Читать книгу: «Машина смерти», страница 5

На следующий день после обыска Рой встретился с Ротенбергом в закусочной и передал ему две с половиной тысячи долларов на адвоката. Кроме того (в данных обстоятельствах это вряд ли выглядело уместным), Рой также выдал ему золотые женские часы, усыпанные бриллиантами, и попросил «распорядиться ими по своему усмотрению». Часы были украдены вместе с автомобилем стоимостью в миллион долларов в аэропорту Кеннеди несколькими месяцами ранее.

Через несколько дней, после тщательного отбора видеозаписей, конфискованных в ходе обыска, полицейские снова навестили Ротенберга и Арджилу. В этот раз они принялись задавать вопросы о чеках, выписанных на имя Роя Демео и обналиченных в Кредитном союзе Бруклина.

– Производственные расходы, – сказал Арджила.

– Платежи вымогателям, – сказал Ротенберг.

После этого Ротенберг отказался что-либо говорить. Пару дней спустя помощник окружного прокурора в Манхэттене вызвал к себе адвоката Ротенберга и убедительно попросил его «убедительно попросить» своего клиента сотрудничать. Если бы Ротенберг рассказал о мафиозном сговоре с целью вымогательства, он мог бы улучшить свое положение. Для обсуждения этого предложения были запланированы несколько встреч, но затем их отменили. Последняя состоялась в пятницу 27 июля 1973 года.

Тем же вечером Рой позвонил Ротенбергу и назначил встречу утром в воскресенье в закусочной, находившейся неподалеку от их домов. Рой сказал, что хочет забрать назад женские золотые часы. В действительности же Нино решил, что Ротенберг должен умереть, и поручил Рою привести это решение в исполнение. До этого Рой уже доказал, что умеет зарабатывать деньги; теперь надлежало убедиться, что он обладает другим необходимым для члена «семьи» умением – убивать.

Рой был рад услужить. Убийство должно было скрепить его союз с Нино и проложить краткий путь к «семье» Гамбино. В сознании Роя убийство, как секс и деньги, было способом показать свое могущество.

Рой сидел в своей машине около закусочной, дожидаясь, когда Ротенберг подъедет. Он не стал тянуть и, наведя на Ротенберга свой пистолет с глушителем, приказал ему выйти из машины, сопроводил его в переулок и дважды выстрелил ему в голову со спокойствием бывалого палача. Никакой суеты, никаких хлопот. Никаких ошибок, никакого чувства вины.

В то время, когда произошло убийство, партнер Ротенберга Энтони Арджила катался на лодке. На допросе он дал ложные показания. Он отрицал даже то, что знал Роя, но детективы, приставленные следить за Роем после убийства, дважды видели их вместе. Арджила знал, что его партнер обдумывал возможность сотрудничества со следствием, но решил, что безопаснее будет хранить молчание, что он в итоге и сделал.

Когда полиция допрашивала Роя, он сообщил лишь свое имя и адрес. Поскольку Арджила опасался за свою жизнь, Рой был уверен, что дело не получит развития, и так оно и случилось. Личность же партнера Роя – человека, известного исключительно как «Нино», – даже не была установлена.

Для тридцатидвухлетнего Роя убийство стало настоящим прозрением. Он пытался объяснить это своим молодым последователям: «Скажу вам так. После того как кого-то убьешь, уже нет ничего невозможного».

3. Высота 875

Впервые в жизни оказавшись в самолете, Доминик Монтильо выпрыгнул из него с парашютом. Какое же славное чувство он испытал, когда парашют раскрылся и он стал парить в небесах над Форт-Беннинг в штате Джорджия, как воздушный шарик! Он орал так, как будто вернулся на Кони-Айленд: «Я в воздухе! Я в во-озду-ухе-е!»

Рядом с ним на землю опускались другие новобранцы. Он уже прошел обучение в пехотных войсках и теперь находился в Школе рейнджеров – на третьем этапе своего пути к «зеленому берету». Если не принимать во внимание спонтанность, с которой он принял это решение, его миссия заключалась в том, чтобы доказать, что он был прав, а Нино – нет.

К антивоенному движению, расцветшему пышным цветом во всем мире, он был равнодушен, как и его сослуживцы. Солдаты в других подразделениях начали приветствовать друг друга словом «Мир!» Рейнджеры, в отличие от них, говорили: «Война!» В длительных переходах по глинистым равнинам Джорджии они распевали армейские песни с таким воодушевлением, о котором генералам остается только мечтать: «Я рейнджер, в воздухе лечу! Дружить с опасностью хочу!»

Чтобы вознаградить себя в конце таких походов, они повторяли наизусть клятву рейнджера, ползя по траншее длиной в сотню ярдов³⁶, полной нечистот, грязи и мусора: «Я осознаю, чего моя страна ожидает от меня как от рейнджера: двигаться быстрее, идти дальше и сражаться с большей отвагой, чем любой другой солдат. С готовностью проявлю я внутреннюю стойкость, необходимую для выполнения задач рейнджера и завершения миссии, пусть даже в живых останусь я один».

«Пусть даже в живых останусь я один» – эту фразу Доминик стал цитировать в общении с окружающими по возвращении домой.

Через семьдесят семь дней пыток и надругательств над психикой парень из Бруклина и Левиттауна окончил школу рейнджеров, став стройным и подтянутым, уверенным в себе и приобретя привычку выкуривать по две пачки «Кэмел» в день. Его товарищи дали ему кличку «Кряж» – при своем росте в пять футов восемь дюймов³⁷ он был крепок, как ствол векового дерева.

Затем был Центр специальной военной подготовки им. Джона Ф. Кеннеди в Форт-Брагг в штате Северная Каролина. Там он научился метать топор и использовать еще двести шестьдесят семь орудий убийства, от удавки до пулемета 50-го калибра. Его тренировали сразу по двум дисциплинам – легкое вооружение и бесшумное ведение боевых действий. Когда Доминик наконец получил свой зеленый берет, он был уже полноценным сухопутным воином-невидимкой.

В аэропорту в Нью-Джерси в день, когда он улетал в Южный Вьетнам, его провожали исключительно представители «семьи» Монтильо – никто из Гаджи не приехал. Прощание было трогательным вдвойне, потому что его матери, Марии, незадолго до этого диагностировали болезнь Ходжкина – разновидность раковой опухоли, которая в то время считалась неизлечимой. Врачи давали ей несколько лет, а может быть, и меньше – точно никто ничего сказать не мог.

– Ты не можешь умереть раньше меня, – сказала она сыну.

– Пусть даже в живых останусь я один, мам, – ответил он. – Я обещаю.

В то время карательные акции и борьба с повстанцами были в основном делом «зеленых беретов». Их забрасывали на вражескую территорию, где они взрывали автоколонны, захватывали пленных и распространяли дезинформацию. В одной из таких миссий двумя месяцами позже Доминик спас одну жизнь и, насколько он мог судить, впервые отнял другую. Когда он бежал к вертолету, еще один боец из «зеленых беретов» был ранен снайперским выстрелом. Он обернулся и увидел снайпера, намеревавшегося прикончить его товарища. Он ринулся назад, застрелил снайпера и унес раненого на себе. Его товарищ остался жив, а Доминика наградили первой в его жизни медалью, «Серебряной звездой».

Позже он получил «Бронзовую звезду» за спасение патруля, попавшего в засаду, и помощь в ликвидации пулеметной огневой точки под шквальным огнем. Корреспондент одного журнала узнал об этом и назвал его в своей статье «грубым, как сыромятная плеть», что было затем повторено в местной газете. Чем больше боев он видел, тем меньше значили для него медали. Единственной из них, которую Доминик носил без смущения, был знак пехотинца «За участие в боевых действиях», потому что он был награжден им за то, что находился под огнем тридцать дней кряду. Для Доминика это был больший подвиг, чем единичный геройский поступок.

Он остался в живых. После войны вступил добровольцем в особый патруль 173-й воздушно-десантной бригады, своего родного подразделения. Участники этого патруля были известны как РПДД («разведывательный патруль дальнего действия»). В бытность свою «зеленым беретом» Доминик выполнял задания, во многом схожие с миссиями РПДД.

Он сблизился с пятерыми членами команды РПДД и после возвращения из второй поездки записался на третью вместе с ними. Приехав домой на побывку, он огорошил своим решением мать, но она не стала причитать по этому поводу, ведь сын добавил и кое-что еще: дескать, он собирается сделать карьеру в армии, оставшись на службе по меньшей мере еще на двадцать лет. При ее болезни в последней стадии ей легче было обрести душевный покой, зная, что он будет воевать, нежели беспокоясь о его приключениях в мире Нино.

Нино же, разумеется, пришел в ужас. «Ты и вправду идиот, – сказал он племяннику, – но, видать, везучий!»

Колкости Нино больше не задевали Доминика, ибо теперь он был уверен в том, что заслужил дядюшкино уважение. Нино мог не отвечать ни на одно из шести писем, которые Доминик писал ему из Вьетнама, но племянник расслышал восхищение в дядином тоне, когда тот стал расспрашивать о подробностях, касавшихся выживания в боях и получения наград.

Доминик мог сколько угодно приводить в пример свои тренировки, ссылаться на благоразумие и умение работать в команде, приплетать везение – но никогда не говорил о своем тайном заклинании, помогавшем ему выжить. В трудные времена, когда он прятался в каких-то норах, скрываясь от врага и надеясь, что следующий снаряд врежется в землю где-нибудь подальше, он натягивал на себя пончо, как маленький мальчик натягивает на голову одеяло, и, вспоминая, что когда-то говорил дядя Карло, повторял себе снова и снова: «Я лев, и я лиса. Я лев, и я лиса».

Летом 1967 года двадцатилетний сержант вновь отправился на фронт. Теперь его подразделение дислоцировалось в горных массивах Южного Вьетнама. В холмистые джунгли к западу от Дакто³⁸ стягивались части Северовьетнамской армии в количестве двенадцати тысяч человек. Их целью было вовлечь американские войска в вооруженный конфликт, и ближе к концу лета им это удалось.

Из всех боев этот был наихудшим. Вражеская армия испещрила холмы туннелями и бункерами, позволившими выдерживать натиск передового американского вооружения и устраивать коварные артобстрелы и пешие вылазки. Личный состав 173-й воздушно-десантной уменьшился со 164 до 44 человек: многих просто разорвало в клочья во время артобстрелов. После одного из них Доминик и те его товарищи, которые могли узнать своих друзей по татуировкам, были направлены в передвижной морг для опознания фрагментов тел.

Его мучали призраки войны. Он никак не мог избавиться ни от страшных образов, которые его преследовали, ни от чувства вины за то, что у него остались обе руки и обе ноги. После еще нескольких коротких боев он был награжден крестом «За выдающиеся заслуги», который был приколот к его мундиру на церемонии, представлявшей собой жуткое зрелище: сто двадцать шесть пар рейнджерских ботинок, выставленных стройными рядами как дань памяти павшим.

К осени командование Соединенных Штатов получило достоверные данные о том, что Северовьетнамская армия отступила в районы ограниченного применения оружия в Лаосе и Камбодже. В ноябре команде РПДД из шести человек, в которую входил и Доминик, был дан приказ обследовать возвышенность, на которой остатки неприятельских подразделений, предположительно, прикрывали отступление. Возвышенность находилась на западной границе Камбоджи и поднималась на восемьсот семьдесят пять метров над уровнем моря, вследствие чего была известна как высота 875³⁹.

Отряды РПДД нередко оставались в джунглях на срок до двух недель, прежде чем их эвакуировали на вертолете. В их задачу входили сбор информации и по возможности устройство засад на вражеские патрули.

Неотъемлемую часть походной жизни отряда составляла постоянная напряженность, остро приправленная вспышками животного страха, заставлявшего забыть о сорокаградусной жаре, муравьях, пиявках, комарах и ста тридцати одном виде ядовитых змей, обитающих в джунглях и безвредных до тех пор, пока не почувствуют движение.

Доминик был головным дозорным в группе – тем, кто обозревает местность впереди по курсу в поисках признаков жизни или того, что ей угрожает. Он был вооружен обрезом, так как у обреза широкая зона поражения на близком расстоянии. Доминик высматривал наклоненные не в ту сторону кусты, недавно перевернутые камни, неестественно расположенные ветви деревьев. Свою работу он описывал сослуживцам как «чтение между строк» – подарок дяди Нино, о ком он никогда не говорил.

18 ноября 1967 года, на десятый день пребывания патруля на высоте 875, за очередным поворотом тропинки Доминик увидел уступы, явно сделанные рукой человека: короткие стволы бамбука, перевязанные лозой, выложенные друг за другом и уходящие в сторону от тропинки, в заросли. Они казались изготовленными совсем недавно. Противник применял такие дорожные покрытия для спешной переброски людей и техники вверх и вниз по склонам.

Следуя по этим уступам, группа вскоре обнаружила пустой бункер. Очевидно, он был соединен с туннелем, который, скорее всего, вел к пещерам, которые были вырыты неприятелем во время американских артобстрелов. Доминик рассудил, что в данный момент противник скрывается, и повел отряд вверх по склону. Главе группы, дяде Бену, он сказал:

– Они не будут атаковать нас. Им это, черт подери, не надо.

– Не сейчас, – согласился дядя Бен.

– Плохая энергетика здесь, – заявил Боунз, связист.

Двигаясь вверх по склону, патруль обнаружил множество пустых бункеров, туннелей и, наконец, вражеский лагерь, покинутый совсем недавно, судя по пеплу на кострище. Оценивая эти находки, командование в Дакто решило, что вражеские силы остались наверху или внизу горы для прикрытия отхода через границу. 2-й батальон 503-го воздушно-десантного пехотного полка в количестве тысячи человек получил приказ сосредоточиться у основания холма. Утром они должны были начать движение вверх по склону и вступить в бой. Группе РПДД было приказано остаться на ночь там, где они находились, на полпути к вершине.

На рассвете джунгли пришли в движение. Начался подготовительный обстрел бункеров, указанных РПДД: он явился сигналом к началу штурма. В 9 часов 43 минуты утра около пятисот человек – батареи C и D 2-го батальона – начали движение вверх по склону. Группа РПДД должна была наблюдать за действиями сверху. Это был их одиннадцатый день в джунглях. Доминик доложил, что у них заканчиваются припасы и питьевая вода.

Вскоре рация Боунза начала трещать от срочных сообщений. Головной дозорный одного из штурмовых расчетов был расстрелян в упор. Когда его товарищи подошли, чтобы забрать его, неожиданно появились вражеские стрелки и перестреляли всех. Другие пытались прорваться группами большей численности, но были прижаты огнем к земле, и многие получили тяжелые ранения. Личный состав батареи A 2-го батальона, прикрывавшей тыл, под огнем северовьетнамского подразделения, зашедшего сзади, сократился на порядок.

По рации РПДД слышали, как командир обреченной батареи A неистово кричал, что они под огнем, что их обстреливают со всех сторон и что есть опасность полного разгрома. Были слышны стрекот автоматического оружия, проклятья, крики – а затем наступила тишина.

– Чтоб меня, – пробормотал Доминик. – Их раскатали в хлам.

У подножия холма остатки 2-го батальона попали в окружение. Каждый раз, когда войска пытались двигаться в каком-либо направлении, их выкашивал огонь противника. Враг возникал повсеместно и в гораздо большем количестве, чем предполагало командование в Дакто: он двигался вверх и вниз по уступам, пробирался по туннелям, выскакивал из бункеров, пресекая всякую возможность к бегству. Все предыдущие месяцы вьетнамцы избегали контактов с чужими патрулями до тех пор, пока они не убедились в том, что сотни американцев попали в засаду.

2-й батальон, зажатый в стягивающемся периметре, подвергся плотнейшему минометному обстрелу. В кратерах от снарядов вповалку лежали трупы. Живые пытались спрятаться под мертвыми. Взводы численностью сорок человек превратились в группки по десять. Погибло от одиннадцати до тринадцати полевых докторов. Все шестнадцать офицеров выбыли из строя, восемь из них погибли. При попытке доставить боеприпасы и забрать раненых были сбиты десять вертолетов.

Члены РПДД не могли сделать ничего, кроме как сидеть и слушать рацию. Они были полностью отрезаны от батальона плотным огнем. Бежать они тоже не могли, поскольку весь холм был во власти Северовьетнамской армии. Они были словно узники в тюрьме, а в соседней камере резали на части их товарищей. Однако далее должен был настать их черед. Если бы даже им удалось связаться с Дакто по рации, не будучи подслушанными врагом при помощи захваченных радиостанций, шансов выбраться из этого пекла у них не было. Оставшиеся вертолеты продолжали кружить, ожидая любой возможности помочь тем, кто был под огнем. РПДД же были отрезаны и, по всей видимости, тоже окружены.

Когда наступила ночь, они углубились в чащу и соорудили заградительную полосу с минами-растяжками. Огонь внизу продолжался еще несколько часов. Потом звуки взрывов замолкли, и ветер доносил лишь стоны искалеченных людей. Через некоторое время раздались одиночные выстрелы – это вьетнамские военные добивали тех, кого не успели оттащить в укрытие. Когда выстрелы стихли, ветер принес запах горелого опиума – этим успокоительным пользовались вражеские солдаты. Для РПДД это стало верным знаком того, что теперь у них есть несколько часов передышки.

Влажная прохлада опустилась на высоту 875. Когда пришел черед Доминика попытаться поспать пару часов, он свернулся в клубок и натянул на себя пончо. «Я лев, и я лиса. Я лев, и я лиса. Я лев, и я лиса».

Бойцы РПДД оставались в укрытии два дня. За это время они израсходовали всю остававшуюся еду и воду. Утром третьего дня, когда призрачный голубоватый туман окутал джунгли, они услышали приглушенные голоса и шум – враг выводил из пещер новые силы и направлял их вниз по склону, где по-прежнему кипела битва.

4-й батальон, отправленный для помощи 2-му, тоже оказался разнесен в клочья. Было сбито еще несколько вертолетов. Раненые умирали без медицинской помощи. Когда горны в стане врага подали сигнал к началу наступления, руководитель РПДД дядя Бен созвал собрание для оценки ситуации. Без пищи и воды дальнейшее нахождение в укрытии не имело смысла. Пока у них оставались силы сражаться, надо было выбираться.

Радиоперехваты говорили о том, что холм находился в руках многотысячной Северовьетнамской армии. Врагу ничего не стоило направить пару сотен человек для того, чтобы гарантированно накрыть РПДД и «убедиться, что мы не ушли», как сказал дядя Бен.

«Они знают, что мы здесь. Они знают, что нам нужно выдвигаться. Когда они атакуют, мы должны рассредоточиться и продолжать движение. Продвигаться вперед и открывать огонь на поражение при необходимости. Мы же не собираемся полечь здесь из-за этих ублюдков!»

Они выдвинулись. Через десять минут спуска по склону, что был противоположен тому, на котором разгорелось сражение, они уловили движение и нырнули в укрытие как раз вовремя, чтобы не попасть под пулеметный огонь. Доминик слышал, как пули свистели у него над головой, издавая щелчки всякий раз, когда преодолевали скорость звука, и шлепки, когда вреза́лись в бамбук.

Группа рассеялась. Один из разведчиков начал стрелять из всесокрушающего пулемета M-60, разнося в щепки стволы и ветви во всех направлениях. Доминик поднял глаза и увидел очередную жуткую картину: мертвые вражеские солдаты висели на деревьях вверх ногами, как туши на скотобойне. Они заранее привязали себя к ветвям для того, чтобы не потерять занятую позицию из-за какого-нибудь легкого ранения.

«Рассредоточиться! – прокричал дядя Бен. – Открывать огонь на ходу!»

РПДД продирались сквозь чащу, пригибаясь и ведя стрельбу очередями. Меняя направление движения, чтобы сбить врага с толку, они напоролись прямо на него. Передергивая затвор обреза, Доминик выпустил несколько пуль в упор. Бойцы попеременно спасали друг другу жизнь, снимая вражеских солдат, появлявшихся сзади. Сорок минут, показавшихся им часами, они бежали, пригибались, стреляли, пока ответный огонь не прекратился.

Промокшие насквозь и смертельно уставшие, разведчики собрались вместе. Джунгли молчали. Птицы и звери давно оставили эти места. По радио разведчики услышали, что еще один батальон движется вверх по тому самому склону, на котором они находились. Это означало, что вскоре они попадут под подготовительный огонь и бомбежку. Дядя Бен составил маршрут для отхода, который пролегал через недавнее поле боя. Боеприпасы были на исходе. Они двинулись в путь.

Перемещались медленно, вдыхая запах смерти и скользя по земле, выжженной напалмом, порошкообразные остатки которого въедались в форму. С наступлением ночи они вновь спрятались. Доминика трясло от обезвоживания. Его губы потрескались и кровоточили, ноги словно горели. Ему приходилось выкапывать углубления в земле локтями, потому что из-за постоянных обстрелов ладонями он прикрывал уши. Через несколько часов шум утих. Он перевернулся на спину и принялся смотреть на звезды. Он лежал неподвижно, как тело, над которым вот-вот должна была захлопнуться крышка гроба.

С первыми проблесками зари, оглохшие от пальбы и изнемогающие от жажды, они снова пошли. У Доминика оставалось всего три патрона для обреза и одна обойма в пистолете 45-го калибра. Они сразу же попали под обстрел: среди деревьев стали разрываться реактивные противотанковые гранаты. Доминик видел, как упал связист Боунз. Он видел, как дядя Бен побежал по направлению к Боунзу, а потом тоже упал. Вьетнамский солдат вырос из-за кустов и навел оружие на Доминика. Тут дядя Бен приподнялся и застрелил его. Доминик укрылся за деревом и выстрелил по направлению движения в кустах. Больше стрелять он не стал, сберегая последние боеприпасы для ближнего боя. Он был готов, когда пули закончатся, выхватить мачете и умереть с ним в руках, как самурай.

Когда, казалось, настала передышка, он обнаружил, что его ноги находились на виду, и встал, чтобы двинуться дальше. В этот момент в пяти метрах сзади разорвалась граната, мгновенно вырубив его. Осколки прошили его спину и ноги, а ударная волна отбросила его на несколько футов вверх. Он рухнул на землю, как рейнджер с нераскрывшимся парашютом. Это случилось 27 ноября 1967 года, за день до Дня благодарения.

Жизни Нино была присуща определенная военная составляющая, которая впечатлила бы его племянника-разведчика. С самого начала существования мафии ее боссы организовывали свои «семьи» в соответствии со строгой иерархией. На низшем уровне находились «солдаты», такие как Нино. Они образовывали «команды», наподобие отрядов, которые были подотчетны «капо», или «капитанам», а те, в свою очередь, – заместителям босса. Заместители же подчинялись самому боссу.

К большой удаче для Нино, с приходом Карло к власти система претерпела изменения. Чтобы успокоить приверженцев Альберта Анастазиа, Карло назначил заместителем босса протеже Анастазиа, но ограничил его власть таким образом, что ему подчинялись лишь определенные команды, позже известные как «Манхэттенская бригада». Пол Кастеллано, капо Нино, отчитывался непосредственно перед Карло, и с годами зять, двоюродный брат и давний приближенный Карло фактически стал вторым человеком в Бруклинской бригаде.

Как бы то ни было, позиции Нино, несомненно, оставались крепки, потому что он работал на Карло и Пола с начала 1950-х годов. Сейчас он и Пол по-прежнему были близкими друзьями; Пол, которому в 1967 году исполнилось 52 года, был крестным отцом сына Нино – Фрэнка; его дочь Конни была крестной матерью дочери Нино – Реджины. Незадолго до того Нино купил земельный участок на частном острове во Флориде, недалеко от кондоминиума Пола на Помпано-бич, и лелеял планы построить там нечто вроде дома, которым владел Рой.

Понятное дело, особые отношения Нино и Пола предвещали хорошее будущее. Несмотря на возможные несогласия «Манхэттенской бригады», Пол был наиболее вероятным преемником шестидесятисемилетнего Карло. Благодаря своей близости к власти Пол в целом имел наилучшие перспективы в отношении самых разнородных операций, осуществляемых «семьей». Вдобавок он показал себя как успешный делец, превратив мясную лавку своего отца в целую сеть мясных магазинов, к которым добавилась еще и оптовая компания: это позволило снабжать куриным мясом чуть ли не каждый обеденный стол в Бруклине. Кроме того, он был крупным ростовщиком; его доходы достигали нескольких сотен тысяч долларов, что было не меньше, чем у самого Карло.

Все то время, пока Доминик пребывал во Вьетнаме, Монтильо продолжали по воскресеньям навещать Гаджи в Бруклине, особенно после того, как сестра Нино узнала о том, что у нее болезнь Ходжкина. Были и дни рождения, и праздники, и особые события – такие, как рождение у Нино и его жены Роуз четвертого, последнего ребенка, мальчика.

Несмотря на частые встречи, у Энтони Монтильо, инспектора отдела автотранспорта на предприятии неподалеку от Левиттауна, не было близких отношений с Нино. Такое положение дел установилось вскоре после того, как Энтони и Мария поженились. Нино попросил разместить некоторую сумму на банковском счету на имя Энтони, а тот отказал ему. Не имея возможности напакостить своему зятю, как он поступил в свое время с Энтони Сантамария, Нино просто поворчал какое-то время, а потом позабыл об этом.

Отношения инспектора отдела автотранспорта с его пасынком-солдатом были гораздо лучше, но, чувствуя, что он не может состязаться с Нино в борьбе за безраздельную преданность и уважение Доминика, Энтони Монтильо никогда не пытался специально их поддерживать. Вдобавок он полагал, что у Доминика не хватит пороху отказать Нино в сомнительной услуге так, как это сделал он.

«Когда-нибудь Нино попытается переманить Доминика на свою сторону», – частенько предупреждал он Марию.

Некогда располневший Нино нынче был строен и подтянут. Он занимался в тренажерном зале, который оборудовал в подвале бункера. Он сам делал сок из апельсинов, не ел консервированных овощей и по-прежнему пил только вино. Его образ жизни не вызывал особого одобрения у людей вроде Роя, которые изменяли своим женам, но, несмотря на это Нино, оставался преданным супругом. Он души не чаял в своих детях – трех сыновьях и дочери, но требовал, чтобы они вели себя хорошо.

Как и его «кадиллак», Нино всегда выглядел безупречно. Его манера одеваться полностью соответствовала стереотипу, сложившемуся в отношении членов мафии: щегольские костюмы, галстук в тон карманному платку, туфли с цокающими каблуками и ослепительная коллекция наручных часов, колец и браслетов. В своих темных очках, которые он подбирал к каждому костюму, он был неотразим. Его стиль был настолько продуманно изящен, что, когда он вместе с Роуз неспешно входил в престижные заведения наподобие «Клуб 21» на Манхэттене, в котором метрдотелем служил Чак Андерсон, его друг и клиент его ростовщического бизнеса, со стороны казалось, будто он и впрямь хотел, чтобы все знали: он связан с мафией.

Несмотря на то что никто в его семье не догадывался, насколько жестоким он мог быть (поскольку они не знали, как он расправился с убийцей Фрэнка Скализе), темперамент Нино по-прежнему оставался предметом всеобщего изумления. Однажды он находился в своей машине на 86-й улице в Бенсонхёрсте, ожидая, пока жена его брата Роя выйдет из кулинарии. Когда же она наконец появилась – темноволосая версия хорошенькой блондинки Роуз Гаджи, – несколько местных подростков засвистели и заулюлюкали. Одним из хриплоголосых юнцов был Винсент Говернара, бывший одноклассник Доминика по государственной школе № 200.

Посчитав подобные действия личным оскорблением, Нино накинулся на подростков с молотком в руке, который всегда хранил под передним сиденьем; он с яростью махнул им несколько раз перед Говернарой, но тот, будучи боксером, вырубил его прямым хуком в нос. И уже после того как Нино выписали из больницы, взбухшая вена на левой стороне его шеи, казалось, готова была взорваться, когда он орал своему брату: «Когда-нибудь я доберусь до этой сволочи. Я убью этого ублюдка!»

Когда Мария услышала об этой истории, она покачала головой: настолько незначительной была обида и настолько несоразмерной реакция. «Я не хочу, чтобы Доминик работал на тебя, когда меня не станет», – сказала она Нино, в очередной редкий раз нарушив обычные приличия их бруклинских ужинов. Помимо очевидных причин, у нее имелись и другие основания для этого.

– Доминик теперь настоящий американец, ты не можешь ему диктовать. Он не будет жить по твоим правилам.

– Все, чего я хочу, – это чтобы Доминик выжил в этой проклятой, глупой войне.

– Он выживет, – сказала она.

К изумлению всей семьи, Доминик действительно выжил. В тот же день, когда он был отброшен взрывом и серьезно ранен на высоте 875, четверо измученных разведчиков группы РПДД, шатаясь, притащили его и связиста Боунза в лагерь рейнджеров у подножия холма. Группа уже находилась на краю гибели, когда северовьетнамские войска внезапно отступили, дав им возможность ускользнуть. Через две недели Доминик очнулся в военном госпитале, а еще через несколько недель лечения был награжден очередной медалью. Боунз тоже выздоровел. Вместе с другими своими товарищами они, предположительно, уничтожили по меньшей мере пятьдесят вражеских солдат.

В начале 1968 года, еще оставаясь в составе Вооруженных сил, Доминик покинул Вьетнам. Он должен был явиться для отчета в Форт-Брэгг в Северной Каролине, но сначала заехал домой. Его мать устроила в Левиттауне настоящий праздник в честь его приезда; Нино, верный своему принципу никогда не ездить в Левиттаун, на него не явился.

На следующий день Доминик приехал в Бруклин, чтобы засвидетельствовать свое почтение. В свете недавних армейских триумфов его обида на Нино за отказ помочь ему стать известным музыкантом померкла. Он даже приписывал часть своего успеха тому, что рос при Нино и с детства переживал драматические события такие как осада бункера во время мафиозной войны 1957 года. Если не считать резких выпадов Нино, Доминик всегда любил его общество. Единственной ценой, которую Нино назначал за это, было почаще обращаться к нему; но поскольку Доминик признал армейский путь правильным, а путь Нино – ошибочным, заплатить ее было легко.

Нино пригласил его составить компанию ему и Полу Кастеллано с женами на просмотре представления в шикарном отеле «Уолдорф-Астория» на Манхэттене. «Надень свою форму, берет и все медали», – распорядился он.

Лицемерие Нино позабавило Доминика, но он сделал так, как было ему сказано, и тем вечером произвел фурор среди отряда уолдорфских официантов, которые сдували пылинки с его безупречно сервированного стола. У него мелькнула мысль (которая, между прочим, была правдой), что «семья» Гамбино практически возглавляла профсоюз работников отеля.