Моя психушка: Made in Belarus

Центр психиатрии и наркологии
Part II – «стресс и потеря времени»

Несколько дней я провел в осознании того, что не могу представить будущего. Какой-то подростковый максимализм сбивал мысли в кучу и бесконечно прокручивал небезызвестную песню No Future в голове.

В то время я встречался с огромным количеством знакомых в разных частях города. Основная забегаловка – «Жили-были» недалеко от центра по причине дешевизны и разрешенного курения внутри. Интерьер и качество заказанных блюд оставляли желать лучшего, а после нескольких бокалов разливного пива не самого хорошего качества наутро отчетливо давало о себе знать похмелье. Ничем не примечательный вход напротив кинотеатра, совсем маленькое помещение для встречи посетителей, огромная очередь в туалет в вечернее время и вытянутый коридор в обе стороны, по центру которого – постоянно переполненная барная стойка, почему-то сильно привлекали гостей этого заведения. Столы или место за баром бронировать нельзя, таковы правила, поэтому спонтанно придя, можно было несколько часов простоять около скамеек в соседних дворах в ожидании свободного места, хотя и это никого не смущало. Имеющие какое-то количество денег про запас могли пойти в ближайший кинотеатр на один из сеансов, а таких, как мы, ожидало шатание по окрестностям.

В один из вечеров Солнце привел в «Жили-были» старого друга Андрея. Все, кто так или иначе сталкивался с ним, не могли найти общий язык и попросту считали странным. Мне же он показался вполне нормальным, одетым в черные джинсы и кофту с непонятным орнаментом, а также крайне спокойным при разговоре даже на провокационные темы. Андрей лежал в психиатрических больницах три или четыре раза, в том числе и по направлению от военкомата, хотя ничего толкового сказать о распорядке или времяпрепровождении не мог, так как не числился лицом на осмотре, а направлялся на лечение, по-моему, по причине приступов эпизодической шизофрении. Обколотому сильными медицинскими препаратами, ему было тяжело осознавать происходящее. Мы сели за столом напротив выхода из кухни, куда безостановочно забегали-выбегали официанты.

– Ну че, готов к психушке? – широко улыбаясь и немного наклонив голову, спросил Солнце.

– Понятия не имею, чего ожидать. Мне некомфортно и немного боязно. Хуевая система принуждения, – я настолько эмоционально ответил, что посетители за соседним столом нехотя повернулись и, скорее всего, начали прислушиваться к разговору. – Да и не факт, что положат, я пока сходил только к психологу на беседу, – добавил после нескольких секунд тишины и шепотов обсуждения вокруг.

– Да расслабься, малой. Там как в советском санатории. Кормят, поят, а если надо, то и жопу подотрут, – заметил Андрей.

Он был немногим старше меня, наверное, ровесником Солнца и к большинству знакомых обращался именно «малой», хотя, скорее всего, не из-за возраста. Я уже встречал людей с подобной манерой общения и никогда не придавал значения таким словам. Это был один из немногих воскресных вечеров, когда никто из пришедших на встречу не напился и спокойно ушел на своих двоих. От «Жили-были» до нашей с Олей квартиры – не более получаса неспешной прогулки. Неудивительно, что большинство подобных встреч со знакомыми заканчивались попойкой на удобном диване в гостиной. Тот раз был исключением, и все отправились по домам обдумывать услышанное или просто ничего не делать, наслаждаясь последним выходным перед трудовыми буднями.

За несколько дней до встречи с Солнцем и Андреем я побывал в Центре психиатрии и наркологии на улице Менделеева. Искренне удивило месторасположение. Если смотреть на центральный вход, стоя к нему лицом, то чуть позади слева будет один из самых больших сетевых магазинов в окрестностях, за спиной – большая недостроенная православная церковь, а в здании центра с обратной стороны – вход в помещение какой-то разрешенной религиозной секты. Выбора у посетителей было предостаточно: взять дешевое спиртное в магазине и обмыть поход в психиатрию; отправиться в церковь замаливать грехи и просить исцеления в месте, которое существует за деньги ободранных до нитки прихожан и не платит налоги, или довериться секте и заполнить голову очередными бредовыми идеями нового времени. Сам район считался спящим. Дворы наполняли ворчащие бабки, уличная торговля процветала к периоду сбора урожая с дачных участков, раскрывая лавки-фургоны перед покупателями, а гопота так и стремилась стрясти у кого-нибудь мелочь или взять телефон позвонить. В 300 метрах находился пивной разлив. Видимо, по договоренности с местными патрулями милиции он работал по принципу: закрываюсь, когда хочу, и можете распивать купленное в пределах видимости отпускного окошка. В остальных знакомых мне частях города патруль при выявлении нарушения тут же составлял протокол. Если учесть, что напротив находилось родительное отделение одной из больниц, то договоренность с ментами была очевидна. Само здание центра ничем не примечательно, по-моему, половину занимала психиатрия, а вторую обычный жилой дом. Внутри все также вполне стандартно для государственных объектов: большое фойе сразу после входа, слева – справочное бюро, справа – регистратура, узкие коридоры с лавочками и кабинеты вдоль прохода. В отличие от районных поликлиник в регистратуре не нужно было ждать нескончаемой очереди. Я только показал направление, и мне назвали кабинет врача, к которому был записан. Помню, несколько раз постучал перед входом, но ответа не последовало. Набравшись смелости, зашел и удивился, что это не кабинет, а настоящая обустроенная прихожая. Спереди еще две двери, вокруг несколько стендов с книгами и брошюрами, вешалка для верхней одежды, диван из кожзаменителя и два подобных кресла. Из правой двери вышел Саша, приятель школьных лет.

– О! Привет. Ты ко мне? – с искренней радостью спросил старый знакомый.

– Привет. Не знаю, – ответил я, протягивая направление. Саша внимательно посмотрел на него и сказал:

– Зря ты записался к Васильевне. Ее не любит никто, не только направленные призывники, но и коллеги. Некоторые писали на нее жалобы. Безрезультатно: стаж и знакомства.

Его слова были безразличны. Встреча – неожиданная и приятная, не более того. Саша был всегда странным и непонятным для дворовых ребят. Общался исключительно с девушками, вел себя спокойно абсолютно в любых ситуациях и никогда не конфликтовал. Неудивительно, что он стал психологом. Всегда читал то, что для большинства казалось тяжело и непонятно, старался поддерживать всех мало-мальски знакомых в сложных ситуациях и стремился решать проблемы любым доступным путем. После девятого класса школы перешел в другую с углубленным изучением каких-то нетипичных для общего образования гуманитарных предметов. Связь стала теряться, а последние три-четыре года наши пути не пересекались. Непродолжительный разговор ни к чему не обязывал, мы попрощались, и я, постучав, зашел к неизвестной Васильевне. Мне показалось, что коридор был в более благоприятном виде, чем рабочий кабинет врача: шкафы по бокам, два письменных стола, сдвинутые вместе по центру, несколько деревянных стульев со спинками и грязный ковер с затертыми рисунками цветов на полу.

– От военкомата? – не здороваясь и не отвлекаясь от своих дел, задала вопрос психолог.

– Здравствуйте. Да, оттуда, – коротко и стараясь быть вежливым, ответил я.

– Садись. Давай направление, – ее слова прозвучали еще более грубо, чем первый вопрос. Это очень раздражало. Стараясь не подавать вида, выполнил указания.

– Ну и что ты хочешь в жизни? – мне не удалось ничего ответить, психолог непрерывно продолжала задавать вопросы и комментировать саму себя. – Посмотри на себя, ты как петушок крашеный. Зачем тебе сережки? А татуировки? Ты думаешь, ты крутой? Нет, ты ничтожество. В нормальном обществе на тебя никто не посмотрит, ты ничего не сделаешь, ничего не добьешься, – врач продолжала в этом духе не менее пяти минут, чуть не доведя меня до слез от такого хамского и недоброжелательного отношения.

Трясущимися губами от обиды и без возможности что-либо сделать сказал, что сейчас пойду в ближайший опорный пункт милиции и напишу заявление на оскорбление личности.

– На, – выдавила Васильевна и кинула на стол какую-то папку. – Иди в коридор, нечего тут места занимать.

– А что это? – осторожно поинтересовался.

– Увидишь, – раздраженно и крайне недовольно прозвучал ответ.

В папке было несколько листов теста. Вопросы откровенно неинтересные и с вполне очевидными ответами для любого адекватного человека: любите ли вы родителей, получили ли нормальное воспитание и все в этом духе. Видимо, для заполнения бумажек посетителями в одном из углублений коридора стояли неудобные деревянные лавки, составленные буквой «п», и несколько столов, которые сильно шатались и не давали возможности четко поставить галочку напротив выбранного ответа. Некоторые вопросы ставили в тупик, например, играл ли я с куклами. Если игрушки Бэтмена или Спайдермена к ним отнести, то вопрос спорный. Все с детства привыкли считать куклами девчачьи женственно-подобные игрушечные образы людей, но никак не супергероев, с которыми играют мальчики. Постучался в кабинет к Васильевне и уточнил, что в вопросе имеется в виду. Помощь пришла незамедлительно:

– Пиши что хочешь. Закрой дверь, дует.

Не могу понять, как с такими манерами допускают работать с людьми, а тем более на должности врача-психолога. Сдав тест Васильевне с большим облегчением, вышел из Центра психиатрии и наркологии. Улица Менделеева казалась еще более мрачным местом последнего пристанища безнадежно загнанных системой. Я отчетливо видел всю грязь происходящего: бабок, которые бесконечно ругают прохожих, выкрикивают что-то неразборчивое с лавок около подъездов и жалуются на низкие пенсии; алкоголиков, которые только на дне бутылки «видят» спокойствие; врачей, наплевательски относящихся к пациентам. Нет света во тьме. Люди становятся такими не благодаря хорошей жизни, а из-за постоянного угнетения со стороны власти, бесконечного множества декретов президента, принятия законов депутатами, не видящими заводских кварталов и не представляющими, как действительно можно улучшить ситуацию, ментов, которые охраняют порядок сложившейся издевательской системы и силовых структур, защищая от посягательств и критики. Первым делом после выхода из центра возникли мысли: столько стресса ради какой-то аббревиатуры ГО (годен к военной службе с незначительными ограничениями), НГМ (негоден к военной службе в мирное время, ограниченно годен к военной службе в военное время) или еще какой-нибудь закорючки на бюрократическом бланке с печатью. Тогда я не мог представить, что это было начало.

Через несколько дней отправился к военному комиссариату во второй раз за месяц. Ворота и два корпуса с дополнительными строениями на территории в закоулках одного из центральных районов города показались еще более не вписывающимися в современное общество и восприятие свободного человека. До этого посещения не замечал четкого разграничения госучреждения с бесплатной рабочей силой в лице военнослужащих срочной службы и прилегающего дворового участка, который убирается за счет оплачиваемых услуг жилищно-эксплуатационных служб. Если за воротами был хорошо постриженный газон, ведущие к парадным ступеньки и полы помещений вымыты до блеска и нигде не валялось мусора, то на дворовой территории за ними был разбитый асфальт, окурки так и резали взгляд, а трава была выжженного остатками осеннего солнца цвета и начинала увядать от похолоданий.

На этот раз раздеваться было не нужно. Я просто простоял за личным делом около полутора часов в очереди, начинающейся от ступенек перед входом и заканчивающейся в предбаннике второго этажа. При сдаче документов времени ушло не меньше. Как и многие, пытался пролезть вне очереди, объяснив ситуацию: отдам папку и уйду. Некоторые охотно разрешали пройти вперед, а завсегдатаи, которых гоняли бесконечное множество раз по инстанциям, пытаясь признать годными к несению службы, понимали, что помимо сдачи личного дела военный врач задаст кучу вопросов вроде уточнений адреса прописки, номера городского телефона по месту жительства и других, а на это уйдет далеко не одна минута, поэтому говорили категорическое нет на просьбы протиснуться вперед. Может, это стандартная обязательная процедура, тем не менее, буквально все уточняющиеся данные записаны прямо на обложке личного дела, и достаточно было спросить, поменялось ли что-то. А ведь еще в школьные годы при первом посещении военкомата стало понятно: там не работает излюбленная фраза постсоветских поликлиник и других подобных учреждений вроде «я на минутку, поставить печать». Основная часть потока призывников действительно пришла получить один-два штампа или подпись белохолатника с погонами, а сотрудники военкомата намеренно тянут время. Есть (хотя это мои личные доводы) и совсем абсурдные примеры, помимо глупых вопросов: военный врач закрывает окно перед лицом призывника на перерыв по установленному графику – не поспоришь – или пятнадцатиметровая очередь ждет, пока медики допьют чай.

Везде бывают добросовестные специалисты, которые ответственно выполняют свои обязанности и не стремятся превысить полномочия ради личной выгоды. Именно таким мне показался психиатр военкомата: вежливый и открытый мужичок лет пятидесяти пяти. Постучавшись в дверь и получив разрешение войти, я первым завел разговор:

– Здравствуйте. Прошел психолога на Менделеева, – и передал документы врачу.

– Здравствуйте-здравствуйте, – доктор принял бумаги и на некоторое время задумался, приложив шариковую ручку без колпачка к губам.

Я молчал и думал, что сейчас поставят штамп годности, отправят вниз и вручат очередную повестку с датой, в которую необходимо явиться на сборы распределения в войсковую часть неизвестного номера, а мне придется сообщить Оле печальную новость о вынужденном годичном отсутствии. Ни для кого не секрет, что есть какие-то негласные правила, по ним срочников чаще всего распределяют в военные части, расположенные не в городе проживания. Логика вполне понятна: имея много друзей и близких в окрестностях забора, будет постоянное стремление уйти в самоволку или нарушить режим. Лишь изредка бывает, когда призывник без связей или взяток попадает в часть своего города, и чаще всего это не случайность. Такой исход распределения произошел с моим другом Сергеем: был замечен на митинге оппозиции, и его отправили в железнодорожные войска, которые славятся недоброжелательностью служивых, наплевательским отношением руководства к происходящему и далеко не самыми лучшими условиями содержания. Наше государство никогда не любило проблесков конкуренции, слышал не одну историю подобных воздействий на малейшую связь молодых людей с оппозиционными структурами. Военная часть, в которую попал Сергей, находилась не просто в его городе, а в нескольких сотнях метров от его дома.

После паузы разговор продолжился:

– Вам могли поставить три печати, подтверждающие легкое расстройство личности, и отсрочка или НГМ были бы получены. Понимаете? Дать второе направление в одно и то же учреждение не могу. По желанию можете пройти обследование в РЦПЗ… – психиатр несколько минут объяснял последовательность процедур и необходимость оценки комиссии.

– Примерно все понял. А что такое РКЗПУ? – забыв аббревиатуру учреждения, почему-то подумал, что вспомню, когда буду произносить. Получился несвязный набор букв, что заставило врача улыбнуться и убрать ручку от губ. До этого он старался не выражать эмоций и говорить максимально понятно.

– РЦПЗ – Республиканский центр психического здоровья. Это частично закрытое заведение. Призывники располагаются в корпусе, специально выделенном военкоматом. Ограничений в выходе или встречах с друзьями и близкими не будет. Понимаете? Пройдете обязательные процедуры, обследование, а после – разговор с комиссией, которая определит годность к несению воинской службы…

Большая часть разговора мне была непонятна. Стараясь говорить просто, психиатр использовал много медицинских терминов и формулировок. А потом произнес ключевые слова:

– …от центра города вы можете доехать на 18-м автобусе…

Республиканский центр психического здоровья оказался небезызвестными Новостями. Такое неофициальное название он получил в белорусском обществе и был широко известен как полузакрытая психиатрическая больница. В обиходе и разговорной речи полное название РЦПЗ никогда при мне не использовалось, поэтому при разговоре с врачом сразу не понял, что это за учреждение. Там проходили лечение как законченные алкоголики и принудительно направленные заключенные, так и порядочные бизнесмены при деньгах. От больницы Колчестер РЦПЗ был далек, хотя сомнения из-за небольшого волнения в подписи о согласии были. Прежде чем дал положительный ответ, меня убедили, что в Новостях, как на отдыхе в пансионате: бесплатно кормят, дают кровать и проводят тесты, которые оценивают психическое и общее состояние здоровья лица на осмотре.

Настало время ожидания неизвестного. Еще с раннего детства не любил места, про которые абсолютно ничего не знаю, а тем более огороженные высоким забором. Помню, лет в 9—10 меня отвезли в пионерлагерь имени Марата Казея. Будучи ребенком и не выдержав режима, графика распорядка и замкнутости пространства, ревел навзрыд при каждом приезде родителей. В конце концов, не дожидаясь конца смены, меня забрали домой. Сейчас ситуация была еще хуже: никто не заберет и не поможет.

РЦПЗ
Part III – «ни разу не санаторий»

Республиканский центр психического здоровья занимает большую территорию на улице Долгиновский тракт. Внешняя структура и планировка сильно впечатлили. Можно смело назвать Новости целым районом со своей инфраструктурой между городом и поселком. Он имеет внутренние дворы практически возле каждого отделения, все дороги и тротуары продуманы и связаны между собой, видел только один магазин на территории, говорили, что их около пяти. Было всего несколько тупиковых направлений, и, на мой взгляд, они задумывались как место для отгрузки предметов первой необходимости, например, постельного белья и медицинских расходных материалов, так как в тупиках можно увидеть большие двери, напоминающие ворота гаражей для грузовых машин. Основные проходы просматриваемых мест были хорошо расчищены и убраны от мусора, который встречался только около лавочек и беседок. Мест для посетителей на открытом воздухе более чем достаточно. Урны стояли повсюду. Некоторые отделения огорожены еще одним забором внутри основного и перекрыты сверху колючей проволокой.

Незадолго до «прописки» в РЦПЗ понял, что не могу себе позволить оказаться в ограниченном пространстве, не зная, что приблизительно от него ожидать. Оказалось, никто из знакомых в Новости не попадал, хотя далеко не один находился в психиатрических больницах в разное время. Уже после выписки нашелся не просто приятель, а близкий человек, который из-за своих взглядов по решению справедливого и беспристрастного белорусского суда был некоторое время в Новостях, а позже в Гайтюнишках – психиатрической больнице закрытого типа. Еще больше удивился, когда выяснилось, что он лежал в том же отделении, в которое попал я. Толку от встречи с ним на тот момент не было, разве что приятно пообщались и поделились неизгладимыми впечатлениями.

Все лежавшие в психиатрических больницах в один голос заверяли, что там можно поправить здоровье, мол, хороший режим сна и отдыха, познакомиться с разными людьми, с которыми в дальнейшем можно поддерживать связь, кормят неплохо, а в свободном выходе для лиц на осмотре, то есть призывников, проблем нет, они же не пациенты. Никто из этих людей так же, как и я, намеренно не косил от призыва к срочной службе, но по тем или иным причинам попал в подобные учреждения для обследования. Был только один человек, которого военкомат направлял в психбольницу несколько раз по причине ежегодного изменения списка диагнозов с графой негодности. Он направлялся в дурдом, комиссия проводила оценку и делала вывод о невозможности несения воинской службы, а в следующем году приходила очередная повестка. Однако в военном комиссариате выяснялось, что с предыдущим диагнозом он может подметать тротуары и саперной лопаткой расчищать место под бордюры, хотя, если хочет попытать счастья на очередной профнепригодный диагноз, может лечь на обследование еще раз, для установления годности в текущем году. В большинстве своем люди получали ответ при первом обследовании в психиатрической больнице. В любом случае такая добровольно-принудительная мера не должна быть нормой в цивилизованном обществе. Хотя кого это ебет в процветающей Беларуси последних двадцати лет?

Первый день в санатории показался мне не таким радужным, как его описывали врач и несколько знакомых, лежавших в других учреждениях психиатрии, например, на улицы Бехтерева. Если это и можно было окрестить пансионатом бесплатного государственного содержания, то с большой надписью на железных дверях с тремя замками – строгий режим. Постараюсь быть максимально последовательным.

Приемное отделение. Звонок и железная дверь. Вошел. Вроде как все не так плачевно, ну подумаешь психиатрия. По дороге встретил хорошего белорусско-говорящего парня Ваню, с которым мы и сидели в этом отделении, ожидая неизвестного. Найти приемную непросто, от основной проходной необходимо пройти еще около 100 метров вдоль высокого забора. Медики занимались своими делами, и им не было дела до призывников. Через каждый небольшой промежуток времени к дверям подъезжала скорая без световых и звуковых сигналов. Один раз пациент вышел из машины на своих ногах, еще в нескольких случаях наблюдал, как два человека, одетые в медицинскую форму, заносят кого-то на носилках. Регистратуры и справочной не было, большое фойе наполовину заполняли сваренные между собой арматурой неудобные пластиковые кресла и несколько лавок, а справа находилась стойка с дежурным персоналом. Подойдя к ней, мы даже не успели поздороваться:

– Да, именно оттуда! – бодро и в хорошем настроении ответил я. Радоваться было нечему, об этом мы узнали спустя минут сорок.

– Давайте документы и ожидайте, – ответил еще более раздраженный голос.

Ваня предложил присесть в кресло. Он был неразговорчив, но я вытянул из него некоторую информацию: в Новости попал впервые, хотя до этого был на обследовании от военкомата в областной психиатрической больнице, приписанной к населенному пункту его проживания. Разговаривал на белорусском языке, однако проскальзывали отчетливая трасянка и местечковые слова, так что речь не всегда понималась. Переспрашивать было неудобно, поэтому все, что я от него узнал, – это место работы на заводе, стремление переехать в большой город и то, что волноваться не нужно, дурдом для призывника действительно дело неприхотливое, все здесь легко и просто.

– Рябков! – раздался крик дежурной.

– Гэта, напэўна, мяне, – сказал Ваня и продолжил сидеть, уставившись в телефон.

– Рябков, подойдите! – кричали так, как будто помещение намного больше реального, с явным оттенком недопонимания, почему никто не появляется в зоне видимости.

– Рабкоў. Маё прозвiшча Рабков, – негромко и отчетливо слышно заметил Ваня, встал и направился в сторону медсестры. По выражению лица было заметно, что ей было абсолютно плевать, как правильно произносится фамилия.

Прошло около получаса. Ваня скрылся в неизвестном направлении темного коридора, а мне ужасно хотелось курить. Зашел за железную дверь в надежде попасть на крыльцо, но услышал от сотрудника приемного отделения резкое «нет». Каждый входящий нажимает звонок, ожидает, и, когда оказывается внутри, за ним затворяют дверь на засов. По правилам выйти уже нельзя. Подумал: чего уж там, можно и перебиться пару часов. Вальяжно перекидывая ноги, продолжил наблюдать за постоянно бегающими медиками и скорыми, привозящими пациентов. Большую часть времени в фойе на приемке были только две медсестры. Помимо приезжающих скорых изредка видел врачей, но они не задерживались и проходили мимо, кивая дежурным головой в знак приветствия.

– Заплешников! – не так громко, как при вызове Вани, произнесла медсестра. Я быстро подошел к стойке, ответил на несколько вопросов о данных тела (рост и вес), после чего меня отправили в узкий коридор в первую дверь слева.

Постучался и зашел в ничем не примечательный кабинет. Кроме большого окна с решеткой, пожелтевшей от времени раковины, стенда с папками и стола с раскрытым журналом, там ничего не было. Даже отверстий для карниза. Значит, шторы или жалюзи не предполагались. Кабинет был открыт, однако врач лет тридцати вошел только через несколько минут и отметил, что хорошо, что я зашел, не дождавшись разрешения, потому как многие блуждают по коридору и теряют много времени, не находя нужную дверь. Снаружи действительно было темно от стойки дежурных вдоль прохода и до еле виднеющейся последней двери (может, так и задумано). Ручку для записей в журнал врач достал из наружного кармана и стал спокойно говорить, задавая вполне обычные вопросы:

– Вы нормально себя чувствуете?

– Да. Только голова немного болит, это, скорее всего, от волнения.

– Не было незафиксированных сотрясений мозга? Как часто у вас болит голова от переживаний?

– Я имею в виду, что не выспался, боялся, что опоздаю, поэтому волновался. Нужно было к восьми, успел приехать только в девять. А так нет, не часто болит и общее самочувствие почти всегда нормальное. Сотрясений не было…

Мы говорили около десяти минут. Врач был любезен, вежлив и задавал вопросы в разговорной манере так, чтобы я чувствовал себя комфортно. У него хорошо получалось. Последние вопросы были про алкоголь, курение и наркотики. Я приврал, сказав про негативное отношение к первому и последнему.

С призывниками в РЦПЗ возиться не любят. Причины стали понятны еще при посещении психиатра в военкомате: тесты и анализы сдаются за три-четыре дня, а гуманное социальное государство оплачивает пребывание в психиатрии на 12—14 суток. Это отнимает у врачей и другого персонала дополнительное время: осмотреть, накормить, поменять постельное белье. Кроме того, в окрестностях немало питейных заведений и благоприятных мест, скрытых от глаз прохожих и сотрудников милиции, а имея свободный выход, можно прилично напиться, что нарушает правила пребывания таких учреждений, или занести стеклянную тару в отделение для людей с суицидальными наклонностями. С точки зрения здравого смысла, необходимо было вообще запретить продажу винно-водочной продукции в окрестностях психиатрических больниц, хотя и здесь все понятно: для кармана чиновников и предпринимателей это неплохая прибыль, ведь алкоголь в Беларуси недорогой, и имея даже низкий уровень дохода, без проблем можно найти дешевое крепленое вино, которое небезызвестно окрестили чернилом или бырлом.

После разговора с врачом меня направили в ту самую еле виднеющуюся дверь в конце темного коридора, где снова встретился Ваня. В просторном фойе бродили пациенты, а чуть дальше располагался открытый кабинет, из которого показалась медсестра. Ваня стоял, опираясь поясницей в подоконник на приличном расстоянии и, скорее всего, сразу меня не заметил, все так же, как и в приемном отделении, уставившись в телефон.

– Слышь. Привет. Дай позвонить, а? – раздался голос за спиной. От удивления и небольшого испуга я подскочил, на лбу пробился пот.

– Эээ… привет… – даже не знал, что ответить.

– Нельзя тебе телефон, Петя, тебе же сказали. Нечего тут выпрашивать у призывников, – вовремя и быстро сказала подбежавшая медсестра, которая мелькала из открытой двери. На разговор отреагировал Ваня и подошел к столпотворению, сразу начав интересоваться:

– Добры дзень. А куды нам iсцi? Вы павінны накіраваць, так?

– Что вы говорите? – переспросила медсестра, не понимая вопроса. Сложилось впечатление, что никто из нас не удивлен отсутствию знаний белорусского языка у персонала государственного учреждения.

– Вы нам должны сказать, куда направиться, или кто-то другой? – уточнил я.

– Да, пойдемте, пожалуйста, – ответила медсестра, показывая рукой на открытый кабинет.

Она задавала примерно те же вопросы, что и врач, делая очередные пометки: курите, употребляете алкоголь или наркотики, как себя чувствуете. Примерно через 10—15 минут разговор был завершен, и никто из нас не понял выражения: «в отделении для призывников мест нет, пойдете в 29-е». Сразу почувствовался подвох, еще больше захотелось выйти, выкурить полпачки сигарет за раз и никогда сюда не возвращаться. Тем не менее, бежать было некуда и незачем. При всей постсоветской бюрократии Республики Беларусь все же какие-то рамки, хладнокровие и здравый смысл нужно сохранять. Да и был уверен, что пришел в санаторий, хоть и организационного построения советского типа.