По странам и страницам: в мире говорящих книг. Обзор аудиокниг

Несколько вступительных слов к книге Дмитрия Померанцева

Открывая эту книгу, мы отправляемся в кругосветное путешествие по сегодняшней мировой литературе, в самом буквальном смысле. Увлекательное и необычное путешествие.

Автор книги – Дмитрий Померанцев – филолог, профессиональный и увлеченный читатель, мастер чтения – читает в последние десять лет – только аудиокниги. Он слышит литературу, вслушивается в литературу, это принципиально важный момент – художественная литература – дело слуха.

Подчеркну – важно не то, что автор видит мир и текст не глазами, а то, какой широты и глубины его кругозор, как он транслирует прочитанное, как выстраивает связи в сегодняшнем чтении.

Аудиокниги уверенно вошли в нашу жизнь, а вот профессионального обзора именно аудиокниг – такого масштаба, объема и качества – пока еще не было. Это первая книга такого рода, и она во многом уникальна.

Дмитрий знает и слышит в своем информационном поле, в своем море/океане не только классиков и современников, но и всех лучших переводчиков современности, потому что сопоставляет варианты переводов в озвучке. Со многими переводчиками дружит и общается – потому что так нередко складывается его углубленная работа.

Мне кажется, он больше видит в литературе, чем мы, зрячие. У его письма, прочтений, откликов, рецензий – особое качество. Это живые, остроумные художественные тексты, и при широкой географии источников они составляют единый мир, воспринятый сердцем поэта-современника с памятью, уходящей в глубину веков. Яркое, необычное литературоведение и критика. Настоящая навигация в океане мировой литературы. Разве не здорово, что среди нас – живой Гомер читательского и литературного самосознания?.. Открывайте, читайте, удивляйтесь!

Марина Кулакова

Слепота – страшная сила

Жозе Сарамаго. Слепота / Перев. с порт. Александра Богдановского. – М.: Эксмо; СПб.: Домино, 2008

Представьте себе (это не спойлер – с этого книга начинается), что все ослепли. Все – от слова «вообще». Что при этом станется с бедным человечеством? Куда денутся его хваленые социальные институты, сдерживающие факторы, общественный договор? У нас один-то слепой, в ненужное время в ненужном месте очутившись, в жука в муравейнике превращается. А тут – все…

Картина не только страшная, но еще и достаточно неприглядная. Предельно жесткая, острая сатира, социальная антиутопия, горький сарказм, иногда как бы смягчающийся до беспросветно-черного юмора.

«Да он же просто издевается! Ничего святого для человека нет!» – воскликнут иные читатели. И будут неправы. Святое для Сарамаго есть, и это святое – человек. Более страстного и последовательного писателя-гуманиста со времен Максима Горького, пожалуй, и не назову. Помните Сатина? «Это звучит гордо – человек… Все для человека, все во имя человека». Вот и у португальца – тот же самый антропоцентризм. Да, очень горький, да, против шерсти и через боль и страдание, но это оптимистическая трагедия. Это гимн величию духа, прорвавшийся через крушение плоти.

Однако все это так и осталось бы обычной риторикой, банальным повторением общеизвестных истин, не облеки автор свое повествование в чудесные одежки магического реализма. К счастью, сделал он это просто виртуозно, ведь Сарамаго, подобно известному в меру упитанному шведскому мужчине в полном расцвете сил, еще и талантливый (я бы даже сказал: гениальный).

Да, он вытягивает свое повествование в одну непрерывную струну, будто герой-связист с катушкой на спине проволоку под огнем фашистов тянет. Но штука в том, что проволока эта – колючая. Цеплючая. И равнодушно и бездумно по себе скользить никому не позволит. Сарамаго напоминает этакого деда на завалинке, что неспешно и непрерывно толкует собравшимся вокруг ребятишкам сказку-быль обо всем на свете, включая смысл жизни и прочие проклятые вопросы бытия.

«Слепота» Сарамаго – это развернутая метафора, философская притча-иносказание в ярком фантике остросюжетного триллера. Первое для автора вполне традиционно, второе – весьма нехарактерно. И то и другое вышло на диво хорошо.

Отдельная песня – язык Сарамаго, за что поклон его русскому переводчику Александру Богдановскому Непрерывная игра слов, каламбуры, эпитеты, оксюмороны – все это превращает чтение в некое подобие филологических американских горок.

Ну, и парадоксальные философские максимы-афоризмы, которыми текст буквально наводнен… Как вам, к примеру, это: «Иногда для того, чтобы прозреть, нужно ослепнуть»? Это ведь не только фигурально, но и буквально можно понимать (о чем сам писатель, быть может, даже не догадывался).

Подытоживая вышесказанное, тем, кто не читал, – попробуйте. Возможно, не пойдет. Да что там возможно – обязательно не пойдет! А вы все равно. Несмотря на. Вопреки тому что.

Звуковую версию романа «Слепота» записала Ирина Ерисанова – диктор, хорошо известный большинству любителей аудиокниг в нашей стране.

Zdob si zdub

Гюнтер Грасс. Жестяной барабан/ Перев. с нем. Софьи Фридлянд. – М.: РИПОЛ Классик, 2019

Zdob si zdub, как многие из вас наверняка знают, в переводе с молдавского означает: «Бей в барабан». Кто-то спросит меня: а при чем здесь вообще Молдавия? Отвечаю: совершенно ни при чем – так, к слову пришлось.

Тема нашего сегодняшнего разговора – дебютный роман немецкого писателя, лауреата Нобелевской премии по литературе Гюнтера Грасса «Жестяной барабан». Так уж звезды сошлись, что начали мы сразу с тяжелой артиллерии: сначала – Сарамаго, теперь – Грасс.

Роман «Жестяной барабан» увидел свет ровно 60 лет тому назад, причем история литературы, пожалуй, еще не знала случая, чтобы начинающий автор заявлял о себе столь громко и уверенно. Гротеск, буффонада, фантасмагория – вот малый перечень определений, излитых несколько подрастерявшимися критиками на молодое дарование. Некоторые литературоведы усмотрели в книге прямое наследие средневекового плутовского романа. Лично мне сочинение герра Грасса представляется первой ласточкой взорвавшего вторую половину XX века «магического реализма», все признаки которого в книге налицо. При этом до «Ста лет одиночества» Гарсиа Маркеса оставалось еще целых восемь лет.

Несколько слов об авторе. Гюнтер Грасс вполне мог бы украсить собой эпоху Возрождения: прозаик и поэт, драматург и эссеист, скульптор и художник-график – он еще и в качестве джазового музыканта себя умудрился попробовать. При этом трудно себе представить фигуру более противоречивую. Последовательный антифашист, пацифист и социал-демократ, в юности он успел послужить в танковых войсках СС, куда по собственной инициативе перешел из гитлерюгенда.

Роман «Жестяной барабан» носит яркий антивоенный и антинацистский характер. При этом автор вовсе не скатывается к традиционной обличительной риторике – нет, он действует тоньше и гораздо эффективней, как бы препарируя национал-социализм изнутри. Подобно дотошному микробиологу, Грасс изучает штамм «коричневой чумы», сплющив его между стеклами на предметном столике своего творческого микроскопа.

Хотите понять, как могла докатиться одна из самых просвещенных, самых культурных наций Европы до такого откровенного человеконенавистнического безумия, как гитлеровский нацизм? Значит, вам сюда.

Не скажу, что это удобочитаемый текст, да и самому писателю он дался явно не с кондачка, но в результате некоего невероятного сверхусилия (все-таки человек свою собственную юность перед всем миром наизнанку вывернул, в собственных грехах перед всеми покаялся). Читать это временами больно и страшно, временами – грустно, а порой и очень даже смешно. Но вот только не скучно ни разу.

Следует также отметить, что от великого до смешного и от смешного до ужасного у Гюнтера Грасса даже не шаг, но некое неуловимое движение души, флюид. Вот он откровенно зубоскалит: «Вдруг они спохватились, что на них форменные сапоги, а стало быть, есть чем думать». И тут же будто обухом по голове: «Все повешенные мальчики выглядят одинаково».

Вопреки всем принципам гротеска главный герой романа Оскар Мацерат не столько преувеличен, сколько приуменьшен автором. В три года, протестуя против невыносимой пошлости бытия, он попросту отказывается расти и становится в один ряд с прочими сказочными пигмеями (где-то между персонажами двух других великих «Г» немецкой литературы – Гауфа и Гофмана – Карликом Носом и Крошкой Цахесом). Малыш Мацерат наделен неким волшебным даром, заставляющим вспомнить персонажа одной из сказок Джанни Родари, а еще у него есть замечательный жестяной барабан, которому суждено сыграть в книге одну из ведущих партий.

«Его игриво-мрачные притчи рисуют забытое лицо истории», – сказали о Грассе шведские академики, когда двадцать лет назад вручали ему Нобелевскую премию. А другой писатель-нобелиат, уже упомянутый здесь Гарсиа Маркес, назвал его творческую манеру «откровенно неудобной». И то и другое считаю высшей похвалой автору, ибо в чем еще высокое назначение литературы, как не в излечении от исторического беспамятства? Ну, а «удобные» книги, как правило, редко переживают своих авторов.

Роман «Жестяной барабан» читает Сергей Чонишвили. Мрачно читает – глухим, почти замогильным голосом. Но подобная манера исполнения в данном случае более чем уместна. Ведь даже юмор в этой книге – чернее черного.

Птичку жалко

Андрей Рубанов. Финист – ясный сокол. – М.: АСТ, 2019

Все мы (ну, или почти все) помним русскую народную сказку «Финист – ясный сокол» про пернатого оборотня и про влюбленную в него дочь кузнеца. Первая ее часть – типичный (архитипичный!) парафраз «Аленького цветочка» из серии «Найдите 10 отличий»: старшие дочери просят уезжающего в командировку отца привезти им дорогостоящие сувениры, а любимая младшая – сущую безделицу. С самыми что ни на есть роковыми последствиями (иначе, как говорил мой папа, «кина бы не было»). Вторая же половина сказки более всего напоминает (извините за физиологическую подробность, если у кого вдруг богатое воображение) вывернутую наизнанку «Царевну-лягушку». То есть не прошляпивший из-за своего чрезмерного любопытства и эгоизма Василису Иван-царевич (он же – дурак) отправляется за тридевять земель топтать железные сапоги, снашивать железные шапки (это, интересно, как? О дубы-колдуны он, что ли, по дороге головой бился?) и глодать железные краюхи (тут и вовсе молчу – о вкусах не спорят), но несчастная Марьюшка, ни в чем практически не виноватая, с тем же джентльменским набором металлических предметов выступает на поиски своего неосмотрительного Финиста с тем, чтобы – для его же блага! – женить его на себе.

Одноименный роман современного российского писателя Андрея Рубанова в общем и целом придерживается классической сказочной канвы: и сестры с батькой-кузнецом на месте, и магическое чудо в перьях, что по ночам зачастило к младшенькой (причем определенно не в гляделки играть и не за руки держаться – зря оно, что ли, о землю грянувшись, добрым молодцем оборачивалось?), тоже имеется.

Однако практически с самого начала намечаются и разночтения. Прежде всего, в повествовании появляется герой-рассказчик – некий скоморох по имени Иван, которому предстоит сыграть важную роль в судьбе Марьюшки – той самой младшей дочери, что привечала в своей светелке Финиста и которую автор с весьма характерной для него грубоватой брутальностью будет на протяжении всего романа именовать девкой Марьей.

Появится и множество сюжетных ответвлений, и масса бытовых и психологических деталей и подробностей. Застывшие под своими вековыми масками сказочные персонажи задвигаются, задышат, заплачут, засмеются – словом, оживут. Как ни странно, единственным действующим лицом, чьи черты так и не обретут подвижность, останется главная героиня. Ей, извините, будет просто не до этого. Она – ходячая функция, волокущая на себе все повествование. В полном соответствии с устным народным творчеством, девка Марья натянет на себя выкованную отцом железную обувку (сапоги автор то ли от чрезмерной приверженности правде жизни, то ли из милосердия заменит чем-то вроде сланцев), примерит железный колпак (учитывая тогдашний уровень кузнечного искусства, осторожно предположим, что ржавое ведро с головы современного снеговика было бы куда изящней и эргономичней) и запасется железным же караваем (крышку от канализационного люка когда-нибудь видели? Ну, так что-то вроде). И затем, громыхая и лязгая, эта помесь Железного Дровосека, робота C3PO из фильма «Звездные войны» и тяжелого немецкого танка PzKpfw VI, более известного как «Тигр», двинет на поиски своего суженого-ряженого.

Не знаю, как вам, а мне в этот момент стало чисто по-человечески жаль Финиста. Потому что есть девушки в русских селеньях, которым после остановленной на всем скаку горящей избы уже и сам черт не брат, и Баба-яга – не любимая прабабушка.

Далее читателя ждет пространное сказание о долгих странствиях, опасных приключениях и удивительных встречах. Словоохотливого, горячо и безответно влюбленного в девку Марью скомороха сменит другой Иван – на сей раз кожевенных дел мастер, который, разумеется, тоже влюбится, а там эстафету подхватит Иван-третий (кто ж на Руси троицу не любит?) по прозвищу Соловей и разбойник по профессии. Последнего чаша влюбленности также не минует, и именно ему выпадет счастье подытожить повествование, деятельно в нем участвуя.

В озвучивании «Финиста» приняли участие сразу три профессиональных актера: Александр Клюквин, Владимир Левашев и Кирилл Радциг, что при условии наличия трех героев-рассказчиков, на мой взгляд, явилось оптимальным решением. Каждому персонажу – свой голос, свой тембр, своя неповторимая интонация.

«Зачем я убил коростеля?»

Харпер Ли. Убить пересмешника / Перев. с англ. Норы Галь, Раисы Облонской. – М.: Молодая гвардия, 1964

На самом деле общего между упомянутым в заглавии рассказом Виктора Петровича Астафьева и романом блистательной, пулитцероносной и, к сожалению, недавно ушедшей от нас американской писательницы Харпер Ли «Убить пересмешника», речь о котором пойдет сегодня, не так уж много. Просто в обоих случаях образ безвинно погибшей птицы как бы подчеркивает бессмысленность и неоправданность любого насилия, напоминая, что жизнь есть высшая неразменная ценность, распоряжаться которой по прихоти или произволу нельзя от слова «совсем».

Итак, о чем роман? Юная Джин-Луиза Финч по прозвищу Глазастик (в оригинале – Скаут, то есть прозвище характеризует не столько размер или красоту ее внешних рецепторов зрительного анализатора, сколько способность подмечать то, чего другие по каким-то причинам видеть не могут или не хотят) вместе со старшим братом Джимом постепенно взрослеют на фоне пасторальных пейзажей патриархального американского Юга. Жизнь не устает удивлять Джин и Джима: преподносит им сюрприз за сюрпризом, преподает урок за уроком, и постепенно брат и сестра открывают для себя таинственный мир взрослых, состоящий из таких непонятных пока для них вещей, как социальное неравенство, расовая дискриминация, несправедливость, насилие и т. д.

При всей неоднозначности этих открытий, при всей мрачности и даже жестокости некоторых событий книга получилась на удивление светлая и добрая. Мир взрослых показан через призму взгляда ребенка – взгляда мудрого, понимающего и чаще всего прощающего. Роль своеобразного нравственного камертона играет в книге отец Глазастика и ее брата – адвокат Аттикус Финч. Именно ему предстоит фактически в одиночку встать на защиту темнокожего молодого человека, обвиненного в изнасиловании белой женщины. Согласно тогдашнему законодательству и тогдашним обычаям южных штатов выбор у парня был невелик и в любом случае незавиден: либо скорый и неправый официальный суд и благословленная конституцией казнь на электрическом стуле, либо еще более скорый и неправый суд Линча и тогда – веревка на ближайшем дереве.

Над этим романом, что называется, звезды сошлись. Все, что для любого другого автора в любом другом произведении было бы смерти подобно, здесь кажется естественным и уместным. Строго говоря, книга Харпер Ли – классическая проба пера, сотканная из сплошных несовершенств и благоглупостей, но подано это все настолько искренне, с таким простодушием и доверием к читателю, что рука не поднимается сказать что-нибудь еще, кроме растроганного «Ах!». Даже откровенно нелепая, гротескная сцена ковбойского поединка подслеповатого Аттикуса с бешеным псом, которая заставила бы покраснеть любого создателя третьесортных вестернов, с легкой руки Харпер Ли воспринимается как нечто само собой разумеющееся.

В одном из редких интервью писательница опровергла предположения об автобиографическом характере романа, события которого, по ее словам, ничего общего не имели с ее собственным «скучным» детством. Тем не менее фамилию Финч, которую носит главная героиня, а также ее отец и брат, автор позаимствовала у собственной матери, а в образе Дилла – приятеля героини многие современники узнали черты реального друга детства и одноклассника писательницы – будущего известного романиста Трумена Капоте (помните «Завтрак у Тиффани»?).

Восторженная реакция читающей публики, похоже, застала врасплох и саму Харпер Ли: «Никогда не ожидала какого-нибудь успеха “Пересмешника”. Я надеялась на быструю и милосердную смерть в руках критиков, но в то же время я думала, может, кому-нибудь она понравится в достаточной мере, чтоб придать мне смелости продолжать писать. Я надеялась на малое, но получила все, и это, в некоторой степени, было так же пугающе, как и быстрая милосердная смерть».

Увы, испуг, в котором призналась Ли, был не просто фигурой речи или утонченным авторским кокетством. Успех едва ли вскружил ей голову, но как бы предостерег от попыток повторить его или превзойти. С момента выхода «Пересмешника» и практически до самой смерти продлилось ее упорное творческое молчание. Харпер Ли избегала официальных мероприятий, встреч с читателями и интервью, замкнувшись в кругу родных и ближайших друзей, среди которых особым доверием пользовались все тот же Трумен Капоте, а также исполнитель роли Аттикуса Финча актер Грегори Пек.

В 2006 году, говоря о своем раннем увлечении литературой, восьмидесятилетняя Харпер Ли призналась: «Сейчас, 75 лет спустя, в обеспеченном обществе, в котором люди имеют лэптопы, мобильные телефоны, айфоны и пустоту в головах, я все-таки предпочитаю книги». Ну, не прелесть ли эта мисс Ли, а?

Харпер Ли умерла во сне 19 февраля 2016 года на 90-м году жизни, а буквально за полгода до этого мир всколыхнула едва ли не главная литературная сенсация последних десятилетий: увидел свет второй ее роман «Пойди, поставь сторожа» – прямое продолжение «Пересмешника». Немного позже вскрылась небольшая деталь: второй роман был на самом деле первым. Написанный в середине 50-х и тогда же представленный на суд издателей, он не был принят к публикации. Однако редакторы оценили потенциал начинающей романистки и посоветовали ей сосредоточиться на детстве главной героини, сцены воспоминаний о котором показались им наиболее интересными. Так на свет появился «Пересмешник», а «Сторож» отправился в личный архив автора, откуда и был извлечен 60 лет спустя.

Некоторые журналисты не без оснований заподозрили, что публикация была осуществлена без ведома и согласия автора: в неофициальной беседе литературный агент Харпер Ли признался, что случайно обнаружил рукопись в сейфе, где хранился черновик «Пересмешника».

Лично у меня «Сторож» вызвал двойственные чувства. С одной стороны, да, это та самая Харпер Ли – умная, проницательная, язвительная и трогательно лиричная. Это действительно новая встреча с полюбившимися героями: Глазастиком, Аттикусом и даже колоритной темнокожей служанкой Келпурнией, как бы вобравшей в себя самый дух американского негритянского Юга. С другой, не могу сказать, что встреча эта сильно меня обрадовала. Нет, мир не рухнул, и заветы «Пересмешника» остались святы и нерушимы. Вот только исчезла куда-то звонкая прозрачность – незамутненность детского взгляда. Поэтому не стану рекомендовать эту книгу – решайте сами: идти вам до конца или же вовремя остановиться.

Любители аудиокниг могут прослушать «Пересмешника» в исполнении Ирины Ерисановой или Анастасии Лазаревой. Первый вариант суше, строже, академичней, но зато внятней, членораздельней и практически без речевых ошибок. Второй более эмоционален, сопровождается музыкальным оформлением и к тому же прочитан по более поздней редакции перевода. Решайте опять же сами, что вам предпочесть. Есть еще запись радиоспектакля 1965 года с Олегом Табаковым в роли Аттикуса Финча. Но это скорей аудиоверсия экранизации, то есть интерпретация интерпретации, что, на мой взгляд, уже не так интересно. Хотя и представляет собой отдельный, самостоятельный жанр.