Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах

Сант-Аполлинаре-Нуово

Свою первую церковь с равеннскими мозаиками я видел, когда шел по улице Рима, и сразу узнал. Первоначально, разумеется, по колокольне, круглой и кирпичной, как фабричная труба.

Только на трубе этой, против логики, отчего-то возникли окна в восемь рядов. Причем три первых ряда – обычные, одностворные, а начиная с четвертого ряда в кирпичной рже возникает перемычка – белая мраморная колонна. У двух самых верхних этажей в каждом окне уже по две колонны, из-за чего у своего основания колокольня кажется тоньше, чем на верхотуре.

То ли неровность, то ли неловкость, так или иначе, сверху или внизу, в асимметрии и в многочисленных перестройках, но вся эта намеренная кривизна постоянно настигает плосколицые романские храмы «типично ломбардской постройки»¹², как правило отступающие, подобно Сант-Аполлинаре-Нуово, от красной линии улицы в глубь квартала.

А там, точно вуалью, древнее лицо фасада прикрыто следами старинной переделки – мраморным портиком XVI века. Три центровые арки и две мало отличные от них по бокам выступают вперед новым видом. Для нас, впрочем, мало чем отличимым от старого, настолько он точно вписан в предыдущее состояние храма.

Смена вех

Первоначально, когда базилику, как свою придворную церковь, строил король остготов Теодорих, по вере своей бывший арианином, храмину посвятили Спасителю. Но когда арианство объявили ересью и церковь перешла к правоверным, ее переосвятили в честь святого Мартина Турского.

Это произошло уже при Юстиниане, завоевавшем Равенну в 540 году, и последующую половину тысячелетья здесь ничего не менялось. Но в IX веке сюда перенесли мощи святого Аполлинария, первого равеннского епископа, которые раньше покоились в церкви Сант-Аполлинаре в порту Классе (эту церковь с самыми поздними мозаиками «равеннского цикла» я посмотрел за день до отъезда в Римини и Урбино).

Из-за чего базилику вновь переосвятили. Чтобы два храма, связанные с мощами первого епископа, не путались между собой, один из них (тот, что в Классе, то есть за городом) так и остался Сант-Аполлинаре- ин-Классе, тогда как тот, что на улице Рима, начали называть Сант-Аполлинаре-Нуово.

Три ряда мозаик

В XVI веке Сант-Аполлинаре-Нуово начали существенно перестраивать – весьма ощутимо (на 1,2 метра) надставили ряды коринфских колонн, отделяющих центральный неф от боковых, ну а мозаичный плафон, который зрители называли «Сан-Мартино с золотыми небесами», заменили кессонным.

И так как дело было уже в XVII веке, соорудили барочную центральную апсиду.

Из-за «неглубокой геометрии», в отличие от привычной для таких церквей вытянутости, Сант-Аполлинаре-Нуово «тяготеет к формированию зального пространства». Все это не лишило интерьер базилики легкости и просветленности, закрепляемых большими окнами, а еще роскошным мозаичным фризом над колоннадой центрального нефа с двух внешних сторон.

С одной стороны центрального нефа вполоборота к зрителю идут в сторону алтаря мученицы северной стены: в белых одеждах с зеленовато-золотоносными накидками, болотный фон которых отличается от сочного зеленого фона «позема» мозаик – фона, постепенно переходящего в чистое золото наверху.

С ними рифмуется ряд мучеников южной стороны в белых одеждах с такими же нимбами и переливами поблескивающего, плавно загустевающего, зелено-червленного фона…

Вот из-за этих «плакатных» фигур, объединенных (совсем как на фризе афинского Парфенона) единым ритмом бесконечного шествия, паломники идут сюда вот уже не первое столетье.

Впрочем, далее открываются и следующие этажи изображений. Потому что сначала, с налета войдя в ангар, как во внутреннюю воду, я сказал: «Ах!» – и почти полностью погрузился в это освежающее, точно футбольное поле. И лишь потом, постепенно въедаясь в него взглядом все глубже и глубже, читай: все выше, и выше, и выше, увидел изысканные надстройки локальных сюжетов.

Внутри ведь светло как днем. А это и есть будний день, плавно уходящий за горизонт гулкой залы. Но внезапно начинает казаться, что в этом перпендикуляре день задерживается и отстает от собственного расчета – улицу тянет в закат, здесь же из-за свежести изображений все еще и всегда вечный полдень. Свежий, как только что скошенная трава.

Игла в яйце

Ну да, мозаики расположены в три яруса, и над основным монументальным шествием есть еще один ряд фигур пророков и святых, вставленных в межоконные проемы. Отличить святых друг от друга почти невозможно, так как в Раю, говорят, между душами нет различий.

Еще раз – и вдумайтесь: иконография изображений здесь настолько древняя, что у святых нет символических предметов и узнаваемых черт, по которым мы их теперь различаем на иконах и религиозных картинах; она же только формируется, вместе со всем прочим каноном, ритуальным, текстуальным, содержательным, административным…

Для меня это и есть главный равеннский парадокс: с одной стороны, какая-то бессодержательная древность, укутанная самой что ни на есть «мглой веков», с другой – идеальная свежесть и яркость словно бы вчера законченных монументальных панно.

Над святыми, ярусом выше, уже под самым потолком Сант-Аполлинаре-Нуово, расставлены сцены Чудес (на северной стороне) и Страстей Христовых (на южной), появившиеся еще при Теодорихе.

Он и сам там в каких-то мизансценах присутствует (и его дворцовые палаты, между прочим, тоже можно разглядеть – как и вид тогдашней Равенны, города-героя, столицы и порта), благородный такой, не сказать чтобы варвар с берегов Дуная.

Другие детали строили позже, потом перестраивали, угождая вкусам новых эпох, что и создало палимпсест, который интересно разгадывать.

Как по мне, так вот именно эти умозрительные реконструкции (представить собор без барочного намордника центральной апсиды, словно отрезанной от зального объема широким пресбитерием, делающим алтарь как бы помещенным то ли в сокровищницу, то ли в анатомический театр…

Ну или залить нынешние кессонные квадраты золотым и синим мозаичным небом…

Или же убрать пятиарочный мраморный портик XVI века с фасада V) самое интересное, что может быть.

Но, разумеется, только уже после чувственного восприятия красот всего комплекса разнородностей, их нынешнего соединения в «единый текст».

В камельке открытом огонь горит

Да-да, именно в такие моменты мысленно я прокручиваю в голове 3D-макеты, раскрашивая их торопливым ожиданием, точно меня подгоняют. Но оно ведь так и есть. Найдите три, пять, шесть, десять отличий. Зафиксируйте, как по стенам, изгибам территорий и загибам пространства струится незаконченное прошедшее.

Равенна как самое «начало» истории того искусства, которое мне интересно, сохранилась меньше других городов. Здесь тот самый интересующий меня город остался лишь верхушкой айсберга, чудесным образом сохранившего только мозаики и то, что их буквально окружает.

Хотя пишут, что некоторые мозаичные мизансцены порой слишком вольно реставрировали: заменяя Спасу книгу в руках, задуманную Теодорихом, на скипетр в 1860-х или же изгоняя фигуры придворных из-под арок дворца Теодориха. Раньше они там были, и было там густо, теперь – пусто, говорят, что пучина времен поглотила.

***

Все равеннские церкви при мозаиках набиты воздухом, точно товарные поезда, перевозящие тишину. Раз уж кроме фресок ничего не осталось. Ну если только еще пустые саркофаги, словно бы случайно позабытые у стен. Какие-то внутри, какие-то снаружи.

С резьбой и надписями, римскими и византийскими, арианскими и правоверными, но обязательно пустые, дочиста выскобленные. Описывая «Гробницы Равенны», Ив Бонфуа исходит из поначалу непонятного восторга, который эти каменные короба у него вызывают. Я бы, конечно, привел цитату, но что-то у меня тут с текстами Бонфуа небольшой перебор.

Честно говоря, я не сразу понял, почему вид этих пустых и окончательно окаменевших погребений со сдвинутыми крышками говорит Бонфуа о возможности Воскресения. И что пусты они не зря.

Сан-Витале

В Сан-Витале идут за мозаиками, но там есть еще и «современные» (XVI века) барочные фрески, они идеально соседствуют. Когда заходишь в храм, сразу же попадаешь в подкупольный зал с барочными феериями. Светло-коричневые триумфы с ангелами и святыми в разноцветных небесах закипают, как вода в чайнике.

Между прочим, именно этот мощный купол изучал Брунеллески для создания первого европейского купола Санта-Мария-дель-Фьоре во Флоренции. Но в Википедии про устройство Сан-Витале можно прочесть по ссылке, я же сосредоточусь на ощущениях.

Их задает барочный вихрь, направленный вверх, так как «общее пространство» вытянуто и поставлено на большие боковые колонны. Пол украшен мозаиками, а вся красота начинается примерно на уровне третьего-четвертого этажа – территория собора разворачивается вширь, невидимая со стороны: когда подходишь к Сан-Витале, похожему на грибной куст, кажется, что он достаточно локален и прост. А попадая внутрь, охаешь от омута, в котором есть загустевающая сладость пустоты, отпущенной на свободу, – и портал выхода в другое измерение: мощная, углубленная в себя апсида, разукрашенная яркими, будто бы позавчера законченными мозаиками.

В церкви, разумеется, полумрак, и невозможно разглядеть, что верхние росписи обрамляют архитектурные обманки на сводах и стенах; кажется, что ниже купола находится сложное убранство ротонды с арками, за которыми видны проходы, поддерживаемые колоннами, где также виднеются богато украшенные купола небольших башенок.

Как мне объяснили знающие люди (я-то этого не заметил), большая часть этих деталей нарисована (1780) в духе театральных иллюзий болонскими художниками Бароцци и Гандольфи, а также венецианцем Гуарана.

Но все это предисловие и преддверье перед основной апсидой, противоходом оформленной по поручению Теодориха Великого совершенно в другое время (546–547) и в другом стиле.

В «базовом корпусе» темно и загустевает неспешная осень, под сень мозаик попадаешь точно в заповедный сад или же на луг, цветущий полевыми цветами. Кирпично-коричневое барокко, оставшись за спиной, то ли отступает, то ли рассыпается, как бы подталкивая внутрь волшебного воздуховода. Желтое и золотое здесь сплетаются с зеленым и голубым, а в узоры и арабески, оплетающие косяки и своды (аркады и конхи), вписаны святые и герои – в том числе император Юстиниан и его супруга Феодора.

Разные поверхности – стены и простенки, перекрытия, вогнутые разноцветные поляны апсид и обрамления окон – наполнены каждая собственным ритмом и исполнительским усердием, из-за чего недвижимое воинство, оплетенное лианами декора, льется, вьется, бежит куда-то, недвижимое и самоуглубленное, заводит медоточивые шашни с глазами и вестибулярным аппаратом.

Встреча Рима и Византии происходит в Сан-Витале столкновением старого мира мозаик, заряженных закатом Античности, и новой угрюмости, наступающей по всем фронтам.

Можно было бы обозначить это столкновение как катастрофу, в которой «все умерли», однако гений оформителей и архитекторов, вписавших разноцветный луг в темную торжественность всего остального, противоречит унынью.

Это сделано столь умело и ловко, что у взгляда не остается альтернативной логистики – все подчинено четкой расстановке акцентов, заставляющих двигаться с окраин восприятия точно к центру света.

Поскольку поначалу в апсиде толпились туристы, прежде чем перейти к мозаикам, я решил прогуляться под барабаном купола и обойти базилику по темному кругу, чтобы отметить мозаичные полы и мраморные саркофаги, запрятанные за колоннами.

Поступив против задуманного авторами порядка, я почувствовал, как церковь сопротивляется моему своеволию, словно бы насильно разворачивая меня в сторону небесного сада.

Сопротивлялся я недолго, бросил бег по кругу и тоже пошел греться туда, в самый центр рассвета.

Зона вне мира

В Равенне несколько мест силы, разбросанных в разных частях города, и все они вскипают вокруг мощных архитектурных или культурных ускорителей – как Зона Данте или территория на задах Дуомо.

Ускорители необходимы для этого интерфейса, и самого по себе мощного да экстраактивного – средневековые города копят силу наперегонки с усталостью, это противоборство мгновенно передается фланеру, исподволь попадающему внутрь перетягиваемого каната.

У романских церквей или же на площадях, оформление которых занимало века, взбухают омуты одышки, и вместо того, чтобы расслабиться и передохнуть, спотыкаешься на желании спрятаться куда-то подальше, поглубже. Других, видимо, это не касается, так как люди на площадях любят жить особенно активной и протяженной жизнью – примерно как на лесной опушке, залитой солнечным светом. Или на сцене спектакля.

Зона Мавзолея Галлы Плацидии, стоящего наискосок от Сан-Витале и Национального музея, – ровно такой заповедник вненаходимости, выделенный в отдельное агрегатное состояние. Вокруг изгороди археологической территории шумят кафе и галереи, торгующие туристическими мозаиками, а переступаешь порог охранной зоны и словно откатываешься назад – не в каком-то там историческом времени, но в собственном хронотопе.

Внутри него есть такие тихие, будто бы лестничные площадки пустых домов, где никто уже давно не живет. Может быть, имеет смысл говорить об окончательно забытых состояниях из прошлой, позапрошлой жизней – об опыте переживания, который был да сплыл, а теперь возникает по аналогии и ищет рифмы.

Или же, может быть, так работает предчувствие иных охранных зон, выделенных для памятников других городов и стран, где еще только предстоит побывать. Этот зеленый газон между романских строений (помимо мавзолея и монументально набычившегося Сан-Витале здесь еще стоит действующая церковь, а вокруг да около идут реставрационные и археологические работы) связывает и стягивает разрозненные строения воедино – то ли разглаживая, то ли комкая травяную скатерть.

Мавзолей Галлы Плацидии

Низкорослый, пришибленный Мавзолей Галлы Плацидии затерялся в самом углу. Видимо, для того, чтобы стать главным раздатчиком умозрительного вай-фая, окучивающего сначала территорию возле, а затем и весь прочий город.

То, что он мощный, чувствуется сразу, даже на расстоянии, несмотря на внешнюю неказистость. Огибаешь шершавые, грубые стены, попадаешь внутрь, где встречают поблескивающие сокровища.

Мозаичные панно работают средостеньем двух цивилизаций, прорастающих друг сквозь друга. Технологии – древние, римские, содержание – яростно актуальное: христианство как последняя мода насыщает старые мехи собственным смыслом. Это не революционное, но эволюционное, растительное и органическое преображение, подмигивающее яркими цветами на голубом, золотом, фиолетовом, желтом, болотном глазу.

Входная арка оформлена как параллельный фиолетовый небосвод, но небо есть и выше – дальше, под главным подкупольным потолком, выгнутым кошачьей спиной. Звезды здесь уже не текут по реке в том или другом направлении, но центростремительны и бегут на встречу друг с другом.

«Открылась бездна, звезд полна» – это как раз про эти мозаичные своды. Не скажешь, что арочные проемы и главный купол разогнаны до больших скоростей и как-то особенно выгнуты: амплитуда их невелика, но там, где заканчивают архитекторы, приходят мастера мозаичных дел, и язык не повернется назвать их ремесленниками.

Есть свобода сделать так, как тебе нужно, и Википедия всем объяснит политические смыслы и идеологические подтексты заказа, к которому, возможно, Галла Плацидия не имела отношения – умерла она в Риме, там была похоронена, а Равенна довольствуется неусыпным кенотафом, всем на радость и на удивление.

Эта взаимность времен притягивает – хочется бежать дальше, но застреваешь, осоловело шаришь глазами по сводам, в углах которых машут руками фигуры в тогах. Нужно идти расставлять галочки дальше, но как отказаться от бездны, в которую уже заступил?

Музейное мышление учит правильно рассчитывать силы, экономить усилия и пропорционально тратить время, так как за любым поворотом может случиться что-то еще, насыщающее и забивающее воспринимательную машинку до отказа.

На этом противоречии, собственно говоря, и строится вся моя экскурсионная политика в Равенне – остановиться, чтобы запомнить, бежать, дабы забыть, освободив место на жестком диске для новых мгновенных снимков.

Первый блин комом

Первый день самый всегда неудачный – приходится пересоздавать мечту заново. Все, что наворожил, рушится.

В Национальном музее нет картин, в Мавзолее Теодориха, на прогулку к которому потрачено столько времени, не видно ничего особенного, несмотря на пылкие восклицания Муратова. Торжественный ужин в ресторане скомкан из-за незнания языка и комплексов, непредсказуемо активизирующихся не к месту, в самую последнюю минуту. Захлестывают суета и стремление поспеть везде и сразу, катарсис захлебывается, откладывается. Супермаркет возле дома оказывается закрыт (до которого часа работает Куб?), остаешься без ужина. Подушка жесткая, одеяло колючее, словно бы взнузданная субъективность выстраивает дополнительные стены и границы.

Но для того ведь и нужно ехать, чтобы подхлестывать ее далее, просто по пути налипают непредумышленные детали и в какой-то момент их становится слишком много. Эквалайзер, впрочем, начинает отлаживаться ближе к вечеру, к сытости и усталости, переходящей в новое качество. В иное агрегатное состояние. Когда попадаешь под «крышу над головой» и находишь геркулесовые хлопья, забытые предыдущими жильцами, оливковое масло и пакетики с чаем. Новый мир возникает из обломков старого – перестройка идет на глазах, главное – не торопить ее, иначе может нарушиться цикл и все пойдет прахом. Жизнь учит: никаких пропущенных звеньев быть не может – дороже выходит.

Это же как с любыми качественными покупками – я не так богат, чтобы гоняться за дешевизной. Приходится терпеть и ждать, покуда завяжется новая карта-схема, вызреет и упадет спелым плодом куда-нибудь за изголовье.

Вторая порция твитов из Равенны

Чт, 17:06: В Национальный музей Равенны (6 € ) по соседству с Сан-Витале можно было бы не ходить. Два клуатра, римские древности. Живопись закрыта.

Чт, 17:10: Баптистерий Неониано (V век) у Дуомо (общий музейный билет) с мозаиками как у Галлы Плацидии, впрочем более скромными. Зато сам Дуомо масштабный.

Чт, 17:15: До мавзолея Теодориха (4 €) в отдаленном парке шел на самый север. Прошел город параллельно ж/д путям. Прогулка удалась, а культпоход нет.

Чт, 17:34: На улице Рима веселый народ прямо сейчас возводит инсталляцию у Музея изящных искусств: стога, сделанные из стекляруса, – оммаж Моне, разумеется.

Чт, 17:41: Судьба у меня такая: в ресторанчике, где все блюда за шесть евро, заказать себе за семь пятьдесят, оставить царские чаевые и не наесться.

Пт, 08:57: Говоря о Равенне, люди светлеют лицом, как на солнце, точно про детей говорят, святых или мимимишных котят. Удивительное единодушие.

Пт, 17:00: Город, имеющий свой четкий набор колеров, задает фотографам сложный урок: сделать в Равенне черно-белую фотографию сложнее, чем в другом городе.

Пт, 17:02: Три дня в Равенне переживаются как вечность. Ездил сегодня в Классе смотреть Сант-Аполлинаре-ин-Классе, на что ушло меньше двух часов.

Пт, 17:03: Два школьника пинают мяч посреди пустого торгового центра. Прямо среди зеркальных витрин. Вежливо останавливаются, если появляются люди, пропускают, и вновь за игру.

Пт, 17:11: Собирать город как пазл. Собирание города из параллелей и перпендикуляров, кругов, тупиков и проволочек. Начинает самоорганизовываться и проявлять смысл – Равенна вступает со мной в диалог. И не на территории музеев.

Пт, 17:16: До Классе меньше 10 минут на электричке (1.50 € в одну сторону), вход в церковь (5€), которую видно уже с вокзала, смотрит в пустые поля…

Пт, 17:32: Очередные новости из Куба в 24.28 евро. В основном из отдела готовых блюд. Пяток куриных крылышек на гриле – 1.62, жаренный лук – 1.84, томленые свиные ребрышки – 4.72. Две упаковки супа минестроне – по 2.68 (два порции в каждом). Фокатта – 1.78. Мясные нарезки – 1.78, 1.74, 1.19. Паста Fettuccini all’novo – 1.85. Полкило дамских пальчиков – 0.79

Пт, 19:36: Окна в доме открыты весь день, а пыли нет. В принципе нет. По инерции проводишь пальцем по полировке, и ноль. Зато много комаров и мошек.

Сб, 10:33: На четвертый день чувствуешь себя в Равенне старожилом, поглядывая свысока на гусиные стайки туристов, тянущихся за экскурсоводом. Пора бы и честь знать.