Если небо молчит

– Я не могла ошибиться, – пробормотала Маргарита. – Верно, кто-то подшутил надо мной…

Сейчас причин для тревоги не было. Сверившись с блокнотом, она тщательно пересчитала пузырьки на нижней полке, обвела фломастером колонку в контрольном листе и решила навести порядок в «таблеточном» ящике. Здесь находились препараты так называемого «поверхностного учета»: аспирин, анальгин, фурацилин, активированный уголь, стрептоцид и глюкоза. Разложив упаковки в нужном порядке и на всякий случай дважды их пересчитав, Маргарита выпрямилась, захлопнула блокнот и аккуратно заперла шкафчик на ключ. Дежурство закончено. Через полчаса Женечка примет у нее смену и – все. Можно ехать домой, к маме и сыну.

Сегодня был обычный день, похожий на десятки других таких же суетных и хлопотных дней. Четверо новых больных, две выписки и обычная череда осмотров, назначений, процедур и уколов. Ничего выдающегося и ничего странного, если не считать мертвой тишины, вот уже час висящей в отделении.

Маргарита устало взялась за дверную ручку, потянула ее на себя и обомлела: дверь не открылась. Не помня себя от удивления, она пощелкала «собачкой» замка, еще раз с остервенением подергала ручку и в немом ужасе опустилась на стул. Процедурный кабинет был заперт снаружи.

Она не могла ума приложить, как такое могло случиться! Дежурная медсестра терапевтического отделения оказалась в ловушке, наедине с гнетущей тишиной, отрезанной от внешнего мира прочной массивной дверью, в которую совсем недавно вставили надежный немецкий замок.

«Ключи от процедурной, ординаторской, бельевой, раздевалки и шкафов с лекарственными препаратами не должны находиться в одной связке!» – инструктировала медсестер Тамара Игнатьевна.

Маргарита выполнила указание.

Теперь одна связка ключей лежала в кармане ее халата, а другая…

Она похолодела. Вторая связка сейчас болталась с той стороны двери!

Получалось, что в полутемном безлюдном коридоре кто-то подкрался к процедурному кабинету и бесшумно повернул ключ в замке! Зачем? Кому понадобилось так глупо шутить над ней? Через тридцать-сорок минут появится Женечка и будет необычайно удивлена и напугана, что оба поста – основной и дежурный у ПИТа – пустуют. Журналов мертвецки пьян. Больные предоставлены сами себе. Тамара Игнатьевна ни за что не поверит в случившееся. В самом деле, дикость какая-то. Фантасмагория.

Неожиданно за дверью, где-то в глубине коридора, голос Мартынова затянул: «Где же ты, моя любимая?.. Отзовись скорей!..»

Песня оборвалась на полуслове, а через мгновение зазвучала опять. «Ты прости меня, любимая, за чужое зло!..»

Маргарита закусила губу. Она оставила свою старенькую «Мотороллу» на столе, рядом с журналом дежурств, и та теперь разрывалась от звонков.

Как глупо оказаться в таком дурацком положении! Совсем недавно она смеялась до слез, когда читала про нерадивого сотрудника зоопарка, который пошел убираться в клетке тигра, выпустил хищника, а сам случайно заперся внутри. Битых три часа бедолага находился в шкуре своего питомца, пока его не освободили сотрудники МЧС.

А теперь она сама оказалась в похожей ситуации. Клетка заперта. Тигр выпущен на свободу, то есть больные остались без помощи. Хорошо, что МЧС в лице Женечки скоро прибудет.

На мгновение Маргарите показалось, что она ошиблась. Дверь никто не запирал, просто что-то заело в немецком замке. Какой-то пустяк, безделица – зацепилась за скобу возвратная пружинка или разбухла от сырости щепа, превратившись в распорку.

Она вскочила со стула и что есть силы дернула ручку на себя. Дверь не шелохнулась. Маргарита присела на корточки, вгляделась в щель между дверью и косяком и ясно увидела гладкий язычок стального запора. Сомнений не оставалось: кто-то повернул ключ в замке.

Ее охватила паника.

– Помогите! – Она забарабанила кулаками в дерматиновую обивку. – Эй, кто-нибудь! Выпустите меня!

Коридор снаружи ответил ей зловещим молчанием.

– Помогите!.. Евгений Игоревич!.. Кто-нибудь!.. Умоляю! Откройте дверь!

«Я хочу, чтоб жили ле-ебеди…» – телефон на ее рабочем столе снова бесполезно завыл в гулкой тишине. Вероятно, звонит Женечка, чтобы предупредить, что, как всегда, опаздывает. А может, это мама?.. Что-то случилось с Антошкой, и она не знает, что предпринять?! – На лбу у Маргариты выступила испарина. – Наверно, сынишка подавился косточкой от абрикоса!.. Или поскользнулся на ступеньках крыльца и ударился головой!.. Боже! Какой ужас! – Она в отчаянии упала на колени перед равнодушно-надменной дверью и обеими ладонями стукнула в податливую, мягкую обивку:

– Умоляю! Ради всего святого!.. Выпустите меня!

Унизительная беспомощность и растерянность уступили место страху. Во рту пересохло, а желудок свело тупой холодной болью. Вероятнее всего, она страдает болезнью, о которой раньше не догадывалась, – клаустрофобией. Виски сдавило, кровь шумно и гулко била в них, как в литавры, и казалось, удары эти были слышны даже в коридоре. Из глаз брызнули слезы.

– Умоляю… – прошептала Маргарита и бессильно опустила руки. – Умоляю…

Через мгновение до нее донесся странный звук. Стараясь унять рыдания и бешеный стук сердца, она приникла ухом к двери. На дерматиновой обивке появилось влажное пятно от слез. В коридоре кто-то пищал тоненьким голоском, и этот мерзкий писк, похожий на предсмертный крик полевки, попавшей в объятия змеи, показался Маргарите знакомым. Она растерла по щекам слезы, силясь припомнить, где могла раньше слышать его. Было похоже, что пищит живое существо, но как-то… ровно, буднично, не делая пауз, чтобы набрать в легкие воздуха. Значит, это искусственный звук. Его может издать… только…

Слезы мгновенно высохли. Маргарита в ужасе уставилась на дверь, боясь поверить в свою догадку. Как тонущий человек, который, чтобы сберечь силы, перестает барахтаться в воде, она замерла на мгновение, и тут же ледяная волна прозрения, отчаяния и страха накрыла ее с головой.

Этот мерзкий писк – не что иное, как сигнал тревоги компьютера, установленного возле палаты интенсивной терапии! Изменение уровня кислорода в крови, резкое падение артериального давления и, наконец, остановка сердца больного – вот три причины, по которым может сработать электронный алармист.

В глазах потемнело. Маргарита почувствовала, что ей не хватает воздуха. Ломая ногти, за которыми всегда заботливо ухаживала, она принялась остервенело царапать дверную обивку.

– Помогите!.. – вместо крика из горла вырвался клокочущий хриплый стон. – По-мо-ги-те…

Писк за дверью, казалось, усилился. Еще мгновение – и он стал походить на свист, а затем перешел в зловещий рев. Оглушительные децибелы взорвали тишину коридора, и она разлетелась в стороны мириадами острых, раскаленных осколков. Дикий рев, как цунами, сотрясал стены, ломился в двери, высасывал внутренности помещений, оставляя в них вакуум. Маргарита зажмурилась и закрыла ладонями уши. Сейчас она будет разорвана в клочья, сметена с лица земли свирепой чудовищной силой. Беспощадный смерч сорвет с петель дверь и закрутит содержимое комнаты в смертельном водовороте, превращая, подобно гигантскому миксеру, мебель, шкафчик с лекарствами, лампы, топчан и саму Маргариту в месиво, грязную кашу.

Неожиданно щелкнул замок – кто-то с той стороны двери повернул ключ – и в то же мгновение ураган стих, а дикий рев уступил место ровному, тоскливому писку. Маргарита испуганно открыла глаза. На пороге возник старик. Он выглядел привидением – бестелесным и невесомым. Пушистые, как у одуванчика, седые волосы, глазки-щелочки, тонкий, будто хрустальный, нос и полупрозрачная кожа, похожая на пергамент, каким прокладывают коробки с зефиром. Казалось, только тяжелые шаркающие тапочки удерживали его тело на весу. Без них он бы плавно взмыл к потолку и растворился в небытии.

– Ты что так надрываешься, сердешная? По полу ползаешь…

Старик участливо наклонился к Маргарите. Та нахмурилась, пытаясь вспомнить, где видела его раньше, и, наконец, сообразила, что ее спаситель – обычный пациент отделения терапии. Она даже вспомнила его фамилию – Битюцкий. Острая пневмония, осложненная приступами стенокардии. Сейчас идет на поправку.

Маргарита тряхнула головой, сбрасывая с себя остатки наваждения, и хрипло пожаловалась:

– Меня кто-то запер…

– Вот оно что… – протянул старик. – А я дивлюсь: в отделении все пищит, а никого нету… Ни врача, ни сестры…

– Да-да… – Она поспешно поднялась с пола. – Пищит… Я уже бегу. – И опрометью бросилась вон.

Старичок проводил ее взглядом и печально вздохнул: – Эх, сердешная… Достанется тебе…

Противный, тонкий звук натянутой струной дрожал в полутемном пустынном помещении. Он закладывал уши, сливаясь в нескончаемый, ровный гул, который заполнял собой все пространство, висел в нишах, струился по стенам, качался под потолком.

Маргарита бежала по бесконечному коридору, мысленно умоляя компьютер ошибиться. Она отчаянно надеялась, что ничего страшного не произошло. Просто перегорела какая-нибудь электронная фитюлька в мониторе, или программа зависла и требует перезагрузки, или перегрелся системный блок, или…

Едва она очутилась возле ПИТа, надежда рухнула.

Диаграммы на экране пожухли и рассыпались, уступив место ярко бордовой надписи System Alarm. Монитор справа выбрасывал нули в рамке контроля. Радужные вспышки энцефалографа угасли, как последний салютный залп, превратившись в моргающее коричневое пятно, а на экране кардиографа застыла безжизненная зеленая прямая.

Не помня себя от страха и отчаяния, Маргарита распахнула дверь в палату и замерла на пороге.

Мужчина лежал на кровати, прогнувшись всем телом, запрокинув голову и сжав кулаки. Эндотрахеальная трубка торчала из полуоткрытого, скривившегося в агонии рта, а в уголках губ розовела застывшая пена. Прозрачные, остановившиеся глаза смотрели в потолок, и в этом мертвом, страшном взгляде, как на пластинке «Полароида», отпечатался животный ужас.

Сделав над собой усилие, Маргарита шагнула вперед и затряслась в рыданиях.

Всего лишь четверть часа назад она обещала этому человеку сделать все возможное для его спасения, уверяла, что поможет ему справиться с недугом и победить смерть, а в итоге не предприняла ничего, не пришла на помощь, не ударила палец о палец. В самый нужный, самый важный, самый страшный момент ее попросту не оказалось рядом. А он, наверно, взывал, надеялся, верил, сжимал беспомощно руки, хрипел, таращился в темноту, из последних сил цепляясь за угасающую жизнь.

А теперь все кончено. Шестидесятилетний мужчина по фамилии Струковский умер, не дождавшись ни помощи, ни даже слов утешения. И виновата в этом она, Маргарита. Случилось непоправимое, и разве может ей служить оправданием заевший замок в процедурном кабинете? Разве может она пенять на обстоятельства, если на кону – человеческая жизнь? Его сердце могло бы еще биться, а легкие, которым помогал аппарат искусственного дыхания, – дышать…

Стоп! Маргарита испуганно вытерла слезы и, моргая, уставилась на черную гофрированную гармошку, сдутую и неподвижную, как меха брошенного на пол баяна. Респиратор не работает! Вентиляция легких отсутствует! А между тем аппарат устроен так, что продолжал бы качать воздух, даже если сердце пациента остановилось.

Она не могла поверить глазам: насос самостоятельно прекратил работу. Значит, в системе произошел сбой! А что, если… Маргарита похолодела. Что, если остановка аппарата и явилась причиной смерти?! Но как можно было подключать больного к неисправному оборудованию? Как можно было увольнять дежурных сестер ПИТа? Наконец, как могла она сама покинуть пост? Ради чего? Чтобы убедиться, что этот проклятый эфедрин никуда не исчез? Слезы опять потекли ручьем. И все же: почему ни с того ни с сего вдруг сама по себе отключилась система искусственной вентиляции легких?

Еще не понимая, что делает, повинуясь какому-то странному предчувствию, Маргарита медленно опустилась на корточки и заглянула под тумбу агрегата. На полу среди скатавшейся в комочки пыли свернулись змеиными кольцами электрические провода. Толстый шнур темно-серого цвета, тянущийся от аппарата искусственного дыхания, был вырван из сети.

2

г. Москва, август 2008 года…

Голая девушка лет двадцати с ухоженным телом и безупречной фигуркой лежала, запрокинув голову, на кровати студенческого общежития МИФИ и судорожно комкала под собой простыню. Сквозь дешевую ситцевую занавеску просачивался утренний свет. Девушка в ужасе зажмурила глаза, цепенея от смертельного холода револьверного ствола, приставленного к ее лбу.

Занавеска билась о подоконник, словно в агонии. Из распахнутого окна в комнату лился будничный перезвон трамваев. Где-то слышались визгливые голоса и смех.

Она вздрогнула, скривила рот, замерла и, наконец, бессильно вытянулась на простыне:

– К… кайф…

Максим Танкован опустил металлический, очень похожий на настоящий пистолет и, усмехнувшись, отбросил его в сторону:

– Зачем тебе этот допинг, Светка? Разве моих усилий недостаточно?

Девушка, не открывая глаз, расплылась в улыбке:

– Ты лучший в мире мужчина! Просто… Ну как тебе объяснить… Дополнительные ощущения. Как приправа к основному блюду.

Максим встал с кровати, собрал с пола раскиданную одежду и кисло пробормотал:

– Значит, я для тебя – основное блюдо, которому все-таки требуется приправа… Такая перчинка в виде игрушечного пистолета.

Светка повернулась на бок и, подперев голову рукой, с удовольствием наблюдала, как ее любовник натягивает джинсы и застегивает рубашку. У нее было простоватое, но милое личико с пухлыми, почти кукольными губками, большие карие глаза с редкими длинными ресницами и копна спутанных пшеничных волос.

– Скажи, – она вдруг посерьезнела, – а ты бы смог по-настоящему?..

– Не понял… – Максим вопросительно уставился на подружку.

– Ну… убить человека… Вот так, глядя жертве в глаза, выстрелить ей в лоб…

Он задумался.

– Пожалуй, смог бы… Все зависит от обстоятельств. А почему спрашиваешь?

– Понимаешь, – она мечтательно возвела глаза к обшарпанному, серому от пыли потолку, – я представляла, что пистолет – настоящий. Это так жутко… – она передернула плечами, – и в то же время – так сладко…

– Ты извращенка, – констатировал Максим. Он оделся, достал из сумки электробритву и, наклонившись к зеркалу, стоящему на колченогом столе, провел рукой по подбородку. – Но мне было с тобой хорошо…

– Было? – с тревогой переспросила девушка. – Почему ты говоришь в прошедшем времени, Максик?

Тот усмехнулся, включил бритву и стал аккуратно подправлять модные тонкие усики.

– Я думаю, – пробормотал он невнятно, почти не открывая рта, – что наши отношения себя исчерпали… Хорошего понемножку…

Светка рывком села на кровати.

– Что ты хочешь сказать?

– Мы расстаемся. – Он выключил бритву, невозмутимо подул на нее и убрал обратно в сумку. – Это наша последняя встреча.

В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь хлопающей о подоконник занавеской.

– Давай только без сцен, – предупредил Максим. – Ты умная девушка, за то и ценю. Нам было хорошо, мы получили удовольствие друг от друга. Это как… – он прищурился, подыскивая сравнение, – это как прокатиться на аттракционе: свист в ушах, минутный восторг, масса эмоций. Но сеанс заканчивается, кабинка останавливается, мы вылезаем и с улыбкой бредем к следующему аттракциону – согласно купленным билетам. А тот, на котором уже прокатились, вспоминаем с благодарностью и неподдельной радостью. – Он закатал рукава рубашки и отправился в ванную – общую для двух комнат блока.

– Значит, я – карусель? – глухо спросила девушка.

– Скорее – «русская горка», – отозвался Максим, пустив воду и улыбаясь забавной метафоре. – Или даже «пещера неожиданностей».

Но Светке было не до смеха. Губы ее задрожали, а глаза наполнились слезами.

– Мне казалось, – крикнула она, – что ты любишь меня. Что встретились две половинки. Что наш роман – это волшебная книга, в которой…

– Перестань! – Максим поморщился. – Ты же знаешь: я терпеть не могу пафосных и приторных монологов из мыльных опер. Между прочим, если бы по этой твоей «волшебной книге» сняли сериал, то в нем у тебя даже не было бы имени. Ты бы так и значилась в титрах – «девушка из общежития».

– А у тебя там была бы главная роль, не правда ли?

Максим почистил зубы, вымыл щетку, стряхнул ее и сунул в карман джинсов, потом вытер лицо и руки зеленым махровым полотенцем, повесил его на плечо и, прихватив с собой мыльницу и флакончик «Живанши», вернулся в комнату.

– Послушай, я не говорил тебе, что собираюсь провести с тобой всю жизнь, верно? – Он сел на корточки, сложил в сумку туалетные принадлежности и с хрустом застегнул молнию. – Больше того: я никогда не скрывал, как отношусь к женскому полу вообще и к браку в частности.

– Как к аттракциону, – кивнула Светка, растирая ладонью слезы по лицу.

– Нет, – он медленно покачал головой. – Женщины – это чтиво для отдохновения, головоломка на час, ребус, который разгадал и забыл. А брак – это матанализ, понимаешь? Фортран, Ассемблер!^[3]

– Любовь для тебя – математическая формула?

Максим сел рядом и снисходительно потрепал ее по плечу:

– Нет, конечно. Но в отношениях между мужчиной и женщиной непременно наступает момент, когда нужно включать голову.

– Включил? – Она раздраженно отстранилась от него. – Подсчитал, возвел в степень и вычленил корень?

– Суди сама. – Максим развел руками. – У нас нет будущего. Ты – студентка, я – молодой человек из периферийного городка, еще не вставший на ноги и не добившийся в этой жизни ничего. Твоя стипендия и моя зарплата – это…

– Пошел вон! – Светка резко встала с кровати.

– Правильно. – Максим с явным облегчением кивнул, подобрал с пола сумку, подхватил с вешалки мотоциклетный шлем и направился к дверям. На пороге он обернулся: – Надеюсь, мы оставим друг о друге приятные воспоминания…

– Вон! – повторила девушка.

– Мы – физики, дорогая, а значит, сильны головой, а не сердцем. – И он хлопнул дверью.

Через пару минут его стройная фигура появилась на крыльце общежития.

Максим сбежал по ступенькам, расчехлил старенький мотоцикл «Минск», запаркованный у самого входа, надел шлем и, запрокинув голову, поискал глазами четвертый этаж.

Светка с тяжелой грустью наблюдала за ним из окна. Поймав его взгляд, она медленно подняла игрушечный пистолет, служивший ей четверть часа назад сексуальной «приправой», прицелилась в теперь уже бывшего любовника и несколько раз щелкнула курком…

– Извращенка, – пробормотал тот и рванул ногой рычаг кикстартера. – Ты просто дура, а не физик!

Он даже предположить не мог, что пистолет еще однажды появится в руке этой девушки. И будет совсем не игрушечным.

Максиму Танковану было двадцать три года, но выглядел он старше своих лет. Как говорили женщины – солиднее.

Пару месяцев назад он окончил институт, в общежитии которого до сих пор появлялся «по старой памяти».

К выпускникам и студентам МИФИ Максим питал особые чувства.

– Мы – физики, – говорил он. – А значит, имеем преимущество перед остальными людьми. Ведь миром правят ум и воля!

В другой раз, где-нибудь в обществе юных абитуриенток, он пояснял:

– Физик – это не профессия и даже не призвание. Это – образ мыслей, отношение к миру, способ существования!

Прагматичный, рациональный, целеустремленный, с проницательными серыми глазами, точеным, словно мраморным, подбородком, тонкими усиками над верхней губой, идеально уложенными на пробор пепельными волосами, Максим походил на прусского офицера времен Первой мировой. Такими изображали австрийцев и немцев в иллюстрациях к новеллам Мопассана и в школьных учебниках по истории. Это забавное сходство отмечали не только однокашники Максима, но и посторонние люди. Однажды, прямо в метро, к нему подошла женщина и, представившись ассистентом режиссера, предложила участвовать в кастинге нового фильма в постановке Рауфа Кубаева на роль какого-то фон Штыца.

– У вас чудесная внешность! – заверила она. – Типажная. В советские времена таких персонажей играли прибалты.

Максим отказался.

– Я не клоун, – сухо пояснил он. – Кроме того, каждый должен заниматься делом, которому учился.

После этого случая среди приятелей за ним закрепилось прозвище фон Штыц.

Максим пять лет учился на программиста. Он с отличием окончил институт и с большим трудом устроился на работу в фирму «Интеллект сервис» – серьезную контору, занимавшуюся поставкой программного обеспечения нескольким оборонным предприятиям.

С Каширки, где располагалось общежитие МИФИ, до работы было рукой подать. На мотоцикле, минуя пробки, – четверть часа, не больше. В девять ноль-ноль он обязан провести магнитной карточкой по светящемуся зелеными огоньками терминалу, установленному на проходной. Ровно в девять, ни минутой позже. За опоздания могут депремировать, лишить зарплаты, а новичка, вроде него, – и уволить.

Максим посмотрел на часы. Без двадцати восемь. Очень хорошо, что неприятный разговор в общаге, который запросто мог обернуться многочасовым выяснением отношений, прошел легко и быстро. «Я думала… что встретились две половинки… что наш роман… волшебная книга…» – Максим усмехнулся. – Оказывается, не все физики умеют включать мозги. Наверное, много зависит от пола, – размышлял он. – Мужчина никогда не потеряет рассудок от глупых речей и сладких объятий. Женщина – может. Она забывает, что абстракция – это прежде всего порядок. Самая абстрактная в мире наука – математика – восхитительна тем, что состоит из гранитных законов и непреложных истин. Но женщина-математик, убежденная, что стала пленницей абстракции под названием любовь, неминуемо обнаруживает отсутствие законов, логики и хоть какого-нибудь порядка в своей очаровательной головке.

До начала рабочего дня было еще больше часа, и Максим явно успевал заскочить домой – в скромную съемную квартирку в Котляковских трущобах, которую он делил с приятелем Русланом Кушевым. Времени вполне хватит, чтобы сварить себе пельмени или сделать яичницу. Разумеется, можно было бы позавтракать в общаге – у этой глупышки наверняка что-нибудь завалялось в холодильнике, – но тогда пришлось бы переносить тяжелый разговор на потом. Натуральное свинство – поесть, вытереть губы салфеткой и блаженно улыбаясь, сказать: «Ну теперь, кажется, действительно все! Прощай, русская горка!»

Поэтому Максим Танкован поступил благородно. Другой на его месте – какой-нибудь лирик, какой-нибудь Васисуалий Лоханкин – непременно пожрал бы напоследок, пробурчав: «С паршивой овцы хоть шерсти клок».

Он пристроил мотоцикл во дворе между ржавой «Таврией» и унылой, исписанной граффити коробкой-«ракушкой», вежливо поздоровался с дворником-таджиком, которого за глаза называл «военнопленным», и юркнул в подъезд.

– Штыц! У нас гости! – прокричал из ванной Руслан, едва Максим распахнул дверь квартиры. – Точнее – у тебя!

В крохотной прихожей пахло духами, поэтому гадать, какого полу «гости», не приходилось. Лихорадочно соображая, кому из его бывших «русских горок» пришло в голову нанести ранний визит прямо в логово «бессердечного зверя», Максим бросил сумку на галошницу, пристроил сверху шлем и, пригладив перед зеркалом растрепавшиеся волосы, решительно шагнул на кухню.

– Максимка! – Жгучая брюнетка лет двадцати пяти, в пошлом, аляповатом топике, из-под которого бесцеремонно и своенравно вываливалась складка дрожащего животика, радостно поднялась ему навстречу. – Ты все такой же красавец! Даже еще похорошел!

«Не могу ответить тем же», – мысленно пробормотал тот, а вслух произнес с улыбкой: – Ларочка! Вот так сюрприз! Какими судьбами?

Они расцеловались, как светские львицы на богемной вечеринке – касаясь друг друга щеками и чмокая воздух.

– Ты извини, – предупредил Максим, – я заскочил на пять минут позавтракать, поэтому времени в обрез. Ты рассказывай, рассказывай, а я пока что-нибудь сварганю.

– Я проездом в Москве, – пояснила брюнетка. – Твои умоляли меня заскочить к тебе, проведать, передать гостинцы. – Она ткнула пальцем в пакеты, сваленные на столе.

Максим уже достал с полки кастрюльку для пельменей, но теперь передумал, сунул ее обратно и потянулся к пакетам.

– Кулебяка! – обрадовался он, извлекая пирог в промасленной бумаге. – Как это кстати!

– Вспоминаю тебя часто, – улыбаясь, продолжала девушка. – Из нашего класса, ты знаешь, все разъехались по столичным городам. В сибирской глуши никому неохота оставаться.

– Ну, ты же осталась, – возразил Максим, с наслаждением жуя пирог. – И не одна…

– Да, – подтвердила Ларочка. – Сашка Корж никуда не уехал. Работает в милиции и чувствует себя вольготно. Прямо-таки хозяин! Обложил данью коммерсантов…

Максим оторвался от кулебяки и с тревогой поднял глаза:

– Моих родителей тоже… обложил?

– Ну какие же они коммерсанты! – рассмеялась брюнетка. – Ваша гостиница как была в убытке, так и осталась. Милиции и властям такие бизнесмены не интересны.

– Ничего, – кивнул Максим. – Вот разбогатею – мои старики будут жить, как у Христа за пазухой.

– И как скоро это случится? – игриво поинтересовалась Ларочка, с театральной многозначительностью обводя взглядом скромную кухню.

Максим почувствовал необходимость в ответном уколе.

– Очень скоро, – пообещал он, – через каких-нибудь пару лет. Раньше, чем ты замуж выйдешь.

Девушка насупилась.

– А я и не спешу, – буркнула она. – Только не подумай, что я тебя жду! Я ж не такая дуреха, как Марго…

Максим опять перестал жевать и неодобрительно посмотрел на Ларочку.

– Ладно, ладно… – примирительно прощебетала та. – Ну что мы, ей-богу? Три года не виделись, а едва встретились – сразу ссоримся.

– Два года, – поправил Максим. – Я приезжал на каникулы позапрошлым летом.

– Это невозможно забыть. – Девушка накрыла ладонью его руку. – Нам было так хорошо…

Он мягко отстранился и, откусив пирог, небрежно поинтересовался:

– А как там Ритка? Замуж не вышла?

– Марго? – хохотнула брюнетка. – Я ж говорю: тебя ждет! Работает, сыночка растит… Мальцу-то уже… – Она подняла глаза к потолку. – Погоди… Когда ты уехал в Москву?.. Ага… Пять лет тому… Значит, тебя проводили, а через девять месяцев она родила… Сколько, выходит, мальчишке-то?..

Максим хлопнул ладонью по столу.

– Ну, хватит!

На пороге возник Руслан – невысокий, темноволосый, крепко сбитый молодой человек с подвижным лицом и смеющимися глазами.

– Уже шумишь? – подмигнул он приятелю, вытирая полотенцем мокрые волосы. – Ты не забыл, Штыц, что сегодня твоя очередь готовить завтрак?

Максим поднялся из-за стола, стряхнул с рубашки хлебные крошки и указал на пакеты:

– Здесь полно всякой вкусной еды. Подкрепляйся.

– Уже уходишь, Максимка? – взволновалась брюнетка. – Мне так хотелось пообщаться! Мы ведь не виделись сто лет!

– Два года, – холодно поправил тот. – Увидимся еще через два, когда я разбогатею, а ты выйдешь замуж.

Ларочка встала, и ее животик колыхнулся под топиком.

– А в этом году тебя не ждать? – тихо спросила она. – Твои старики очень скучают…

– Я им позвоню, – пообещал Максим и, выходя, помахал рукой: – Привет Коржу!

Девушка проводила его взглядом, в котором одинаково читались растерянность и досада.

– Он на работу опаздывает, – виновато пояснил Руслан, когда за приятелем закрылась дверь. – Серьезная контора, строгие правила… А вы не торопитесь, девушка. Посидим, пообщаемся…

Разговор с бестолковой Ларочкой оставил неприятный осадок в душе Максима.

Эта дуреха за пять минут умудрилась напомнить ему обо всем, что он так тщательно прятал на самом донышке совести. Словно кто-то встряхнул холодную стеклянную колбу, забытую нерадивым студентом в лаборантской, и мутная, тяжелая взвесь поднялась и завертелась грязным калейдоскопом. В этой тревожной карусели замелькали знакомые лица: родителей, едва сводящих концы с концами в своей маленькой двухэтажной гостинице, отстроенной отцом еще в начале девяностых, Сашки Коржа с его стальным, презрительным взглядом, Маргариты…

Максим дал слово навещать своих стариков дважды в год, но за все время учебы появился в родном городке лишь однажды – позапрошлым летом.

За целую неделю отпуска он даже толком не поговорил ни с матерью, ни с отцом – гулял всласть, пропадал в единственном на весь город ночном клубе, потом спал до полудня, обедал на первом этаже гостиницы вместе с редкими постояльцами, спешно приводил себя в порядок и опять убегал. А когда пришла пора возвращаться в Москву, попросил у родителей денег взаймы, расцеловался с ними – и уехал.

Сашка Корж возненавидел Максима, когда тот увел у него невесту.

Им было по восемнадцать. Коржа призвали в армию, а Танкован получил отсрочку, потому что собирался поступать в столичный вуз. Рекомендацию в инженерно-физический институт ему дал лично мэр Сырого Яра – Серафим Николаевич Мазепа – сам физик по образованию и меценат по призванию.

Рита считалась девушкой Коржа. Красивая, стройная, с темными волнистыми волосами и огромными синими глазами, она была объектом тайного вожделения всех одноклассников. Корж, напротив, красотой не отличался. Коренастый, коротко стриженный, с маленькими колючими глазками, грозно сверкавшими из-под тяжелых бровей, он был отчаянным драчуном и безнадежным двоечником.

Марго и Сашка дружили с восьмого класса. Провожая его в армию, она подарила ему собственноручно вышитый платок с незатейливым: «Другу и защитнику от Маргариты».

Максим толком не мог себе объяснить, зачем ему понадобилось соблазнять невинную и честную девушку. Возможно, он хотел сделать больно Сашке – этому беспардонному и безмозглому дворовому хулигану, уверенному в том, что кроме кулаков другой силы нет. Ему искренне хотелось понять, что же такого привлекательного умные и красивые девушки находят в мужчинах, подобных Коржу?

Разгадка таила в себе ответ и на еще один интересный вопрос: что в глазах Маргариты более ценно – ум или грубая сила? Кто для нее победитель – боксер или шахматист?

– Мы с Сашкой хорошие друзья, – улыбнулась Маргарита, когда Танкован напрямую спросил ее об этом. – Он ершистый, задиристый, но в душе – ранимый и беззащитный.

– Друзья? – усмехнулся Максим. – Разве женщинам нравятся пустоголовые мужчины?

Это был тактический ход. Часть задуманного плана. Прямой вопрос, содержащий дилемму, обязательно запишется в памяти. И непременно всплывет опять, когда девушка сама по-настоящему об этом задумается.

– Сашка – чудесный товарищ, – серьезно ответила Маргарита. – Добрый, чуткий и верный.

«Верный, – язвительно повторил про себя Танкован. – Посмотрим, можно ли то же самое сказать о тебе!»

Он вдруг твердо решил соблазнить эту девушку.

«Привет Коржу!» – эту фразу, брошенную Ларочке пять минут назад на кухне, Максим мысленно выпалил тогда, в восемнадцать лет, облегченно застегивая брюки после того, как все «свершилось».