Заманали!

Она от души смеётся, наблюдая за реакцией дяди Бори. Он несколько смешался.

– Хорош шутки шутить над пьяной бабой, – уже серьёзно говорит тётя Люба. – Лучше развяжи меня, надоело. Руки болят и в колготках чешется, как горячего песку туда насыпали. Жарко…

Дядя Боря поспешно кивает.

– Одну секунду, Любовь Петровна. Надо убедиться, ушла ли домой Стелла Михайловна? Чтобы, знаете, исключить повторный инцидент… Да и платок смочить пора. Вы мне, извиняюсь, не хуже Майка Тайсона вкатили, – он трогает лиловое подглазье.

– Иди-иди, малахольный! – величаво разрешает тётя Люба. – Стелку я всё равно как-нибудь прибью, так и передай. Она меня жирной б…. назвала. Журавлёва такого не прощает, поняли?

Дядя Боря в последний раз оглядывается на обширные сверкающие бёдра пленницы, на утопающую в подушке голую грудь и торчащий сосок, напоминающий твёрдую бусину в розовом обводе. И улетучивается за дверь. В коридоре гремит музыка – гости включили старенький альбом «Пет шоп бойз». Крис Лоу мурлычет хит «I Wouldn't Normally Do This Kind Of Thing» – «Обычно я бы так не поступил». Прикольное совпадение.

– Выпить мне притащи! – велит вдогонку Любовь Петровна. – Водочки охота! Плясать охота! Я на день рождения пришла, или связанной тут валяться?

Прячась за шторкой, я предвкушаю, что дядя Боря сейчас вернётся, распутает Любовь Петровну и выручит меня из двусмысленного нелегального положения. Сколько мне ещё таиться в шпионской ловушке на подоконнике? Пора бы идти гамать в «Героев меча» и отбивать наезды Балбита.

На радостях я откусываю большой кусок торта, начинаю жевать. Крем блестит и тает на языке прямо как капроновые ноги тёти Любы.

Проходит минута, другая, но дяди Бори всё нет. Любовь Петровна проявляет признаки беспокойства. Она барахтается в бамбуковой перине, трётся потным лбом о постель, трясёт за спиной скрученными кистями рук.

– Где он там, тошнотик? За Стелкой, что ли, ухлёстывает? Вот и верь мужикам!

Изгибаясь, Любовь Петровна беспомощно потирает друг о друга круглые пушечные колени, насколько позволяет стягивающий лодыжки ремень. Лимонадные колготки отзываются на трение чистым снежным хрустом, будто корабельный такелаж во время восьмибалльного шторма. Я предполагаю, что у тёти Любы чешется нижняя грузная часть тела, плотно обтянутая капроном и трусиками. Со связанными руками там, ясное дело, не почешешь.

– Заманали! – сердито выплёвывает белокурая пленница любимое словечко. – Как на грех, трусы к мокрому прильнули. Поцарапаться бы!

В самый разгар её попыток почесать в недосягаемых скобках-трусиках дверь отворяется.

***

Тётя Люба первой видит, кто там вошёл, потому что моя наблюдательная щель очень узкая. И я понимаю, что неведомый визитёр не приподнял ей настроения. Тётя Люба меняется в лице, пытается втянуть свою мега-макро-грудь в атласный корсет, целомудренно подгибает связанные ноги, чтоб колени загораживали пах, благоухающий жасмином и весенним дождём.

– Кострецкий!… – разочарованно стонет она. – Вот уж кого не думала здесь встретить! Чего припёрся, гнида?

Вместо элегантного дяди Бори в спальню просачивается сутулый, ехидный дядя Женя. Тот самый, что лез ей под юбку возле туалета, а потом хватал за ягодицы, когда буйную гостью связывали. Дядя Женя уже гораздо пьянее, чем был недавно.

– Удивлена? – хихикает он. – Мы с Наташкиным мужем вместе на техническом учились. Тачками я уже не занимаюсь, но старая дружба – она навсегда, верно? А ты за этот год ещё больше расцвела, Люба… Заневестилась.

– Вдали от г@вна женщина всегда цветёт! – хмуро парирует Любовь Петровна.

Она настороженно сопит и явно ждёт какого-то подвоха. Её голая спина напряжена, заломленные назад руки бешено вращаются в ременных кольцах. Параллельно она елозит бёдрами по кровати, заставляя вернуться на место задранную в схватке мини-юбку. Перед дядей Борей Любовь Петровна так не волновалась.

– А ты, Кострецкий, как был козлом год назад, так и остался! – выпаливает она. – Вовремя меня люди надоумили, пока глупостей не наделала! И сегодня – сразу мне под юбку суётся, как ни в чём не бывало. Рыло бесстыжее! Знала бы, что Наташка тебя пригласила, – сроду бы сюда не пошла!

– Под юбкой у тебя всё по-прежнему на уровне, Люба! – щерится дядя Женя. – А когда ты лежишь связанной – то вообще царица секса. Смотрела фильм «Западня для белой волчицы»?

– Порнуха какая-нибудь? – презрительно отрезает тётя Люба. – Извини,  извращенские сказочки для онанистов не смотрю.

– Ах да! Ты же всегда по бразильским сериалам угорала, – дядя Женя плотно захлопывает дверь. – Любовь-морковь, Хосе-Кончита, шерше ля фам… Кстати, про волчицу – без дураков ляшистое кинишко. Там латиноамериканская охотница лежит в плену у главного злодея. На большой-большой кровати, вот как ты сейчас. И руки-ноги тоже ремнями связаны…

Говоря это, он постепенно приближается к кровати, а массивная тётя Люба пытается отползти от него на локтях и уже не заботится о задранном «мини»  и выпавшей груди.

– А из одежды на девушке – только бусы и кожаная юбочка, – загробным голосом вещает дядя Женя. – Она лежит и молится своему охотничьему богу, потом заходит главный злодей – и … угадай, что с ней делает?

Он садится на кровать и жадно трогает тётю Любу за ноги, облитые колготками. Капрон издаёт восхитительное, чуть слышное потрескивание, на грани того, что способно уловить человеческое ухо. От этого звука у меня по животу бегут тёплые мурашки. Рука дяди Жени воровато скользит тёте Любе в ложбинку между сомкнутых бёдер, ползёт прямо к трусикам, где у женщин «запретное место».

Тётя Люба набрала воздуху, но не крикнула, только предупредила вполголоса:

– Куда, блин? Не распускай лапы! Отвали к своей суходранке! Кострецкий?… Чо неясно? Я заору! Заманали!

– Да! Ещё одна немаловажная деталь, – ласково сказал дядя Женя. – У девушки из кино в рот был вставлен кляп. Хоть это и не цивилизованно, но в некоторых случаях изумительно работает.

Он резко поднял тёте Любе голову за волосы, взял с кресла мамины лосины и комком запихал в шоколадные размазанные губы. Теперь тётя Люба не могла обзываться, зато побагровела от злости и урчала: «Хрр-рр, хрр-рр», как неисправный холодильник.

Любовь Петровна взбрыкнула связанными ногами. Похоже, ей абсолютно не нравилось, как дядя Женя гладит ей колготки, затыкает рот и тянется к «запретному месту». Но дать отпор она не могла при всём желании. Чувствуя свою безнаказанность, дядя Женя улёгся сверху на толстую связанную пленницу, шаркал пятернёй по капроновой попе и хватал её за оголённую грудь с торчащим камушком-соском.

– Надёжно тебя скрутили, Любочка-тумбочка? – он хихикал и тискал разъярённую тётю Любу за ароматные чёрные трусики. – Лежи смирно, всё равно не вырвешься. Наконец-то мы одни. Романтика, да? Слушай, я же знаю, как ты с Трофимовым в Питер ездила. Я всё знаю! И про новогодний корпоратив тоже… Так почему, сука, Трофимову можно, а Кострецкому нельзя?

Любовь Петровна громко дышала, уворачивалась на постели от дяди Жени и приглушённо взвизгивала, когда её мяли слишком сильно.

– О, какие мы сырые между ног! – бормотал дядя Женя. – Нечего себе цену набивать, поняла? Может, ты в рот хочешь? Сейчас мы друг другу сделаем приятно…

По-моему, тётя Люба не хотела, чтобы дядя Женя делал ей «приятно». Я не совсем понял, о чём говорит дядя Женя про «хочешь в рот», ведь во рту у неё уже были лосины. Вряд ли туда поместится ещё что-то.

Тётя Люба морщилась и часто моргала, стряхивая с ресниц капли пота, мычала и пыталась отползти от дяди Жени, который шарил ей по голой груди, бёдрам и трусикам с «запретным местом». Ползти у неё получалось неважно. Дядя Женя крепко придавил её к перине и искал под мини-юбкой резинку мокрых колготок, которые сверкали будто склеенные из множества кусочков зеркального пазла.

Я случайно вспомнил, как два месяца назад шёл ночью по коридору пописать, а дверь в спальню была открыта. Тогда я тоже увидел странную штуку. Почти как у Егора на фото из «интим-фетиш». Мама лежала на той же постели, где теперь катается тётя Люба, только руки у неё были связаны не сзади, а за головой, и на ноги были натянуты тёмные чулки. Папа нависал сверху и держал её за разведённые бёдра. Утром я решил, что мне всё приснилось.

Возможно, дядя Женя пользуется удобным моментом, чтобы погладить тёте Любе чудесные капроновые колготки, раз она крепко связана и не может сопротивляться? Я бы, признаться, тоже с удовольствием погладил. Но зачем он упорно трогает её за трусики, если место там – запретное? Странные эти взрослые.

Тётя Люба фыркала как стадо мамонтов, стонала и извивалась, окончательно приводя в беспорядок нарядную праздничную одежду, а дядя Женя вдруг потащил с себя брюки, но замер, прислушался, чертыхнулся и быстро отскочил от истерзанной пленницы.