Воспоминания агента британской секретной службы. Большая игра в революционной России

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2022

© Художественное оформление, ЗАО «Центрполиграф», 2022

* * *

Маршруты курьерской почты, которые использовали Джордж Хилл и Сидней Рейли с целью передачи разведданных вторгшимся войскам союзников

Глава 1

К слову «разведка» в ходе его употребления, в том числе неправильного, пристало пятно, также ассоциируемое со словом «шпион» и всем, что оно обозначает, причем ассоциируемое незаслуженно, однако это вполне понятно, так как корень этого кроется в страхе перед любопытными глазами посторонних людей, перед незнакомцем в дверях, перед предателем в своем лагере.

Разведка (или шпионаж) – это одно из древнейших занятий в мире, и с течением времени и по причине указанной выше неприязни она настолько окуталась легендами и предрассудками, что считаю необходимым дать определение слов «шпион», «предатель», «агент-провокатор» и «патриот», прежде чем приступить к своему рассказу, который почти полностью будет посвящен разведке.

Разведка – это сбор данных, которые дают возможность оценить численность или намерения врага, соперника или оппонента. Это наука, вбирающая в себя множество составных частей. Тайные агенты существуют во всем мире. Помощник зеленщика, который следит за ценами на витрине конкурента, кутюрье, который «крадет» модель у соперника-модельера, театральный плагиатор, который ворует идеи своего коллеги и воплощает их в своем проекте, выходящем в свет на неделю раньше, чем тот устроит премьеру, – все эти люди являются шпионами или нанимают шпионов точно так же, как это делают соперничающие государства или народы.

Независимо от того, заключены или нет мирные договоры, разведывательные управления большинства государств по-прежнему стараются выведать секреты своих соседей. Слухи о новом огнестрельном оружии, двигателе для самолетов, новом отравляющем газе или даже устройстве для блокировки или разблокировки самолета приведут к оживлению деятельности разведчиков, предателей и патриотов под защитой патриотов, контрразведчиков, тайной полиции и Управления уголовных расследований Нового Скотленд-Ярда и его аналогов.

Хочу дать определения слов, которые я уже упомянул.

Шпион

Значение слова «шпион» в его прикладном смысле определяется очень точно. Так и должно быть, так как, согласно Гаагской конвенции, в военное время шпион в случае поимки подлежит смертной казни. Лучше процитировать статью 20 Четвертой конвенции, где говорится, что шпион – это человек, который, действуя тайно или под ложными предлогами, получает или пытается получить информацию в зоне боевых действий воюющих сторон с намерением передать ее враждебной стороне. Солдат в военной форме – не шпион. Шпион может быть расстрелян без суда и следствия.

В мирное время шпион – это тот, кто тайно пытается получить информацию о вооруженных силах, вооружении, укрепленных позициях или обороне страны с целью предоставить ее кому-то другому. Шпион в мирное время подлежит не смертной казни, а сроку заключения.

В Соединенном Королевстве Закон о государственной тайне от 1889 г. считает всего лишь мелким правонарушением противоправное получение информации, касающейся Военно-морского флота, сухопутных войск, обороны, военных судоверфей и т. д. Но если такая информация передается или предназначена для передачи иному государству, то это правонарушение становится тяжким уголовным преступлением. В большинстве цивилизованных стран мира существует аналогичное законодательство.

Шпион держит свою жизнь в собственных руках. Его жизнь – сплошной риск, приносящий ему радость или беду. Шпионы на службе Великобритании обычно выполняют свои опасные обязанности из чистой любви к приключениям. Английские шпионы проникали через Хайберский перевал, замаскированные под афганцев, или слонялись по восточным базарам в одежде местных торговцев, но человеку, сколько бы он ни прожил среди местного населения, трудно с безупречной точностью копировать акцент, привычки, образ мыслей чужого народа, и по этой причине тайный агент снова и снова вынужден прибегать к найму местных жителей. Именно из-за этой части его работы, из-за вынужденной необходимости иметь дело с предателями к слову «шпион» пристало некоторое неприязненное отношение.

Предатель

Предатель – это тот, кто обманывает тех, кто ему доверяет; он неверен своему государю или правительству своей страны. Его преступление называется «измена». Я не рассматриваю в этой книге государственную измену, за которую был осужден и казнен такой человек, как сэр Роджер Кейсмент. Его можно считать предателем или патриотом – это зависит от угла зрения, под которым вы рассматриваете его дело. Обычный предатель просто продает секреты своей страны ради собственной выгоды и очень часто для того, чтобы спасти свою собственную шкуру, так как совершил какой-то проступок. Какими бы ни были его ранг или род деятельности, он являет собой довольно низкий образец человеческой расы.

Агент-провокатор

С радостью скажу, что такие люди нечасто встречаются в нашей стране, хотя еще не так давно их (к сожалению, по моему мнению) использовали для того, чтобы добиться осуждения в случаях мелких нарушений существующих законов о торговле спиртными напитками. Полицейский или сыщик в штатском, который надевает белый галстук и жилет и ведет симпатичную женщину в ночной клуб, где под личиной обычного посетителя уговаривает владельца заведения или официанта продать ему и его гостье алкогольные напитки в неположенное время, является обычным агентом-провокатором.

Но европейский агент-провокатор – гораздо более опасный человек. Таких людей использует тайная полиция большинства стран с целью подстрекать студентов, солдат или моряков к незаконным действиям, чтобы таким образом искусственно создавать некие проблемы, раскрывать заговоры или делать так, чтобы люди с определенными политическими наклонностями могли попасть в полицейские сети. Агент-провокатор – более смертоносная рептилия, чем обычный предатель, и история мировых революций, и без того связанная с разведкой и тайными обществами, к сожалению, изобилует такими примерами.

Например, поп Гапон – православный священник, который на протяжении многих лет был не только героем для народных масс в России, но и пользовался уважением во всем мире как организатор и лидер «Собрания русских фабрично-заводских рабочих г. Санкт-Петербурга», оказался агентом-провокатором, работавшим под руководством тайной полиции в тот воскресный январский день, когда мирная делегация была расстреляна на подступах к Зимнему дворцу. Этот воскресный день войдет в мировую историю как Кровавое воскресенье. К сожалению, предательство Гапона было раскрыто слишком поздно, но однажды вечером в начале весны 1906 г. его настигла ужасная судьба в Териоки, Финляндия. Выдающийся революционер Рутенберг сумел заставить его выдать себя во время разговора наедине, в то время как несколько рабочих слушали их, спрятавшись в соседней комнате. Доказательство оказалось ошеломляющим. Гапон был казнен на месте.

Спустя некоторое время я познакомился с одним из казнивших его людей. Он сказал мне, что никто из них до этого не убивал людей и не знал, как это делать. «Гапон, – сказал он, – вертел головой, когда я пытался надеть петлю ему на шею. Он продолжал уворачиваться от нее. В конце концов, я схватил его за волосы и надел ему на шею веревку. Гапон пожаловался, что веревка причиняет ему боль. Я сказал ему: „Привыкай к ней, потому что тебе будет еще больнее, пока не умрешь“». И они вздернули его. После падения царского правительства, когда архивы охранки были захвачены революционерами, доказательства вины Гапона, скрытые в тайных досье, были обнародованы.

Агенты-контрразведчики – это люди, которые должны сводить на нет действия шпионов. Это форма разведки, требующая самого большого искусства шпионить за шпионами, и те, кто занимаются этой работой, зачастую подвергаются большей опасности, чем сам шпион.

Патриот

Самый лучший тип шпиона – это патриот в наивысшем смысле этого слова, который ради свободы и прав своей страны рискует своей жизнью и жертвует собой, зная, что конец его в случае поимки будет далеко не приятный.

Шпион должен, разумеется, быть знаком с языком, обычаями и мышлением людей, среди которых ему приходится действовать. Он должен быть наделен чрезвычайно гибким умом, способным мгновенно делать выводы и моментально принимать важные решения, обладать неиссякаемым хладнокровием, чтобы вытаскивать свою шею из петли, в которую он будет неоднократно ее засовывать, а также величайшим тактом, терпением и упорством. Он должен иметь память, натренированную на то, чтобы с фотографической точностью запечатлевать лица или документы, и уметь с буквальной точностью передавать содержание последних.

И сверх всего этого он должен обладать организаторскими способностями. То, что можно назвать офисной шпионской работой, вероятно, следует рассматривать через призму привлекательности для общества представления об авантюрном аспекте деятельности тайного агента, но от нее зависит успех самого предприятия. Тысяча и один нюанс должен быть улажен профессиональным тайным агентом, который раздает задания своим помощникам, снабжая их всей жизненно важной информацией, которая доходит до его ушей, при выборе многочисленных мест, где они смогут отчитаться перед ним. Девять из десяти пойманных шпионов попадают под арест и военный трибунал из-за неправильной организации или системы связи.

Кроме того, самая точная и подробная информация ничего не стоит, если она не может быть быстро и эффективно передана туда, где она требуется. В военное время разведчик часто находится во враждебной стране, и вокруг него все линии связи оборваны. Он должен постоянно преодолевать блокаду, которая его окружает и ограничивает, и в процессе этого погибают многие смельчаки.

Умных и результативных агентов редко ловят, но самых лучших даже и не подозревают.

Так как я – увы! – не могу утверждать, что меня никогда не подозревали, я удовлетворяюсь знанием того, что так и не был пойман.

Меня так и не поймали! Я говорю это без хвастовства, но с благодарностью. То время, когда я был тайным агентом, стало веселым приключением в моей жизни. Если бы меня поймали, это приключение имело бы далеко не веселый конец.

В молодости я не думал о том, чтобы стать шпионом и оказаться вовлеченным во все драматические и мелодраматические перипетии этой деятельности в военное время. Тем не менее все, что происходило со мной в отрочестве, подготавливало меня к этому роду занятий. Если бы я несколько лет ходил в специальную школу, изучал разведывательное дело как профессию, я не смог бы получить лучшую подготовку, чем дала мне жизнь в юности.

Мой отец был коммерсантом, и его бизнес-интересы простирались через всю Россию, Сибирь и далее Туркестан до Персии. Будучи ребенком, я ездил со своими родителями из Лондона в Гамбург, Ригу, Санкт-Петербург, Москву, на Всероссийскую ярмарку в Нижний Новгород и вниз по Волге до Каспийского моря. Мы задерживались на несколько дней на складах моего отца в Энзалае, а затем ехали на лошадях в Тегеран, по Каспийскому морю в Красноводск, затем по построенной железной дороге в Мерв, в экипаже в Самарканд и на верблюжьих упряжках в Ташкент; обратно – через Каспийское море в Баку, по кавказским военным дорогам в Батум и через Черное море в Константинополь, а оттуда в Англию.

Со своими родителями я всегда говорил по-английски. Мой отец был английским торговцем-первопроходцем самого лучшего типа, и наша домашняя жизнь была такой же, как и у обычной английской семьи. В нашем доме поддерживались английские обычаи и традиции, и мои родители так и не стали хорошо владеть иностранными языками. А я? Ну, у меня была русская нянька, с которой я говорил по-русски; наш десятник был татарином, с которым я свободно изъяснялся по-татарски; наш кучер был персом, а я часто бегал на конюшню к своему пони. Был еще мальчик, с которым я иногда затевал шумную возню; он был армянином, старше меня на год или два. Как же я завидовал его знанию жизни!

Мои родители, разумеется, не имели ни малейшего представления о том, что мне доводилось слышать в разговорах, которые вели люди на разных языках, а также о том, что я знал об интригах и любовных связях людей, живших вокруг наших складов. Если бы они знали об этом, то меня в раннем возрасте быстро отправили бы в подготовительную школу в Англии.

А так они наняли для меня отличных гувернанток – немку и француженку, и в результате, будучи еще маленьким мальчиком, я свободно владел полудюжиной языков, научился видеть характерные черты и недостатки дюжины национальностей и приспосабливаться, что помогало мне на протяжении всей жизни.

Последствием Русско-японской войны 1904–1905 гг. стала первая революция в России, сопровождаемая повсеместно беспорядками и кровопролитием. Она затронула все слои общества. Не было абсолютно никакой политической свободы, а те люди, которые хотели даже самых мягких и консервативных реформ, были заклеймены как опасные революционеры. Волнения настолько распространились по России, что начались даже в школах. Школьников использовали для переноски нелегальных газет, различных сообщений, и в знак протеста против закрытия властями университетов многие старшеклассники вышли на забастовку.

В это время я и познакомился со своим первым агентом-провокатором. Это был мальчик, который поддерживал разговор, а затем доносил об услышанных бунтарских высказываниях в полицию. Предоставлю воображению читателя составить мнение о том, насколько мягкими были подстрекательства к бунту в классе, который приблизительно соответствовал английскому пятому классу, но мы обнаружили, что он доносит в полицию, и на следующий день он едва не был убит. В этой школе мы носили ремни из лакированной кожи с очень красивыми и довольно тяжелыми медными пряжками. Нас была дюжина ребят; мы сняли свои ремни и избили медными пряжками несчастного мальчишку, который больше никогда не появился в нашей школе. Школьная администрация и полиция расследовали это дело, но так и не узнали причину избиения.

Грядущие события, говорят, отбрасывают тень наперед, и хотя я сам никогда не был революционером, постоянно общался с революционерами и контрреволюционерами, что дало мне первые знания о разведывательной и контрразведывательной деятельности. Когда я еще учился в школе, у меня был друг-полицейский. Он был не настоящим полицейским, а офицером стрелкового полка и вынужден был оставить службу по финансовым причинам. Он вступил в жандармерию, которая широко занималась политическим сыском в России.

У него была великолепная внешность, и для жандарма он был весьма популярным. Я познакомился с ним на рождественском празднике, который английская колония в Риге ежегодно устраивала для английских моряков, находившихся в это время в порту. Такие праздники всегда были веселыми мероприятиями, которые начинались с обеда и заканчивались хоровым пением; при этом моряки, как правило, обеспечивали три четверти программы. Любимыми песнями были «Солдаты короля», «Дейзи Белл», «Дубовые сердца», «Клементина» и «Она была бедной, но честной». Вечера всегда завершались пением гимна «Боже, храни короля», за которым следовал государственный гимн России. Однако условия в России были таковы, что нам не разрешалось проводить этот праздник без присутствия на нем жандармского офицера. Так я и познакомился со своим другом. Хоть я и был юн, но обнаружил, что он любит виски, и дважды в неделю приблизительно в то время, которое с тех пор стало временем для коктейлей, он заходил к нам выпить виски с содовой с моим отцом.

Потом я задавал себе вопрос: не могли ли его визиты иметь скрытую цель, не присматривал ли он за нами, чтобы убедиться, что мы не помогаем некоторым из наших друзей-революционеров и не поощряем их.

Однажды утром, прогуливаясь по Калькштрассе, я увидел перед собой широкую спину моего друга-полицейского, который совершал свой обычный обход. Он всегда проходил по Калькштрассе в это время, и я ускорил шаг, чтобы догнать его. Прежде чем я поравнялся с ним, из дверей перед ним внезапно вышли двое мужчин. Правая рука моего друга внезапно дернулась в кармане, послышались два резких и пронзительных выстрела, и двое вышедших из дверей мужчин упали на тротуар. Затем прозвучал страшный взрыв, и я побежал, как заяц. Я знал, что мой знакомый жандарм застрелил их, но взорвался ли он вместе с бомбой или нет, понятия не имел. К тому времени, когда ко мне вернулось самообладание, на обоих концах улицы уже была полиция; я пошел домой и все рассказал.

Вообразите себе мое удивление, когда в обычное время тем вечером мой жандарм явился к нам в дом, отдал служанке пальто и саблю и беспечно вошел, чтобы выпить свой виски с содовой.

Мы болтали обо всем на свете, но он ни словом не упомянул об утреннем происшествии, так что, пока он разговаривал с моим отцом, я выскользнул из комнаты в вестибюль и осмотрел его пальто. На нем действительно были две опаленные дырки от выстрелов через подкладку кармана.

Затем я вернулся и вступил с ним в разговор. Его организация шла по следу двух нигилистов – известных убийц, которые приехали в Ригу специально для того, чтобы убить генерал-губернатора. Если бы он помешкал, чтобы вытащить из кармана свой револьвер, и не выстрелил из него прямо из кармана, то погиб бы от взрыва бомбы.

Убийства, в том числе по политическим мотивам, и вооруженные налеты на улице были обычным делом в период между 1905 и 1907 гг. К нашему дому примыкали очень большие складские помещения, и однажды ночью, возвращаясь из порта, где мы провожали в Англию корабль, погрузка которого проходила очень поздно, внезапно увидели нашего бригадира Павла Спиридонова, повешенного на неиспользуемом фонарном столбе как раз напротив дверей нашего дома. Ночь была очень холодная. На земле лежал снег. Труп висел на колючей проволоке, и под болтающимся телом бедняги виднелась небольшая лужица крови. К его груди была приколота записка с одним-единственным словом: «Провокатор».

Тем летом мы с отцом отправились по Волге, как обычно, в Персию. После того как прошли Казань, на корабле произошла моя первая встреча с британским разведчиком майором И.

За нашим столом напротив нас сидел высокий коммерсант-немец. При нашей первой встрече мы поклонились ему, как этого требует европейский этикет, и он поднялся с места и представился в немецкой манере.

При второй встрече внимание моего отца внезапно привлекло то, что этот немец совершенно бессознательно сделал масонский знак. Мой отец поймал взгляд немца и сделал такой же знак в ответ. Это привело к тому, что между ними установились дружеские отношения, и мы узнали, что наш попутчик-немец едет в Барфоруш, где у нас был склад.

Когда мы уже были далеко в Каспийском море, наш немецкий друг доверительно сообщил моему отцу, что на самом деле он англичанин и находится на особой службе. Он доверился моему отцу, потому что в Барфоруше ему нужно было место, где он мог бы остановиться и откуда мог бы исчезнуть в ином обличье.

Это случилось как раз перед заключением российско-английского договора о Персии. И Великобритания, и Россия засылали разведчиков на территорию друг друга, и между двумя странами царила враждебность.

Майор И. остановился в нашем доме на несколько дней, а затем одним поздним вечером слугам было сказано, что он уезжает. Его вещи были упакованы, и он уехал в направлении Тегерана. На следующую ночь в очень поздний час он проскользнул обратно в наш дом после того, как слуги улеглись спать, и наутро степенный перс с обритой головой отправился в Мерв, откуда, как я полагаю, он выехал, переодевшись в афганца. Все те шесть дней, которые он пробыл с нами, мы чувствовали, что реально помогаем Британской империи, и волнение от оказания помощи британскому тайному агенту давало нам с отцом ощущение счастья еще много дней.

Глава 2

«Максим Горький в городе!» – этот будоражащий слух облетел университеты и отозвался среди старшеклассников. Максим Горький, повествовавший о русской жизни, герой того времени, человек из народа, знавший подноготную жизни, умел писать о ней волшебно. Максим Горький был в Риге. Как мне ненавистна была мысль о возвращении в школу в Англии в такое время, так как рано или поздно если он действительно был в Риге, то должен был появиться в доме одного из наших друзей.

В предыдущие месяцы интеллектуальная Россия бушевала, когда стало известно, что Максим Горький брошен в застенки Петропавловской крепости. Он уже несколько лет работал с социал-демократами и попал в тюрьму по дурацкой причине: он был членом полномочной делегации, которая представила царским министрам петицию о проведении политической реформы. Несправедливость приговора терзала его поклонников.

Одно или два письма, посланные писателем своей жене, получили хождение в узком кругу, но все в стране ожидали вестей о его освобождении и жаждали услышать о том, что он пережил.

Наш дом был открыт для всех англичан, которым случалось посещать этот город, и рано или поздно большинство проезжавших приходили к нам на чай, обед или ужин. Среди таких случайных визитеров был один английский журналист, который терпеливо ожидал в Риге уже несколько дней. Никто точно не знал, зачем он сюда приехал.

Однажды мы ожидали его к обеду, но в последнюю минуту он позвонил по телефону и выразил свое сожаление по поводу того, что не может прийти. Это сообщение принял я. Он спросил, нет ли у меня, случайно, фотоаппарата, и я ответил, что у моего отца он есть.

– Как ты думаешь, может он принести его немедленно в гостиницу «Коммерциаль»?

Я отнесся к этой просьбе довольно прохладно. Возможно, я был разочарован тем, что наше знакомство не состоится, так как я хотел рассказать ему слухи о Максиме Горьком.

Я сказал:

– Полагаю, он может сделать это, как только пообедает. Кстати, ходят слухи о том, что в городе находится Максим Горький.

– Я знаю, – сказал этот удивительный человек. – Я сейчас вместе с ним. Никому не говори, но именно поэтому мне и нужен фотоаппарат.

Я чуть в обморок не упал.

– Мы будем через десять минут.

Бросив телефонную трубку, я ринулся к своему отцу.

Мы не стали ждать обеда, а схватили фотоаппарат и поехали в санях к гостинице «Коммерциаль».

Весна в тот год была ранней. Оттепель уже началась. Над городом висел легкий туман, а снег выглядел грязным. Железные полозья саней скрежетали по булыжникам мостовой, которые уже появлялись в желтой снеговой каше. Все это я отчетливо помню и по сей день, а также то, как от волнения билось мое сердце при мысли о встрече с Максимом Горьким.

Он остановился в номере 7 гостиницы «Коммерциаль» под вымышленным именем. Мы обнаружили нашего друга-журналиста и писателя пьющими чай из стаканов. На столе стоял тихо булькающий самовар; они ели клубничное варенье из маленьких стеклянных блюдечек и время от времени отрезали толстые ломти черного хлеба.

Горький так обедал. Накануне он вышел из тюрьмы в Санкт-Петербурге. Он провел час со своей женой и узнал, что с высокой степенью вероятности его могут заново арестовать по дополнительному обвинению, и это могло бы означать его ссылку в Сибирь. С целью избежать этого друзья устроили ему поездку в Ригу, а оттуда Горького должны были тайно переправить в Германию. Наш друг-журналист сильно симпатизировал социал-демократам, и поэтому ему было известно о передвижениях Горького.

Ко времени нашего приезда Горький уже рассказал нашему другу обо всем, передал ему несколько писем и сделал наброски своей камеры и тюремного двора, в котором он занимался гимнастикой.

Эти письма, написанные Горьким в тюрьме, безусловно, были прочитаны тюремной администрацией, а также проверены на наличие тайнописи с помощью смеси с цианидом, которая проявила бы любые невидимые чернила.

Наш друг-журналист боялся отправлять оригиналы писем из страны, так как если бы они попали в руки цензора, то наверняка были бы изъяты и уничтожены. Вот почему ему понадобился фотоаппарат.

Горькому тогда было лет тридцать семь, хотя выглядел он гораздо старше. У него была копна волос, которые постоянно спадали ему на лоб, и он запрокидывал голову, чтобы убрать их с глаз. На мой взгляд, у него были самые печальные глаза, которые я когда-либо видел. Около часа он рассказывал нам о своем пребывании в тюрьме. Он планировал жить за границей и вести активную антимонархическую деятельность. Мы пообещали ему никому ничего не говорить, пока не пройдут двадцать четыре часа после того, как он пересечет границу. В тот же вечер он должен был незаметно выехать к границе, где его ожидали друзья, чтобы тайно переправить через нее.

Горький благополучно скрылся и в конечном счете поселился на острове Капри. Я не видел его тринадцать лет к тому моменту, когда мы встретились с ним в Петрограде при совершенно других обстоятельствах.

Итак, мы вчетвером сфотографировали документы прямо в номере 7 гостиницы «Коммерциаль». Теперь встал вопрос: как нам переправить эти фотографии в Англию? Цензура была такой строгой, что невозможно было и думать об использовании почты как средства доставки, а нашему другу-журналисту нужно было повидаться с кое-какими другими людьми до своего возвращения в Англию.

В начале этой главы я написал, что должен был возвратиться в Англию, чтобы учиться в школе. Я приехал в Ригу на рождественские каникулы, но заболел и должен был вернуться в конце учебной четверти. Мы решили, что лучше всего будет, если я провезу эти фотографии в своем цилиндре.

Когда снимки были проявлены, а фотографии готовы, подкладку моей шляпы аккуратно сняли, поместили внутрь фотоснимки, вернули подкладку на место и плотно подклеили.

Я всегда крайне отрицательно относился к цилиндру, потому что в нем мне было некомфортно, а моему космополитичному уму он казался идиотской формой головного убора. Но после того как я благополучно пересек границу в Вирбаллене (в настоящее время населенный пункт Вирбалис в Литве. – Пер.) и спешно направился в Англию, я переменил свое отношение к нему и много лет хранил его по сентиментальным причинам.

Я был очень молод и, естественно, жаждал рассказать друзьям в Англии о своем приключении и о том, как фотографии попали в «Иллюстрейтед Лондон ньюз», но уже тогда знал, что в игре, в которой я столь случайно поучаствовал, молчание – золото. И даже когда она благополучно завершилась, о ней не рассказывают.