Сгорбленный седовласый старик с длинной белой бородой медленно брёл по тускло освещённому коридору. Растоптанные тапки гулко шаркали по каменному полу, полы не запахнутого халата развевались, будто старец не тащится, едва переставляя ноги, а бежит, словно нетерпеливый юнец на свидание. Уже часа два, как перевалило за полночь, а он всё бродил и бродил по пустым коридорам, будто ища что-то, или заблудившись по старческому слабоумию. Но так про магистра Матфия мог подумать только совершенно незнакомый с ним человек. В действительности этот, измождённый на вид, дряхлый старик был одним из сильнейших магов княжества. Ему не составило бы труда лёгким взмахом иссушенной возрастом руки уничтожить без следа целое войско. Да только Матфий ещё несколько десятилетий назад отрёкся от жестокости и зла, в любой их форме, потому-то и смог достигнуть небывалых высот в магическом искусстве. Да что там магия! Сам факт, что он, будучи магом, да мало того, ещё и мужчиной, являлся основателем и покровителем школы Ведьмовства при стольном граде Златаре, единственной школы для урождённых ведьм во всём Семиречном княжестве, говорил о многом.

Но сегодня Матфий не ощущал в себе магического всесилия. Все послушницы и наставницы уже давно мирно спали, домовые закончили с наведением порядка и скрылись в стенах старого замка, и даже духи успокоились, добросовестно исполнив свой долг по стонам и завываниям в полночь. И только старец всё бродил и бродил по ночным коридорам, тщетно борясь с беспокойством, посетившим его этим вечером, да так и укоренившимся в груди гнетущей щемящей болью. Магистр чувствовал, что грядёт нечто непоправимое, но не спешил поднимать панику. Кому, как не ему, было знать – когда и как придёт его конец. Матфий остановился возле лестницы, посмотрел наверх, на второй этаж, где спали послушницы, печально вздохнул и свернул в ведущий к оранжерее коридор. Там-то его и поджидала смерть. Жестокая, коварная и беспощадная.

Спустя несколько минут замок огласил многоголосый вой духов, к которому в скором времени присоединились женские и девичьи причитания. Старого магистра Матфия любили все. Сейчас же его изуродованное, будто диким зверем растерзанное, окровавленное тело лежало посреди коридора, и все обитательницы школы Ведьмовства при стольном граде Златаре почувствовали себя осиротевшими. Только матушка Евдора не позволила себе проронить ни слезинки. Старушка молча вышла на двор, подметив, что защитные заклинания не были потревожены, подняла испещрённое морщинами лицо к ночному небу и тихонечко посвистела. Через минуту из ночной мглы на её руку спорхнула голубка, белая, словно снег, с кроваво-красными клювом и лапками – вестник смерти. Евдора погладила голубку, вздохнула и прошептала:

– Скоро и по мою душу ты прилетишь, курлатая.

После чего матушка шепнула заветные слова и взмахнула рукой, отправляя вестника с посланием в магистрат.

– Ох и тяжкие времена грядут, – покачала головой старушка, провожая взглядом растворяющуюся в темноте голубку. – Ох и страшное зло пробудилось.

Глава первая: Ух, полетаем!

– Веська, слезай! – в который уже раз прикрикнул батюшка, глядя на меня с укором.

– Ы-ы-ы, – ответила я.

– Слезай, кому говорю! Выпорю! – погрозил кулаком батюша.

– Так её, батя, так! – загоготал Яська, мой младший братец.

– А ну в дом ступай, нето тоже выпорю! – велел ему батюшка.

Ясень показал мне дулю и убежал со двора.

– Всё равно за Тарася не пойду! – выкрикнула я, покосившись на кадку с прутьями, которые сама же намедни замочила. Не ко времени я собралась корзин наплести, ой не ко времени.

– Слезай, договариваться будем, – вроде как угомонился батюшка.

– Не могу-у-у, – завыла я, ещё и ногами горбунок обхватив. – Боюся-а-а!

– Тьфу, срамота! – сплюнул и нахмурился пуще прежнего батюшка. – Ты как, дурёха, туда залезла? Опять мерзость свою выпустила?

– Что ты, батюшка, откуда? Нету её, мерзости той. Как тётка Паласья отшептала, так и нету, – помотала я головой.

Батюшка нахмурился, почесал затылок и пошёл со двора.

– Эй! А я? – проблеяла ему вслед.

– Сиди уже, держись. Сейчас сымем как-нибудь, – махнул он рукой.

Фух, неужто поверил? Тётка Паласья с меня шкуру сдерёт, коли батюшка узнает, что никуда моя мерзость и не делась. Мы ж с ней сговорились, а тут такое. Когда, на одиннадцатом году, из меня мерзость полезла, батюшка сразу нашу слободскую шептунью позвал. Тётка Паласья пришла, глянула на меня, и велела всем выйти вон. А как мы одни остались, так сказала:

– Ты, Весения, девка смекалистая. Так слушай и запоминай. Мерзость твоя никакая не мерзость. Ведьма ты. И прабабка твоя ведьма была, деду и батьке не передалось, не по мужику те силы, а с тобой вот народилось. И не отшепчу я тебе, такое ни заговором, ни травами не отобьёшь. Но батька тебя поедом есть будет, ему же не втолкуешь. Так давай сговоримся – я ему скажу, что отшептала, а ты дурой не будь, силу не показывай. Не ты первая, если держать себя будешь, глядишь и замрёт силушка-то ведьмина.

Сговорились. Батюшка, как и условлено было, целый золотой тётке Паласье отдал, а я больше силу и не показывала. Семь лет держалась, а тут батюшке приспичило.

– Ты, – говорит, – девка большая, семнадцать годков, другие и в пятнадцать уже любятся, а ты всё сиднем сидишь. Отдам тебя за Тарася, кузнецова сына. Всё польза в дом будет.

А я ему:

– Не пойду за Тарася! Он рыгает и воняет, аки конь немытый.

Слово за слово, осерчала, выбежала из дому и сама не приметила, как на крыше очутилась. Взлететь-то взлетела, а как обратно спуститься – не ведаю. Само же получилось. Вот и сижу теперь на коне, да горбунок обнимаю. А страшно-то как!

Снимали меня всей слободой. Люду набежало, на невидаль такую поглазеть. Лесенку поставили, да она только до края крыши, а дальше подманивать принялись. Батюшка и так и эдак увещевал, и сарафан новый в городе купить обещался, и от работы по хозяйству на неделю освободить. Ну а я не будь дурой да и скажи:

– Не пойду с крыши, коли за Тарася отдать не откажешься.

Батюшка плюнул, махнул рукой и изрёк:

– Твоя взяла, не пойдёшь за Тарася!

Тут уже я и поползла. Сарафан изодрала, исподнее всей слободе показала, но слезла.

Батюшка тут же всех разогнал, ворота запер, а меня в дом погнал. Матушка со слезами обняла, да причитать принялась:

– Как же ты так, кровиночка моя? Да за что же наказание-то такое?

А батюшка как зыркнет на неё, она и вышла на двор.

– Сил моих на тебя не осталось, Веська, – упёр родитель кулаки в бока. – Завтра же Сергуньку запрягу и свезу тебя в столицу. Не хочешь за Тарася идти, так в школу ведьминскую пойдёшь!

– Как в школу? Зачем? За что? – вскинулась я. – Нету у меня мерзости!

– Ты мне это брось! – прикрикнул батюшка. – Думаешь, я не ведаю о твоих проказах? То цветни под окном за ночь нарастают, то утопленницей на мостках всплываешь, а бабы после по слободе горланят.

Ну было, один разик всего-то! У нас по слободе байки ходят про утопленную деву, которая, если кому покажется – мужниной ласки не жди. Откуда ж я знала, что на мостках бабы тряпьё полощут? Я думала, то девки купаться пришли, вот и всплыла. И вообще, это два года тому назад было, нашёл что вспомнить! А с цветами так и подавно само вышло.

– Это не я! – открестилась от содеянного.

– Ты батьку-то дураком не держи! – насупился родитель. – Мать тебя грамоте обучила, вот и будет с того хоть какой-то прок. А коли не выгонят, так отучишься, вернёшься, там и сама себе мужика выберешь. Учёную ведьму в любой дом возьмут.

– Батюшка, миленький, не надо меня в столицу, не хочу я учиться, – запричитала я. – Сам же говоришь, выгонят меня.

Даже слезу выдавила, одну, да толку с того.

– Я своё слово сказал. Собирайся, да много тряпок не бери. Дам тебе монет, там ихнее, столишное возьмёшь, – обрубил батюшка, и вышел вон.

Тут же прибежал Ясень, весь такой довольный, аж прибить захотелось.

– Веська, а ты опосля меня в столицу заберёшь?! – радостно заголосил он.

– С чего это? – подбоченилась я.

– Ну ты же ведьма! Обучишься, а там при князе служить станешь. И меня к себе возьмёшь! Я тоже во дворец хочу, – принялся он скакать по кухне, да так, что черепки забренчали.

– Ты сперва грамоте обучись, да подрасти маленько, – улыбнулась я.

– Да не обучишься ты, – обиделся Яська. – Выгонят тебя, дурёху!

– А вот и обучусь! И в столице останусь. А ты сиди здесь сиднем, дурень неучёный, – насупилась я.

– Не обучишься, не обучишься. Попрут тебя, попрут! – показал он язык и убежал, пока чем сподручным не огрела.

А мне так обидно стало. Даже этот малец сопливый в меня не верит. Отучусь на ведьму, всем назло отучусь! И не вернусь, не зазря же матушка меня грамоте обучила. Я даже разговаривать по их, по столишному умею. Матушка ведь оттуда, полюбился ей батюшка, вот и пошла за него в слободу. А родители у неё умные, но больно гордые. Отреклись от дочери, не признали её мужика, и с нами знаться не хотят. А я приеду, ведьмой стану и при князе служить начну. Пусть им совестно будет! И летать научусь, как положено, чтобы с крыши не на карачках слезать, а спускаться величаво, как и пристало ведьме.

***

Собирала меня матушка, со слезами да причитаниями, но я приметила, как у неё глаза горят. Видно, что надеется на меня. Она и прежде порой заговаривала про столицу, да батюшка всегда от разговоров тех больно серчал. А теперь матушка, по всему, надеялась, что эта оказия поможет ей детей из захудалой слободы в мир вывести.

– Вот отучишься, получишь грамоту, и устроишься в Златаре на престижную работу, – тихо говорила она, расчёсывая мои непослушные волосы перед сном. – У меня сердце болит, так страшно отпускать тебя одну. Но это к лучшему, ты достойна большего, нежели жизнь в нашей Уточной слободке. Я знаю, что ты сможешь. Как же я рада, что ты не влюбилась ни в кого из местных.

– Мам, а ты жалеешь, что за батюшку пошла? – спросила я.

– Нет, не жалею. Но вам с Ясенем хочу лучшей жизни, – с тоской улыбнулась матушка. – И не батюшка, а отец. Помнишь, как я учила тебя разговаривать? Вот так и говори, когда в школу приедешь. Позабудь про местный говор, и про традиции слободские. Там всё иначе, там совсем другая жизнь. Тебе понравится. Но помни, никому нельзя верить на слово. И деньги свои никому не доверяй, а уж жизнь и подавно. Пиши мне почаще, к нам почтарь раз в неделю заезжает, вот и пиши каждую неделю.

– Хорошо, мама, – прошептала я, давясь слезами.

Уезжать из отчего дома было страшно, но столица манила новыми впечатлениями и перспективами, как сказала бы матушка. За разговором с мамой я и не приметила, как и думать иначе стала, и речь столичную припомнила. Но родное, с детства впитанное, слободское житьё так просто из себя не выдерешь.

– Матушка, а коли выгонят, батюшка меня назад не примет же? – спросила, глаза опустивши.

– Ты мне это брось! – погрозила гребнем мама. – Постарайся уж там, чтобы не выгнали. И не сдерживайся. Я знаю, что сила ведьминсткая в тебе сильна. Поспрашивала тут у стариков, прабабка твоя была могущественной ведьмой, но она не училась, от того и пошла по тёмному пути. Поэтому и отец твой эту силу мерзостью называет. Наслушался от родни, вот и боится. А ты не бойся, не зря же князь ведьм признал и на службу княжеству приспособил. Тебе досталась редкая, можно сказать бесценная сила, вот и пользуйся ей с умом. А сейчас ложись, отец телегу засветло приготовит, даже с Ясенем не попрощаешься, спать ещё будет.

– Я не подведу тебя, мама, – прошептала, крепко матушку обнимая.

– Вот и хорошо, а я тебе напишу записочку. Глядишь, получится с моими родителями увидеться, – погладила меня по спине матушка и ушла.

А я осталась одна, со своими думами да переживаниями. Привычная слободская жизнь закончится уже часов через шесть, а я так и не успела с подругами распрощаться, не сходила на пруд любимый, не сказала Мартыну, сыну кожевника, что он мне нравится… А может и хорошо то, что не сказала? Может, так и должно было случиться? Не нашла я место по себе в слободе, так может статься и не место мне тут. Поживём – увидим. А коли и в ведьмовской школе не пригожусь, так за Тарася пойду, всё равно больше никто из местных девок на него не позарится. Пущай Тарась-парась меня дожидается. Ежели я и на ведьму не сгожусь, так туда мне и дорога, за этим свином жизнь маяться.

***

Подняли меня засветло, батюшка сложил на телегу два узла с тряпьём, усадил меня сверху, обождал, пока матушка, обливаясь слезами горючими, давала последние напутственные слова (записку для своих родичей она мне тайно в руку сунула), и мы выехали со двора.

Путь до столицы был долгий. Часа через два мы добрались только до нашего городка Приточного, там батюшка заехал к местному торгашему, обменял шкуры и сушёные ягоды на монеты, тут же отдал мешочек с ними мне, и мы поехали дальше. Ночью я так и не сомкнула глаз толком, потому и сморилась. А проснулась только на вечерней зорьке, когда мы уже в столицу заехали.

– Вот это городище, – шептала я, вертя головой. – Нечета нашему Приточному.

Вкруг было столько народу, повозок, и карет даже, каких я сроду не видала, что у меня от волнения ком в горле встал, да сердце зашлось. А дороги! Дороги-то были и не пыльные накатанные, а выложенные камнем. Люд весь такой нарядный, и фонари! Настоящие фонари! Мне мама про них рассказывала. Это когда на высоком, в два роста, столбе привешан такой квадратный короб со стеклянными стенками, а внутри горит… нет, не огонь, а самая настоящая магия! И никто не ходит от столба к столбу с огнивом, они все враз загораются, от заклинания.

– Батюшка, а может, ты передумаешь? – взмолилась, испугавшись всего такого нового и непонятного. – Я подумаю про Тарася, может и сложится.

– Поздно, Весения, – покачал головой батюшка. – После твоего срама на крыше Тарась уж не хочет тебя брать.

– Ах так! Не хочет, значит? Ну и поехали тогда в ведьминскую школу! – взбеленилась я.

Надо ж, горе какое, Тарась от меня отказался! Да я и сама за него не пошла бы!

К школе мы подъехали уже затемно, но Златар ещё гудел, тут люди не ложились спать с заходом солнца. Ворота оказались заперты, но батюшка постучал, и к нам вышла дряхлая такая старушка, прямо таки заморенная. Дунь на неё и рассыплется.

– А ты попробуй дунуть, – вместо приветствия проговорила она, с улыбкою на меня глядя.

– Ой, – пискнула я, и спряталась за батюшку.

– Здравия вам и долголет, – поклонился батюшка бабушке.

– И тебе не хворать, мил человек, – ответила старушка.

– Вот, привёз вам ведьму на обучение, – проговорил отец, и отошёл в сторонку.

А я не успела следом ступить, чтобы и дальше за его спиной прятаться. Так и замерла под взглядом старушечьим пристальным.

– А с чего ты взял, что твоя дочка нам подходит? – сощурилась бабушка.

– Так мерзости в ней полно. Давеча сам её с крыши сымал. Взлетела, а слезть ума-разума не хватило. На всю слободу дом наш позорит девка. То утопленницей всплывёт, то ещё чего утворит. Парни её брать отказываются, да и сама ерепенится. Несподручно мне с ней, вот и решил свести к вам.

Пока батюшка всё это говорил, я успела покраснеть от стыда, задохнуться от обиды, и под конец разревелась. Ну за что ж он меня так не любит-то? Я же пыталась, семь лет держалась, мерзость старалась не показывать. А он…

– Ясно всё с вами. Давай сюда вещички, бумажонки какие, если есть, и пошёл вон! – осерчало проговорила старушка.

Батюшка растерялся, покосился на меня, упёр кулачищи в бока и уже открыл рот, чтобы возмутиться, а бабушка возьми и перебей его.

– Ты, мужик, езжай, откуда прибыл. А с дочкой твоей мы сами сладим, – произнесла она. – Не трави ты ей душу больше, и так отравил знатно.

Батюшка глянул на меня, приметил, что я реву, руками всплеснул, некультяпо обнял, смачно поцеловал в лоб, сгрузил мои узлы наземь, всучил бабушке мою именную бумагу и, пожелав напоследок не опозориться, уехал, остервенело Сергуньку погоняя.

– Ну что, моя хорошая, натерпелась ты, как я погляжу? – спросила старушка. – Ты забудь про прошлое. Вот как войдёшь в эти ворота, так новая жизнь у тебя и начнётся. Идём, идём, девочка.

– А узлы? – растерянно спросила я, чрез слёзы провожая взглядом отчую телегу.

Батюшка так и не оглянулся. Уж не ведаю, напугала ли его эта бабушка, или стыдно было к непутёвой дочке чувства показать, да телега так и скрылась за поворотом, а я всё стояла и смотрела на пустую подъездную к школе дорогу. А мимо неё катили кареты, да люд столичный прохаживал, для них меня будто и не было.

– Занесут твои узлы, – махнула рукой старушка. – Иди за мной, девочка.

Мне и осталось что только послушаться, не за батюшкой же бежать, всё равно не примет.

– У нас, вообще-то, набор уже закончился, но от такого родителя я тебя с радостью сама в послушницы возьму, если другие наставницы не позарятся, – проговорила бабушка. – Зови меня матушкой Евдорой, деточка. Сегодня уже проверять тебя не будем. Поспишь у меня, а завтра определим, куда тебя пристроить. В крайнем случае, если силы ведьминские слабые совсем окажутся, останешься служкой, будешь мне помогать за школой приглядывать, пока нового магистра не назначили.

– Так меня могут и не взять в обучение? – испугалась я.

– Там видно будет, всё от потенциала зависит, – пожала сухонькими плечами старушка. – Ведьмовство я в тебе чувствую, но, пока проверку не пройдёшь, не узнаем. Сила ведьминская она такая, иногда может и спонтанно проявляться, не имея постоянной основы. А без врождённого таланта и стабильной силы в обучении не место.

Вот я угодила! А ежели не подойду? И что же тогда, всю жизнь в служках ходить? Вот тебе и столице, такими путями мне до княжеского дворца и к старости не добраться.

Матушка Евдора провела меня по тёмным проходам до своей комнатки, маленькой такой, у нас курятник и то больше будет, указала на кровать, велела ложиться спать и ушла.

Ну вот, даже и рассмотреть ничего не получилось. И спать совсем охоты нет, какой тут сон, коли вокруг такое творится. Да и выспалась я за день-то. Присела на краешек кровати, сложила руки на коленках и призадумалась крепко.

***

– Весения, просыпайся, – за плечо меня трясти кто-то принялся.

Тут же вскочила, как ошпаренная, испуганно поозиралась и со звучным «хууух» присела обратно.

– Утро уже, девочка, наставницы сейчас соберутся. Кормить тебя пока не будем, на голод сила лучше идёт. Ты пока готовься, а я пойду предупрежу. Пришлю потом за тобой послушницу.

И матушка Евдора вышла. А я осталась. И как готовиться-то? Чего делать? Хоть бы подсказала что да как. Про ведьмовство я ничего и не знаю, потому принялась повторять грамоту, которой матушка обучила. Цифры и буквы перебрала все, в слова и суммы поскладывала. К тому времени, как принялась городов больших названия перебирать, косу переплетая, в комнатку влетела какая-то девка в чёрном платье до пола и с чёрной лентой в волосах.

– Не девка, а послушница, в крайнем случае, девушка, – наставительно проговорила она.

– Да что же это делается-то? Я же только подумала… – пробурчала я.

– Вот поступишь, научишься, и никто твои мысли видеть не будет, – улыбнулась она.

– А я буду? – подхватилась я. – Вот так прям и всё, об чём другие думают, буду видеть?

– Не всё, конечно, но, при желании и с допуском да, будешь читать чужие умы, как раскрытую книгу, – улыбнулась она. – Но только если до высшей ступени дойдёшь, а это мало кому дано. Я пять лет училась, чтобы самые явные мысли у незащищённых начать видеть.

– Ух ты! – только и смогла выдохнуть я.

– Пошли уже, там тебя заждались, – усмехнулась ведьма. – Ты уже выдающаяся личность, если смогла матушку Евдору уговорить принять тебя после окончания набора. Вообще тебе очень повезло, магистр Матфий не допустил бы такого, да и следующий магистр вряд ли согласится отступить от правил.

– А где эти ваши магистры? – испросила я.

– Убили нашего магистра Матфия, но нам об этом говорить запрещено. А нового ещё не назначили, – с грустью проговорила ведьма.

– Как убили? – испугалась я.

– Иди за мной, – насупилась она. – И не болтай лишнего.

Пришлось обождать с расспросами, интерес подальше за пазуху спрятать, да идти за вредной ведьмой. Вот не зря батюшка их не любит, противные они, ведьмы эти.

Сейчас, при дневном солнышке, я смогла разглядеть школу получше. Замок, как есть замок! Кругом серые каменные стены, потолок высокий такой, и окна большие, цветастыми стёклами закрытые. Красиво, но непривычно. А потом мы вышли из узких проходов с окнами и очутились будто в волшебном царстве – огромный зал, весь такой светлый и яркий, на стенах какие-то картины, и лесенка широкая посредине из разноцветного камня. Красота-а-а!

– Ты вообще откуда такая дикая взялась? – посмеиваясь, ведьма испросила.

– Из Уточной слободы я, что при городе Приточном, – как на духу ответила я.

– Да ты хоть читать-то умеешь? – ведьма губы кривить принялась.

– Умею. Я грамоте обучена, и говорить умею по-вашему, но тут такое, я и растерялася, – закрасневшись, призналась я.

– Прекращай смущаться, а то так и вернёшься в свою слободу, – улыбнулась ведьма. – И зови меня Марсой, а то всё ведьма, да ведьма.

– А нечего в мою голову лезть, – пробурчала я недовольно.

– Иди уже, – засмеялась Марса, указав мне на дверку, к которой мы и пришли уже.

Открылась та дверь сама. Вот так прям взяла и растворилась предо мной! А та-а-ам, ужас, мрак и что-то невиданное…

Я так и попятилась, наткнулась на Марсу, оглянулась и прошептала:

– Не хочу-у-у.

Марса улыбнулась опять и со всей силушки как толкнёт меня вперёд.