Читать книгу: «Машина смерти», страница 3

В Бат-Бич Мария Гаджи просто сказала сыну, что Скализе «отошел в мир иной», но на поминках в Бронксе Доминик узнал, что реальность была несколько более суровой, и нечаянно услышал, как неистовый брат Скализе, Джозеф, поклялся отомстить за него. Вскоре «семья» Гаджи снова отправилась в Бронкс – на этот раз для того, чтобы утешить семью Джозефа Скализе, который бесследно исчез.

«Он ушел в пятницу и больше не возвращался», – слышал Доминик, как говорила сквозь рыдания одна из родственниц, пока его в высшей степени взволнованный крестный отец совещался в уголке с большим количеством очень серьезного вида людей.

Несколькими неделями позже в одной из гостиниц Манхэттена был убит мафиозо по имени Альберт Анастазиа. Пресса отреагировала так бурно, как будто убили самого мэра Роберта Ф. Вагнера¹³. Никто не пытался оградить Доминика от прослушивания радио или просмотра телевизора, и он заключил, что взрослые намеренно решили позволить ему узнать всю неприглядную правду о Нино и «важных людях».

В новостях Альберта Анастазиа называли предводителем крупнейшей криминальной банды в Нью-Йорке; его правой рукой был в свое время Фрэнк Скализе, чей брат Джозеф теперь тоже считался убитым. Все убийства являлись частью войны между двумя бандами. Новым боссом банды Анастазиа должен был стать Карло Гамбино, «хитрый как лиса».

Последняя новость ударила Доминика, будто молния. Про себя он добавил: «…и сильный как лев!»

Когда Анастазиа был предан земле, Нино провозгласил, что будет лучше всего, если «семья» Гаджи на несколько дней останется в бункере. Вооруженный новой информацией Доминик понимал, что речь идет об осаде, и воспринял это как испытание своей храбрости и преданности. Безвылазно сидя в стенах собственного дома, члены семьи проводили время, стараясь делать вид, что ничего особенного не происходит: играли в карты и другие настольные игры. В этом сыгранном ансамбле прозвучала только одна диссонансная нота – в исполнении матери Доминика. Он слышал, как она жаловалась родителям на глупость «такой жизни», которую вел ее брат.

Несмотря на то что они словно сидели на пороховой бочке, Доминику удавалось вести себя столь же непринужденно, как и всем остальным. Юноша, у которого недавно проснулся интерес к музыке, даже пытался поднять окружающим настроение исполнением своей любимой песни «Little Darlin’»¹⁴.

Разумеется, никто открыто не обсуждал то, что происходило во внешнем мире. Настал день, и осада была снята. Доминик с честью выдержал испытание и сохранил себе жизнь в это нелегкое время. Он стал чувствовать себя более мудрым и даже более выдающимся, чем остальные ученики государственной школы. Он хранил тайны столь великие, что никогда не признался бы в этом.

Следующие два года прошли относительно спокойно. Если в подпольном мире продолжали бушевать бури, то по внешнему виду Нино Доминик никогда не смог бы догадаться об этом, равно как и по виду Карло Гамбино или Пола Кастеллано, которых он встречал на обедах и семейных собраниях. Это было счастливое время музыки, спорта и дружбы.

Доминик добавил к своему репертуару песню «At The Hop»¹⁵ и с подростками по соседству собрал группу The Tuneups. Благодаря крепкому телосложению Доминик стал отличным кэтчером¹⁶ в бейсбольной команде Бат-Бич – «Бенсонхёрст Литтл Лиг». А на Кони-Айленде он впервые поцеловал девушку. Доминик начал испытывать глубокое чувство гордости за свое бруклинское происхождение – те, кто из Бруклина, преуспевают во всем. Он не раз слышал, как Нино говорил: «Если они не из Бруклина – значит, они фермеры», и принял это заносчивое высказывание на свой счет. Из Бруклина могли быть только крутые ребята.

Когда Доминику исполнилось двенадцать, его мать принесла неожиданную новость. Она вознамерилась выйти замуж за Энтони Монтильо, с которым уже некоторое время встречалась, и уехать из Бруклина. После женитьбы пара собиралась купить дом в Левиттауне, в тридцати милях от Лонг-Айленда, и, возможно, завести ребенка. Доминику нравился будущий отчим. Как и Энтони Сантамария, Энтони Монтильо был ветераном Армейского авиационного корпуса. Он брал мальчика с собой на экскурсию в Вест-Пойнт и играл с ним в футбол. Тем не менее эта новость огорошила Доминика.

Когда шок прошел, мальчик стал относиться к переезду как к приключению. Хотя мать об этом не говорила, он знал, что она будет счастлива отстраниться от «такой жизни» с Нино, в которой людей, случалось, убивали – или они просто исчезали. И, несмотря на свою молчаливую приверженность одному из аспектов этой жизни – ее дерзкой удали, – он решил, что некоторая отстраненность пойдет на благо и ему.

После свадьбы, когда подошло время записать Доминика в другую школу, мать попросила его принять фамилию Монтильо. Поскольку ему нравился отчим и он хотел сделать приятное матери, он согласился, несмотря на то что не был официально усыновлен.

Новая семья отбыла в Левиттаун летом 1960 года, не подозревая, что Нино вознамерился отомстить за личную потерю, подвести черту под борьбой за власть в преступном мире и вступить в мафиозную семью Гамбино – и все это одним махом.

В октябре адвокат гангстера Винсента Скуилланте сообщил репортерам, что его клиент пропал без вести. Скуилланте являлся президентом компании-монополиста по вывозу промышленных отходов и был признан крупнейшим наркодилером на слушаниях подкомитета сената Соединенных Штатов по борьбе с вымогательством, которые проходили в Вашингтоне. В Бат-Бич он также был опознан как убийца Фрэнка Скализе, который позже заманил в ловушку его брата Джозефа, жаждавшего отомстить.

Официально его исчезновение осталось нераскрытым, но спустя годы Энтони Гаджи много раз говорил тем, кому доверял: «Мы накрыли его в Бронксе. Мы разнесли ему башку, затолкали в багажник и выкинули на свалку».

Нино и его подельники привезли тело в подвал дома на 10-й улице в Алфабет-Сити, в старом квартале, где в свое время рос Нино. Там в отопительной печи бывший член шайки 10-й улицы сжег человека, убившего героя его детства.

В Левиттауне, одном из первых пригородов в послевоенном стиле¹⁷, Доминик Монтильо стал настоящим американским тинейджером. Он разносил газеты, жарил гамбургеры в «Макдоналдсе», болтался по торговому центру, играл в футбол в составе школьной команды и лишился невинности в зарослях позади школы.

Единственным пятном, омрачавшим то беззаботное время на новом месте, был период в течение первого года, когда подросток восстал против авторитаризма своего отчима и стал прогуливать школу. После увещеваний матери он начал вести себя хорошо, но к тому времени успел пропустить столько занятий, что последующие три года ушли на то, чтобы догнать сверстников. За это время в семье появились на свет двое детей – Стивен и Мишель, которые росли, не зная о том, что у их столь деятельного старшего брата был другой отец.

Больше всего Доминику нравилось заниматься музыкой. Когда ему исполнилось четырнадцать, у него сломался голос – стал низким и обволакивающим, он объединился с другими парнями, которые играли на дискотеках и свадьбах. Они назвали себя The Four Directions. Они в основном исполняли песни темнокожих певцов, и это стало их «фишкой» – белые парни, которые звучали как черные.

Однажды вечером они исполняли новую песню в небольшом помещении, имитирующем студию звукозаписи. Владелец одного из алкогольных магазинов по соседству был впечатлен – он предложил ребятам средства для покупки концертной одежды и покрытия прочих расходов. Спустя несколько недель парни уже выглядели по высшему разряду и выступали в самых популярных ночных клубах Лонг-Айленда, на разогреве у The Shirelles¹⁸ и Little Anthony & The Imperials¹⁹, лучших «черных» групп того времени. Парни чувствовали себя звездами.

Энтони Гаджи пытался отрезвить Доминика.

– Музыкальный бизнес – гнилое и грязное дело, – говорил он, когда семья собиралась вместе в Бруклине.

– Меня не волнует бизнес – только музыка, – отвечал Доминик, но его аргументы не принимались во внимание.

Монтильо и Гаджи собирались почти каждое воскресенье, особенно после того как Анджело, отец Нино, умер от сердечного приступа в 1962 году. Монтильо всегда приезжали в Бруклин, потому что Нино терпеть не мог ездить по оживленной скоростной автомагистрали Лонг-Айленда. Мария Монтильо смирилась с этими поездками, иначе она никогда больше не увидела бы свою мать, которая жила теперь в одиночестве, этажом выше, чем Нино и Роуз. Ее муж тоже смирился с этим ради Марии.

Доминик считал отношение своего дяди к музыкальному бизнесу лицемерным: по словам музыкантов, с которыми парень часто общался, «люди мафии» довольно часто крутятся в музыкальной индустрии. В это он охотно верил, потому что песни американских исполнителей итальянского происхождения, которых он считал однодневками, крутились по радио чуть ли не беспрерывно. И это являлось живым доказательством того, что даже из бездарной песни можно сделать хит. Всего-то надо было подмазать ладони диск-жокея.

Группа The Four Directions была в одном шаге от звездного статуса, когда после прослушивания записывающая компания согласилась выпустить песню «Tonight We Love», которую написал друг Доминика. Текст песни был написан «с нуля», а вот музыка являла собой откровенное подражание концерту Чайковского для фортепиано.

Продажи были умеренными, но благодаря этой записи группу пригласили на другую студию, где они записали подпевки для альбома Митча Райдера и популярной группы The Detroit Wheels. В альбом вошел хит «Sock-It-To-Me», но Доминику больше нравилась другая песня – «A Face In The Crowd», для которой он создал вокальную аранжировку.

Друзья сочли эту песню достойной – Доминик производил на них сильное впечатление. Был ли он певцом, спортсменом, учащимся, жарщиком котлет в «Макдоналдсе» – он, казалось, каждый раз примерял на себя новую личность. И дело было даже не в одежде или униформе – менялись его язык тела, речь, манера поведения. Друзья называли его хамелеоном.

Как-то вечером вино Thunderbird²⁰ вскружило голову музыкантам, и им вздумалось покорить Карнеги-холл²¹ на Манхэттене. Однако сорокапятиминутная поездка на машине слегка отрезвила их, и они остались топтаться у входа. Здесь они заметили навес, который напомнил им нишу в торговом центре, где они добились хорошего звука и где их приметил владелец алкогольного магазина. Это было настоящим знамением судьбы.

«Tonight, we love», – принялись распеваться парни. Голоса звучали все увереннее, ноты Чайковского оглашали стены из стекла и бетона. Несколько человек остановились и начали аплодировать. Однако когда поток людей, идущих с концерта, стал прибывать и вокруг музыкантов образовалась толпа, у них случился приступ страха сцены. Они прекратили петь и убежали.

В нескольких кварталах оттуда их нагнал лимузин. Водитель вышел и сказал, что его босс работает в шоу-бизнесе и хотел бы с ними встретиться. Группа вернулась к Карнеги-холлу, где их встретила телеведущая Джун Хэвок.

«Мне бы хотелось, чтобы вы выступили в моей передаче», – сказала она.

Так у группы The Four Directions состоялся телевизионный дебют. За ним последовали другие представления, включая шоу в Кливленде, среди участников которого была молодая пара – Сонни и Шер²². Доминик поговорил с обоими, но в присутствии Шер, которая выглядела как индеанка благодаря своеобразной красоте и черным волосам до пояса, он настолько нервничал, что совершенно не запомнил ее слов.

В рамках продвижения записи «Tonight We Love» они также играли в клубе Arthur на Манхэттене, который принадлежал бывшей жене актёра Ричарда Бёртона²³ Сибил, а также в Uptown Theatre в Филадельфии, известном клубе черной музыки, где их дважды вызывали на бис.

Тем не менее масштаб их известности оставался ограниченным.

Чтобы стать настоящими звездами, им нужно было выпустить хит и найти собственный имидж. Исполняя песни других групп, большого успеха было не добиться. Их друг из еще одной группы написал для них песню, которая, как они думали, могла вывести их в звезды, но записывающую компанию, работавшую с ними раньше, она не заинтересовала. Ограниченного успеха композиции «Tonight We Love» было недостаточно, чтобы преодолеть амплуа «группы на разогреве». По мнению Доминика, истинная причина такого положения дел была в том, что другие исполнители итальянского происхождения, работавшие с той же компанией, – весьма популярные The Four Seasons²⁴ – не хотели, чтобы она раскручивала их потенциальных конкурентов.

Пребывая в убеждении, что группе нужен прорыв, Доминик обратился за помощью к Нино. Он думал, что один телефонный звонок Нино дяде Карло способен все решить. Он был уверен, что Карло контролирует записывающую компанию из Нью-Джерси – об этом ходили разговоры в клубах и мелькали строчки в газетах. Он чувствовал себя виноватым в том, что пробуждает кровные узы с «такой жизнью», – правда, не слишком. Ведь у него был талант.

– Все, что нужно, – только немного подтолкнуть, найти кого-то, кто нас запишет, – сказал он Нино.

– Не думаю, что этот бизнес для тебя.

– Говорю тебе, это не бизнес, это музыка.

– Все, что есть в этом бизнесе, – наркота и женщины. Это не для тебя. Забудь об этом.

Такое покровительственное отношение привело Доминика в ярость. Он впервые повысил голос на Нино.

– Да кто ты такой, чтобы говорить мне, что для меня лучше?

– Но ведь это ты пришел ко мне с просьбой.

– То есть лучше, если я буду убийцей и стану шататься по улицам, давая деньги взаймы каждому встречному?

Нино придвинулся к Доминику.

– Думаю, тебе лучше следить за своими словами.

– Значит, быть ростовщиком – нормально. А профессиональным артистом – «забудь об этом»?

– Лучше уйди, а не то я нос тебе разобью.

Доминик вышел из бункера разозленный и униженный. Он ненавидел все, что делал его дядя, и себя самого тоже – за то, что попытался воспользоваться его услугами.

The Four Directions просуществовали еще год, но так и не стали чем-то бо́льшим. В своем разочаровании участники группы принялись нападать друг на друга, споря, у кого лучше голос и кто будет петь основную партию. Когда Доминику исполнилось семнадцать, группа распалась.

В том же 1965 году Доминик окончил среднюю школу Макартура в Левиттауне. Он был до крайности расстроен бесславным концом своей музыкальной карьеры. Ему хотелось чего-то нового и захватывающего, но он понятия не имел, чего именно. Сердитый на Нино и обиженный на весь Нью-Йорк, он думал сбежать, но не знал куда. Он запросто поступил бы в колледж, но совершенно не жаждал соблюдать дисциплину. С горечью отклонил он предложение Нино помочь ему найти работу. Полностью растерянный, он сам подыскал себе занятие – работу на сборочной линии в авиационной корпорации «Грумман».

Тем временем один его друг записался в резерв сухопутных войск и всячески расхваливал Доминику недавно сформированный элитный отряд «Зеленые береты»²⁵. В то время это подразделение было послано во Вьетнам²⁶ для свержения коммунистического режима.

Для Доминика это звучало волнующе, маняще и удивительно. Он тоже видел себя героем, будучи искренне, до наивности, патриотичен; вдобавок к этому он был непредсказуем. Поэтому в День святого Валентина 1966 года он оставил работу на сборочной линии – после открытого неповиновения начальнику цеха. По пути домой увидел пункт по записи новобранцев. Собрав остатки уверенности в себе, еще сохранившиеся после распада музыкальной группы, он зашел внутрь. Пройдя мимо стендов береговой охраны и морской пехоты, он остановился у отдела сухопутных войск.

– Я хочу быть «зеленым беретом», – заявил он.

Вербовщик подумал, что он шутит, и начал смеяться.

– То, что ты хочешь, не значит, что ты им станешь. Это не так просто.

– Я бы не пришел, если бы это было просто.

– Хорошо. Я не могу гарантировать, что ты станешь «зеленым беретом». Все, что я могу обещать, – это курс базовой тренировки. Если после него ты по-прежнему будешь хотеть стать «зеленым беретом», тебе нужно будет записаться добровольцем и поступить в Батальон дальнейшей подготовки пехотинцев, затем в Школу рейнджеров²⁷, а потом в Школу частей особого назначения – это и есть «Зеленые береты», – но только при условии, что ты им подойдешь.

– Отлично! Где расписаться?

Этим вечером новобранец сообщил своей ошарашенной матери: «Если собираешься идти на войну, нужно пройти весь путь целиком».

Мать не оценила его браваду – было очевидно, что Доминик обладает некоторыми чертами Энтони Гаджи. Впрочем, когда оторопь прошла, благодаря все тому же Энтони Гаджи она взялась поддерживать его. Она очень боялась, что ее беспокойный сын в итоге войдет в мир Нино. Армия же могла наставить его на другой путь. «Помни, что ты должен остаться в живых», – напутствовала сына мать.

Раздутый от гордости, Доминик отправился в Бруклин сообщить новость Нино. Он предвидел реакцию дядюшки, но такой отповеди не ожидал совершенно.

– Там убивают людей, идиот! И для чего? Чтобы поддержать на плаву кучку рисовых фермеров? Это безумие!

– Наверное, для тебя это прозвучит банально, но я собираюсь сражаться за мою страну, – Доминик выдержал паузу. – Как мой отец и как отчим.

– Они тоже дураки. Не надо сражаться за генералов, сражайся за нас. Если хочешь умереть, умри лучше за свою семью!

Эти последние слова Нино испугали Доминика. Они прозвучали так, будто дядя говорил о «семье» Гамбино, а вовсе не о семействе Гаджи или Монтильо. Он почувствовал гнев, удивление, страх и гордость одновременно и на какое-то время потерял дар речи.

– Я не собираюсь умирать, – в конце концов произнес он и удалился.

2. Задира

Вскоре после того как Доминик отбыл на службу в армию, Нино свел знакомство с молодым человеком, который не обладал ни внешностью, ни талантом деятеля шоу-бизнеса. На Нино произвели впечатление другие качества Роя Альберта Демео – ум, энергичность, изворотливость, а также опыт работы с тем, что как раз интересовало Нино: с машинами, ссудами и вообще деньгами.

Рой не выставлял все это напоказ – во всяком случае в то время, – но глубоко внутри у него таилось что-то низменное и озлобленное, в нем ощущалось некое агрессивное начало, которое делало его еще более беспощадным, чем Нино.

Они встретились, когда Рой приехал в Бат-Бич навестить мать – вдову, которая недавно переехала в дом своей подруги, тоже вдовы, жившей в нескольких кварталах от бункера. Нино слышал о Рое, потому что тот уже был пусть небольшой, но все же легендой преступного мира в некоторых соседних районах к востоку от Бат-Бич – таких как Флэтлендс²⁸ и Канарси²⁹. Нино слышал о нем от друзей в маленькой мафиозной «семье» Луккезе, что контролировала грузовые транспортные компании, свалки и операции по угону машин в этой части Бруклина, к тому же была исторически близка к «семье» Гамбино благодаря тому, что их дети сочетались браком.

Всегда открытый для делового сотрудничества, Нино отправил Рою через общих знакомых приглашение заехать к нему в следующий раз, когда тот окажется в Бат-Бич. Рой не стал ждать повторного приглашения. Энтони Гаджи был принят в «семью» Гамбино, самую влиятельную в городе, а Рой был полон амбиций и искал для себя новых возможностей. Он не собирался проводить остаток жизни на свалках, а это всё, что ему светило, останься он с «семьей» Луккезе.

Рою нравилось соответствовать успешным соседям, и его нелегальных заработков для этого хватало с лихвой. В 1966 году он покинул Бруклин и поселился в благоустроенном пригородном районе Массапека-Парк на Лонг-Айленде, заняв солидный дом, построенный по индивидуальному проекту на трех смежных участках Парк-плейс. Там он жил с женой Глэдис, которая порой жалела, что шестью годами ранее вышла за него замуж. У них было двое детей и третий на подходе. Бо́льшую часть мужской работы в доме Рой выполнил собственноручно.

Для Роя было большим достижением собрать необходимые двести тысяч долларов для покупки жилья в богатом районе Массапека-Парк. Пусть дом находился и не в самом козырном месте города, зато именно в Массапека-Парке располагалось поместье самого Карло Гамбино, владевшего также квартирой в Бруклине. В течение многих лет Рой часто проезжал мимо его дома, но как бы амбициозен он ни был, он ни разу не осмелился зайти без приглашения – а оно не последовало, поскольку Рой не рассматривался даже на роль самого простого подручного.

Своей яйцевидной формой лица, зализанными назад волосами и грузной фигурой Рой напоминал скорее безликого обывателя, нежели преуспевающего молодого члена преступной группировки. Однако к нему невозможно было относиться равнодушно: его либо любили, либо сторонились, в основном из-за страха. Несмотря на избыточный вес, Рой был невероятно силен в трактирных потасовках, не церемонясь применяя на соперниках запрещенные приемы.

Он был олицетворением какой-то криминальной аномалии. Он вырос в обычной семье среднего класса. Мать Роя никогда не работала, отец, которого не стало, когда парню было девятнадцать, был законопослушным рассыльным в прачечной. Рой перестал с ним общаться, как только вступил в подростковый возраст и начал ставить для себя гораздо более высокие финансовые планки.

Прочие родственники Роя были выдающимися профессионалами, каждый в своей области. Один из его дядюшек, бывший главный обвинитель в окружной прокуратуре Бруклина, служил профессором в Бруклинской юридической школе. Другой управлял одной из компаний-дилеров «Бьюика». Двоюродный брат его отца работал не кем-нибудь, а главным судмедэкспертом Нью-Йорка. Мать Роя, с которой он прекрасно ладил, всегда хотела, чтобы он тоже стал врачом: так он сам говорил.

– Скажу тебе так, – не раз говаривал Рой. – Я для своей семьи как паршивая овца.

Фраза «Скажу тебе так» сопровождала многие его высказывания, будто он хотел привлечь внимание слушателей к тем неповторимым словам, которые сейчас прозвучат из его уст.

Каждый день Рой ездил на своем новеньком «кадиллаке» из Массапека-Парка в Бруклин – туда, где находились его штаб-квартира. Кабинетом ему служил бар для синих воротничков под названием «У Фила», находившийся в нескольких кварталах от дома его детства во Флэтлендсе. В баре он выпивал редко – предпочитал делать это дома в конце дня, когда все дела переделаны. Он был завсегдатаем окрестных злачных местечек, таких как «Кондитерская Бенни», «Ресторан Джимми» и боулинг-клуб «Джил Ходжес Лэйнс» (предназначенный для ностальгически настроенных фанатов «Бруклин Доджерс»³⁰). Рой, может быть, и стал наконец жить ничуть не хуже соседей, но со времен средней школы и до конца своих дней он работал с друзьями и знакомыми с ранних лет – Профачи, Диноме, Форонджи и Доэрти.

Флэтлендс имел свою историю. Дом, в котором Рой жил в детстве, находился в пяти кварталах от того места, где первые голландские поселенцы в Бруклине построили свои дома. В честь города в Голландии поселение было названо Нью-Амерсфоорт, но это имя в конце концов уступило описательному – Флэтлендс, или «плоская земля». Безлесные равнины этого дальнего западного участка Лонг-Айленда в XVII веке привлекали голландцев, не имевших достаточного опыта в вырубании деревьев.

Эти земли занимали индейцы долины Делавэр, известные как канарси, что на их языке означало «укрепленное место». Лагерь индейцев располагался на другом берегу небольшой бухты, на востоке, поэтому территория на противоположном от Флэтлендса берегу и получила название Канарси.

В начале XX века во Флэтлендс стали переселяться семьи не-фермеров. Первые жилые районы были застроены уже в 1920-х годах. К 1941 году, когда туда прибыла семья Роя, все улицы были заасфальтированы. Флэтлендс находился в семи милях к северо-востоку по береговой линии Бруклина и был связан с ним дорогами, проложенными по старым тропам Канарси.

Семья Роя заселилась в дом из красного кирпича, похожий на бункер, на авеню Пи. Рою был тогда месяц от роду. Он стал четвертым ребенком в семье Энтони и Элеанор Демео, которые уже успели обзавестись дочерью, на два года старше Роя и двумя сыновьями – один старше него на десять дет, другой на семь. Как в случае Нино Гаджи, да и как тогда было принято, родственники Роя – дядя, тетя и два двоюродных брата – жили в том же доме на верхнем этаже. До этого все проживали в Вильямсбурге, одном из старейших кварталов Бруклина через Ист-Ривер от Манхэттена.

Благодаря постоянной работе отца Роя в прачечной семья жила не лучше и не хуже соседей – в основном иммигрантов во втором поколении с итальянскими или ирландскими корнями. Тем не менее они, как и все вокруг, считали каждую копейку, особенно после того, как в 1950-м у Элеанор родился пятый и последний ребенок, мальчик. По достижении определенного возраста все дети Демео начинали работать после уроков.

Когда Рою исполнилось десять, его брат, второй по старшинству, которого звали Энтони – в честь отца, стал работать продавцом в киоске с газировкой у местного фонтана. Энтони прозвали Чабби – он был невысоким, но вместе с тем широкоплечим и мускулистым, из-за того что работал с тяжелыми грузами. Все в окру́ге любили Чабби и считали его самым многообещающим ребенком в семействе Демео. Его мать мечтала о том, чтобы он стал доктором, еще до того, как появился Рой. Отец откладывал все деньги, которые получал за сверхурочную работу, чтобы его сын мог поступить в колледж и стать первым в их семье образованным человеком. Денег хватало только на обучение кого-то одного, и им должен был стать Чабби.

Шестнадцатилетний Чабби время от времени подсовывал Рою бесплатные шоколадные коктейли, но не слишком часто, потому что Рой уже был отнюдь не худеньким. Другие дети дразнили его из-за этого. «Эй, толстяк, скоро покатишься как мячик!» – кричал Рою один из старших мальчиков из дома Форонджи через улицу, когда тот направлялся в церковно-приходскую школу, расположенную в нескольких кварталах оттуда.

Из-за своего веса Рой был настолько неповоротлив, что со временем вся шпана на районе принялась всячески издеваться над ним. Их любимое развлечение (особенно если рядом были девочки) состояло в том, что несколько придурков подкрадывались к Рою сзади, и пока двое держали его за руки, третий стягивал с него штаны.

Однако ничего подобного не случалось, если поблизости находился Чабби. И даже если он был занят приготовлением коктейлей, наказание провинившихся следовало неотвратимо. Чем крепче становился Чабби, тем меньше приставали к Рою. Поэтому было вполне естественно, что Рой стал видеть в своем могущественном брате героя.

Католическая церковно-приходская школа святого Фомы Аквинского, в которой учился Рой, находилась в четырех кварталах от его дома. Туда же ходили все дети Демео перед тем, как поступить в государственную школу. Рой был любознательным и, несмотря на то что любил поболтать на уроках, получал хорошие оценки. В школе, помимо прочего, пытались прививать ученикам религиозные и патриотические ценности – на здании красовалась надпись «За Бога и страну».

Как и Чабби, Рой был скорее патриотом, чем набожным. В 1951 году, когда началась война в Корее, семнадцатилетний Чабби заставил родителей серьезно беспокоиться, записавшись в корпус морской пехоты. Тем не менее они гордились им, да и в военной форме синего цвета он выглядел просто потрясающе. Рой говорил своим приятелям о том, что тоже поступит на службу. Но все изменилось, когда через два месяца после отбытия Чабби в Корею двое морских пехотинцев постучали в дверь дома на Авеню Пи и сообщили, что Чабби Демео погиб в бою.

Соседи много судачили о том, что начиная с того дня в доме Демео не было счастливых времен. Мать Роя вообще перестала разговаривать и провела три месяца, рыдая у себя в спальне. С тех пор на лице Роя никто не видел и тени улыбки. Рой был безутешен, но свое горе он выражал способами, повергавшими окружающих в недоумение.

В школе святого Фомы Аквинского Рой начал «докапываться» до мальчиков младше себя без всякого повода – только из-за того, что у него внутри бушевала ярость. Он по-прежнему получал хорошие оценки, но стал маленьким толстым задирой. Соседи нередко слышали, как Рой кричит на своего отца Энтони.

Поведение Роя было не единственной проблемой. Отец был против его общения с тремя соседскими мальчишками – братьями Профачи. Их дядей был Джозеф Профачи, известный в окру́ге босс мафии. В пятницу вечером в дом Профачи на Авеню Пи съезжались мафиозные деятели на «кадиллаках», чтобы поиграть в покер. Энтони Демео хорошо знал, кто собирается за карточным столом, потому что один из его братьев, Альберт, был главным обвинителем в окружной прокуратуре и многих из них пытался отправить за решетку. Своим вторым именем Рой был обязан именно ему.

Между тем Рою нравились братья Профачи. Он любил сидеть на крылечке вместе с ними и наблюдать, как мафиози приезжают на больших сияющих машинах. В глазах Роя они выглядели так же эффектно, как некогда морские пехотинцы в военной форме синего цвета.

Позже он скажет: «Со стороны моего брата Чабби было ошибкой поверить во всю эту военную чушь».

Несколько раз отец отшлепал Роя за то, что тот ослушался его приказа не водиться с братьями Профачи, но это было ничто по сравнению с тем волнением, которое Рой испытывал, глядя на приезжающих и уезжающих бандитов. Кроме того, его мать не разделяла беспокойства мужа. Они были хорошими подругами с матерью Профачи. Она убеждала супруга, что мальчики не имели отношения к мафии: они были прилежными учениками, готовящимися поступить в колледж.

В 1955 году Рой окончил восьмой класс и поступил в среднюю школу «Джеймс Мэдисон», одну из лучших в городе. Среди ее выпускников, стремившихся воплотить мечты своих отцов и дедов, что прибыли в страну в поисках лучшей жизни, были два лауреата Нобелевской премии, биолог и эколог Барри Коммонер, писатель Ирвин Шоу, писатель и продюсер Гарсон Канин и множество других замечательных личностей – писателей, репортеров, юристов, политиков и актеров, включая популярного нью-йоркского диджея Брюса Морроу. Классом старше Роя училась певица Кэрол Кинг.

Теперь Рой был более худощавым, но все-таки не стройным. Он научился сдерживать гнев, но в уличных драках был ужасен. Рой царапался, бил, пинался – делал все возможное, чтобы получить преимущество в схватке. Однако все это оставалось за пределами школы. В классе же Рой демонстрировал хорошую успеваемость и пунктуальность, несколько раз удостаивался поощрений за учебу. Он проявлял уважение к людям, наделенным властью (за исключением собственного отца). В его личной карточке учителя отмечали, что Рой «благонадежен», «хорошо ведет себя» и «склонен к сотрудничеству».