Другое море. Рассказы и миниатюры

Как бы я хотела забрать у тебя это «было», часть его, и отдать свое «будет». Но нет, такого способа не знают наши миры — они лишь соприкасаются друг с другом на мгновенья, скользят мимо, тихо унося тебя в Прошлое, меня — в Будущее.

Бартемиус Уиллоу всегда жил один. Всю свою сознательную жизнь. Он был слишком волшебником, чтобы люди принимали его за своего. И слишком добрым и мягким, чтобы волшебники считали его за равного. Ведь волшебники, в большинстве своем, высокомерны и эгоистичны.

Чьи-то руки подталкивают меня и укладывают на камень. Я чувствую его шершавый холод через одежду. И запах земли. Всё становится слишком реальным. Но почему-то я не боюсь. Словно всё так, как должно быть.

Мои руки вытянуты над моей головой и прижаты к камню. Я понимаю, что кто-то держит их. И это прикосновение… Оно мне знакомо! Эта цепкая хватка — я чувствую её не в первый раз. Она преследовала меня во снах — это прикосновение, эти руки! Я… вспоминаю что-то, но образы отрывочны и непонятны — просто ощущение беспомощности и липкого страха.

Солнце, жаркое солнце пустыни, поднималось всё выше и выше. Оно казалось огненным шаром — чем, по сути, и было — горячий океан плазмы. Через все миллиарды километров, отделяющие дневную звезду от Земли, Мариам чувствовала его жар. Свет, струящийся на неё. Изливающийся благодатью. Она встала, расправила плечи и подставила лицо солнечным лучам, охватившим всё её тело.

Внутри конверта был пепел.

Мариам высыпала его на ладонь и потрогала пальцем: мягкий, серебристо-серый, похожий на мелкий песок. Пора. Да, пора. Мариам и сама знала это. Но ей предпочли напомнить.

— Почти пришли, — девушка шагнула на ступени лестницы, ведущей наверх. Несколько пролетов — и снова дверь. А за ней… море. Море тьмы и огней. Огней было больше. Но без тьмы они ведь не были бы заметны. И они жили, эти огни. Они двигались, струились, замирали, мерцали, гасли. Разгорались с новой силой и на новом месте. Реки и ручьи огней, вместе они сливались в море — огромное, бескрайнее, бесконечное — до горизонта. Словно вскрытые артерии самой Жизни, они пульсировали в такт биению сердца Города. Столь огромного, что Джозеф и представить себе не мог. Что может быть столько людей в одном месте. И столько света. Он стоял, поглощенный простором и морем огня, плескавшимся и в его глазах.

Она смотрела на серо-зеленые водяные холмы, бегущие к берегу и, достигнув его, взрывающиеся с шумом, плеском и пеной, разбиваясь о камни волноломов — словно упрямые воины, атакующие раз за разом. Снова и снова. Стихия воды, воюющая со стихией земли.

А Джозеф смотрел на нее. На то, как ветер треплет ее короткие черные волосы; на ее зеленые глаза, в которых ходили волны и которые сейчас были продолжением моря.

Я быстро сбегал на кухню, не желая оставлять ее надолго одну. Подогрел шоколад в микроволновке, бросил в чашку зефир и, перескакивая через ступеньки, вернулся в комнату дочери. Она лежала, закрыв глаза, и, казалось, спала. Во всяком случае, дыхание ее было глубоким и спокойным. Я присел на краешек кровати и отхлебнул из чашки. И лишь ощутив тепло шоколада внутри себя, понял, что тоже замерз. Я сидел, глядя на дочь, делая глоток за глотком, согреваясь, успокаиваясь. Постепенно мне самому стало казаться, что все произошедшее было лишь кошмаром, бредом моего усталого мозга. Я допил шоколад, поставил чашку на стол и пристроился на кровати рядом с моей малышкой.

Я уже поднимался по лестнице, когда услышал его голос:

— Я знаю, зачем ты это делаешь.

Лишь на мгновение замерев, я вышел из подвала и закрыл за собой дверь. Что он хотел этим сказать? Зачем он это сказал?.. Я даже не помнил, когда он в последний раз произнес что-то. А, может, мне это просто показалось? Теперь я не был уверен, что слышал голос на самом деле, а не лишь в моей голове. Но возвращаться и уточнять это я, конечно, не собирался.

Он был молчалив и неподвижен — как всегда. Лишь черные глаза следили за моими передвижениями. Но в этом взгляде не было ни грамма эмоций. И, как ни странно, это тоже раздражало меня. Покрутив ворот, я натянул цепи так, что он оказался притянут к стене и практически не мог пошевелиться. Взрезав его запястье ножом, я подставил склянку, чтобы собрать кровь.