Приказано выжить. Первый курс

Снег шел весь вечер и всю ночь. Не шел даже, а валил с каким-то ожесточением. Со снегом приходит необходимость его постоянной уборки. Территория училища поделена между батальонами, ротами и взводами. Мы чистили дорогу возле столовой, вокруг которой росли гигантские деревья. Стоим, пока нет сержантов, перекуриваем. Пушистые белые хлопья падали с неба почти прямо, оседали на ветвях и комьями обрывались вниз.

− А ну за лопаты, курильщики! − неожиданно появляется из мглы сержант.

Вместо зарядки, кидаем снег. Только закончишь чистить часть дороги – на другом конце навалило. Бегаем с лопатами, как хоккеисты, пар пускаем.

− Это что за карусель? Мы отсюда вообще никогда не уйдем, пи-пи-пи, машину что ли не могут прислать с ковшом, пи-пи-пи! − материт командование курсант Ольхов.

− Машина − это водитель и бензин, а ты бесплатно, − отвечаю я, шкрябая лопатой асфальт.

XVII

Переход в Ярославской области − скрежет мелких камней под сапогами, чье-то тяжелое, надорванное дыхание и сухое чмяканье запекшимися губами. Все молчат, как будто двигалась армия немых. Когда кто-нибудь падал, он падал молча, и другие натыкались на его тело, падали и так же без звука поднимались. Чувство взаимовыручки потихоньку испарялось, многие, не оглядываясь, шли дальше – как будто были глухие и слепые.

Иссушающий, палящий жар проникал в самую глубину тела. Чудится, что на плечах покачивается не голова, а какой-то странный тяжелый шар.

Идем, развлекая командиров реакцией на команды «вспышка справа, вспышка слева». Падаем, как больные тюлени. Сначала стараемся не валиться друг на друга, через 15 километров становится все равно, и мы летим к земле, как попало, с рюкзаками, оружием и саперными лопатками. Каша-малаша, больно, бьем друг друга вооружением, обзываемся, материмся, встаем и идем дальше.

Слышу команду «Газы», веселье начинается. Надеваем противные вонючие противогазы. Команда «Бегом марш!». Мысли закружили пчелами, злость отступила − надо держаться и не отставать. Выдохнуться и быть подобранным машиной считалось позором и чревато гноблением командирами и со стороны товарищей.

Через 10 минут в моем противогазе уже хлюпает. Пытаюсь незаметно оттягивать резину с подбородка. На горло вытекает стакан пота, кручу бачок фильтра для подачи воздуха. Состояние как в замедленном кино.

– Я, пи-пи, щас кому-то покручу! Бегите, пи-пи, курсанты и терпите! – орет «Клюв», который бежит рядом с нами, но без противогаза.

Зная о лютом голоде на ПУЦе, многие стали припасать в «командировки» тушенку и сгущенку. Мы могли бы купить тушенки и побольше, только ведь ничего оставлять в машинах было нельзя. За каждую дополнительную белковую единицу ты расплачивался на переходе, т.е. тащил банки на себе.

Занятия, одни занятие и постоянный голод. Свободное время только перед отбоем и после обеда, мы не унываем, шутим − связываем ночью сапоги, меняем ХБ длинное на короткое, ставим тазики под ноги.

Голод выжигал изнутри, уменьшая внутренности до размеров, вдвое меньших положенных природой. Мы постоянно хотели есть. Несмотря на угрозу наряда, в свободное время убегали в лес и варили суп из грибов, крапивы и картошки, которую воровали с собачника. После такого «обеда» курсанту Громову стало плохо, он охнул, схватился за желудок и позеленел, как та крапива, которую мы варили. Все дружно засунули пальцы в рот и начали блевать, испугавшись, что отравились…

После одного из обедов на «природе» выскакиваю ночью из казармы, еле успеваю добежать до туалета. Окончательно проснувшись, остановился возле входа в вонючее помещение, где спало около 100 несвежих юношеских тел. Вокруг лес, жидкий свет луны, сочащийся с неба, рассеивался по ровной поверхности воды небольшого озера. Сколько я так стоял − не знаю. Прохлада резко окатила тело предрассветным ознобом, пошел досыпать, не забыв поменять сапоги длинного Ховрина на небольшого Алешина.

Туалет, находящийся на улице, насчитывал около 10 «кабинок» для уединения. Пять в одном ряду и пять в другом. Причем перегородка между гадящими есть, а дверей нет. Идешь, ищешь свободное очко и смотришь на напряженные лица сослуживцев.

Сидим, как воробьи на жердочке, неожиданно забегает четверокурсник, быстро что-то бросает в свободное очко. Все напряглись. Внизу что-то ухнуло, и говно полетело вверх. Снаружи туалета раздалось ржание. Оказалось, бросили взрыв-пакет. Шутники, однако. Пошли отмывать задницы от фекалий.

В столовой, которая была вечно серой и прохладной, каша сплошь в черных зернах, мелких камешках и непонятном мусоре. На зубах противно скрипит. Курсант Суржавин, извлекая подозрительные крупинки черенком ложки на край миски, говорит:

− Это крысиное дерьмо, стопудово! − курсант Мясников, сидящий рядом, пытается блевать в сторону.

− Закрой хлебало, не порть аппетит! − советует сержант Коргин и продолжает жевать кашу с добавками.

Стрельбище, жара невыносимая. Солнце было огромное и страшное, как будто земля приблизилась к нему и скоро сгорит в беспощадной огненной пучине. От пота мокрые даже портянки. Свирепствовал овод, все были в волдырях, как камбала в шипах. Чешемся и машем руками, словно ветряные мельницы.

Стрельба из противотанковых орудий. Орудия судорожно подпрыгивали, давясь, и оглушающе харкали длинными языками огня. Воющие сгустки стали уноситься вдоль стрельбища. Казалось, что шла настоящая война. Оглохшие и ошалевшие, мокрые от пота мы учились воевать и побеждать.

–

Училище из месяца в месяц перемалывало наши недостатки и слабости, учило воевать и командовать, закаляло и наставляло, мы постепенно превращались из школьников в настоящих воинов. По ночам, глотая слезы и скрипя зубами, готовили себя к следующему напряженному дню в армии, с мрачными сержантами, к физическим нагрузкам и нарядам.

В тяжелой новой обстановке, где все люди одинаковые, без общения с близкими, в строгой дисциплине, мы жили, радовались мелочам и подбадривали друг друга. Незаметно пролетел год.

Приближался долгожданный летний отпуск и второй курс…