Читать книгу: «Степень взаимодействия. Цикл R.E.L.I.C.T.», страница 4

Темная сущность, делившая с Кроссманом тело, полностью блокировала и мозг, и память, а информацию выдает по капле, причем ту, которая отвечает ее, сущности, надобностям и потребностям в каждый конкретный момент. Желания самого Кроссмана при этом, похоже, в расчет не брались вовсе.

Так или иначе, женщина относилась к категории именно среднестатистического обывателя, любителя почитать бульварный «Sun» или «Санди Комет», публикующий фотографии пришельцев. Так что Кроссман версию решил не делать более логичной.

И оказался прав. История с гиенами произвела на женщину неизгладимое впечатление. Она заохала, запричитала, припомнила, что месяца три назад эти твари загрызли какого-то парня, заняла место за стойкой, включила тускловатую угольную лампочку под абажуром, и достала старомодный журнал регистрации гостей. Лампочка была именно угольной, не вольфрамовой. Такие лет сто уже не выпускала ни одна из компаний. Кроссман ощутил, как к горлу подкатил неприятный комок.

Ручка у женщины была перьевая. И не автоматическая, а такая, какую надо было время от времени макать в чернильницу. Как на телеграфе в тридцатые годы.

Ученых она, по всей видимости, то же отродясь не видывала, а потому в глазах ее читался неподдельный интерес и почтение.

– С шерифом я связаться не могу, – с сожалением сообщила женщина. – Он будет через пару дней. Он как приедет, тут же поможет вам.

Стоимость номера женщина назвала в местной валюте, о которой Кроссман слыхом не слыхивал, но, по его просьбе, без проблем пересчитала на евро. Цена оказалась неправдоподобно низкой – пять евро в сутки.

Впрочем, и номер оказался не фешенебельным. Деревянные рамы были плохо пригнаны, от чего старинный грохочущий приводным ремнем кондиционер работал натужно, с избыточной нагрузкой. Зато был душ, была кровать, а что еще надо уставшему путнику?

Окна номера выходили на улицу. По тротуарам неспешно, как муравьи, брели прохожие. Мужчины, женщины, даже миловидные молодые девушки. Вот только детей по-прежнему видно не было.

Простояв у подоконника почти полчаса, Кроссман еще больше уверился в мысли, что не слышал о более странном населенном пункте. Город без названия, лишь с порядковым номером. Но это ладно. Куда большее впечатление производили жители. Они выглядели спокойными, безмятежными, многие улыбались просто так, каким-то мыслям или воспоминаниям. Никто не жестикулировал при разговоре, все общались чинно, размеренно. Из всех только Мартин выглядел, по поведению, как нормальный средний европеец.

«На наркоте их тут держат, что ли?» – пронеслась неприятная мысль в голове.

Налицо была тайна. Но самое неприятное в ней было, что Кроссман не знал правил игры. А спрашивать у кого-то в лоб не хотелось. Тоже не известно до чего доведет.

Единственным способом узнать хоть что-то, было побродить по городу. Вряд ли получится кого-то разговорить, но иногда вербальный обмен и не нужен. Достаточно просто понаблюдать, что люди делают, откуда выходят, куда заходят, что едят, с кем общаются, и так далее. Из всего этого можно сделать вполне продуктивные выводы. Понять суть происходящего может и не выйдет, но можно скопировать формулу поведения местных, с тем, чтобы не переступать незримых границ. А это первый залог безопасности в чужой среде.

На улице было жарче, чем в кондиционированном воздухе гостиничного номера, но тем не менее приятнее. Кроссман сразу решил не хаотично бродить по городу, а поискать ресторанчик или кафе, где можно полноценно перекусить. Не смотря на очень обильный завтрак, съеденный меньше четырех часов назад, организм уже требовал традиционного стейка средней прожарки. Похоже, теперь придется и есть за двоих. Сущность явно тоже потребляла энергию.

Двигаясь от квартала к кварталу по тротуарам, Кроссман заставлял себя думать не только о еде, но и о той роли разведчика, которую он сам на себя возложил. Краем глаза он осматривал прохожих, поглядывал на вывески, заглядывал в витрины магазинчиков.

И чем дольше он гулял, тем крепче становилось впечатление, что он перенесся то ли в город прошлого, населенный улыбчивыми и доброжелательными биороботами, то ли в марсианскую колонию викторианской эпохи, которая существовала бы, если бы англичане в те времена умудрились колонизировать Марс на ракетах, начиненных порохом.

Кроссман заглянул в магазин одежды, и ему стало совсем уж не по себе. В продаже имелось пять мужских костюмов и семь женских, включая уже виденные на девушках веселые платьица. Причем ярлыки на них так и гласили – «Женский костюм номер два», «Мужской костюм номер четыре».

Кстати, надписи везде, включая ценники и вывески, тоже показались странноватыми. Каждая была выполнена в двух вариантах, как и положено в двуязычных странах, вроде Канады. Один вариант – латиницей на суахили. А вот другой… Это можно было бы назвать хорошим литературным английским, и Кроссман все понимал. Но так нигде в мире уже не пишут! Именно уже! К примеру, множественное число формировалось не добавлением «s» в конце слова, как в современном английском, а изменением корневой гласной, как во времена Шекспира.

Впрочем, и смысл надписей тоже настораживал. Одна, у кассы, гласила: «Гражданские талоны синего цвета временно не обслуживаются. Ближайший пункт обслуживания на двенадцатой улице». Вторая, вообще диковатая: «Подарки временным сексуальным партнерам по розовым картам». И стрелка в другой зал.

Кроссман сглотнул. У него вдруг мелькнула совершенно дикая мысль, что он перенесся чудесным образом не просто в Африку, а в некий параллельный мир, отличающийся от привычного целым набором деталей. Потребовалось усилие, чтобы отогнать внезапно возникший приступ паники.

С параллельным миром смериться было бы, кстати, проще. Ведь в обычной реальности мало придумать некий культурологический концепт, понадобилось бы еще его внедрить так, чтобы массы приняли. Причем в большинстве своем, добровольно, без революций и гражданской войны. Это противоречило всему, что Кроссман знал о социуме. И это пугало. Пугало больше, чем доброжелательные лица прохожих.

Кроссман мысленно осекся. До чего же дошло человечество, что доброжелательность начала пугать! Парадокс. Но, вместе с тем – факт. На улицах европейских городов люди так себя не ведут. А все непонятное настораживает и пугает.

Вдоволь набродившись, наглазевшись на город, впечатленный увиденным, Кроссман все же решил завести разговор с кем-то из прохожих.

По здравому размышлению он для этого выбрал женщину. Прямой словесный контакт с мужчиной мог закончиться перепалкой, а этого Кроссман боялся. У него еще было мало данных для точного анализа, но он уже всерьез подозревал, что именно внешняя агрессия пробуждала в нем темную сущность, которая перехватывала контроль над телом и сознанием, превращая бывшего ученого в убийцу.

Женщина, даже если ей категорически что-то не понравится в поведении чужака, вряд ли проявит агрессию явно, и тогда инцидент можно будет попросту замять.

Присмотрев идущую навстречу миловидную белую женщину лет тридцати на вид, одетую в «женский костюм номер три», состоящий из серой блузки и серой же юбки, длиной чуть ниже колена, Кроссман улыбнулся и обратился к ней.

– Простите! Подскажите, где я могу пообедать?

Девушка немного опешила, невольно сбавив шаг. Затем ей в голову пришла какая-то мысль, судя по выражению лица.

– Вы не здешний? – догадалась она.

– Да. Я ученый. Отбился от группы, жду возвращения шерифа, живу в гостинице.

– Вы так напугали вы меня! – Она рассмеялась с видимым облегчением.

– Чем? – удивился Кроссман, тоже изобразив лучезарную улыбку.

– Ну… Своим вопросом. Кому придет в голову спрашивать такое на улице? Да еще у женщины. Это как бы не совсем прилично. Потом я догадалась, что вы попали в город случайно, и о наших обычаях не знаете. Вам простительно, хотя вы и вогнали меня в краску.

«Ого! – подумал Кроссман. – Да тут совсем пуртитанские порядки! Даже дорогу спросить у женщины – уже неприлично!»

Более того, было заметно, что женщина нисколько не преувеличивала возникшее у не чувство стыда. С ее щек действительно сходил румянец.

– Да, я приезжий. Простите, если напугал вас, или чем-то задел. И огромное спасибо, что разъяснили ситуацию. Больше не попаду впросак. Простите, что вас отвлек, но тут не так много народу…

– Все заняты, – пояснила девушка.

– Чем? – невольно вырвалось у Кроссмана.

– Как чем? Строительством светлого будущего! Это же очевидно! А вам точно нужно поесть, или вы, как приезжий, придумали это ради повода заговорить со мной?

Кроссман не ожидал ни такого поворота темы, ни такой откровенности. Хотя это не совсем даже откровенность была, скорее, пугающая непосредственность, свойственная детям, но никак не взрослым.

– Нет, что вы! – поспешил оправдаться Кроссман. – Я действительно искал место перекусить.

– Не бойтесь, – произнесла женщина, не переставая улыбаться.

– Чего мне бояться? – Кроссман сконфуженно пожал плечами.

– Ну, вы же приезжий, не знаете наших законов. А нам объясняли, что приезжие мужчины стараются найти повод заговорить с женщиной, если хотят осуществить с ней половой акт.

Слова «осуществить» и «половой акт» из уст милой доброжелательной женщины прозвучали так странно, что окончательно выбили Кроссмана из колеи. Что угодно он ожидал услышать, заводя разговор с миловидной незнакомкой, но не такое. Причем, разговор на столь интимную тему не вызвал и намека на румянец на щеках женщины. Тема еды явно вызвала у нее большее смущение, чем обсуждение возможности осуществить половой акт между незнакомыми мужчиной и женщиной.

– Вы не бойтесь, – ободрила она его, сохранив на лице улыбку. – У нас это вовсе не обязательно,

– Не обязательно что? – вырвалось у Кроссмана.

– Заговаривать и искать повод. По законам города священной обязанностью любой женщины является совершение полового акта с тем мужчиной, который захочет с ней этого.

– А если мужчина не нравится? – уточнил Кроссман.

Он уже понял, что конфликтом и не пахнет, а потому в нем взыграло чисто научное любопытство.

– Ну, при чем тут нравится или не нравится? – удивилась женщина. – Это закон! Закон целесообразности. Это у вас, в Европе и Америке женские половые органы считаются каким-то сокровенным местом, для доступа к которому необходимо либо совершение социальных ритуалов, либо плата деньгами, статусом и прочим. Это ведь глупо, не находите?

– Нахожу рациональность в ваших словах, – усмехнулся Кроссман. – Европейцы действительно сгущают краски и делают табу на пустом месте.

– Вот именно. Но на самом деле половая физиология ничем не отличается от любой другой, а потому табуизировать ее глупо. Почему вы в присутствии других людей можете почесаться или откусить кусок пирога, но не можете помастурбировать или заняться сексом? Что мешает? Ваше собственное стеснение, или социальное табу? Ведь и почесаться, и откусить пирог – тоже физиологический акт.

Наукообразная манера изложения настолько не вязалась с образом женщины, что Кроссмана едва не передернуло. Создавалось полное ощущение, что не сама она говорит, а кто-то за нее, дистанционно передавая слова.

– Наверное, я сам стесняюсь своих физиологических проявлений, – тем ни менее, ответил Кроссман. – Например, проявлений возбуждения. Но стесняюсь, конечно, под влиянием воспитания и других социальных рамок. Жители Океании этого не стесняются.

– Вот именно. Они рациональны. И наше общество рационально. А потому закон гласит, что нет смысла охранять как сокровище то, что сокровищем не является.

– Погодите! А как же тогда вопросы семьи, отцовства, вообще зачатия? Вы что, готовы зачать от первого встречного? А венерические болезни?

– Зачатие тут совершенно ни при чем! У нас очень надежная система контроля рождаемости, и к сексу она отношения не имеет. С приходом к власти Преданных Слуг, деторождение в Новой Африке полностью перешло из области случая под контроль врачей. Венерические болезни, включая СПИД, так же остались в прошлом. Мы чисты как дети, и можем себе позволить детскую непосредственность. Мне кажется это прекрасным. Так вы не ответили на мой вопрос. Вы заговорили со мной ради того, чтобы заняться сексом? Здесь недалеко как раз есть общественный зал для сближений, мы можем пройти туда, если хотите.

– Зал для сближений? – Кроссман не стал скрывать иронии. – Зачем же уединяться, если в вашем обществе нет места стеснению?

– Я не говорю об уединении! – тон девушки сделался как у учительницы, третий раз объясняющей двоечнику, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот. – Залы для сближения общественные, там нет комнат и закутков. Все, кто там сближаются, делают это на глазах у других посетителей зала.

– Почему же нельзя тогда просто на улице? Вроде тепло…

– Занимаясь сексом на улице, мы отвлечем прохожих от построения светлого будущего. Разве не понятно? Ведь созерцание совокупления может привести мужчину к возбуждению, даже если до этого он не думал о сексе. Это непродуктивно. К тому, же, если вы предпочтете лежачую позу, в зале для сближений это будет намного удобнее. Там есть ковры и кушетки.

– Понятно. Но я действительно хотел просто узнать где покушать, – ответил Кроссман.

– Правда? – женщина напряглась.

– Да.

– Ну, ладно… – В тоне женщины послышалось заметное разочарование, она явно расстроилась. – Пункт питания, для недавно приехавших, в двух кварталах отсюда. Над ним вывеска – три разноцветных кольца.

– А над залами для уединений? – сорвалось у Кроссмана с языка.

– Не для уединений, а для сближений! – поправила его женщина. – Они обозначены двумя кольцами. Но вас туда одного не пустят, только с партнершей.

– А почему словами не написать? – решил уточнить Кроссман. – Как на магазинах?

– Так принято, – женщина пожала плечами.

Женщина махнула рукой на прощание, и продолжила путь, а Кроссман поспешил в указанном направлении. Кровь шумела у него в ушах, но уже не от выбившей из колеи ситуации, а от образов, в которых представлялся зал для сближений. Сущность внутри неприятно зашевелилась. Похоже, сексуальное возбуждение тоже активизировало ее. Это необходимо было учитывать.

Столь странная беседа навела его на размышления. Разве можно за несколько лет так перековать общественное сознание? Или такое поведение просто сидит в человеческой природе, а европейские рамки приличий задавливают его? Стоит разрешить, и оно само проявляется?

У Кроссмана не было никаких данных на этот счет. Память их не выдавала. Скорее всего, его ученая специализация была иной, хотя в том, что он был ученым до заключения, у него уже не оставалось сомнений.

«Комнаты для сближения, черт бы меня побрал, – подумал Кроссман. – Может я и зря отказался. Женщина симпатичная, а я черте сколько оставался без женской ласки».

Наконец, впереди показалось одноэтажное здание с вывеской в виде трех колец. Кроссман открыл дверь, и оказался в просторном зале со столами, стульями и линией раздачи пищи. Меню нигде видно не было, а пища, видимо, располагалась в четырех баках из нержавейки. Что внутри, видно не было. В зале обедало семь человек. Меньше, чем Кроссман ожидал увидеть.

Он вспомнил что женщина назвала место «пунтом питания для недавно прибывших». Вероятно местные, и кто прибыл давно, получали довольствие в другом месте, или питались дома.

– Что на обед? – поинтересовался Кроссман у парня на раздаче.

– Закуска, первое, второе и третье, – спокойно ответил парень.

Впрочем, после всего, что тут уже довелось увидеть, такой лаконичный подход уже не очень удивил.

– А алкоголь у вас есть? – поинтересовался Кроссман.

– Не надо этого стесняться, что вы приезжий. – Парень улыбнулся. – Тут все, кроме персонала, приезжие. Все, кто тут питается.

– А местные едят дома?

– Да. Вы поймите, даже многие из местных еще недавно были такими же приезжими, как и вы. Алкоголь и табак у нас разрешены. Можете купить в магазине, он напротив. А пить и курить здесь.

Такого подхода к обслуживанию клиентов Кроссман себе и представить не мог. В чем смысл? Почему тогда не продавать алкоголь прямо в пункте питания? Но через миг до него дошла суть, когда оказалось, что в пункте общественного питания еда была бесплатной! За нее никто не платил. Парень на раздаче из одной емкости насыпал нечто вроде салата, из другой Ра наливал горячий суп, из третьей выкладывал второе, а из четвертой наливал в стаканы напиток. И все! Народ с подносами рассаживался за столики и ел.

– Для приезжих тоже бесплатно? – уточнил Кроссман.

– Вы, наверное, не расслышали? – удивился парень. – Тут кушают только приезжие, кто еще не принял Отрешения.

– Чего? – слово «отрешение» Кроссман прекрасно понимал, не смотря на провалы в памяти, но контекст его употребления показался странным.

– Это вы постепенно разберетесь, – уверил парень. – А пока кушайте, и приятного вам аппетита.

Кроссман забрал поднос, полный еды, уселся за свободный столик, и попробовал, для начала, закуску. Еда была странной, если не сказать больше. Закуска, по крупности нарезки, напоминала салат. И на вкус она была, как салат, с кусочками рыбы, яиц, овощами и зеленью. Вот только, поковырявшись вилкой в тарелке, Кроссман не обнаружил ни рыбы, ни яиц, ни овощей. Салат состоял из совершенно одинаковых кубиков белого, желтого, коричневого, красного и зеленого цвета, политых маслом и тремя видами соусов. Скорее всего, это даже не нарезали в привычном смысле, потому что кубики имели признаки экструдирования, словно на заводе их выдавливали из пластичной массы.

Суп оказался густым, как традиционный луковый, с богатым букетом ароматов, вполне естественных, но в нем тоже не было ничего, кроме размокших кубиков разного цвета. И второе оказалось того же толка за тем исключением, что к непонятного вида гарниру прилагалось нечто, сильно похожее на шницель.

Не смотря на странность внешнего вида и консистенции, все было настолько вкусным, что не оторваться, и Кроссман с удовольствием все умял, ощутив приятную сытость и тепло внутри.

«Надо это шлифануть», – с уверенностью подумал он.

Отнеся пустую посуду на мойку, так как официантов в пункте питания не было, Кроссман пересек дорогу и распахнул дверь лавчонки, на которую указал парень с раздачи. Там действительно продавалось пиво, легкое вино, даже два сорта виски. Но по ценам вчетверо выше европейских. То же и с сигаретами, сигарами и трубочным табаком. Не забалуешь.

Впрочем, денег у Кроссмана было предостаточно, и он не стал себе отказывать в удовольствии, приобретя пару сигар и бутылку виски. Вернувшись в пункт питания, он поставил приобретение на столик, и задумался, что еще взял бы салата, к примеру чтобы не пить на пустой желудок. Просить бесплатной добавки было неловко, но, по здравому размышлению, Кроссман решил, что тут люди не стремятся к конфликтам, и если нельзя, скажут, что нельзя.

Видимо, заметив его эмоцию, парень на раздаче махнул рукой, подзывая.

– У нас число подходов не ограничено! – сказал он. – Так что можете не стесняться, берите хоть еще целый обед, хоть любую его часть.

– Целый мне не осилить! – ответил Кроссман, вставая. – А от салатика не откажусь.

Парень, подмигнув, насыпал ему полную тарелку салата, налил еще стакан напитка, а один стакан дал пустым. Кроссман с удовольствием уселся на место, плеснул себе на два пальца виски, и с удовольствием махнул залпом, заев салатом. Настроение тут же начало улучшаться, и Кроссман немедленно повторил.

Вскоре хмель начал брать свое, и Кроссман блаженно откинулся на спинку неудобного стула. Неподалеку гремел кривым валом кондиционер, передавая вибрацию на тонкую гипсо-картонную перегородку за спиной.

Минут через десять к Кроссману подсел чернокожий парень, даже не попытавшись спросить разрешения. Видимо, такие формальности тут считались такими же дикими, как и отказ девушки заняться сексом с первым встречным мужчиной.

– Как тебя зовут? – спросил Кроссман.

– Меня зовут Жан, – продолжая улыбаться, представился негр.

– Не плохой у вас городок, – уже изрядно опьянев, констатировал Кроссман. – Бесплатная еда, доступные женщины… Хочешь виски?

– Нет, спасибо, – Жан снова улыбнулся. – Местные редко пьют

– Дорого?

– Дело не в этом. Алкоголь, как и любой дурман, противоречит природе вещей. Он мешает воспринимать мир естественно и спокойно. Выпивая, вы просто надеваете фильтры на свое восприятие.

«Ну и завернул, – подумал Кроссман. – Как наш профессор по философии».

И осекся. Он вспомнил своего профессора. И даже нескольких студентов в лицо. Это был прорыв в собственную память. Ясный, но совершенно неожиданный. И тут же дверца в прошлое захлопнулась, словно уборщик поспешил закрыть подсобку, пряча ее содержимое от взглядов спешащих по кабинетам менеджеров.

Решив, что так действует алкоголь, что именно он открывает портал в хранилища памяти, Кроссман еще пригубил виски. Не помогло. Замок на воображаемой дверце словно заклинило.

– Значит, алкоголь зло?

– Конечно! – горячо кивнул Жан. – Подобные зелья придумали для того, чтобы держать толпу под контролем, воздействуя на самые низкие физиологические мотивации, вроде привыкания, зависимости и прочего. Наше общество не нуждается в подобных манипуляциях.

– А отдых? А сброс напряжения?

– Лучший сброс напряжения – это сексуальное удовлетворение, – уверено заявил Жан. – Поборов предрассудки и табу, мы отделили секс от любви, семьи и прочих рудиментов цивилизации, давно утративших значение. И превратили его в нечто вроде очень полезного активного отдыха. То, что отдыхом называете вы, нам не нужно. Мы не устаем, потому что радуемся каждому мгновению своей жизни, отчетливо понимая, что оно может быть последним.

– Значит европейские ценности, это мусор, по-вашему? – Кроссман поднял бровь. – Мораль, все такое…

– Хуже, чем мусор, – серьезно заявил Жан. – Это зараза, которой вас намеренно заразили.

– Ты серьезно?

– Конечно. Вы вот, вижу, образованный человек. Вспомните, откуда эта мораль взялась. Она ведь далеко не общечеловеческая.

– Ну… Из Библии, думаю. В Ветхом Завете было иначе, а до него, тем более.

– Верно! А откуда у вас взялась Библия? Когда мощная римская империя захватила половину мира, кое-кому это не очень понравилось. Особенно израильтянам, ведь вместо их царей Рим посадил своих наместников. И они забросили в Рим идеологическую бомбу в виде той самой морали, противоречащей естеству. Какова была мораль Древнего Рима? Такая же, как у нас! Свободный секс был там нормой! А новая мораль, пришедшая на волне христианства, ввергла Рим во тьму, его захватили и разграбили варвары.

– Нас учили, что как раз наоборот, что Рим развалился из-за разврата, – припомнил Кроссман.

– Когда он развалился, помните?

– Ну, в третьем веке нашей эры, кажется, – почти на автомате ответил Кроссман, и осекся.

Жан заметил его эмоцию и поднял вверх указательный парень.

– Вот. Сами поняли. В трехсотых годах в Риме уже было полно христиан, и эта мораль расползлась, въелась всюду, и именно она, а не то, что вы считаете развратом, развалила Рим. Потом эта мораль захватила умы варваров, они тоже деградировали. И началась тьма Средних Веков. Европейцам с детства вбивают в головы, что Рим пал от разнузданности. Но это вранье. Рим пал уже после того, как народ и некоторые правители приняли христианство, а с ней и табуизированную мораль. Пока римляне устраивали оргии, все было нормально. Но стоило впасть в безумие умерщвления плоти, как все рухнуло за сотню лет. Впрочем, это прошлое, а мы смотрим в будущее! Поэтому у нас все естественное, природное. И еда, и отношения полов. Поймите, сэр, я, как и вы, случайно попал в этот город, примерно полгода назад. Я был в банде бушрейнджеров, но решил сбежать от них, и попал сюда. Здесь хорошие люди открыли мне глаза, показали, как должно жить, и я остался, о чем не жалею ни секунды.

– Спасибо, друг, но это не для меня… – пробормотал Кроссман.

– Вы поймете, что остаться это единственный выход, если хотите жить как должно, – загадочно ответил Жан.

Он доел, улыбнулся и покинул пункт приема пищи.

Несколько озадаченный, Кроссман тоже покончил с трапезой. Опустошив бутылку на четверть, он завернул пробку покрепче, чтобы не пролить содержимое, и покинул заведение. Достал сигару, вспомнил, что нет ни спичек, ни зажигалки, вернулся в лавчонку.

– Есть у вас зажигалка? – поинтересовался он у продавца.

– У нас принято пользоваться спичками, – продавец протянул коробок. – Два евро.

Кроссман хмыкнул, но спички купил.

Прикурив на улице и с удовольствием затянувшись ароматным дымом, он побрел дальше. Его тянуло прогуляться, хотя бы просто походить туда-сюда, но, оказавшись за пределами кондиционированного помещения, Кроссман понял, что жара и виски плохо совместимы между собой. На улице царило настоящее пекло, не смотря на густые тени от упирающихся в небеса небоскребов, пик жары еще не миновал. Кое-как одолев несколько кварталов, Кроссман понял, что так его развезет не на шутку. Разумно было вернуться в пункт приема пищи, и сесть под кондиционер.

Он так и сделал. К своему удивлению за столиком он увидел Мартина.

– Освоились, я смотрю, – весело сказал новый знакомый.

– Часть шансов я все же умудрился упустить! – признался Кроссман, присаживаясь за столик и выставляя на него бутылку. – Выпьете со мной?

– Еще рановато, – заулыбался Мартин, – Но если вам не с кем, я составлю компанию. Сидите, я схожу за стаканами.

– Ну, за знакомство, – предложил Кроссман, наливая в принесенные стаканы.

– Чин-чин! – кивнул Мартин.

– Странный у вас городок, – заметил Кроссман, осознавая, что пьяный язык несет лишнее. – Похож на киношную декорацию. Или на городок амишей, улетевших в космос. Хотя… Скорее наоборот. Амиши пьют, но секс для них крайне табуизирован. У вас наоборот.

– Ну, не наоборот, – Мартин пожал плечами. – Пить нам не запрещено. Просто считается, что это выходит за пределы естественного метаболизма.

– Кем считается?

– Мы все адепты Всеобщего Отрешения, – пояснил Мартин. – Приходите в субботу в наш Дом Отрешения, вам понравится.

– Отрешения от чего? – не понял Кроссман.

– Этого не объяснить в двух словах. Но, если вкратце, то от социальных цепей. Так пойдет?

– И женщины там будут? – Кроссман решил сменить тему на более любопытную для него.

– Похоже, вас зацепило. – Мартин коротко хихикнул. – Отказали себе в возможности посетить зал для сближений, теперь мучаетесь? Напрасно. Это от вас никуда не денется. Во Всеобщем Отрешении нет сестер и братьев. Только адепты, понимаете? Мы не делаем различия полов во время встреч. А потому и не совокупляемся во время наших собраний.

– А что же вы делаете по субботам?

– Мастурбируем всей общиной, подчеркивая этим отсутствие разницы между мужчиной и женщиной, демонстрируя то, что мы едины в едином порыве.

– Почему именно так? – Кроссман не нашел в себе сил повторить слово «мастурбация».

– Для нас равенство очень важно. Равенство, братство – это столпы нашего общества. Поэтому по субботам мы делаем то, что одинаково физиологически воспринимается женщиной и мужчиной. В половом акте неизбежно возникают роли, один берет, другой отдается. А так мы оказываемся по-настоящему равны в едином порыве всеобщего возбуждения, наслаждения и удовлетворения.

– В едином порыве… – задумчиво произнес Кроссман. – Вы так легко об этом говорите…

– Всеобщее Отрешение – основа нашей жизни и морали. – Мартин пожал плечами. – Я тут живу с начала строительства города. Казалось бы, это не так уж долго, но мне уже другие моральные, этические и социальные нормы кажутся надуманными, неэффективными и диковатыми.

– Не уверен, что мог бы к этому привыкнуть.

– Я тоже так думал. Первую неделю, наверное. Потом правота Всеобщего Отрешения попросту становится очевидной. Стоит просто взглянуть беспристрастно, без мощного давления истории, культуры и традиций, заложенного в нас поколениями. Понимаете, в чем разница между очевидностью и теорией?

– Теория требует доказательств, а очевидность нет, – не задумываясь, ответил Кроссман.

– Вот именно. Когда прикасаешься ко Всеобщему Отрешению, понимаешь, что многое можно понять, просто обратив на это внимание. Беда в том, что европейцев и американцев с детства учат не обращать внимание на самые важные вещи. Как ловкий фокусник на сцене, который взмахивает волшебной палочкой, чтобы отвлечь внимание от монеты, которую он в это время сует в рукав.

– Но Всеобщее Отрешение это секта? – Кроссман решил уточнить напрямую.

Мартин весело рассмеялся.

– В первую очередь, секта подразумевает некую тоталитарность, – пояснил он. – То есть, замещение культа божества культом личности. Ну, к примеру, прикрываясь именем бога, человек объявляет себя хранителем некого тайного знания, данного богом, и склоняет паству к поклонению себе. Как у мормонов. У нас же все прямо наоборот. Наши духовные лидеры не то что не подменяют собой бога, но и сами боги мировых религий воспринимаются нами как пророки, скорее, являющиеся людьми и лишенные божественной сути. Я говорю о Христе, Мухаммаде, Будде. Каждый понимал Единого Бога по-своему, и доносил до людей то знание, которое годилось в тот момент для конкретного народа.

– Единого Бога? – Кроссман вздернул брови.

– Да. Мы считаем, что есть некий, непостижимый человеком бог, которого нельзя ни описать, ни представить, а можно воспринять только посредством его деяний и тех корректировок, так сказать, которые он вносит в реальность. Ну, посредством того, что вы называете промыслом божьим. Кроме того, мы живем коммунами, у нас общая собственность и общие женщины. Дети тоже становятся общими, если какая-то из женщин выигрывает в Лотерею Жизни.

– Больше всего меня поражает легкость, с которой вы говорите об этом, – снова удивился Кроссман.

– Именно поэтому на Западе нас пытаются представить как извращенцев, сошедших с ума от ужаса перед властью Преданных Слуг. Но это не так. Это не более, чем европейская пропаганда. Я-то знаю ситуацию изнутри, мне не надо ничего вдалбливать. Я видел, как все зарождалось, и прекрасно понимаю естественность всеобщего Отрешения. Поэтому мы отказались от таких вещей, как Интернет и междугородние коммуникации. Чтобы не зарождать в себе ненависть к тем, кто нас поливает грязью. Зачем нам ненависть? Нам и без нее хорошо живется. Междугородняя связь есть только у главного врача и шерифа. Какой смысл с кем-то общаться, кому-то что-то доказывать, если нас просто не понимают? Сразу пугаются и опускают шторы собственного восприятия.

– И что же упорно не хотят понимать о вас сторонние люди? – полюбопытствовал Кроссман.

– На самом деле, – спокойно продолжил Мартин. – Мы единственный в мире социум, ставящий на первый план личные чаяния каждого индивида. В любом обществе, в абсолютно любом, личность подчинена некой власти. Даже анархия, по большому счету, неизбежно обрастет какими-то властными и бюрократическими структурами. Я бы сказал, что властное давление на личность, это плата личности за возможность жить в социуме и пользоваться благами цивилизации. Вы ведь можете избавиться от власти, просто уйдя в лес или в пустыню. Никто не помешает. Сожгите свой паспорт, перестаньте быть человеком в социальном смысле этого слова, то есть, членом общества, откажитесь от преимуществ, которое оно дает, и все! Власть перестанет обращать на вас внимание и давить на вас. Так живут бедуины, так живут бездомные.