Заманали!

– Евгений Георгиевич, ты куда пропал? – закричала в коридоре тётя Мила. – В уборной замечтался, что ли?

Недоговорив, она вошла в комнату и подозрительно уставилась на них обоих. Дядя Женя уже поправил рубашку с брюками и сделал невинное лицо.

– Мы с уважаемой Любовью Петровной проводим приватную воспитательную беседу, – заявил он. – О нормах и культуре поведения на вечеринках. Верно, Люба?

Тётя Люба, надрываясь, забубнила с заткнутым ртом. Видимо, надеялась пожаловаться тёте Миле, как дядя Женя цапает её за соски, за ляжки в колготках и «запретное место». Но кляп из лосин мешал тёте Любе излить наболевшее. Тётя Мила недовольно оглядела пышную пленницу с выставленной напоказ попой, брезгливо одёрнула ей мини-юбку и вытолкала дядю Женю прочь.

– Кострецкий, ты не охренел – со связанными шлюхами по чужим спальням зависать? – строго сказала она и тоже вышла.

Тётя Мила – не настоящая жена дяде Жене. Мама говорила, что они «то живут, то разбегаются, потому что Милка стерва, а Женька гулёвый». Но к нам в гости они постоянно приходят вместе.

***

Они исчезли, а у нас в спальне всё осталось по-старому, только во рту у тёти  Любы теперь торчал упругий кляп из маминых лосин. И она швыркала носом, бубнила в синтетическую ткань, пыталась сесть и трепыхала за спиной растопыренными пальцами. А лимонадные колготки влажно шелестели на её убойных ляжках, ярко поблёскивали, вспыхивали и переливались при свете ночника, словно под ними шло лазерное шоу.

Дверь открылась в третий раз. Но это опять оказался не пропавший дядя Боря. В комнату заглянула давняя соперница Журавлёвой, недодушенная тётя Стелла. Нынешним вечером связанная полуобнажённая тётя Люба, похоже, пользовалась повышенным спросом.

– Лежишь, пьяная тварь? – удовлетворённо заметила тётя Стелла. – О, и пасть твою вонючую заткнули? Правильно! Я зашла снова сообщить тебе, что ты – мразь и жирная б…! И в своих словах не раскаиваюсь.

На побагровевшем лице Любови Петровны отразилась целая буря эмоций. Пожалуй, она бы дорого дала, чтобы иметь свободный рот и ответить обидчице как полагается. Изнемогая от собственной беспомощности тётя Люба забилась на кровати, посылая в тётю Стеллу воображаемые громы и молнии. Юбка, небрежно одёрнутая тётей Милой, моментально задралась пленнице обратно на спину, открыв спрятанные было трусики, похожие на чёрную запятую с кружевными завитушками.

Тётя Стелла прекрасно понимала, что неуязвима для большой и грозной Журавлёвой, пока та лежит связанной, и с издёвкой промурлыкала:

– Да, ты жирная б….! Подлюга! Корова деревенская! Жаба нестроевая! Ещё и мини-юбки носит, давалка кривоногая, ха-ха-ха, посмотрите на неё!

Последнее заявление было вопиющим враньём. Ноги у Любови Петровны ничуть не кривые, они полные, гладкие и ровные. Недаром тётя Люба смело рассекает в лосинах и микроскопических юбках.

– Бррр-ммм! – прогудела Любовь Петровна сквозь затычку из лосин и заработала связанными руками как сумасшедшая. Не будь дяди Борин ремень таким прочным, вырвись из пут тётя Люба – и я наверняка стал бы свидетелем убийства, потому что тётя Стелла говорила ей очень плохие, обидные вещи. Даже задушить за них мало.

Коварная тётя Стелла, лёгкая и стройная, в бежевых джинсах, мрачно улыбнулась потугам тёти Любы вырваться из кожаных кандалов.

– Предвидела бы я, что Наташка тебя пригласит – в жизнь бы не пришла! Чего бы тебе такого на добрую память оставить, госпожа Журавлёва? Чего бы с тобой интересного сделать, пока ручонки у тебя скручены?

Я подумал, что тёте Любе сегодня стопудово не везёт. Пьяного дядю Женю с его поползновениями отогнала тётя Мила, но эстафету приняла изобретательная тётя Стелла. Неужели она тоже недавно видела какое-нибудь взрослое кино с пытками и хочет жестоко помучить связанную тётю Любу?

– Хо, у меня же есть клипсы! – тётя Стелла потащила из уха пластмассовую бутафорскую пуговицу. – Эврика! Давай, защемим тебе соски клипсами и к цепочке за шею пристегнём? Они у тебя сами выпали и на приключения напрашиваются. Обещаю: будет не смертельно, но больно и сексуально… Ты же опытная проститутка, да? Пробовала?

– Бвв-нну! – с ненавистью ответила сквозь кляп Любовь Петровна и поскорее отвернула беззащитную грудь к стенке, будто здесь никто не мог достать до её сосков.

К счастью, до пыток дело не дошло. Тётя Стелла уже встала у кровати, уже примерилась защёлкнуть тугую клипсу на груди тёти Любы, когда в кармане у неё внезапно и настойчиво зачирикал брелок автомобильной сигнализации.

– Чёрт! – спохватилась тётя Стелла. – Хулиганы, что ли, в мою «ласточку» лезут?

Повернувшись на пятках, она бросилась прямёхонько к моему окну.

От страха я обмер за шторой. Попался! Но тётя Стелла лишь мельком глянула в просвет между шторами и сообразила, что это окно выходит на проспект и парк, а «ласточка» припаркована с противоположной стороны дома, во дворе. И Стелла Михайловна с визгом умчалась спасать свою новую машину, совсем забыв про тётю Любу.

***

Я перевёл дух, лизнул поплывший остаток торта. Что-то многовато получается приключений для одного вечера. Стоило уложить тётю Любу в спальне связанной – и к ней наведалась чуть не половина именинных гостей! Кто за столом-то у мамы сидит?

Тётя Люба, наверное, тоже еле успела перевести дух, а наша дверь опять открылась (в комнату ворвалась дискотечная музыка) и закрылась (музыка стала тише).

Я посмотрел в щель на тётю Любу – хотел по её реакции понять, кто к нам  пожаловал? Но она утомлённо возвышалась на постели пышным калачиком, сосала кляп, и ей уже всё было по фиг.

Кого же принесло на этот раз? Пора тотализатор тут устраивать.

– Любовь Петровна!… – тихо позвали от дверей. Это был мой папа. Тоже очень пьяный.

С полузакрытыми глазами папа остановился над Любовью Петровной и с чувством продекламировал куда-то в потолок:

– Меня сделали счастливым

от негаданной любви

твои серые с отливом,

непонятные твои.

Может, этого не надо –

что-то следует блюсти.

Может, будешь ты не рада –

так, пожалуйста, прости…

– Великолепно писал Евтушенко, – сказал пьяный папа.  – Люба, я никогда не читал тебе Евтушенко?

Вообще-то глаза у тёти Любы голубые, однако при ночнике они казались глубокими и серыми, как в неизвестном мне стихотворении. Тоже непонятные и с отливом. Этими самыми глазами связанная Любовь Петровна с лимонадными ногами сейчас воззрилась на папу как на идиота.

– Бррр-ммм! – хрюкнула она в сырой кляп. Шоколадная помада неровными мазками обрамляла её роскошный заткнутый рот.

– Низменные люди, варвары! – выспренно воскликнул папа, имея в виду, как я догадался, маминых гостей. – Они пьянствуют и предаются пороку, пока женщина томится в неволе?

Боюсь, он позабыл, что буквально час назад лично помогал крутить руки тёте Любе.

Одержимый раскаянием, папа упал на колени перед кроватью и вырвал кляп изо рта Любови Петровны. Но та почему-то совсем не обрадовалась спасителю и отпрянула от коленопреклонённого папы.

– Илья, уйди ради Бога, ты же ужрался в дым! – тихо и быстро заговорила она. – Сгинь от меня, нечистый дух!… Твоя Наташка нас обоих грохнет.

Отметая все возражения, папа клещом впился в губы ошарашенной Любови Петровны и принялся целовать её взасос.

Я за шторкой был ошарашен не меньше тёти Любы. Папино поведение не лезло ни в какие ворота.

Это длилось несколько секунд, потом тётя Люба пришла в себя, собралась с силами и покатилась от моего папы в дальний конец кровати, взбивая бархатное покрывало, бултыхая грудью и сверкая коленками.

– Навязался ты на мою голову! – горестно запричитала она. – Лежу, никого не трогаю, и третий мужик подряд меня домогается! Отстань, Илья!

Но папа по пьянке проявляет чудеса упрямства.

– Это мне понятно, ибо

часто, будто нездоров,

я не выглядел счастливо

после громких вечеров…

– навзрыд проревел папа и словно луноход пополз к тёте Любе на четвереньках – ловить её соблазнительные лимонадные ляжки.

– Люба, я же давно тебя!… Я же ещё с Пролетарской тебя!… – выкрикивал он, глотая слова. – На кухне караулил! С твоим именем спать ложился! Люба… Жизнь моя!…

Тётя Люба явно хотела заткнуть уши, чтоб не слышать папиного бреда, но руки у неё были связаны за спиной. Поэтому она жмурилась как от зубной боли, мотала головой и громко твердила:

– Уйди, Илья! Забудь! Не твоя! Уйди! Уйди!…  – мне даже показалось, что она плачет. Или это всё струйки пота и текущий макияж Марселы Бовио из «Stream of Passion»?

– Я тебя люблю, Любушка! – рыдал папа и опять хватал Любовь Петровну за плечи, за ноги, за что попадёт.

– Уйди, не трави! Уйди и забудь! У тебя жена и ребёнок! – полуобморочно откликалась тётя Люба и винтом выкручивалась из-под папы.

– Люблю! Одно твоё слово ещё там, на Пролетарской – и я бы их бросил! – отчётливо сказал папа, и в этот миг грянул гром.