Я – река!
Широкая, полноводная.
Мои берега там, где начинается молчание.
Мои воды – слова.
Передаваемые из уст в уста, из строчки в строчку,
они вливаются в меня тоненькими струйками или бурлящими ручьями
с театральных подмостков,
с экранов мониторов, планшетов, мобильных телефонов,
с улиц и площадей,
с дружеских вечеринок,
с полей брани…
Сказанное в тиши, эхом отражается в моих глубинах.
Слова наполненные ненавистью, вожделением, скверные слова —
черные мазутные пятна,
расползающиеся по моей поверхности и губящие все живое.
Слова любви, признательности, прощения, благодарности —
возвращают мне первозданную чистоту.
Я до краев наполнена вашими мыслями, эмоциями, чувствами,
желаниями, привязанностями, болью, радостью…
Вы черпаете мои воды ладонями,
припадаете к ним устами,
окунаетесь в их глубину,
отражаетесь во мне…
Чем чище мои воды, тем чище и прекраснее вы,
Ваши потомки…
Ваше и мое будущее на кончиках ваших языков,
на подушечках пальцев, держащих перо…
Я – река…
Я ваша родная речь.

Из подслушанного

Как мама наказывала

Трехлетняя девочка, увлекаемая за руку отцом, кричит на выходе из городского парка:

– Папа, я писать хочу!

Мужчина, не оборачиваясь:

– Только что спрашивал – не хотела, а сейчас хочешь? Терпи теперь до дома.

Заметно прихрамывая на одну ногу, он прибавляет шаг.

Она семенит сзади:

– Я сильно хочу.

Отец увеличивает скорость.

Девочка вырывает свою руку и останавливается.

Мужчина наклоняет лицо к дочери:

– Ну, что еще?

– Ничего. Мама наказывала, чтобы я тебе не позволяла с больной ножкой бегать, а ты бежишь.

– Так ты же писать хочешь!

– Не буду хотеть. Подожди… Вот, сейчас.

Под сандалиями девочки появляется маленькая лужица. Она вздыхает и, поднимая глаза к отцу, говорит:

– Теперь не надо спешить, пойдем тихо, как мама наказывала.

Любовь за пончики

Соседка угостила пятилетнего малыша пончиками и, наблюдая, как тот с аппетитом глотает третий пончик подряд, поинтересовалась:

– Любишь пончики?

– Очень!

Игриво:

– А меня?

– И вас.

Минуту спустя, серьезно и задумчиво:

– А за что ты меня любишь?

– За пончики!

О вере и безверии

Миша, шесть лет, хвастается перед младшим братом:

– Я арифметику знаю, а ты нет…

– Знаю! – обиженно возражает тот.

– А скажи, сколько будет – к трем прибавить два?

– Не скажу!

– Значит, не знаешь! Не знаешь, не знаешь…. Ха-ха-ха…

– Знаю, но тебе не скажу!

– Почему? Ну, почему?

– Потому, что ты ничему не веришь.

Первая обида

– Кристиночка, ты почему плачешь?

– Меня Мишка назвал мадму-за-зелью-ю-ю-ю…

О чуткости

– Дашенька, да ты никак в Саньку влюбилась?

– А что, заметно?

– Битый час возле его окон крутишься – как не заметить.

Чем этот шалопай тебя привлек?

– Он такой чуткий, – не то, что другие!

– Это Санька-то?

– Я себе косичку сделала как у Дженнифер Моррисон – никто не заметил, а он два раза подбегал и дергал.

– Так больно ж?

– До слез. Я даже стукнула его кулаком… Но приятно.

Из подслушанного в библиотеке

– Помогите мне найти Карлоса.

– ???

– Ну, как его?

– Кастанеду?

– Нет.

– Руис Сафона?

– Другого.

– Хуан Карлоса?

– Да нет же!

– Может, вы Карла с Карлосом путаете? Карл Линей? Карл Великий?

– Вы сами меня запутали. Который из них живет на крыше?

– Карл Маркс! – неожиданно для всех (да, пожалуй, и для себя), возвысив голос, отвечает библиотекарь.

– У вас «Война и мир» в сокращении есть?

– ???

– Ну так, чтобы страничек на десять – и все ясно.

– Что «все»?

– Ну, кто с кем, когда и где – без лирики, только суть.

– Суть и сокрыта в лирике. Сюжет – всего лишь каркас.

– Тогда мне каркас без сути. Хочу парня эрудицией сразить, чтоб зауважал.

Библиотекарь в читальном зале подходит к одному из столов и шепчет сидящей за ним девочке:

– Машенька, пожалуйста, не читай так громко – ты мешаешь читать другим.

– А я негромко не умею, – также шепотом отвечает Машенька.

– Тогда читай про себя. Договорились?

– Договорились – про себя даже интереснее.

– Ну и умница!

Библиотекарь на цыпочках отходит от стола.

Машенька громким шепотом окликает ее:

– Вера Павловна, а вы пальчиком, пожалуйста, покажите, где тут в книжке про меня написано.

Притчи и миниатюры

Наши и не наши

Однажды после воскресной проповеди и причастия кто-то из прихожан в церкви спросил у отца Петра:

– Скажите, а кто нам, русским православным людям, более близок: буддист, иудей или мусульманин?

– Разве близость человека определяется его национальностью или тем, какую религию он исповедует?

– А чем еще?

Отец Петр обвел взглядом собравшихся вокруг него людей и неожиданно предложил:

– Давайте, я поведаю вам притчу. – И, огладив ладонью бороду, начал рассказывать.

– Рано утречком в Великую субботу поехал один «русский православный человек» на своей машине в Лавру, к мощам Сергия приложиться и праздник светлый, Пасху, в святом для всех нас месте встретить.

На полпути случилось так, что у машины спустило колесо.

Остановился на обочине, достал запаску, поменял. Наклонился к канаве придорожной руки помыть, а сзади разбойники налетели. Побили изрядно, из карманов деньги вывернули. Мобильник, ключи от машины отобрали и укатили на его машине, оставив нашего героя валяться в придорожной грязи.

Много ли мало ли времени прошло, сказать не берусь, но оклемался сердешный, вышел на дорогу, голосует проезжающим.

Все мимо катят.

Священник один притормозил было, да увидел замызганные грязью ботинки, порванную куртку и снова на газ нажал – салон у него в машине перед Пасхой начищен, ладаном пропитан – побрезговал батюшка в такую благость незнакомца приглашать.

Депутат думский с мигалками, даже не притормозив, мимо проехал – его в Лавре журналисты с камерами ждали, чтобы засвидетельствовать набожность народного избранника.

Бедолага уж совсем отчаялся, идет по краю дороги, шатаясь от усталости, голову опустил. Вдруг каблучок потрепанный впереди остановился и задний ход дал.

Вышел из машины узбек, правоверный мусульманин, из тех, кого у нас в Москве презрительно лимитой называют. Дверку перед страдальцем открыл, помог в салон сесть, достал аптечку, ссадины тому на руках продезинфицировал, пластырем залепил. Разузнав о случившемся, отвез нашего героя в Сергиев Посад, устроил в гостиницу, деньги на мелкие расходы оставил.

После чего уехал по своим делам в Дмитров, пообещав на обратном пути, в воскресенье, заехать за ним и отвезти домой в Москву.

– Так это вы евангельскую притчу о самарянине на свой манер рассказали! – раздалось сразу несколько голосов.

– Именно! Так, кто для нашего героя близким оказался: православные священник с народным депутатом или узбек-иноверец?

– Ясно дело – узбек, – отозвался прихожанин, вопрошавший ранее о близости. – Но это частный случай, а хочется в общем знать – кто наши, кто не наши.

– Милосердный иноверец-самарянин и христианский Бог в евангелии неразделимы.

Если Христос «НАШ», то НАШИ и все те, чьи сердца исполнены любви к людям, к божьему творению.

Какой они веры, верят ли вообще в Бога, какой национальности, какого пола – это все третьестепенное.

Осенние листики

Я нажал на педаль тормоза. Машина послушно остановилась перед светофором. Тотчас же о ветровое стекло ударился сморщенный желтый лист, чем-то напоминающий удивленное человеческое лицо, и, раздираемый любопытством, принялся бесцеремонно разглядывать пассажиров на заднем сидении. Затем затрясся, задрожал, скользнул вправо, сделал круг по периметру стекла, резко взмыл вверх и спикировал на стоявшего во втором ряду опеля.

Несколько секунд, замерев на одном месте, он пристально всматривался в лица сидящих там людей. Потом что-то более привлекательное вновь заставило его подняться в воздух и устремиться на красный свет через перекресток к противоположной стороне дороги…

Зажегся зеленый. Я выжал сцепление, нажал на газ. То ли старый знакомый, то ли новый листик судорожно чиркнул по стеклу.

Неожиданно подумалось:

«А чем осенние листья отличаются от людей? Не подобны ли вихри наших бессчетных желаний осеннему ветру? И носимся мы, гонимые ими по всему свету:

– Вот оно – нашел! Нет, не то. Этого я не хочу. Надо туда. Нет, лучше туда».

Нам кажется, что мы свободны, что сами выбираем, как и куда лететь. Но разве человек и его мимолетные желания – одно и то же? Разве человек по своей сути не является чем-то большим?

Природа подарила нам этот мир, это тело и все необходимое для жизни. Каждый миг бытия исполнен совершенства. Надо лишь погрузиться в него всем своим существом, не пройти мимо, не упустить его красоты.

Но гонимые ветром желаний, мы судорожно высматриваем что-то большее в будущем, упуская саму жизнь – настоящее.

Как будто не доверяем Тому, Кто нас создал, считаем себя обделенными.

И эта философия обделенных, обманутых, а потому неблагодарных, завистливых существ почти повсеместно доминирует. Разве я не прав?

Свобода не в том, чтобы тащиться по миру на поводках бесчисленных, постоянно меняющихся желаний, а в том, чтобы в любых условиях и при любых обстоятельствах оставаться людьми, выражать свою суть. Понимание своей бесконечной, вневременной сути называется мудростью. Мудрость рождает благодарность. Благодарность – мать радости и бескорыстного служения.

Жизнь – это праздник, если она вращается по орбитам мудрости. Когда человек живет, отыскивая мед даже в самых горьких моментах бытия, то все, в чем он нуждается, приходит как бонус к главному – любви и благодарности.

Ветер играет над дорогой осенними листьями – швыряет вверх, собирает в стаи, разбрасывает по сторонам…

Птичка в клетке

Соседскому мальчику подарили птичку в большой клетке с позолоченными прутьями.

Неделю или две он наслаждался общением со своим пернатым другом, но, в конце концов, из чувства сострадания решил выпустить его на свободу.

Он поставил клетку на балкон, открыл в ней дверку, а сам вернулся в комнату и стал через стекло наблюдать, как его друг будет прощаться со своей позолоченной тюрьмой.

Вначале «друг» долго и придирчиво осматривал балкон и распахнутое над клеткой небо, потом несколько раз опасливо высовывал наружу голову, суетливо вращая ею во все стороны – нет ли во всем этом непривычном для него окружении какого-либо подвоха, и, наконец, вот он долгожданный миг – выпрыгнул через дверку на пол балкона, взмахнул крыльями и взвился в небо.

Но не тут-то было.

Не прошло и минуты, как птичка вновь спустилась на балкон и поспешно запрыгнула обратно в клетку.

Последующие попытки выпустить «друга» на свободу оказались такими же безуспешными. Пернатый друг явно выказывал предпочтение хоть и тесной, но обжитой, «родной» клетке перед необъятными просторами внешнего мира.

Так и ум человека, соорудивший для себя клетку из прошлых обид, побед, поражений, никак не решается с ней расстаться – все пережевывает и пережевывает прошлое, упуская саму жизнь.

Дверь в клетке открыта – лети! Весь мир открыт перед тобой! Но…

Чудесный мост

Ведь не способность быть премудрым змием,

не опыта сомнительная честь,

а свойство очаровываться миром

нам открывает мир, какой он есть…

Евгений Евтушенко

Игумен со своим келейником возвращались в монастырь, но заплутали и вынуждены были заночевать на обрывистом берегу неведомой таежной речки. Проснувшись поутру, игумен увидел на другой стороне стадо коров и разбудил келейника:

– Илюша, переберись на тот берег, найди пастуха, спроси дорогу и умоли дать нам хлеба с молочком, а то что-то я совсем изголодался.

Илюша упал игумену в ноги, попросил благословения и, получив его, радостный скатился вниз к реке. Вода была чистая, прозрачная до самого дна, а ее поверхность переливалась мириадами бликов восходящего солнца, как церковь в пасху переливается мириадами горящих свечей. Оглядевшись, келейник понял, что брода рядом найти не удастся. Плавать он не умел, но желание игумена для келейника закон, а главное почитал он своего хозяина на равных с Богом. Осенив себя и речку крестным знамением, он заговорил с ней.

– О, чистая, непорочная река, я преклоняюсь пред тобой, как совершеннейшим Божьим даром – в тебе нет ни одного изъяна! И мой игумен чист и непорочен! Ты одаряешь своими благодатными водами всех, кто приходит к твоим берегам! И мой игумен одаряет благодатью Божьей всех, кто приближается к нему! Во имя господа нашего Иисуса Христа, во славу моего игумена, пропусти меня на тот берег за молочком для непорочного слуги Божьего.

И случилось чудо: течение реки на миг замерло, мириады солнечных бликов поднялись вверх, образуя над водой сверкающий мост. Восхваляя Бога, своего игумена и реку, келейник взошел на него и, не замочив ног, перешел на противоположный берег.

Спустя какое-то время он тем же путем вернулся обратно с холщовой котомкой за плечами, загруженной хлебом, маслом и молоком.

Игумен, в изумлении наблюдавший за этим чудом с высокого берега и слышавший все, что говорил юноша, бросился к реке, чуть не сбив с ног своего верного слугу и, перекрестившись, смело ступил на еще не утративший своего блеска чудесный мост. Однако не успел он и до середины добежать, как блики вновь опустились на поверхность реки. Лишившись опоры, ноги игумена вытянулись, и святой отец камнем пошел ко дну реки.

Лежать бы ему там до скончания веков, если б не случилось быть рядом пастуху. Не мешкая тот нырнул в реку и вытащил святого отца на берег. Продрогший, напуганный слуга Божий, долго молчал, обсушиваясь и согреваясь возле разведенного пастухом костра и наконец, с обидой в голосе произнес:

– Я тот самый игумен, во славу моей непорочности возник этот чудесный мост. Как же могло так случиться, что подо мною он вдруг исчез? Я чуть не утонул!

– Святой отец, я человек малограмотный, – поразмышляв немного, ответствовал ему пастух. – Но позвольте, скажу свое мнение.

– Говори!

– Келейник, когда подошел к реке восхвалял и Бога, и реку, и вас. Его сердце было переполнено благодарностью к Творцу, восхищением красотой и совершенством Его творения. В нем не было места ни для чего другого. А ваше сердце, распирали мысли о собственной значимости. Может, в этом причина?

Почитайте каждый миг бытия как ниспосланный свыше дар, наполняйте сердца благодарностью, и чудеса станут обычным явлением вашей жизни.

Если чудес в вашей жизни не случается, значит ваше сердце заполнено чем-то другим. Может, мыслями о собственной значимости?

Трое вас, и трое нас, помилуй нас

Эту притчу я слышал в Рыбинске на встрече мологжан. Говорят, ее когда-то рассказывал прихожанам настоятель Троицкой церкви села Верхне-Никульское Некоузского района Ярославской области архимандрит Павел (Груздев).

Пересказываю притчу своими словами. Не обессудьте, если что-то упустил. Главное ведь суть передать.

Ехал как-то архиерей по морю на Соловки, в монастырь. Справа по борту островок каменистый маячит.

Кто-то из местных пальцем в сторону островка показал:

– Там три святых старца живут.

Архиерею любопытно стало, велел шлюпку на воду спустить. Перебрался в нее со своими приближенными, и погребли они к тому островку.

Подошли к берегу. Островитяне архиерея с поклоном встретили, привели к своему шалашу, усадили на бревнышко.

Владыко их перекрестил и сразу с вопросом:

– Ну, люди добрые, рассказывайте, кто вы такие, как долго здесь отшельничествуете?

– Долго ли не знаем, но лет двадцать или тридцать, пожалуй, будет. А оказались здесь по промыслу божьему. Рыбачили на море, а тут шторм начался, лодку о камень разбило. Мы среди волн взмолились господу и пообещали, что коль дарует нам добраться до клочка земли, то до конца дней своих жить на нем будем.

– Похвально, что от обета не отказались, ну, а молитесь-то как?

– Да какие из нас, владыко, молитвенники. Помним, что на небе бог в трех лицах, и нас трое. Вот три раза в день и говорим ему: «Трое вас, и трое нас, помилуй нас».

– Ну, это никуда не годится! Читать умеете?

– Книг здесь нет, почта не ходит. Что букв и знали – забыли.

– Ну, тогда повторяйте за мной: «Отче наш, иже еси…»

Много ли мало ли времени прошло, но архиерей уехал лишь тогда, когда старцы повторили ему всю молитву от начала до конца самостоятельно.

Шлюпка причалила к судну, архиерей поднялся на палубу. Перед тем как идти к себе в теплую каюту глянул еще раз в сторону островка и увидел, что тот весь охвачен ярким заревом.

– Шалаш у старцев горит! – крикнул кто-то из приближенных.

Архиерей приложил ладонь козырьком к глазам, вглядывается вдаль.

Что такое? Зарево от острова отделилось и к судну летит, а под ним по воде, аки по суху, бегут три отшельника.

Приблизились к борту, кричат снизу:

– Прости владыко, только ты отъехал, заспорили мы промеж собой, как правильнее молиться. Научи нас еще раз, а то как-бы раздор не случился.

У архиерея слезы на глазах выступили, в голове мысль бьется:

«Как я ничтожнейший из ничтожных посмел этих святых людей поучать?

Молитвы и обряды – лишь средства пробуждения веры, а через нее и любви всеобъемлющей, а те рыбаки уже живут ею».

Перегнулся он через борт и прокричал в ответ:

– Люди добрые, я много молитв знаю, но по морю бегать не умею. Возвращайтесь на свой остров и молитесь, как раньше: «Трое вас, и трое нас, помилуй нас».

Рабиндранат Тагор и Заповедь любви

Лучше зажечь маленькую свечу, чем проклинать темноту

Конфуций

Эту историю рассказал мне один из случайных попутчиков во время экскурсии по Калькутте. Детали не помню, но суть постараюсь передать.

В 1913 году Рабиндранату Тагору была присуждена Нобелевская премия в области литературы. Это известие всколыхнуло Индию. Известный писатель в одно мгновение превратился в национального героя.

В родной Калькутте, в аэропорту нобелевского лауреата встречали миллионы восторженных почитателей, осыпали лепестками роз, просили автографы. Журналисты из многочисленных журналов и газет, продираясь через толпу, умоляли писателя об интервью.

Мечтая о долгожданном отдыхе, Тагор лишь к вечеру добрался до родного дома. На крыльце перед дверью его поджидал сосед. Отношения между ними давно уже были натянутыми – сосед только и делал, что искал причины для ссор: и граница между участками проведена неправильно, и деревья в саду у Тагора чересчур высокие, и гостей шумных много наезжает. Так до бесконечности.

На этот раз, схватив писателя за руку, он загородил собой входную дверь и спросил:

– Ты думаешь, что действительно заслужил эту премию?

Рабиндранат Тагор промолчал, так как знал – любой ответ выведет этого нервного человека из себя.

– Нет, ты скажи, – настаивал сосед, уставившись своими выпуклыми покрасневшими глазами в глаза писателя. – Если ты призываешь других любить все живое на Земле, то и сам должен всех любить, иначе ты лжец. А лжец не достоин премии. Так ведь?

Тагор молчал.

– Я не вижу в твоих глазах любви к себе. Ты любишь меня или все тобой написанное – ложь?

– Я очень устал и ужасно хочу спать, – наконец отозвался писатель. – Приходи завтра, и мы обо всем поговорим.

Сосед неохотно разжал пальцы, стискивавшие руку писателя, и уступил дорогу.

После короткого сна, перед восходом Солнца Тагор пошел на берег Ганга, чтобы окунуться в воды священной для всех индусов реки. Путь проходил через пустырь, заваленный грудами мусора. Прошедший ночью дождь залил тропку, приходилось обходить лужи и расползшуюся повсюду грязь. Окунувшись в реке, писатель сел медитировать.

Когда первый луч восходящего Солнца коснулся его ресниц, он открыл глаза. Река была залита светом, бесчисленные солнечные блики играли на ее поверхности. Воздух содрогался пением птиц, жужжанием пчел. Все вокруг приветствовало дневное светило. Некоторое время писатель сидел молча, впитывая в себя красоту окружающего мира, потом встал, с благоговением поклонился Солнцу, реке, небу, сложил в чехол коврик для медитации и отправился в обратный путь. Но что это? Теперь в каждой капельке росы, в каждой луже его приветствовало Солнце. Не было такого места на земле, которое не наполнял бы солнечный свет! Неожиданно, он вспомнил своего задиристого соседа с его бесконечными придирками. Как все их былые ссоры мелки и несущественны пред той огромной Божественной любовью, которая подобно солнечному свету отражается в каждом человеке!

Он замедлил шаг и, вглядываясь вглубь себя, принялся размышлять.

Почему мы требуем от обидчиков, чтобы они перестали творить зло, обижать нас? Потому что хотим ИМ добра? Нет, потому, что хотим добра СЕБЕ. Ах, как это пакостно! Наши претензии, обвинения большей частью исходят из нашего невежества, нашего эго, а значит, в итоге приводят лишь к еще большей отчужденности, к возрастанию зла. Ибо НА ЧТО ОБРАЩАЕШЬ ВНИМАНИЕ, ТО И ВОЗРАСТАЕТ! Победа зла насилием всегда временна, она рождает страх в поверженном противнике и в конечном итоге становится прологом еще большего зла! Мы разучились видеть солнце в окружающих нас людях – в этом корень войн и конфликтов.

В этом отверженном всеми человеке за внешней грубостью и злобой скрыта присущая живым существам жажда любви. Он глубоко несчастен в своем одиночестве, а значит более чем кто-либо другой, нуждается в понимании, в добром слове. Воплощение любви, Христос у христиан призывал к себе грешников, а не праведников, ибо грешники более других нуждались в Нем. Разве все религии мира, все люди доброй воли не едины в Заповеди любви?

Погруженный в размышления Тагор подошел к своему дому.

Сосед уже поджидал его на крыльце, снова загораживая своим грузным телом входную дверь. Он медленно, с презрительной ухмылкой поднял на писателя свои налитые кровью глаза:

– Ну, что?

Рабиндранат Тагор поднялся по ступенькам на крыльцо, шагнул к соседу, обнял его, прижал к груди, отдавая этому несчастному, не любимому никем человеку, все тепло своего сердца и спустя некоторое время, отстранившись, сказал:

– Я люблю тебя, благодарю судьбу за то, что ты есть. Прости, что за мишурой обид так часто был с тобой несправедлив и даже заносчив.

И тут произошло нечто неожиданное – из глаз соседа вдруг брызнули слезы. Он ткнулся лицом в грудь писателя, и так, обнявшись, они еще долго-долго стояли на высоком крыльце писательского дома.

12 След.

Свойство очаровываться миром

Река