершенство. Я чувствовала себя плохой девочкой, а плохим людям можно быть завистливыми и разочарованными. Но, надо сказать, никаких ужасных действий я не совершала, и пропащей, как переживали родители, не стала. Наши посиделки с друзьями были лишь игрой во взрослую жизнь, но мы, в меру своей молодости, жутко гордились своими свободными, как нам казалось, нравами, гордились каждой выкуренной сигаретой и распитой на пять человек бутылкой пива. Кстати, с Борей мы до сих пор общаемся, если переписку в соцсетях время от времени можно назвать общением. Вспоминаем нашу юношескую «любовь» со смехом, и то, какими крутыми себя чувствовали. А сейчас Хоровода глубоко женатый человек и отец мальчишек-близнецов. Рулит небольшим автосервисом, но иногда любит удивить меня внезапным сообщением из разряда: «А помнишь, Томка, как мы к Гудакову на дачу ездили? Тебе всё ещё стыдно за те выходные?». Думаю, если бы его жена случайно прочитала это сообщение, у неё появилось бы немало вопросов и претензий к супругу. А тому пришлось бы объяснять, что дача у Лёшки Гудакова – это заброшенная сараюшка на участке в шесть соток, и что мы, заявившись туда компанией в десять человек, оказались без еды, и ходили ночью к соседям рвать зеленый крыжовник и морковь с грядки, потому что очень хотелось кушать. И за это мне, на самом деле, до сих пор было стыдно. Стыдно и смешно, потому что тогда, в окружении шести мальчишек-подростков, мне было жутко страшно рвать этот самый крыжовник.