Записки Ночного Ангела

– Мы их нашли! Да! Нашли!!! Вот стоим рядом! Мы! Мы! Мы нашли! Да! Ладога и Десятый, да!!! – он не отпускал тангенту радиостанции, пока не выдавил из себя всю порцию воздуха.

Рация, голосом Гриши, ответила:

– Ну вы красавцы! Давайте в штаб!

Кандей, все это время крутивший карту и навигатор, ткнул строго на север.

– Там газопровод должен идти, если его «подсечь», девятьсот метров, и мы на дороге, – сказал он и поправил веревку вымокшей бороды.

Мы начали двигаться, но вместо того, чтобы «бить» дорогу впереди, Ладога и Десятый крутились вокруг меня, как приклеенные. В конце концов мне это быстро надоело.

– Вы первый раз, что ли? – спросил я.

– Один вперед, прокладывать дорогу, второй замыкающим. Вот ты, – я ткнул в Десятого, – иди вперед. Ты, – я указал на Ладогу, – идешь последним, и чтобы никто не отстал.

Нахмурившись, оба новичка разошлись по указанным местам, и дело пошло быстрее. Доложив 545-му, что мы выходим на север, так как подошли двое новичков, я предложил ему подсечь газопровод с другой стороны, так, чтобы в результате мы встретились именно на нем. План был замечательный, но, к сожалению, природа оказалась сильнее. На газопровод не смогли выйти ни мы, ни группа 545-го. Разлившийся до десяти метров в ширину ручей, не дал нам соединиться в нужной точке. Опера решительно двинулись штурмовать водную преграду.

– Куда вы, ну! Сейчас найдем переход! – еле успел остановить их 545.

Метров через двести мы наткнулись на хлипкие бревна, кое-как наваленные поперек ручья. Будем переходить, делать нечего.

Десятый не без труда переходит на другой берег и стоит там, не понимая, что делать дальше. Туда же стягивается и группа 545-го, теперь нас приличное количество, и пойдем мы к выходу куда быстрее, но сначала надо переправить через ручей оставшихся. Я перебираюсь на другой берег с ребенком на руках и отдаю его Десятому прямо в руки. Не ожидавший такого поворота Десятый не сразу оценил произошедшее.

– Понесешь? – спросил я, в сущности, не сомневаясь в ответе, но мне была интересна реакция, ибо я видел какое-то нездоровое навязчивое желание нести именно четырехлетнего мальчика. Хотя, признаться, потом я уже понял, что основная цель была не нести по лесу, а именно вынести из леса, в штаб… под вспышки фотоаппаратов.

Новички… что с них взять. Там адреналина больше, чем мозгов. Потом успокоятся, со временем.

– Да, да, да! – замотал головой Десятый, перепутав да и нет в координации кивков головы и отрицания. Вышло по-болгарски.

Я же, утратив к нему интерес, вернулся на средину ручья. Оценив масштабы бедствия, я понял, что без геройства тут не обойдется и слез в ледяную воду. Опера, мгновенно поняв замысел, ринулись в тот же ручей, встав с двух сторон от скользких бревен и подняв руки вверх, так, чтобы получились хоть какие-то перила. Ладога, посмотрев на нас, в нерешительности тоже сполз в воду. Женщина перебралась без приключений, опера практически вынесли ее на руках. С двадцатитрехлетним пришлось повозиться, выглядел он лет на пятнадцать, а крупная дрожь все никак не переставала долбить его конвульсиями. Он несколько раз срывался с бревен, но упасть мы ему, разумеется, не позволили.

Собравшись на другом берегу, и пересчитавшись по головам, чтобы никого не оставить, мы двинулись по газопроводу в сторону дороги. Довольно быстро стало ясно, что идти по нему мы не сможем. В лесу каждое свободное пространство быстро заполняется новой растительностью. И в результате что на просеках, что на газопроводах за пару лет образуется непроходимый забор из стволов и веток, который куда гуще любой реликтовой чащи.

Кандей предлагает вернуться и попробовать выйти через лес, прямо в СНТ, но я, глянув на наших пострадавших, категорически не соглашаюсь. Вряд ли они осилят еще одну переправу и два километра под проливным дождем. Кандей предлагает пробиваться на запад, в то самое проклятое Мишутково, ибо до него по карте примерно шестьсот метров леса и еще столько же поля, но туда на опушку теоретически можно подогнать машины. Опера быстро связываются со своим начальством, чтобы переориентировать все службы, включая скорую помощь, на новую точку выхода. Пока мы стояли, выбирая новое направление, тощий Ладога и пухлый Десятый устроили фотосессию с ребенком на руках. Опера удивленно вскинули брови и посоветовали начать побыстрее двигаться. Им эта фотосессия была совершенно непонятна.

Лес по пути на запад оказался гораздо более проходимым, чем весь предыдущий путь. Мы уже ждали, что он вот-вот закончится и на опушке нас будут ждать три теплые машины полиции, как вдруг все дружно уперлись в трехметровый забор.

– Твою мать… – рявкнул кто-то из оперов.

– Петрович! Ты тут?

– Да! Тут мы, – ответил из-за забора невидимый собеседник.

– Калитка, падла, заварена!

Вместо поля перед нами оказался недостроенный поселок, обнесенный по всему периметру глухим забором. Кандей, прикинув периметр поля, сообщил, что забор придется обходить километра три.

– Чего делать-то? – опера продолжили диалог с голосом из-за забора.

– А я знаю? Перелазьте, если сможете. Машины я подогнал, тут они! Охрана там борзая, еще и пускать не хотели! – гневно прошипел невидимый голос.

Я взметнулся на забор и уселся на него верхом, свесив ноги по разные стороны. С другой стороны забора была полная темень, в которой кто-то сопел и тихо матерился, пытаясь продраться ближе.

– Давайте пацана первым, – сказал я операм.

Опера, не церемонясь, выдернули из рук Ладоги ребенка и подняли его на вытянутых руках, передавая мне, чтобы я перенес его внутрь периметра.

– Ты там аккуратнее с ним! Есть там кому передать-то?

Я врубил фонарь вниз, осветив пыхтящую в темноте фигуру. Погоны резанули по глазам двумя звездами.

– Да нормально все! Вон тут целый лейтенант внизу, – успокоил я начавшую в голос ржать компанию.

– Чего вы ржете-то? – никак не мог понять я.

– Лей-те-нант… – сдавленно донеслось из темноты.

Я еще раз включил фонарь, направив его вниз. На меня снизу вверх смотрело круглое лицо, а из тени офицерской фуражки светили те самые две звезды и два, черт побери, просвета.

– Простите, та-арищ подполковник, я Вас случайно в лейтенанты разжаловал, не видно ни пса, – оправдывался я, глядя поверх подполковника и пытаясь разглядеть хоть что-нибудь еще среди кустов, травы и грязи. С другой стороны забора смех уже перешел в неприличный гогот.

– Да ладно, все нормально, – сказал подполковник.

– Давай сюда мальца!

Я аккуратно отпустил сверток с пледом, в котором тихо сидел четырехлетний Дима.

Подполковник бережно взял на руки ребенка и медленно пошел к машине, стараясь не упасть и не уронить бесценный груз.

– Давайте женщине поможем теперь, что ли?! – взял я за руки пострадавшую и потянул на себя что было силы. Снизу помогли опера, а сверху на забор успел взгромоздиться и 545-й. Дружной компанией мы перекидали через забор всех по одному, последним на землю за забором шлепнулся опер размером с трехстворчатый шкаф.

– Вот черт, не видно же ни фига! – возмутился он. – Понастроили, уроды!

Ладога с Десятым тем временем уже перемахнули через забор и залезли в первую машину, в которой отогревался четырехлетний Дима.

Подполковник стоял в нерешительности. Мест на всех, естественно, не хватало и он не знал, как разрулить эту ситуацию прямо здесь и сейчас.

– Пострадавших заберите, а мы сами дойдем, тут рядом уже, – сказал 545.

Мы остались с операми на дороге, а машина с пострадавшими, Ладогой и Десятым укатила к точке сбора, месту, где уже ожидала машина скорой помощи и целая орава волонтеров, которые уже вышли из леса и ждали финала.

– Ребят, ну вы как? – спросил я, окинув взглядом грязных и изодранных оперов.

– Да нормально все. Бывало и хуже.

– Ну вы монстры! В одних полуботинках в лес.

– Да хрен с ними. Ребенок же! – почти обиделись опера.

Мы достали из укладок термосы и разлили на всех оставшийся чай, а потом шли, шатаясь, по грязной дороге, медленно приближаясь к штабу, пытаясь раскурить размокшие вдрызг сигареты. В штабе было светло и многолюдно, а также очень шумно. Воробьева поздравляла Ладогу и Десятого с их первым «найден жив». Откуда-то взялись телевизионные камеры. И, собственно, их наличие и объясняло то, что в штабе было очень светло. Отовсюду были слышны крики «молодцы» и аплодисменты. Мы встали чуть поодаль от образовавшегося круга. Опера вопросительно посмотрели на меня и на 545-го.

– Да-а… ладно, – пробубнил я, не нашедшись, что еще ответить.

– Ща, парни, погодите пять секунд, мы сигареты принесем, покурим еще, пообщаемся.

– Стоим, – сказал я и продолжил наблюдать за машиной скорой помощи.

Наконец, дверь открылась, и оттуда вышел врач. Он посмотрел по сторонам и направился прямо к нам.

– Кто старший? – спросил он.

– Я, – тихо ответил 545.

– С парнишкой все в порядке, немного переохладился, но это без последствий, в целом, все хорошо, в госпитализации не нуждается, и… спасибо… – зачем-то добавил он.

– Вам спасибо, – сказали мы хором.

Опера вернулись, как и обещали, с запечатанной пачкой сигарет, и мы быстро и жадно задымили, наслаждаясь окончанием как поиска, так и дождя, который успел вымотать нас за это время. Мы курили минут двадцать, обменивались телефонами «на всякий случай», и жали друг другу руки. Телефонные номера пригодились позже, и не раз. В Наро-фоминском довольно часто пропадают грибники. Обмен контактами ускорил время реагирования на заявки, сведя к нулю процедурную волокиту.

Внезапно, словно черт из табакерки, из темноты на нас вывалился Десятый.

– Вы это… извините – на… чет как-то так получилось, – промямлил он.

– Да нормально все. Давай. Пока.

– Ага, давайте, – сказал он и так же быстро исчез в темноте.

Внезапно я понял, что очень устал и невыносимо хочу спать. Хорошо, что до дома было всего тридцать километров.

Мое «Формирование познавательных действий у старших дошкольников»

Очень медленно и плавно я поднимаю вверх ручку общего шага, заранее при этом слегка создавая усилие на левой педали, пальцы сжимают циклик (ручка циклического шага) так, что, кажется, никаким усилием его не удастся сдвинуть ни на миллиметр. Вертолет ожил и под рев турбины начал елозить по бетону перрона влево и вправо. Ощущение, что машина рвется в небо, пытаясь сбросить на землю мешающего ей свободно летать недопилота.

В момент отрыва я почувствовал, что все пошло наперекосяк. Вертолет накренился и начал смещаться в сторону, одновременно рыская носом и пытаясь завалиться назад. Я точно знал, что делать, я понимал всю технологию процесса, я абсолютно точно представлял, какие силы будут воздействовать на вертолет в момент отрыва, но это вообще никак не помогло мне удерживать машину на месте. Естественно, Дмитрий сразу вмешался в управление, мягко вернув вертолет на место, где мы и зависли в двух метрах над землей. Теперь нужно плавно отойти назад, развернуться на девяносто градусов по часовой стрелке и начать разгон с одновременным набором высоты. Все так просто… в теории. На деле… я рывком сдергиваю вертолет практически на хвост, тут же перекидываю его на нос, одновременно развернувшись по часовой стрелке практически на сто восемьдесят градусов. Даже не знаю, как все эти пляски выглядели с земли. Болтаясь, словно неваляшка, чудом выдерживая направление, мне кое-как удалось добиться роста скорости, и вертолет медленно начал отходить от земли, постепенно стабилизируясь в набегающем потоке воздуха. Онемевшими пальцами я как можно плавнее пытался воздействовать на ручку циклического шага, мои ноги превратились в две деревянные культи. Я видел, как уполз шарик указателя скольжения вправо и пытался выдавить его в центр правой педалью, но не мог сдвинуть его ни на миллиметр. Вертолет упирался и упорно летел со скольжением. Я давил на правую педаль изо всех сил, но она не поддавалась.

– Буньково-Вышка, 06216, взлет произвел, курс в первую.

– Зона свободна, 06216, окончание работы доложите.

– Окончание доложу, 06216.

Во рту пересохло. Взлет парализовал все мышцы. Я не первый раз в воздухе, я летал самостоятельно (правда, не на вертолете), я точно умею управлять вертолетом на маршруте, я умею вести радиообмен и навигацию. Что со мной сейчас происходит? Дима обращает мое внимание на указатель скольжения…

– Правую педаль дай.

– Да я пытаюсь! – почти кричу я, понимая, что педаль заклинило, и она не поддается.

– Сам с собой борешься, ноги расслабь.

Не особо поверив словам Димы, я практически убрал ноги с педалей и слегка толкнул правую вперед. Вертолет тут же отреагировал возвратом шарика указателя скольжения в центр.

Черт побери! Я сам создал себе этот бардак. Правой ногой я пытался давить правую педаль, одновременно при этом не давая ни на миллиметр сдвинуться левой. Внезапно я понял, что все мои мышцы просто задеревенели. Результат психологического напряжения. Я огляделся. Я в воздухе, на маршруте. Набегающий поток плотно обнимает борт, несущий винт держит машину не хуже обычного крыла, все стрелки приборов на своих местах. Все штатно… Я успокоился. Расслабил ноги, руки, плечи… Дыхание стало ровным, спокойным. Теперь все привычно, ясно и понятно – я в воздухе.

2013. Подольский

Владимир Павлович, восьмидесяти четырех лет отроду, пропал в Подольском районе, пойдя в лес за грибами. Слух и зрение, со слов родственников, у грибника ослаблены, и общее состояние таково, что передвигаться он может только с тростью.

Заявка на поиск пришла ближе к вечеру. Я точно хотел поехать, а вот у Володи на утро были запланированы дела, поэтому он решил, что в ночь смысла выезжать ему нет, дорога дальняя, и времени на выполнение задач у него толком не останется, чтобы вернуться утром на работу. Но одновременно со мной на поиск решила ехать Лена (Кипяток), правда, сказала, что за рулем она уже не сможет, по причине лютой усталости, поэтому, если я соглашусь ехать с ней за рулем, она меня подхватит. На том и порешили. Она приехала уже через час, и я с ходу запрыгнул за руль ее видавшего виды Галоппера. До места мы добрались довольно быстро, несмотря на то, что в те годы Малое бетонное кольцо было серьезно загружено и перекрыто кучей железнодорожных переездов.

Поиск на месте координировала Нюра. К тому времени Нюра чуть меньше года была в отряде, но, по причине своей въедливости и дотошности, довольно быстро перешла из разряда пехоты в координатора лесных поисков. Что, надо признать, получалось у нее вполне толково. Она умела находить язык со всеми, кто приезжал на поиск и довольно быстро завоевала доверие многих, начиная от простых волонтеров и заканчивая суровыми ребятами в погонах с большими звездами. До нашего приезда она отправила на задачи примерно пятнадцать групп, и, поскольку весь лес был уже относительно неплохо закрыт, нам достался совершенно бестолковый кусок, что называется, «а вдруг»… а вдруг пропавший просто пошел вдоль дороги по лесу и не вышел по какой-либо причине.

Врубаюсь метров на пятьдесят вглубь леса и иду вдоль дороги. Кипяток идет по самой дороге, так как нужно одновременно просмотреть и обочину – нередко пожилые люди при попытке взобраться или спуститься падают в канаву вдоль дорог и уже не могут подняться. Несколько раз влажу в болото… стоячая вода с ряской. Все остальное время иду по щиколотку в воде. Сверху льет дождь. Довольно быстро становится понятно, что в болоте грибы не растут, и вероятность нахождения здесь нашего грибника бесконечно стремится к нулю.

Возвращаемся в штаб, берем новую задачу по оконтуриванию поля и кромки леса рядом с СНТ. Закрываем все это довольно быстро, по дороге встречаем «Лису-6», снявшуюся с маршрута. Типичная ошибка тех, кто приезжает на поиск в первый раз, – дернулись в лес в прогулочной одежде в ливень. Сами такими же поначалу были. Не страшно – лес научит быстро. Мы, по счастью, свою задачу уже закрыли, поэтому в штаб вернулись все вместе. Холод и очень жуткий ветер. Ветер просто выдувает из тебя тепло вместе с жизнью. Ты физически чувствуешь, как он пробирается внутрь одежды и утаскивает твое тепло наружу, унося его в даль.

Теплая машина только у Кипятка, так как дизель молотит, не выключаясь принципиально. Остальные тачки заглушены, поисковики экономят топливо, и температура там немногим выше, чем на улице. Нюра выбивает зубами барабанную дробь, окоченевшими руками пытаясь записывать в блокнот состав групп, ушедших на задачу. Нам наоборот жарко, так как несколько километров, пройденных по двум задачам, серьезно подняли нам температуру тела. Глядя на общее уныние, на замерзших и вымокших поисковиков, мы с Кипятком съездили на ближайшую заправку и привезли горячий чай на всех. Чай быстро раздербанили по кружкам, и общее настроение штаба несколько улучшилось.

До рассвета осталось совсем чуть-чуть, и мы решили лечь в машине поспать пару часов, чтобы продолжить поиск уже при дневном свете.

Через час нас разбудила Нюра, сказав, что нашли… живого.

Нашла пострадавшего Стрекоза. Мне кажется, я тогда увидел ее впервые. Точнее, мне еще не раз так покажется, я годами упорно не буду помнить ни ее лица, ни имени, ни голоса. И она терпеливо, год за годом, зная мой диагноз, подходя ко мне и здороваясь, будет представляться полным именем с позывным:

– Привет! Я Аня… Стрекоза.

Я подолгу буду вглядываться в ее лицо, пытаясь сопоставить полученную информацию с базой данных в своей голове, а она будет терпеливо смотреть мне в глаза, пока я, наконец, не сложу два плюс два и не улыбнусь в ответ.

Но все это будет потом. А сейчас она просто нашла грибника, остановившись со всей группой на привал. Группа сидела, замерзая под ветром, а Стрекоза тем временем в силу своей неуемной энергии, нарезала круги вокруг места стоянки и неизменно курила. Зайдя на очередной круг, она и наткнулась сначала на оранжевый пакет, а потом уже и на лежащего в траве грибника. Дед лежал под кустами, вытянувшись в струну как оловянный солдатик. Стрекоза отметила наличие дыхания, глаза пострадавшего были открыты, но ни на какие раздражители он не реагировал.

Состояние деда определить никто в нашедшей группе не смог… «вроде спит».

Понятно, что пострадавший без сознания. Мы с Кипятком выдвигаемся на эвакуацию. Нюра упорно просит всех оставаться на месте обнаружения, до подхода нашей группы, для организации эвакуации. Нашедшие обычно не совсем адекватны по причине адреналиновой бури и довольно часто пытаются вынести пострадавшего в другую сторону от штаба. И такие случаи были не единожды.

Но, несмотря на все просьбы Нюры, за сто пятьдесят метров до точки обнаружения мы встречаем всю группу с пострадавшим на носилках. В петли вставлены две осиновые жерди, и носилки несут четверо. Вся процессия медленно двигалась навстречу нам.

Дед лежал во всей своей сырой одежде, накрытый пленкой «спасательного одеяла». Глаза закрыты, дыхание медленное, руки согнуты в «позе боксера». Тело напряжено, как струна. Кожа синюшно-бледная. Пульс на лучевой артерии не определяется. Налицо все признаки гипотермии тяжелой степени. Впереди всего этого шествия Стрекоза и Булка, обе смотрят в навигаторы. В тот самый момент, когда мы подошли к группе вплотную, одна из жердей с громким треском переламывается пополам. Я каким-то чудом успеваю схватить лямки носилок и не даю упасть пострадавшему на землю. Произошедшее дало время уложить носилки в траву и быстро осмотреть пострадавшего. Кипяток идет в начало колонны, чтобы контролировать направление движения.

Мне достались две лямки в ногах. Смотря под ноги, дабы не упасть самому и не стать причиной падения для пострадавшего, я совершенно потерял счет времени. Наконец вся процессия уперлась в забор СНТ, в серых досках которого была проделана небольшая, но надежно закрытая дверь, в которую мы и постучали.

– Кто там еще?! – донеслось из-за забора.

– Спасатели! – после некоторой паузы ответил кто-то из головы колонны.

Естественно, никто с той стороны этому заявлению не поверил, и всем пришлось тащиться вдоль забора в поисках другой, уже незапертой, калитки. Таковая, впрочем, скоро нашлась и, перетоптав грядки с морковью и капустой, процессия вывалилась на дорогу, идущую внутри садового товарищества. Мы шли по ней не меньше километра, но так и не приблизились к штабу. Напротив, мы от него прилично отдалились.

Я попросил Кипятка позвонить Нюре и переориентировать скорую в это СНТ.

Выйдя к пожарному водоему, мы опустили носилки на деревянный помост. Все внезапно отошли от пострадавшего и закурили. Я грохнулся на мокрые доски помоста, и принялся за подробный осмотр и переодевание пострадавшего в сухую одежду из эвакуационной укладки, находившейся у меня в ранце за спиной. Сверху хлестал ливень, заливая мне глаза, холодный пронизывающий ветер выбивал из меня остатки тепла, заставляя мои пальцы скрючиваться на морозе. Пострадавший стремительно угасал. Я посчитал пульс – тяжелая брадикардия, менее тридцать ударов в минуту. Времени все меньше. Преодолевая гипертонус, который уже совсем походил на трупное окоченение, я сдергивал с пострадавшего мокрый, прилипший плащ. Зрелище со стороны выглядело жестоко. Распростертый на помосте пострадавший и склонившаяся над ним фигура с ножом, кромсающая рукава и пуговицы. Первыми из оцепенения вышли девушки.

– Ну что вы все стоите! Ну помогите же вы!

Пара бойцов, стряхнув с себя ступор, грохнулась на колени рядом со мной, и дело пошло быстрее. Стянув с пострадавшего мокрые тряпки, мы укутали его в сухие пледы и накрыли сверху спасодеялом, которое должно защитить его от ветра и дождя.

В тот момент, когда мы закончили, послышалась сирена скорой помощи. Машина влетела на перекресток рядом, развернулась и подъехала задним ходом прямо к нам. Из скорой вышел водитель и фельдшер.

– Вот черт… – сказал я про себя.

Неполная бригада. Пустая машина… не довезут. Пока мы грузили пострадавшего в нутро Газели, я успел заметить самое печальное. Несмотря на то, что мы изолировали пострадавшего от действия холода, его состояние продолжало ухудшаться. Кожа посинела, губы стали черными. Плохой признак, очень плохой. Организм сдается. Тело пострадавшего изгибается в одной чудовищной судороге. Двери скорой закрываются, и машина, включив сирену, уезжает по лесной дороге.

Мне грустно… я понимаю, что это конец.

Дочь пострадавшего, узнав, что деда нашла Стрекоза, сует ей незаметно для всех деньги в карманы куртки. Вовремя заметившая это Аня, достает их и возвращает дочери грибника со словами: «Мы денег не берем, а Вам еще пригодятся». Стрекоза еще не в курсе, но я уже знаю, что она, что называется, напророчила. Естественно, не со зла, и, естественно, вовсе не имея в виду ничего плохого. Никто, кроме меня, пока вообще не понимает сути происходящего. Вокруг веселье и рассуждения на тему «мы сделали все, что могли». Группы медленно движутся к штабу в соседнее СНТ, бурно обсуждая произошедшее.

Мне тяжело идти, я понимаю, что довольно сильно замерз. Придя последним, я вижу продолжающуюся в штабе бурную радость. Чтобы никого не огорчать, я тихо отзываю в сторону Нюру.

– Нюр, не выживет он. Там все совсем плохо.

– Ты уверен? – тревожно смотрит на меня Нюра и, встречаясь со мной взглядом, понимает, что это без сомнений.

– Точно, Нюр. Точно.

Нюра медленно идет к штабу, натужно улыбается разъезжающимся поисковикам и каждому говорит «спасибо».

Позже пришла информация, что пострадавший скончался.

Этот случай заставил меня всерьез взяться за изучение гипотермии. Полгода я потратил на перевод статей и переписку с Принстонским университетом, въедливо изучая их труд под названием «Борьба с гипотермией», принятый в качестве учебника по всему миру.

Так или иначе, события этого поиска очень сильно изменили наше отношение к холодовой смерти и заставили нас всерьез задуматься о способах предотвращения подобного в дальнейшем.