Читать книгу: «Война на уничтожение. Третий рейх и геноцид советского народа», страница 6

Добавим, что чироки приняли христианство. Их правитель, носивший имя Джон Росс, хорошо образованный метис с шотландско-индейскими корнями, в утро депортации возносил молитвы Христу. Между тем американская пресса всё равно настаивала на отчуждённости индейцев от «белой Америки» и категорической невозможности общежития c ними. Президент Эндрю Джексон, главный лоббист Закона о переселении, уверял, что совершается акт величайшего гуманизма, который отвечает интересам индейцев, ведь он сохранит их культуру и обычаи в неприкосновенности. Обращаясь к аборигенам, хозяин Овального кабинета говорил:

«Друзья мои, обстоятельства не позволяют вам процветать в условиях цивилизованного сообщества. Есть только одно средство, к которому вы можете прибегнуть: это перебраться на Запад. И чем раньше вы это сделаете, тем быстрее вы сможете встать на путь развития и изобилия»²¹⁹.

В свете сказанного выше о положении дел на землях чироки слова Джексона выглядят образчиком изощрённого лицемерия. Особый цинизм ситуации состоял в том, что Закон о переселении не обязывал индейцев уезжать; те, кто хотел, могли остаться. Но реальная политика чиновников состояла в том, чтобы подтолкнуть к отъезду всеми возможными способами, не брезгуя ничем. В 1838 году, несмотря на несогласие индейцев, выраженное в петиции, содержащей более 15 тысяч подписей, и публичное осуждение этого акта знаменитым поэтом Ральфом Уолдо Эмерсоном, на основании сомнительного документа, который подписала горстка отступников, не имевших на то никаких прав и полномочий, американская армия насильственно изгнала племя на территорию Дикого Запада. Участник высылки, рядовой 2-го полка 2-й бригады горной пехоты Джон Г. Барнетт, так вспоминал те события:

«Беззащитных людей выволакивали из их домов и штыками загоняли на сборные пункты. На моих глазах октябрьским утром под ледяным дождём их как стадо овец погрузили в шестьсот сорок пять фургонов и отправили на запад…

Многие из этих несчастных не имели ни одеял, ни тёплой одежды, ни даже обуви на ногах. Такими их выгнали из домов. Семнадцатого ноября мы попали в бурю с градом и мокрым снегом при минусовой температуре, и до самого окончания нашего путешествия, 26 марта 1839 г., условия существования индейцев были просто кошмарными. Им приходилось спать в фургонах или прямо на земле без огня. Дорога в изгнание стала для них дорогой смерти. Я помню, как только в одну ночь двадцать два человека погибло от пневмонии, усталости, унижения. Среди них была и жена вождя Росса, настоящая красавица. Эта благородная женщина отдала своё единственное одеяло больному ребёнку и осталась под дождём на ледяном ветру безо всякой защиты. Через несколько часов она умерла от воспаления лёгких»²²⁰.

На этом пути чироки потеряли 4000 человек, то есть примерно двадцать процентов или даже четверть своего народа²²¹. «Тропой слёз» проследовали и остальные «цивилизованные» племена. Дольше всего сопротивлялись воинственные семинолы. Их нежелание покидать родной дом привело к войне – индейское сопротивление возглавлял вождь Оцеола, широко известный по роману Томаса Майн Рида²²². Но в конце концов он был пойман и умер в заточении, а его соратники уничтожены или загнаны в лесные чащи. Бывшие индейские земли заняли белые переселенцы.

Интересно, что ровно те же концепты звучали и при захвате мексиканских территорий в 1846–1848 годах. Так, к примеру, Hartford Times писала, «что война (с мексиканцами) неизбежна, поскольку сами небеса призывают американцев спасти эту землю (Калифорнию) из рук недостойных и передать в руки людей, которые знают, как повиноваться воле небес»²²³.

Таким образом, в ходе освоения Америки колонизаторы выработали важный идеологический инструментарий захвата чужих земель. Суть его сводилась к следующему: по справедливости территория должна принадлежать не тому, кто исторически живёт на ней, а тому, кто более «цивилизован» и может распорядиться ею самым эффективным образом. Если же реальность расходится с этим тезисом так очевидно, как в случае с чироки, то её необходимо подправить с помощью назойливой пропаганды, которая выведет обладателей вожделенных земель за рамки цивилизации агрессора, демонизирует и принизит их до уровня диковатых и кровожадных чужаков.

Очень похожие концепты были выдвинуты нацистами накануне и в ходе нападения на СССР. Однако в нацистской Германии они облекались не только в форму эмоциональных газетных статей; их обоснование состоялось в рамках новой науки, получившей название «геополитика». Этот термин, впервые употреблённый шведским учёным Рудольфом Челленом²²⁴, ввёл в широкий оборот Карл Хаусхофер. Хотя его отношения с Гитлером не стали близкими, но покровительство Гесса сделало географа заметной фигурой в нацистском научном мире. Развивая идеи своего предшественника Ратцеля, Хаусхофер наукообразно и на большую аудиторию доказывал, что существование малых государств рядом с большими это нонсенс и вполне естественно, если крупная держава поглотит их. С точки зрения геополитики территориям Чехословакии и Польши логично находиться в составе Германского рейха²²⁵. Все эти заявления, оформленные в том числе и в научных публикациях, облагораживали нацистский экспансионизм и придавали ему вид неизбежности²²⁶.

Помимо Ратцеля на Хаусхофера оказал сильное влияние британский мыслитель Хэлфорд Джон Маккиндер²²⁷. Согласно его выводам, в мире назревает противоборство морских и континентальных держав. Инициатива находится на стороне англичан и американцев, владеющих мощными флотами и контролирующими морские коммуникации. Противостоять им может только евразийский союз, сформированный по оси Берлин – Москва – Токио. Если Англия или США не хотят проиграть, согласно Маккиндеру, они должны всячески препятствовать созданию такого союза. Хаусхофер охотно принял эту модель с той лишь разницей, что он стоял на страже германских интересов и начал обосновывать необходимость германо-советско-японского альянса. Он писал: «Из эпохи расцвета викторианской мировой империи снова доносится предостерегающий голос… Гомера Ли²²⁸ – автора знаменитой книги о мировых делах англосаксов. В этой книге относительно мнимого расцвета Британской мировой империи можно прочитать, что тот день, когда Германия, Россия и Япония объединятся, будет днём, определяющим судьбу англоязычной мировой державы, гибелью богов. Через всю эпоху процветания Британской империи проходит этот жуткий страх перед единственной в своём роде связью, вызывающей ощущение, что силы блокады и изоляции – эти поразительно управляемые искусства, каковыми мастерски владела ещё средневековая Венеция, могли быть обречены на провал в противостоянии с крупным образованием»²²⁹. Правда, Москве Хаусхофер отводил роль второго плана, утверждая, что она должна полностью отказаться от активной политики в Восточной Европе и повернуться лицом к Азии. Тем не менее в его построениях Россия фигурировала как «младший», но всё же независимый союзник рейха.

Гитлер, однако, переосмысливал эту концепцию по-своему. Принимая идею континентального господства, он считал предпочтительным не договариваться с Россией, а просто завоевать её территорию и присвоить её ресурсы. В пользу этого говорили его расовые предубеждения и антипатия к большевизму, а реверсом этих гитлеровских установок была надежда договориться о разделе сфер влияния с расово и политически родственной Англией. Впрочем, при всей разнице взглядов фюрера и Хаусхофера, и нацистские бонзы, и их приближённые геополитики указывали Германии путь на Восток.

Хотя в Третьем рейхе не появилось устойчивой формулы, которая напоминала бы эффектный американский лозунг Manifest Destiny, категория «судьбы» или «провидения» была крайне характерна для риторики нацистов и лично для Гитлера. В «Майн кампф» будущий фюрер, рассуждая о планах обрести земли на Востоке, ссылался именно на волю высших сил.

«Сама судьба указует нам перстом, —писал он. — Выдав Россию в руки большевизма, судьба лишила русский народ той интеллигенции, на которой до сих пор держалось её государственное существование и которая одна только служила залогом известной прочности государства»²³⁰.

Для обоснования агрессивных планов Гитлер даже использовал категорию «божественности». Это определённо роднит его взгляды с пуританской религиозной этикой, хотя фюрер и воспроизводил её в образах модерна, на социал-дарвинистском фундаменте. Согласно ему, замысел природы способствует неограниченному деторождению, и лишь потом в ситуации естественного отбора выживают самые лучшие и сильные особи. Люди же ограничивают деторождение и затем «болезненно» борются за выживание каждого (даже самого слабого) родившегося. «Такая поправка к Божественным Предначертаниям, полагал Гитлер, кажется человеку очень мудрой и во всяком случае гуманной, и человек радуется, что он, так сказать, перехитрил природу…»²³¹ На деле же, по мысли автора «Майн кампф», эти действия уменьшают не только количество представителей своего вида, но и их качество. Из этого прямо следует, что божественный замысел в ином: увеличивать популяцию сильных и не стремиться к выживанию слабых²³². Эта идеологическая заготовка, предложенная молодым Гитлером, была в ходе национал-социалистической практики распространена на целые народы: гитлеровцы пытались способствовать увеличению числа «сильных и лучших», то есть арийцев, и совершенно не считали себя обязанными бороться за жизнь всех прочих; напротив, обрекали их на смерть.

Интересно, что подобному провиденциализму фюрер оставался верен и гораздо позже. Так, выступая перед выпускниками военных училищ 18 декабря 1940 года (заметим: в день подписания плана «Барбаросса»), он по-прежнему утверждал, что ограничение рождаемости не для немцев, ссылаясь на высшие силы:

«Есть и другой путь. Это естественный путь, и он угоден Провидению: человек должен приспособить жизненное пространство к численности своего народа. Другими словами, он должен принять участие в борьбе за землю…»²³³ Народ, проигравший это сражение, заключал лидер нацистов, «должен будет уйти»²³⁴.

Риторика «предначертания судьбы» грядущей войны за пространство была характерна и для других нацистов. Даже Отто Штрассер – оппонент Гитлера внутри НСДАП и будущий эмигрант – в своей работе «14 тезисов о германской революции» писал: «Германская революция отказывается править другими народами и эксплуатировать их. Она хочет не больше и не меньше, чем достаточное жизненное пространство для молодой германской нации, и поскольку осуществление этого самого естественного права на жизнь вступает в конфликт с тем же правом других стран и народов, то германская революция считает, что война – это воля судьбы»²³⁵.

Верным адептом фюрера был экономист Рихард-Вальтер Дарре, который много писал о неизбежности и законности завоеваний на Востоке. Излюбленный лозунг нацистского активиста, в итоге занявшего пост министра сельского хозяйства – «Кровь и почва». Этот слоган прочно вошёл в идеологический арсенал гитлеровского национал-социализма. Дарре развивал мысль, что главным хранителем немецкого духа и традиций является именно крестьянство. Кроме того, сельские семьи всегда многочисленнее городских. Соответственно, поддержка фермеров, то есть «почвы», означает укрепление «крови», то есть увеличение идейно и расово здорового населения. Но его рост в свою очередь требует новой «почвы», жизненного пространства, где можно будет расселить новых немцев. Между тем, восклицал Дарре, «cегодня мы “люди без пространства”. Поэтому у нас нет гармонии, а есть только разногласия: у нас слишком мало места»²³⁶. Он сурово порицал тех, кто боится говорить о «восточной проблеме», и решительно высказывался за то, чтобы положить конец этому молчанию. Выход, согласно нацистскому теоретику, был только один: биться за землю с Востоком и одержать абсолютную победу. «Идея крови и почвы, – публично заявлял Дарре, – даёт нам право забрать столько восточной земли, сколько необходимо для достижения гармонии между телом нашего народа и геополитическим пространством»²³⁷.

В другой своей речи нацистский идеолог уточнил, сколько конкретно территории нужно Рейху: «Регион, предназначенный самой природой для поселения немецкого народа, – это область от восточных границ нашего рейха до Урала… Мы поселимся в этом регионе в соответствии с законом, что более способный народ всегда имеет право захватить земли менее способного и владеть ими»²³⁸.

Последний пассаж находит явную параллель и в рассуждениях Сепульведы, и в идеологии «доктрины открытия», когда маркер «более высокой культуры» становился обоснованием законности «вытеснения» индейцев с их родных земель. Та же идея нашла отражение в широко известной пропагандистской брошюре СС «Недочеловек»: «Бесконечно тянется степь Русской равнины – это Восточная Европа. Внезапный и резкий контраст, культурная пропасть в сравнении между Центральной Европой и этим огромным пространством. По обе стороны границы одна и та же земля – однако не один и тот же человек… У самого человека есть возможность наложить отпечаток на территориальный ландшафт. В то время как на немецкой стороне упорядоченное изобилие, спланированная гармония полей, хорошо продуманное размещение сёл, по другую сторону – непроходимые леса, степные просторы, бесконечные первозданные лесные массивы, через которые пробивают себе путь реки с песчаными отмелями. Плохо обрабатываемая плодородная почва могла бы быть раем… а в настоящее время это заброшенная, запущенная земля, которая катится в бездну культурного нигилизма»²³⁹. Читатель этой брошюры, таким образом, подводился к мысли, что необходимо передать запущенную землю «человеку цивилизации», который знает, как с ней обойтись.

В свою очередь речь Альфреда Розенберга от 20 июня 1941 года хорошо «рифмуется» с иезуитским обращением к чироки президента Джексона, который уверял, что депортация проводится для блага индейцев. За два дня до начала агрессии против СССР будущий нацистский министр восточных территорий рассуждал, что «возможно, будущая Россия одобрит когда-нибудь это решение [о завоевании немцами её европейской части], конечно, не в ближайшие 30 лет, а лет 100 спустя… Если русские теперь будут изолированы от Запада, тогда они, возможно, вспомнят о своих первоначальных силах и о том пространстве, к которому они принадлежат»²⁴⁰.

Нацистским идеологам весьма нравилась и сущность доктрины Монро – в том смысле, что они хотели для себя аналогичной доктрины, которая бы развязала им руки. Во время обострения отношений между США и Германией в апреле 1939 года, когда Франклин Рузвельт требовал от Гитлера разъяснения его планов, вождь нацистов поддел американского лидера ссылкой на концепцию американской экспансии:

«Мы со своей стороны тоже могли бы обратиться к Президенту США с вопросом, каковы цели американской внешней политики и какие намерения у него относительно, например, центрально- и южноамериканских государств. В этом случае г-н Рузвельт, надо признать, имел бы полное право сослаться на Доктрину Монро и отказаться выполнять такую просьбу, расценив её как вмешательство во внутренние дела американского континента. Мы, немцы, поддерживаем подобную доктрину для Европы и прежде всего для территории и интересов Великогерманского рейха»²⁴¹. Влиятельный германский журналист Йозеф Виншух уверял своих читателей, что эта, по его выражению, «доктрина Гитлера» заслуживает полного признания, такого же «как и американская доктрина Монро»²⁴². 1 марта 1940 года министр иностранных дел Германии Иоахим фон Риббентроп повторил эту параллель в беседе со спецпредставителем Рузвельта Уэллесом: «Германия не желает иметь в Европе ничего больше того, чего Соединённые Штаты добились в Западном полушарии посредством доктрины Монро»²⁴³. Если перевести эти слова с дипломатического языка на обычный, то Третий рейх дерзко расписывался в планах господства над Центральной и Восточной Европой и требовал не мешать ему.

Импонировал нацистам и англосаксонский расизм – именно в нём гитлеровские идеологи усматривали причину успеха Британской империи и США. Так, нацистский философ Вархольд Драшер в книге «Превосходство белой расы» (1936) уважительно констатировал: «Религиозное учение о предопределении (почерпнутое ими из Ветхого Завета) трансформировалось у них в выраженное расовое сознание. Уже не как протестант, но как англосакс он (англичанин) считает себя избранным для власти над миром… Власть над миром стала для него важнейшей частью его земного призвания»²⁴⁴. Результаты этой борьбы англичан за власть очень впечатляли фюрера. Гитлер признавался: «Какими бы средствами Великобритания ни приобрела свои колониальные территории – а я знаю, что она добилась этого силой и часто жестокостью, – я прекрасно знаю, что ни одна другая империя никогда не возникала иным путём и что в конечном счёте в истории учитываются не столько методы, сколько успех, и не успех методов как таковых, а скорее общее благо, которое эти методы приносят. Теперь нет никаких сомнений в том, что англосаксы проделали огромную колонизационную работу в мире. Этой работой я искренне восхищаюсь»²⁴⁵.

Самое, пожалуй, неочевидное сходство нацизма с доктринами англосаксонской экспансии заключается в том, что Гитлер, как и его предшественники, претендовал на изобретение самой передовой социально-экономической системы, привлекательной для копирования в других странах. Точно так же, как Вашингтон настаивал на неизменной прогрессивности либеральной демократии, Берлин публично говорил о том, что в нынешних условиях именно национал-социалистический порядок может претендовать на подлинную революционность. «Другие народы и их государственные лидеры пугаются мысли о том, что здесь [в Германии] сложилось, – утверждал Гитлер. – Они понимают, что это государство достигло прочного синтеза национализма и социализма и что в долгосрочной перспективе это государство будет развивать мощное притяжение, подобное идеям Французской революции в её эпоху»²⁴⁶. Впрочем, для народов, населявших восточное пространство, подобная перспектива – стать нацистскими – была заведомо невозможна.

Таким образом, экспансионистские концепции нацизма обнаруживают большое сходство с доктринами завоевания Америки. И там, и там агрессор оспаривал право владения землёй, расчеловечивая конкурента, а в конце XIX века и вульгарно перенося на отношения народов теорию Дарвина; и там, и там этому процессу пытались придать вид естественного, запущенного непреодолимыми высшими силами; и там, и там захват земли позиционировался как способ создания континентальной империи. Все эти параллели, разумеется, не случайны. Глядя на Британию и на США, фюрер видел процветающие государства, которые шли к успеху, не считаясь с издержками. Старые пуританские приёмы казались основателю нацизма универсальным рецептом для строительства «тысячелетнего рейха».

Однако некоторые их компоненты нацисты значительно усилили. В то время как «предначертание судьбы» оспаривалось и даже высмеивалось в оппозиционной американской прессе XIX века, идеи агрессивной «геополитики», «крови и почвы» были органичной частью нацистской идеологии, не допускавшей никакого инакомыслия. Более того, Гитлер облёк теорию своего экспансионизма в научные термины и активно использовал для её продвижения академическую профессуру. Наконец, в нацистской Германии эти теории приобрели экзальтированные апокалиптические черты. Фюрер предрекал своему народу бескомпромиссную борьбу за пространство, в которой не может быть ничьей. В ней падут либо немцы, либо их противники.

Конспирология и научный расизм: антиэгалитарный образ мысли как предпосылка нацистской «войны на уничтожение»

Экспансионистские концепции колонизаторов были идейным фундаментом территориальных захватов. Но гитлеровцы, алкавшие восточной земли, нуждались ещё и в современных, модернистских учениях, позволявших мобилизовать нацию на обезлюживание приобретённых пространств. В их основе лежали влиятельные антиэгалитарные идеи: идея тайного заговора и идея научного расизма.

Великая Французская революция открыла новую эру в истории человечества, когда прогнившие феодальные порядки один за другим полетели в тартарары, уступая место буржуазной действительности. Этот грандиозный сдвиг был настолько ошеломителен, что в течение XIX века интеллектуалы и обыватели всего мира пытались осмыслить его природу и – шире – механизмы развития исторического процесса, которые приводят к таким потрясениям. Различные объяснения, выдвинутые тогда, вступили между собой в ожесточённую конкуренцию.

Самой содержательной концепцией, которой ответили на происходящее силы прогресса, стало учение Карла Маркса: он обосновал, что историей движет борьба классов – рабовладельцев и рабов при рабовладельческом строе, феодалов и крестьян при феодальном, буржуазии и пролетариата при буржуазном. Классовые противоречия, рождённые на каждом витке развития, разрешаются при переходе на более высокую ступень социально-экономической организации. Марксизм смотрел вперёд с оптимизмом: финальной точкой истории, скрытой за горизонтом капитализма, он провозглашал коммунизм, бесклассовое общество подлинной свободы и благоденствия для всех. Революция в марксистской парадигме – этап движения вперёд и оценивается со знаком плюс.

Однако реакция трактовала падение Бурбонов и последующие смуты XIX–XX веков прямо противоположным образом. Этот дискурс породил две влиятельные теории, которые незримо напитали нацизм и обогатили гитлеровскую идеологию расчеловечивания врага в ходе завоевания Lebensraum.

Первой такой теорией стала современная конспирология, согласно которой все социально-политические взрывы – это результат действия злокозненной закулисы, цель которой – разрушить богоданный порядок вещей, государство и нравственность. На роль этих скрытных вершителей судеб были предложены сначала масоны, а затем – евреи. Уже в 1797 году увидел свет значительный труд аббата Огюстена Баррюэля «Записки о якобинцах»²⁴⁷, который рассказывал, что после сожжения Великого магистра тамплиеров Жака де Моле, осуществлённого по приказу Филиппа Красивого в 1314 году, остатки ордена образовали тайное общество франкмасонов; оно ставило себе целью сокрушить католическую церковь и троны государей. В XVIII веке эта организация, соединившись с баварскими иллюминатами, наконец-то пришла к успеху. Секретные интриги привели к свержению короля, которое гнусные масоны хотят повторить и в других державах. Это повествование о «Франции, которую мы потеряли», по точному замечанию Умберто Эко, читается как «бульварный роман»²⁴⁸. Тем не менее оно приобрело огромную популярность; к примеру, в России в начале XIX века его издали дважды; один тираж был отпечатан в типографии Московского университета.

После выхода своего труда Баррюэль получил письмо от некоего капитана Симонини, который сообщил автору, что «масонство придумали евреи и что евреи проникли во все существующие тайные общества»²⁴⁹. Аббата это известие потрясло – оно окончательно сложило в его голове стройную картину мирового заговора. В послании Симонини впервые было озвучено слияние масонских и еврейских мотивов, ставшее конспирологическим мейнстримом как минимум на последующие двести лет. Идея о еврейско-масонском комплоте будет владеть умами черносотенцев в ходе русской революции и станет одной из основ государственной идеологии Третьего рейха. Нарочитое отождествление понятий «еврей» и «большевик» («жидобольшевик»), характерное для нацистской риторики, будет эффектным повторением семантического сближения слов «еврей» и «масон» («жидомасон»), произошедшего в умах европейских реакционеров XIX века. Связь этих трёх образов врага, объединённых в праворадикальном пантеоне, мы продемонстрируем исследованием малоизвестного сюжета из публицистического наследия главы СС.

В 1936 году в Германии вышла брошюра Генриха Гиммлера «Охранный отряд как боевая антибольшевистская организация»²⁵⁰. Эта работа отличалась своеобразным изложением истории большевизма, которую автор выводил далеко за рамки деятельности ленинской политической партии. Рейхсфюрер СС предлагал считать большевизмом ни много ни мало вечную борьбу «евреев и недочеловеков» за власть над миром. Под его пером в категорию большевистских зверств попали библейская «расправа иудеев над персами» при царе Артаксерксе, в честь которой еврейство отмечает праздник Пурим, и… Французская революция, являвшая собой, по Гиммлеру, «законченный большевизм, систему организованной бойни светловолосых и голубоглазых – лучших сынов французского народа»²⁵¹.

Переходя к истории русской смуты, глава «Чёрного ордена» сообщал, что евреи-заговорщики первоначально осуществили ряд убийств талантливых политических деятелей царской России, например Петра Столыпина, а после спровоцировали Первую мировую войну. В результате произошла Февральская революция, вознёсшая к вершинам власти еврея (!) Керенского²⁵². При этом Гиммлер остановился на любопытном эпизоде из биографии лидера Временного правительства. По словам нацистского функционера, еврейская мать Керенского в своё время была приговорена к смерти за революционную деятельность. Но когда стало известно о её беременности, Александр III помиловал женщину и тем самым сохранил жизнь будущему губителю империи, подготовившему базу для большевистского переворота²⁵³. В нацистском стиле Гиммлер характеризовал поступок царя как образец «арийского добродушия», намекая, что в случае с евреями подобное милосердие оборачивается большой бедой.

На самом деле Александр Керенский не имел еврейских корней²⁵⁴. Отец политика Фёдор Михайлович происходил из великороссов; несколько поколений его предков были служителями православной церкви. Мать министра-председателя Надежда Александровна Адлер, никак не связанная с революцией, вышла из немецко-русской дворянской семьи. Можно было бы допустить, что Гиммлер просто приписал Александру Фёдоровичу семитское происхождение для сгущения красок в описании еврейских козней, но вряд ли он мог обрамить свой рассказ столь мелодраматическими подробностями. Откуда же рейхсфюрер всё это взял?

Слухи о том, что Керенский – еврей, имели широкое хождение в русской правомонархической среде. К примеру, об этом, ссылаясь на рассказ своего однокашника и ничуть не сомневаясь в его достоверности, писал бывший дворцовый комендант, генерал-майор императорской свиты В.Н. Воейков: «Фёдор Керенский в молодости женился на особе, у которой уже был сын Аарон Кибриц. Фёдор Керенский, происходивший из русской православной семьи, усыновил Аарона Кибрица, который и превратился в Александра Фёдоровича Керенского»²⁵⁵.

Тему еврейства Керенского в 1917 году раскручивал столичный черносотенный рупор «Гроза»²⁵⁶, а в годы Гражданской войны – ростовская юдофобская газета «В Москву!». Согласно воспоминаниям белого полковника И.М. Калинина, она «с самым серьёзным видом убеждала публику в том, что настоящее имя Керенского Арон, а фамилия – Кирбис…»²⁵⁷ Интересно, что на страницах того же издания впервые в России появился фальшивый список состава первого советского правительства, якобы состоящего из евреев²⁵⁸. Этот список сфабриковал русский юрист, участник обвинения по делу Бейлиса, пламенный монархист и антисемит Борис Бразоль, который в 1915 году выехал в составе англо-русской комиссии по закупке вооружений в Соединённые Штаты и после революции остался там. За океаном Бразоль начал пропаганду угрозы еврейско-большевистского заговора, используя свои знакомства в среде американских чиновников. В частности, он написал для Госдепартамента доклад «Большевизм и иудаизм», приложением к которому и послужил пресловутый список советских властителей-евреев, вскоре разошедшийся по мировой прессе.

С другой стороны, Бразоль не только сочинял антисемитские материалы. Он также собирал и распространял опубликованное другими. Считается, что он перевёл на английский язык зловещие «Протоколы сионских мудрецов» или, во всяком случае, способствовал их распространению. Впоследствии активный черносотенец стал постоянным автором Dearborn Independent – газеты автопромышленника-юдофоба Генри Форда. По мнению исследовательницы Жанны Долгополовой, именно он мог быть автором изданного в Нью-Йорке 26-страничного буклета Who Rules Russia, который повторял миф о завоевании России евреями; в числе прочего издание содержало и сюжет о Кирбисе²⁵⁹. Так или иначе через Бразоля мифология русской правомонархической эмиграции – включая сплетню о «еврее Керенском» – получила известность в Новом Свете и попала в скандальную книгу «Международное еврейство»²⁶⁰, изданную Фордом, тут же переведённую на немецкий и получившую распространение в нацистских кругах. Однако сведений про «мать» Александра Фёдоровича – еврейку и революционерку – там не было.

Конечно, более прямым источником информации о «жидовстве» Керенского для Гиммлера могли послужить правые русские эмигранты, которые после революции осели в Германии. Среди них были по-своему яркие фигуры, такие как генерал Василий Бискупский²⁶¹, полковник Фёдор Винберг²⁶², бывший депутат Государственной Думы Николай Марков²⁶³ и другие²⁶⁴. Все они стояли на очень жёстких консервативных, антисемитских и антикоммунистических позициях. Керенского в этом кругу ненавидели особо яростно, считая его орудием сил зла и разрушителем Российской империи. Бискупский даже вынашивал планы убийства Александра Фёдоровича²⁶⁵.

Однако из среды антисемитов-черносотенцев в окружение Гиммлера попал только один человек – плодовитый публицист, бывший агитатор в войсках Деникина и Врангеля Григорий Вильгельмович Шварц-Бостунич (1883–1945). После окончания Гражданской войны этот уроженец Киева и сын балтийского немца жил сначала в Болгарии, потом в Югославии и наконец осел в Германии. В начале 1920-х годов популярность в консервативной прослойке русских эмигрантов приобрела его книга «Масонство и русская революция», в которой причиной русской смуты был назван заговор жидомасонов. На этой почве Шварц-Бостунич сошёлся с одним из лидеров раннего нацизма Максом Эрвином фон Шойбнер-Рихтером, сооснователем подпольной организации Aufbau, объединявшей русско-эмигрантских и немецких праворадикалов. Конечной целью этого тайного общества должно было стать свержение советского и веймарского режимов и создание национал-социалистических государств в России и Германии. Как сотрудник Aufbau Шварц-Бостунич продолжил пропагандистскую деятельность, популяризируя идеи своего дебютного труда среди немцев. Он активно печатался на страницах правой германской прессы, в том числе в главной нацистской газете «Фёлькишер беобахтер», освещая события русской революции²⁶⁶. И хотя Шойбнер-Рихтер погиб во время «пивного путча», но Шварц-Бостунич не потерялся на очередном резком повороте судьбы: его будущее во многом определило знакомство с Генрихом Гиммлером, состоявшееся в середине 1920-х годов²⁶⁷.