Исчезновение. Похищенная девушка

Глава 4

Эмма надеялась, что Сирл спокойно уедет раньше, чем откроются еще какие-нибудь его достоинства, но ее ждало разочарование. Сирл не скрывал, что приехал в Англию отдохнуть. У него не было ни родственников, ни близких друзей, которых он должен был бы посетить, у него был фотоаппарат, он намеревался вовсю использовать его, и, похоже, не было причин, почему бы ему не пожить в Триммингсе и не поснимать. Увидев почти нетронутую прелесть Орфордшира, Сирл объявил, что намерен найти хороший отель в Кроуме и сделать его базой своих вылазок. Но Лавиния немедленно заявила, что это нелепо. Он может жить в Триммингсе и совершать набеги так же далеко и с теми же результатами, что и из Кроума. Зачем ему каждый вечер возвращаться в отель и сидеть в компании случайных знакомых в гостиной отеля, когда он может возвращаться к ним, в уютную комнату в башне Триммингса?

Сирл, без сомнения, и так принял бы приглашение, но окончательным аргументом послужило предложение вместе с Уолтером сделать книгу. Потом они никак не могли вспомнить, кто первый высказал эту мысль – им мог оказаться и тот, и другой. Уолтер, расставшись с журналистикой, стал выдающимся радиокомментатором, и как результат союза одной из самых известных в Британии личностей и одного из лучших американских фотографов наверняка появится книга, которая, даст Бог, вызовет равный интерес и в Уэстон-сьюпер-Мер, и в Линчберге, штат Виргиния. Подобное партнерство должно обеспечить книге успех.

Так что вопрос об отъезде Сирла не возник ни утром в понедельник, ни во вторник, ни в один из дней в обозримом будущем. Похоже, он собирался жить в Триммингсе. И никто, кроме Эммы, не находил в этом ничего дурного. Лавиния предложила Сирлу пользоваться ее двухместным «Роллсом» – он все равно простаивает в гараже, когда она работает, заявила она, – но Сирл предпочел взять напрокат маленькую дешевую машину у Билла Мэддокса, который держал гараж у въезда в деревню.

– Если я собираюсь таскаться по дорожкам, которые мало чем отличаются от русла ручья, мне нужна машина, над которой я не стану дрожать, – сказал Сирл. Лиз поняла, что это лишь способ вежливо отклонить предложение Лавинии, и этим молодой человек понравился ей еще больше.

Билл Мэддокс отозвался в деревне о Сирле хорошо: «Нос не задирает, но его не надуешь: поднял капот и все осмотрел, как будто всю жизнь продавал машины». Так что, когда вечером Сирл с Уолтером появился в «Лебеде», Сэлкотт-Сент-Мэри знала о нем все и готова была принять его, несмотря на его достойную порицания красоту. У новых жителей Сэлкотта, конечно же, не было предубеждения против красоты, и они без всяких колебаний приветствовали Сирла. Тоби Таллис только взглянул на него и тут же забыл про свою «королевскую семью», про комедию, которую только что закончил, про ту, что только что начал, про неверность Кристофера Хэртона (как он, Тоби, мог так ополоуметь, что поверил типу, тщеславие которого было столь патологическим, что он взял себе подобное имя!) и направился к скамье, на которой уселся Сирл, пока Уолтер пошел за пивом.

– Кажется, я видел вас в городе на вечеринке у Лавинии, – проговорил Тоби в своей лучшей манере, как бы прощупывая почву. – Моя фамилия Таллис, я пишу пьесы.

Скромность этой фразы всегда приводила самого Тоби в восхищение. Как если бы владелец трансконтинентальной железной дороги сказал: «Я вожу поезда».

– Здравствуйте, мистер Таллис, – ответил Лесли Сирл. – Какие пьесы вы пишете?

На какую-то минуту воцарилась тишина, потом Тоби вновь обрел дыхание, но, пока он искал слова, подошел Уолтер с пивом.

– Ну, – проговорил он, – я вижу, вы познакомились.

– Уолтер, – произнес Таллис, решивший держаться своей линии. Он наклонился к Уолтеру и многозначительно закончил: – Я встретил его!

– Встретил кого? – спросил Уолтер, который всегда помнил про винительный падеж.

– Человека, который никогда не слышал обо мне. Я наконец-то встретил его!

– И каковы ощущения? – спросил Уолтер, взглянув на Сирла и еще раз подумав, что в нем кроется что-то неуловимое для глаз.

– Восхитительно, мой мальчик, восхитительно. Совершенно неповторимое чувство.

– Если желаете знать, его зовут Сирл. Лесли Сирл. Друг Куни Уиггина.

Уолтер увидел, как тень сомнения набежала на серые рыбьи глаза Тоби Таллиса, и ясно смог проследить ход его мыслей. Если этот красивый молодой человек был другом Куни, имевшего международную известность, могло ли случиться, что он никогда не слышал о Тоби Таллисе, имевшем еще более международную известность? Уж не смеется ли он над Тоби?

Уолтер поставил кружки с пивом на стол, сел рядом с Сирлом и приготовился хорошо развлечься.

Он видел, как с другого конца комнаты Серж Ратов уставился на эту новообразовавшуюся группу. Ратов некогда был raison d’etre^[7] и будущей звездой находившейся в зачаточном состоянии пьесы Тоби Таллиса, которая называлась «Послеполудень» и героем которой был фавн. Увы, в процессе рождения пьеса претерпела значительные изменения и превратилась в нечто, называвшееся «Сумерки». Там говорилось о маленьком официанте из Буа-де-Булонь (Булонского леса), и героя играл новоприбывший актер с австрийской фамилией и греческим темпераментом. Ратов так никогда и не пришел в себя от этой «измены». Сначала он пил до галлюцинаций от жалости к себе. Потом он пил, чтобы избавиться от боли, вызванной жалостью к себе в те часы, когда он бывал трезв. Потом его выгнали, потому что он стал невыносим и на репетициях, и на спектаклях. Потом он достиг последней стадии падения для балетного танцовщика – перестал упражняться. Так что теперь было отчетливо видно, как жировая ткань начала перекрывать его худобу и подтянутость. Только бешеные глаза Сержа жили прежней жизнью и горели огнем. В них, как встарь, светились решимость и воля.

Когда Тоби перестал приглашать его в свой дом в Сэлкотте, Ратов купил старую конюшню рядом с деревенской лавочкой, простую пристройку к торцу, и превратил ее в свое жилище. Совершенно неожиданно это оказалось для него спасением, потому что выгодная позиция рядом с единственной лавочкой в поселке превратила Сержа из человека, отвергнутого Тоби, в главного поставщика сплетен, – следовательно, в человека в своем праве. Жители деревни, растроганные его ребяческим поведением, обращались с ним без той сдержанности, которую они демонстрировали по отношению к другим пришельцам, и проявляли к Сержу ту же терпимость, что и к своим собственным «юродивым». Таким образом, Серж оказался единственным человеком в деревне, чувствовавшим себя одинаково свободно в обеих общинах. Никто не знал, на что он живет, ест ли он вообще или только пьет. Почти в любое время Ратова можно было найти облокотившимся на стойку почты, задрапированным в широкий балахон, глубокие складки которого падали с неизменным изяществом, а по вечерам он пил в «Лебеде», как и остальные обитатели деревни.

В последние несколько месяцев имело место некоторое сближение между Ратовым и Тоби, и ходили слухи, что Серж даже начал снова заниматься. А сейчас он уставился на прибывшего в Сэлкотт незнакомца, который привлек к себе внимание Тоби. Несмотря на «измену» и последующее падение, Тоби все еще оставался для Сержа его собственностью и его богом. Уолтер подумал, слегка забавляясь, как шокирован был бы бедный Серж, услышь он, как обращаются с его обожаемым Тоби. А Тоби к этому времени обнаружил, что Лесли Сирл – тот самый парень, который фотографировал мировых знаменитостей, а потому утвердился в своих подозрениях, что Сирл достаточно хорошо знает, кто такой он, Тоби. Он был поражен, чтобы не сказать – уязвлен. Никто уже лет десять по крайней мере так грубо не обращался с Тоби. Однако чисто актерская потребность нравиться оказалась сильнее чувства обиды, и он пустил в ход все свои чары, пытаясь одержать победу над этим столь неожиданно объявившимся противником.

Наблюдая за действиями Тоби, старающегося очаровать Сирла, Уолтер думал, насколько неискоренимо прилипчив эпитет bounder^[8] для определения личности человека. Когда он, Уолтер, был мальчиком, его школьные друзья употребляли это слово для обозначения человека, который носил воротнички «не того» фасона. Но конечно же, дело было совсем не в этом.

Человека делает способ мышления. Невежество. Толстокожесть. Это нечто не поддающееся исцелению, духовный астигматизм. И Тоби Таллис после всех этих лет, увы, оставался bounder. Очень странная штука. При этом все двери мира, может быть за исключением Сент-Джеймсского дворца, распахивались перед Тоби Таллисом. Во время его поездок с ним обращались как с членом королевской фамилии, и он пользовался почти дипломатической неприкосновенностью. Он одевался у лучших портных и у великих мира сего приобрел сноровку вести себя в обществе. Во всем, кроме своей сути, он был прекрасно воспитанным, светским человеком. А по сути оставался bounder. Марта Халлард однажды сказала: «Все, что делает Тоби, всегда немного чересчур», и это прекрасно описывало суть проблемы.

Покосившись посмотреть, как воспринимает Сирл странное бормотание Тоби, Уолтер с радостью увидел, что тот с достаточно рассеянным выражением лица пьет свое пиво. Степень рассеянности, заметил Уолтер, была точно выверена. Чуть больше – и Сирла можно было бы обвинить в невоспитанности, чуть меньше – оказалось бы недостаточно, чтобы уязвить Таллиса. А так Тоби пришлось перестараться и тем самым поставить себя в дурацкое положение. Он лез из кожи вон, только что не жонглировал тарелками. Чтобы кто-то не реагировал на Тоби Таллиса – такое невозможно было перенести. Тоби вспотел. И Уолтер улыбался, уткнувшись в свою кружку, а Лесли Сирл был мил, вежлив и немного рассеян.

Между тем Серж Ратов продолжал глядеть на них с другого конца зала. Уолтер подсчитал, что Сержу не хватает еще двух порций, чтобы устроить скандал, и подумал: может быть, стоит допить свое пиво и уйти, прежде чем Серж подойдет и обрушит на их головы немыслимые обвинения на нечленораздельном английском языке. Однако человеком, подсевшим к ним, оказался не Серж, а Сайлас Уикли.

Уикли некоторое время наблюдал за ними, сидя у стойки бара, а теперь взял свою кружку, подошел к столу и поздоровался. Уолтер понимал, что для этого были две причины: во-первых, Сайлас был любопытен, как женщина, и во-вторых, все красивое притягивало его, вызывая при этом неодолимое отвращение. Уикли отрицал красоту, и его трудно было обвинить, потому что на этом отрицании он заработал целое состояние. Отрицание было искренним. Мир, который одобрял Уикли, – это, как говорила Лиз, мир «дымящегося навоза и нескончаемо хлещущих дождей». Но даже самые удачные пародии на стиль Уикли не могли повредить его популярности. Его турне с лекциями по Америке имело бешеный успех не столько потому, что серьезные читатели в Пеории и Падуке любили дымящийся навоз, сколько потому, что Сайлас Уикли прекрасно соответствовал своей роли. Он был худой, как скелет, смуглый, высокий, говорил медленно, свистящим голосом, в котором звучала безнадежность, и все добрые дамы Пеории и Падуки мечтали забрать его к себе, откормить и привить более светлый взгляд на жизнь. Они были гораздо великодушнее, чем британские коллеги Уикли, которые считали его немыслимо скучным и чуть-чуть дураком. Лавиния, говоря о нем, всегда называла его «этот утомительный человек, который вечно рассказывает вам, что он учился в начальной школе-интернате», и полагала немного сумасшедшим. (Он, со своей стороны, называл ее «эта Фитч», как если бы говорил о преступнице.)

Уикли подошел к ним, потому что не мог находиться в стороне от ненавистной красоты Лесли Сирла, и Уолтер поймал себя на мысли: интересно, понимает ли это Сирл? Потому что Сирл, который с Тоби был само бесстрастное безразличие, теперь, похоже, был занят тем, что набрасывал лассо на враждебно настроенного Сайласа. Уолтер, наблюдая за почти женской сноровкой Сирла, готов был поспорить на что угодно, что через пятнадцать минут Сайлас будет заарканен и связан. Уолтер даже посмотрел на большие старые часы, которые висели на стене за стойкой, и решил засечь время.

Сирл проделал все на пять минут быстрее. Через десять минут он держал обиженного и упирающегося Уикли пойманным в петлю. А недоумение, отражавшееся в глубоко посаженных глазах Уикли, было даже более сильным, чем в рыбьих глазах Тоби. Уолтер почти расхохотался вслух.

А потом Сирл нанес последний комический штрих на всю сцену. В ту минуту, как оба – и Сайлас, и Тоби – изо всех сил старались привлечь к себе внимание Сирла, тот произнес своим тихим протяжным говорком: «Извините меня, пожалуйста, но я увидел друга», – неторопливо поднялся и пошел к другу, который стоял у стойки. Другом оказался Билл Мэддокс, хозяин гаража.

Уолтер уткнулся в кружку с пивом, наслаждаясь выражением лиц своих приятелей.

Лишь потом, перебирая в уме происшедшее, он ощутил некоторый дискомфорт. Насмешка была очень мягкой и к тому же разыграна очень легко, так что сущность ее оставалась завуалированной, но она была безжалостной.

А в тот момент Уолтер просто развлекался, глядя, как типично – каждый для себя – отреагировали обе жертвы на поведение Сирла. Сайлас Уикли проглотил остаток своего пива, оттолкнул от себя кружку жестом, исполненным самоотвращения, и, не сказав ни слова, вышел из паба. Он был похож на человека, который бежит от воспоминаний о том, как в какой-то затхлой комнате тайно обнимался с несчастной неряхой, на человека, которому тошно от собственной уступчивости. А что, вдруг подумал Уолтер, может быть, Лавиния права и Уикли в самом деле немного сумасшедший?

Тоби Таллис, напротив, никогда не знал, что такое отвращение к самому себе, и потому не отступал. Тоби просто собирал силы для последующей компании.

– Он немного дикий, ваш юный друг, – заметил Тоби, глядя на Сирла, беседующего у стойки с Биллом Мэддоксом.

«Дикий» было определением, которое Уолтер употребил бы в отношении Лесли Сирла в последнюю очередь, но он понял, что Тоби нужно оправдать свое временное поражение.

– Вы должны привести его посмотреть Ху-Хаус.

Ху-Хаус был красивым каменным зданием, которое выглядело очень неожиданно в ряду розовых, кремовых и желтых фасадов Сэлкотта. Когда-то здесь был постоялый двор, а еще раньше, как поговаривали, из его камней было сложено аббатство, находившееся ниже по реке. Теперь Ху-Хаус представлял собой столь редкий экспонат, что Тоби, который обычно менял свое место жительства (домом это вряд ли можно было назвать) каждый год, вот уже несколько лет оставался ему верен.

– Он долго пробудет у вас?

Уолтер сказал, что они с Сирлом собираются вместе сделать книгу. Но еще не решили, в какой форме.

– «Кочуя по Орфордширу»?

– Что-то вроде этого. Текст мой, а иллюстрации – Сирла. Мы еще не придумали, что будет центральной темой.

– Рановато, не самое удобное время года, чтобы кочевать.

– Зато хорошо фотографировать. Пока все не потонуло в зелени.

– Может быть, ваш юный друг захочет сфотографировать Ху-Хаус, – произнес Тоби, взяв две кружки и с великолепной небрежностью направляясь к стойке.

Уолтер остался сидеть на месте и думал: интересно, сколько выпил Серж Ратов за то время, что он за ним наблюдает? Вначале ему не хватало двух порций, чтобы устроить скандал, – так решил Уолтер. Теперь, должно быть, он достиг критической точки.

Тоби поставил кружки на стойку, вступил в разговор сначала с хозяином, потом с Биллом Мэддоксом – и так, совершенно естественно, перешел к Сирлу. Это было проделано очень ловко.

– Вам нужно прийти посмотреть Ху-Хаус, – услышал Уолтер слова Тоби. – Он очень красив. Может быть, вы даже захотите сфотографировать его.

– Разве его не фотографировали? – спросил Сирл удивленно. Это было совершенно невинное удивление, недоумение, что такой красивый объект остался незапечатленным. Но для слушателей это означало: «Возможно ли, чтобы какая-то грань жизни Тоби Таллиса не была разрекламирована?»

Вопрос Сирла послужил искрой, воспламенившей Сержа.

– Да! – рявкнул он и вылетел из своего угла, как петарда. Подлетел к Сирлу, так что его искаженное яростью личико оказалось на расстоянии не больше дюйма от лица Сирла. – Его фотографировали! Его фотографировали десять тысяч раз самые великие фотографы в мире, и нечего позволять унижать его какому-то глупому любителю из страны, украденной у индейцев, даже если у него имеются красивый профиль и крашеные волосы и нет моральных устоев и…

– Серж! – прикрикнул Тоби. – Замолчи!

Однако Серж с искаженным лицом продолжал без перерыва извергать дикие вопли.

– Серж! Слышишь! Прекрати! – потребовал Тоби и слегка толкнул Ратова в плечо, как бы желая отодвинуть его от Сирла.

Это было последней каплей. Тонкий голос Сержа поднялся до визга, и полился нескончаемый поток брани, большая часть которой, к счастью, была произнесена на неразборчивом английском; однако она была пересыпана фразами на французском и испанском и сплошь усеяна эпитетами и описаниями удивительной свежести. «Ты, Люцифер со Среднего Запада!» было одним из лучших.

Когда Тоби взял его за шиворот, чтобы силком оттащить от Сирла, рука Сержа невольно отлетела в сторону, где на стойке ждала заново наполненная кружка Тоби. Еще бы доля секунды, и Рив, хозяин, успел бы ее спасти. Но Серж коснулся кружки, схватил ее и выплеснул содержимое в лицо Сирлу. Голова Сирла инстинктивно дернулась в сторону, пиво потекло у него по шее и плечу. Заорав от бессильной ярости, Серж поднял тяжелую кружку над головой, собираясь запустить ею в Сирла, но мощная кисть Рива сомкнулась у него на запястье. Кружка выпала из конвульсивно сжатой руки, а Рив позвал:

– Артур!

В «Лебеде» не было вышибалы, поскольку в этом никогда не возникало нужды. Но если необходимо было кого-нибудь урезонить, это делал Артур Теб. Артур работал скотником на ферме Сильверлейсов и был крупным, медлительным, добрым человеком, который сойдет с тропинки, только чтобы не наступить на червя.

– Пойдемте, мистер Ратов, – проговорил Артур, обнимая всем своим мощным, унаследованным от предков-саксов корпусом маленького упирающегося космополита. – Не стоит волноваться по мелочам. Это все джин, мистер Ратов. Я предупреждал вас. Не питье это для мужчины, мистер Ратов. А теперь пойдемте со мной и посмотрим, не будет ли вам лучше от глотка свежего воздуха. Думаю, будет.

Серж не собирался ни с кем и никуда идти. Он хотел остаться здесь и убить этого пришельца. Однако спорить с методами Артура еще не удавалось никому. Артур просто обнимал человека дружеской рукой и вел. Рука была как ствол березы, ее нажим – как напор оползня. Серж под этим нажимом пошел к двери, и они с Артуром вышли. Ни на мгновение не прекратил Серж извергать поток обвинений и оскорблений, и ни разу, насколько могли разобрать присутствующие, он не повторился.

Когда тонкий, визжащий голос замер за дверьми, все с облегчением зашевелились и снова обрели дар речи.

– Джентльмены, – произнес Тоби Таллис, – я приношу извинения от имени Театра.

Но это было сказано недостаточно непринужденно. Вместо того чтобы по-актерски легко замять неприятный инцидент, Тоби Таллис напомнил, что он говорит от имени Английского театра. Как сказала Марта, все, что делал Тоби, было немного чересчур. Прошелестел веселый шепоток, все улыбнулись, но слова Тоби только усилили смущение жителей деревни.

Хозяин промокнул плечо Сирла полотенцем, которым он вытирал стаканы, и предложил пройти в жилое помещение за баром, где можно промыть чистой водой пиджак Сирла, чтобы убрать запах пива, пока он не впитался. Но Сирл отказался. Он вел себя очень мило, но, похоже, ему хотелось уйти. Уолтер подумал, что у него немного больной вид.

Они пожелали доброго вечера Тоби, который все еще объяснял темперамент Сержа с точки зрения Театра, и вышли. Вечер был теплый.

– Часто он так шумит? – спросил Сирл.

– Ратов? Да он и раньше устраивал сцены, но такой – нет. До этого я никогда не видел, чтобы он применял физические меры воздействия.

Они встретили Артура, возвращавшегося к прерванному занятию, и Уолтер спросил, что стало с нарушителем спокойствия.

– Убежал домой, – ответил Артур, широко улыбаясь. – Полетел как стрела, выпущенная из лука. Мог бы зайца убить. – И пошел к своему пиву.

– Для обеда еще рановато, – сказал Уолтер. – Давайте вдоль реки и потом по луговой дорожке – домой. Простите за скандал, но, наверное, вы в своей работе привыкли к разным темпераментам.

– Ну, меня, конечно, обзывали по-всякому, но до сих пор никто ничем в меня не бросал.

– Могу поклясться, что и «Люцифером со Среднего Запада» до этого никто не догадался вас назвать. – Уолтер остановился, облокотился на перила моста под Милл-Хаусом и стал смотреть на отражение вечерней зари в водах Рашмер. – Быть может, старинная поговорка права и невозможно любить, не теряя головы. Когда испытываешь к кому-нибудь такую привязанность, как Серж к Тоби Таллису, наверное, перестаешь здраво судить о предмете.

– «Здраво»? – едко заметил Сирл.

– Да, все теряет свои истинные пропорции. Что, как мне кажется, является утратой здравомыслия.

Сирл долго молчал, уставившись на гладкие воды реки, которая медленно текла в сторону моста, а потом ударялась о него и начинала неожиданно истерично бурлить под ним, как всякая вода, наткнувшаяся на препятствие на своем пути.

– Здраво, – повторил Сирл, глядя на то место, где река теряла свободу и засасывалась в дренажную трубу.

– Я не говорю, что этот парень сумасшедший, – продолжал Уолтер. – Просто он утерял здравый смысл.

– А здравый смысл – такое уж необходимое качество?

– Изумительное качество.

– Ничего великого не родилось из здравого смысла, – заметил Сирл.

– Напротив. Отсутствие здравого смысла виновато практически во всяком зле в жизни человека – во всем, начиная с войн и кончая нежеланием ездить в автобусах. Я вижу свет в Милл-Хаусе. Должно быть, Марта вернулась.

Они посмотрели вверх на нависшую над ними светлую массу дома, блестевшую в начинающихся сумерках, как блестит бледный цветок. Ту сторону дома, которая смотрела на реку, заливал свет из окна. В еще не совсем погасшем свете дня он казался ярко-желтым.

– Именно такой свет любит Лиз, – произнес Сирл.

– Лиз?

– Она любит, когда при дневном свете освещение кажется золотым. До того как темнота превратит его в белое.

Уолтеру впервые пришлось подумать о Сирле в связи с Лиз. До сих пор ему и в голову не приходило думать о них вместе, потому что он ни в коей мере не испытывал собственнических чувств по отношению к Лиз. Такое отсутствие собственничества можно было бы счесть добродетелью, не проистекай оно из того факта, что Уолтер воспринимал Лиз как нечто само собой разумеющееся. Если бы каким-либо гипнотическим способом можно было вытащить наружу глубинное подсознание Уолтера, обнаружилось бы, что он считает, будто Лиз прекрасно может позаботиться о себе. Конечно, сознательное мышление Уолтера шокировала бы даже тень такого соображения, но поскольку он совершенно не был склонен к самоанализу и почти не знал, что такое застенчивость (черта, позволявшая ему работать на радио, – то, что так восстанавливало против него Марту и одновременно делало его любимцем британской публики), самое большее, до чего простиралось его сознательное мышление, – это неколебимая уверенность, что Лиз его любит.

Уолтер знал Лиз так давно, что она уже ничем не могла его удивить. Естественно, он считал, что ему все известно о Лиз. Однако он не знал такой простой мелочи – что ей нравится искусственное освещение днем.

А пришелец Сирл узнал об этом.

Более того, запомнил.

Легкая рябь прошла по гладким водам чувств самодовольного Уолтера.

– Вы знакомы с Мартой Халлард? – спросил он.

– Нет.

– Это надлежит исправить.

– Я, конечно, видел ее на сцене.

– О, в чем?

– В пьесе, которая называлась «Прогулка в темноте».

– А, да. Марта была хороша в ней. Мне думается, это одна из ее лучших ролей, – произнес Уолтер и не стал развивать эту тему. Ему не хотелось говорить о «Прогулке в темноте». «Прогулка в темноте» пробуждала воспоминание о Марте Халлард, но к нему примешивалось воспоминание о Маргерит Марриам.

– Наверное, сейчас зайти неудобно? – спросил Сирл, глядя вверх на лившийся из окна свет.

– Слишком близко время обеда. Марта не тот человек, к которому легко просто так зайти. Подозреваю, что именно поэтому она и выбрала уединенный Милл-Хаус.

– Может быть, завтра Лиз отведет меня и представит.

Уолтер почти сказал: «Почему Лиз?» – но вспомнил, что завтра пятница и он весь день будет в городе. Пятница была днем его радиопередачи. Сирл помнил, что завтра Уолтера здесь не будет, а он сам забыл. Еще раз прошла легкая рябь.

– Угу. Или мы можем пригласить ее на обед. Она любит хорошую еду. Ладно, наверное, нам пора идти.

Но Сирл не двигался с места. Он смотрел на ряд ив, росших по краю гладкой поверхности темной, со свинцовым отблеском воды.

– Нашел! – сказал он.

– Что – «нашел»?

– Тему. Связующее звено. Мотив.

– Для книги, вы имеете в виду?

– Да. Река. Рашмер. Как мы раньше не подумали об этом?!

– Река! Превосходно! Как же это мы?! Наверное, потому, что она не целиком орфордширская река. Но конечно же, это прекрасное решение. Такое много раз делалось для Темзы и для Северна. Не вижу, почему бы такому подходу не сработать и для небольшой Рашмер.

– Она даст разнообразие, необходимое для книги?

– Несомненно, – ответил Уолтер. – Лучше и быть не может. Она начинается в холмистой местности, сплошные овцы, и каменные стенки, и острые очертания. Потом немного пасторали: фермы с красивыми домиками, большие сараи, и английские деревья в лучшем виде, и деревенские церкви, похожие на соборы. Потом Уикхем, квинтэссенция английских торговых городков. Виллан, который когда-то шел из такого города в Лондон, чтобы поговорить с королем Ричардом, – тот же самый человек, который сегодня гонит овец к поезду, чтобы отправить в Аргентину. – Рука Уолтера потянулась к нагрудному карману, где лежала его записная книжка, но тут же опустилась. – Потом болота. Знаете, косяки гусей на вечернем небе. Огромные кучевые облака и волнующаяся трава. Потом порт – Мер-Харбор. Почти Голландия. Полный контраст тому, что осталось позади. Город с симпатичными оригинальными постройками и гавань с рыбачьими лодками и каботажными судами. Чайки, и отражения, и фасады. Сирл, это замечательно!

– Когда начнем?

– Ну, для начала – как мы будем двигаться?

– А лодку она вынесет?

– Только плоскодонку. Или скиф, там, где она расширяется под мостами.

– Плоскодонка, – с сомнением произнес Сирл. – Это с которой стреляют гусей?

– Приблизительно.

– Звучит не очень многообещающе. Лучше бы каноэ.

– Каноэ! Байдарка!

– А вы справитесь с ней?

– Я греб на ней однажды в детстве на декоративном пруду. И все.

– Ладно, по крайней мере главное вы, надеюсь, схватили. Потом быстро вспомните это упражнение. А как далеко отсюда мы можем начать – на каноэ? Слушайте, это замечательная идея! Она даст нам даже название: «На каноэ по Рашмер». Заглавие, в котором слышится легкое покачивание. Вроде «Барабанов могавков» или «Лампового масла в Китае».

– Первый отрезок пути нам придется пройти пешком. Там, где овцы. Дойти до Отли, а от Отли, думаю, речка возьмет каноэ. Хотя, видит Бог, я не уверен, что буду чувствовать себя в каноэ как дома. Небольшой груз мы можем перенести на плечах от истока реки – это, как мне говорили, родник где-то посреди поля – до Отли или Кейпла, а оттуда до моря пойдем на веслах. Завтра в городе я зайду к Кормаку Россу и расскажу ему про эту идею. Посмотрим, что он сможет предложить. Если ему наш план не понравится, у меня есть полдюжины других, которые ухватятся за него. Но Росс целиком в руках у Лавинии, так что мы сможем прекрасно его использовать, если он согласится участвовать в игре.

– Конечно, согласится, – проговорил Сирл. – Вы же здесь в графстве – как персона королевских кровей, не так ли?

Если в шутке и скрывалось какое-то недоброе чувство, это было незаметно.

– Я бы предложил эту идею Дебхему, – сказал Уолтер. – Они делали мою книгу о жизни на фермах. Но я поссорился с ними из-за иллюстраций. Они были отвратительны, и книга плохо продавалась.

– Наверное, это было до того, как вы ушли на радио?

– О да. – Уолтер оттолкнулся от перил моста и пошел в сторону луговой тропинки и обеда. – Они отказались печатать мои стихи после книги о фермах, так что теперь я могу этим воспользоваться.

– Вы и стихи пишете?

– А кто не пишет?

– Я, например.

– Ну и балда! – добродушно бросил Уолтер.

И они пошли домой, обсуждая, как и какими путями они станут спускаться по Рашмер.