Кацетница

Глава 7. 1940

В течение октября Петро еще три раза брал Оксану с собой, постоянно напоминая, что она у него в долгу. Оксана каждый раз подходила к двери своей квартиры, долго стояла перед ней, а потом бежала к Але. Один раз Аля позвала к себе ночевать Кристину, чем несказанно обрадовала Оксану.

Она каждый раз приносила в детдом вкусные булочки, которые ей давала мама Али. Правда, на всех девчонок хватало от силы по половинке, но после скудного детдомовского пайка и это было наслаждением.

В ноябре стало холодно, и Оксана не рисковала уже путешествовать по ночам в тоненьком платье. Впрочем, и она, и все девчонки были озабочены проблемой со Светой, у которой заметно округлился живот. Нужно было что-то делать. Сама Света в отчаянии хотела повеситься, но все девчонки договорились везде ходить за ней, не давая ей оставаться одной.

Самое плохое заключалось в том, что Свете даже некуда было сбежать. Ближайшие ее родственники жили в Москве, и она не видела их с детства. Оставалось единственное – сознаваться директору. Удивительно было еще, как директор не рассмотрел Светин живот на своем систематическом осмотре после душа. Впрочем, из душевой Света всегда выходила последней, и, как предполагала Оксана, каким-то образом умудрялась избегать унизительного разглядывания.

Впрочем, в отношении директора у Оксаны вскоре открылись глаза. Вообще-то девчонки, как правило, были друг с другом откровенны, но некоторые вещи рассказывали не всегда. В частности, то, что именно с ними делали в тюрьме. Это была запретная тема, которая обсуждалась только с близкими подругами. Где-то в сентябре Оксана заметила, что красивая и взрослая девочка Стася, приехавшая в детдом еще до них, частенько плачет по вечерам и вообще ведет себя странно. На все расспросы она молчала. Девчонки терялись в догадках. Потом то же самое начало происходить и с другой девочкой, Ксенией. Она была немного старше Оксаны, но выглядела гораздо взрослее.

Оксана начала кое-что подозревать, когда, выходя вечером из туалета, увидела идущую по коридору Стасю. Стася шла из того угла, где был вход в директорский кабинет. И больше ниоткуда она идти не могла. Оксана дождалась, пока Стася поравняется с ней, и как бы невзначай спросила:

– Что, вызывал, что ли?

Реакция Стаси была неожиданной. Она покраснела, кивнула и, быстро отвернувшись, ушла в комнату.

Озадаченная Оксана дождалась, когда в один из вечеров из комнаты незаметно исчезнет Ксения. Затем вышла в туалет. Сняла в туалете тапочки и босиком, тихонько, прошла мимо комнаты в конец коридора, где за поворотом был кабинет директора – святая святых, в которую был запрещен вход всем, включая воспитателей. Прислушалась к звукам за дверью. Подошла поближе, прильнула к замочной скважине и едва не ахнула от изумления.

В кабинете были директор и Ксения. И они…

Оксана второй раз в жизни наблюдала ЭТО. Кровь бросилась ей в лицо. Господи, так вот зачем он рассматривает их после душа! Он выбирает себе жертву…

Оксана, с пылающими щеками, осторожно встала, вернулась за тапочками и вызвала из комнаты Ольгу. Видимо, на лице у нее было написано что-то совершенно необычное, так как Ольга даже не стала ничего спрашивать, а молча побежала за ней в туалет – место всех секретных переговоров.

– Оля… там… в кабинете директора…

– Что там?

– Там… директор… и Ксения… ну, это…

– Что? Это? – более простая в воспитании Ольга сделала руками неприличный жест.

– Ага. Ты представляешь… наверное, и Стася тоже. Я видела, как она от него выходила…

– Ничего себе. Вот козел-то где…

– Ужас.

Девчонки замолчали, оценивая ситуацию и невольно примеряя ее к себе.

– Оля… – Оксана попыталась сформулировать мучивший ее вопрос: – А если он так всех… и нас?

– Нет… я его просто убью…

– Может, мальчишкам сказать?

– Чтобы они его… того? – Оля провела рукой по горлу.

– Ага.

– Не знаю… а вдруг их после этого в тюрьму отправят? И нас заодно?

– Боже… как вот так жить-то? Представляешь, как он девчонок мучает? Тут еще со Светой такое…

В туалет заглянула воспитательница. Увидев нас, она с ходу начала орать:

– Это что такое! Ну-ка, марш в спальню! Устроили тут переговорный пункт!

Девчонки побежали в спальню.

Они шептались до середины ночи, но так и не придумали, что сделать, чтобы обезопасить себя и других девчонок от домогательств директора.

Наутро невыспавшаяся Ольга в умывалке шепнула Оксане:

– Я придумала.

– Ну?

– Надо, чтобы девчонки пожаловались на директора.

– Кому?

– Ну, не знаю. Какому-нибудь их начальству.

– И что? Он от всего отопрется. Кому поверят-то, ему или бывшим зэчкам?

– Но они же… – Ольга замялась.

– Ты о чем?

– Ну, невинность там…

– Ага. Он скажет, что им в тюрьме…

– Да, точно…

Оксана сломала голову над всеми проблемами. Больше всего ей хотелось убить директора и сбежать к отцу. Ей казалось, что все вопросы в этом случае разом снимутся.

Все решилось неожиданно просто и страшно. В один из дней Свету вызвал к себе директор. Ее не было несколько часов. Вернулась в спальню она вся опухшая и заплаканная, и сразу упала без сил на кровать.

Немного придя в себя, она рассказала взволнованным девчонкам, что директор заподозрил неладное, вызвал ее к себе, долго расспрашивал, а потом раздел и осмотрел. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что Света беременна. Все оставшееся время директор ругал Свету, хлестал по щекам и говорил, что она подвела и его, и весь детский дом. Из-за ее развратного поведения его теперь уволят, а детдом расформируют.

Света была вне себя и проплакала весь вечер и всю ночь. Утром девушки пошли в мастерскую на работу. Все, кроме Светы, которая лежала в постели как мертвая. Ольга попыталась остаться с ней, однако воспитательница заставила ее идти со всеми.

Весь день у Оксаны было тяжело на душе. Да и остальные девчонки переживали сложившуюся ситуацию. Света не пришла и на обед. В спальне, куда кое-кто из девчонок успел заглянуть, ее тоже не было. Не было видно и директора, который в обычный день любил совать свой нос куда надо и не надо. Очевидно, вчерашнее разбирательство продолжалось.

Вечером Света появилась поздно. Она пришла в спальню в блузке, сильно залитой кровью. Ее лицо было еще более опухшим, чем вчера. Кровь, видимо, шла из носа, так как повреждений на ней не было видно.

Света даже не стала ничего говорить. Просто легла и отвернулась к стене.

Утром она исчезла. Сначала девчонки подумали, что она в туалете или в умывалке, однако там ее не оказалось. После этого у всех появилась одна, оставшаяся невысказанной, мысль – что Света попросту сбежала. Это, конечно, был не лучший выход, так как у нее не было никого знакомых в городе, однако это было лучше, чем оставаться в этой полу-тюрьме.

Света оказалась в мастерской. Она висела на сплетенном из ткацкой тесьмы шнуре, привязанном к крюку для люстры. Ольга, вошедшая в мастерскую первой, только ахнула и замерла в дверях, не пуская никого дальше. Оксана, шедшая следом за ней, увидела всю картину как на ладони.

Необычайно вытянувшаяся шея Светы была криво перехвачена петлей, оставившей синюшный след на коже. Оксана с ужасом смотрела на высунутый и прикушенный язык, на вытаращенные в смертельной гримасе глаза, на посиневшие пальцы, вцепившиеся в петлю в последней попытке растянуть ее. «Вот она, смерть», – подумала она и про себя тут же решила, что никогда, ни при каких обстоятельствах, не будет вешаться.

Оксану толкнули в спину девчонки, не понявшие, что произошло. Она толкнула Ольгу. И они обе влетели в мастерскую, оказавшись прямо перед трупом повесившейся Светы. Неприятный запах шибанул в нос Оксане. Она увидела под ногами Светы лужицу мочи и судорожно сглотнула, останавливая подступающую тошноту. Затем, подняв глаза, посмотрела на выпирающий живот и перекрестилась, подумав о том, что Света не только покончила с собой, совершив тем самым смертный грех, но и убила своего ребенка.

В дверях бесшумно возник директор. Он скептически посмотрел на труп, живо напомнив Оксане военного, который жил у них на квартире, затем покачал головой:

– Так. Этого следовало ожидать. Вот к чему приводит распущенность и разврат.

У Оксаны свело судорогой живот от ненависти к этому толстому и самодовольному типу, который два дня мучил Свету побоями и нравоучениями и из-за которого она, возможно, и повесилась. Ее руки сами собой потянулись к горлу директора. Вероятно, она была не одна такая, так как директор, обведя взглядом окруживших его девочек, быстро повернулся и вышел из мастерской, на ходу скомандовав:

– Так, сегодня работы не будет, всем отдыхать!

Однако девчонки не торопились уходить из комнаты, потрясенные произошедшим. Вслед за директором, бросив работу, примчались и мальчишки. Многие из них дружили со Светой, и увиденное произвело на них просто шокирующее впечатление.

Прошло не меньше получаса, однако никто так и не ушел из мастерской. Все стояли, переговаривались, сочувствовали Свете и совершенно убитой горем Марине.

Вдруг Оксану кто-то тронул за рукав. Она обернулась. Петро, стоя у нее за спиной, делал ей глазами знак выйти за дверь.

Он провел ее в спальню к девчонкам, куда обычно мальчишкам был вход запрещен. Но сейчас это была единственная пустующая комната – по всему детдому носились воспитательницы.

– Ну?

– Что? – не поняла Оксана.

– Из-за чего?

– Ну…, – она не знала, как заговорить на такую тему с мальчишкой.

– Она была беременна? – напрямую спросил он.

– Да.

– От кого?

– В тюрьме…

– От русских?

– Да. От солдат.

– И что дальше?

– Директор об этом узнал…

– Ну?

– Он ее вызвал к себе, бил, ругал…

– Понятно. Как ты думаешь, что с ним сделать?

– Я не знаю. Я бы его убила.

– Я бы тоже…

– Еще… Петро…, – Оксана снова замялась. Она знала, что лучше всего сказать ему про это, но не могла подобрать слова.

– Ну? Говори, смелее, мы же братья галичане.

– Я еще знаю, что директор… он с некоторыми девочками… ну ты понимаешь…

– Да??? С кем?

– Я не могу тебе сказать… понимаешь, он их силой заставляет.

– Ясно. Так, ты ничего не знаешь, не слышала, этого разговора не было. Все, исчезли.

Петро быстро вышел за дверь, а Оксана села на кровать. У нее колотилось сердце. Она предчувствовала, что своими словами круто изменила линию судьбы, и не только своей.

Еще через полчаса в детдоме появились два милиционера, а их всех загнали в спальни. Оксана сидела и размышляла, что ей сказать милиционерам, если будут спрашивать. С одной стороны, они были русскими, и никакой помощи от них она не желала принимать. С другой стороны, это был шанс уничтожить директора. Оксана уже поняла, что новая власть была скора на расправу, пусть и не всегда справедливую. Даже со своими.

Однако все ее размышления пропали даром. К ним никто не зашел и ничего не стал спрашивать. Через окно они видели, как тело, завернутое в простыню, засунули в машину и увезли. Следом уехала и милиция.

Ближе к вечеру директор собрал весь детдом на линейку во дворе. Дул холодный ветер, с деревьев летели последние осенние листья. Оксана стояла в одной сорочке, дрожала и слушала монотонный голос директора:

– Этот безобразный случай должен послужить вам всем примером. Это достойный конец той развратной жизни, которую вела эта девочка. Вы все должны помнить, что если вы не образумитесь и не возьметесь за самовоспитание, то вас всех ждет такой же печальный конец.

Директор бубнил и бубнил, а Оксана, держась за руку Ольги, размышляла над тем, как бы ей ухитриться сбежать из детдома. После происшествия со Светой ей тем более не хотелось оставаться тут.

Вернувшись в спальню, она отвела Ольгу в сторону и задала ей волновавший ее вопрос:

– Как ты думаешь, откуда они узнают, в какой деревне живет моя бабушка?

Ольга, с полуслова поняв суть вопроса, задумалась.

– У них вообще-то есть личные дела. Такие папочки, в которых все про тебя написано. Я сама видела, как следователь передавал мою папку этому козлу. Там, наверное, есть все.

– Ага. – Оксана задумалась.

– А где они лежат?

– Я думаю, у директора. Наверное, в каком-нибудь сейфе.

Если попасть в кабинет директора и украсть свою папку – ее никто не сможет найти. Но как туда проникнуть?

В кабинет директору никому не удавалось заходить. Кроме… Оксана поискала взглядом Ксению. Правильно, кроме Ксении и Стаси. Они там были и наверняка видели, что и где. Или… у Оксаны кровь бросилась в голову… или нужно самой оказаться на месте Ксении и Стаси…

Впрочем, можно и просто туда забраться. Есть путь через дверь, есть путь через окно. Окно без решеток…

Оксана поняла, что ей нужен Петро.

Вообще-то вечером путь на второй этаж к мальчикам, был запрещен. Однако туалет мальчиков находился на первом этаже, и это была возможность вызвать нужного человека. Набравшись решимости, Оксана вышла из комнаты, приоткрыла дверь мужского туалета, убедилась, что в нем никого нет, и проскользнула внутрь.

Забившись в угол, она села на корточки и стала ждать. Вдруг ей пришла в голову мысль, что, кроме мальчишек, сюда вполне может за тем же самым зайти и директор, и сторож. Ее продрал мороз по коже от мыслей о том, что она может попасться директору.

Зашуршала дверь. В туалет забежал мальчишка, не заметив Оксану, подбежал к унитазу, спустил штаны и стал мочиться. Оксане стало неудобно и неприятно. Она как-то не очень задумывалась, как это делают мальчишки, и сейчас откровенная картина этого ее шокировала. Однако делать было нечего. Она терпеливо дождалась, когда мальчишка закончит свои дела, и прошептала:

– Эй…

Мальчишка дернулся, обернулся, краска залила его лицо. Оксана приложила палец к губам.

– Тихо. Там директора не видно?

– Нет.

– Скажи, чтобы Петро сюда пришел. Только быстро.

– Ладно.

Томительно тянулись секунды. Оксана сидела и молилась, чтобы никто больше не пришел, и ей не пришлось бы снова пережить этот шок. Наконец забежал запыхавшийся Петро.

– Уф. Привет. Что случилось?

– Понимаешь… я тут подумала. Я хочу уехать к бабушке. В деревню.

– Ну и что?

– Ее адрес есть в моем личном деле. А оно лежит у директора в кабинете.

– Ты чего, ее адрес не знаешь?

– О боже. Если я убегу – меня по нему найдут. Мне надо украсть мое личное дело.

– Ага. Понятно.

Больше всего на свете Оксана боялась, что он скажет: «Это твои дела, тебе надо – ты и кради». Однако Петро немного подумал, потом спросил:

– Как твоя фамилия-то?

– Янкович.

– Хорошо, запомню. Но теперь ты у меня будешь в таком долгу, который не скоро окупишь.

– Я поняла… Петро.

– Все, давай, беги отсюда, а то, не дай бог, заметит кто. Да, и еще… ты одна побежишь?

Оксана задумалась. Она сдружилась с Ольгой, ей было бы очень больно расставаться с ней. С другой стороны, в одиночку было проще скрыться и добраться до деревни, да и бабушке в тяжелое время лишняя нахлебница была не нужна.

Оксана удивилась, насколько цинично она стала рассуждать, и решительно сказала:

– Одна.

– Значит, так. Если придет кто-нибудь от меня – не тяни резину, а быстро делай то, что он скажет. Поняла?

– Да.

– Все.

Прошло два или три дня. Ничего не происходило. Про Свету тоже никто не вспоминал. Директор ходил, как будто ничего не произошло – веселый, наглый. Оксана как-то раз заметила, как Стася опять шла вечером из его комнаты.

Она уже подумала, что Петро забыл про их разговор, как вдруг как-то посреди ночи она проснулась от того, что кто-то трогает ее за руку. Открыв глаза, она увидела над собой чужое лицо. Хотела вскрикнуть, но чья-то рука крепко зажала ей рот. Приглядевшись, она поняла, что это один из мальчишек, с которыми Петро постоянно ходил в город.

Мальчишка знаками показал ей, чтобы она вставала. Тихо, чтобы не скрипнула кровать, Оксана села, закрывшись одеялом – она была в панталонах и лифчике. Мальчишка показал ей, чтобы она выходила, и тихо скрылся за дверью.

Оксана потянулась за платьем, потом поняла, что будет шуршать, когда начнет его одевать. Сунула ноги в тапки, взяла платье, затем задумалась. Если мальчишка сигналил ей, что надо бежать – она окажется на холодной ноябрьской улице, в тонком платье, и быстро замерзнет. Курточки, которые им выдали на зиму, находятся в запертой раздевалке. Значит, нужно что-то придумать.

«Господи, грех на мне», – решилась наконец она. Взяла в придачу к платью свою блузку, юбку, затем на цыпочках подошла к кровати Стаси. Она помнила, что у Стаси была теплая кофта, которую она чудом сберегла в тюрьме. Пригляделась. Кофта висела на спинке кровати. Оксана тихонько потянула ее на себя. Замерла от какого-то шороха. Вытащила кофту, спрятала ее под блузку, висящую на руке, у двери с трудом нашла в темноте свои босоножки и выскочила в коридор, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Пацан уже стоял у дверей мужского туалета, делая ей знаки. Оксана на секунду остановилась, быстро натянула платье, проверила засунутую в лифчик пятерку, еще ту, которую дала ей Света, и шмыгнула в туалет.

Пацан критически осмотрел ее снаряжение, хмыкнул, сунул ей в руки папку. Шепотом сказал:

– Это твое. Лестница стоит на месте, постарайся не попадаться. Сюда не возвращайся. Ни при каких условиях. Без папки тебя не будут сильно искать. Все, счастья тебе.

Оксана кивнула, на секунду остановилась, натянула поверх платья всю одежду, которую прихватила с собой, сменила тапки на босоножки. Кивнула пацану на тапки:

– Поставь на место.

Пацан одобрительно кивнул. Оксана подошла к окну и решительно полезла наружу.

Глава 8. 1940

Я зашла к Але не потому, что соскучилась. Я страшно замерзла. Я всегда думала, что в Львове тепло, даже зимой, но в ту ночь было очень холодно.

Я знала, что мне нужно бежать как можно дальше из города, но не могла ничего сделать.

Аля, которая давно меня не видела, тут же потащила меня в постель, однако я ее остановила:

– Нет. Я сбежала.

– Да ты что? Тебя же будут искать?

– Нет. Все здесь. – я помахала в воздухе папкой.

– Что это?

– Мое личное дело. Тут все про меня. Это, наверное, надо сжечь?

– Ладно, я утром сожгу. Ты останешься у нас?

– М-м-м…, – как я ни любила Алю, но я с огорчением поняла, что в ее голосе слышны тревожные и растерянные нотки. Аля явно не хотела, чтобы я подставляла под удар ее и ее семью.

– Нет, конечно. Я пойду…, – я замялась.

– Не надо, не говори, – с полуслова поняла меня Аля. Мне показалась, что она даже обрадовалась тому, что я сказала.

– Аля… у меня к тебе просьба.

– Да?

– У тебя нет какого-нибудь старенького пальто?

– Конечно, я тебе дам. И обувь… – она посмотрела на мои босоножки.

– Да. И обувь.

– Хорошо. Оксана…

– Да?

– Если что – ты не должна говорить о том, что бывала у нас…

– Конечно, Аля…

Я вышла от Али рано утром. Я почти не спала, но разговор у нас тоже не клеился. Всю ночь мы молча лежали рядом друг с другом. Я шла по прекрасным улицам утреннего Львова с странным ощущением неловкости и недосказанности после последней – как я думала – встречи с Алей. Господи, что меня ждет впереди?

До автостанции я дошла пешком. Мне нужно было экономить деньги, да и транспорт в это раннее время ходил плохо. Навстречу мне попались два патруля – один солдатский и один милицейский, однако они не обратили на меня никакого внимания. Я не зря целых полчаса крутилась перед зеркалом, применяя старые вещи Али – я выглядела как типичная и достаточно прилично одетая деревенская девочка.

Автобуса до Бобрков не было, был только до Перемышлян в одиннадцать утра. Я плохо представляла себе географию окрестностей Львова, и в Перемышляны мы с дедушкой ездили только один раз, на телеге. Мне тогда показалось это очень долго – правда, было лето и жарко. Впрочем, для меня было главное – выбраться из Львова, а там уже было проще.

Я купила два пирожка, забилась в угол в шумном зале ожидания автостанции и представила, что на мне шапка-невидимка. Здесь было полно русских солдат и милиционеров, которые периодически проверяли документы, но зато было тепло и можно было затеряться в толпе.

Я чуть не заснула, наевшись и пригревшись у батареи. Станционные часы медленно передвигали стрелки. Вот наконец и время.

Я никогда одна не ездила на загородных автобусах, поэтому не на шутку робела. Впрочем, все обошлось. Старым разбитым драндулетом управлял веселый галичанин, который всю дорогу пел песни, развлекая немногочисленных пассажиров. Я забилась в дальний уголок, надеясь, что меня запомнит как можно меньше людей. Впрочем, к Перемышлянам в автобусе почти никого не осталось.

В Перемышлянах я немного заблудилась. Я была тут только раз, и то лишь на базаре. Я помнила, что мне нужно выйти на дорогу, которая ведет к Бобркам, но где это – я не знала, а спрашивать боялась. К тому же моя слишком грамотная городская речь разительно отличалась от галицийского наречия, на котором говорят в деревнях, что выдавало меня сразу и с головой.

Наконец я увидела девчонку примерно моего возраста, которая воодушевленно гнала заблудившегося гуся, и спросила, не знает ли она дорогу на Бобрки.

Девчонка смерила меня взглядом:

– Ты чего, из города сбежала?

– Нет, просто к бабушке еду.

– Ага, рассказывай сказки. Знаешь сколько вас тут таких бегает. Ладно, иди вот туда, по улице, до края села, а там увидишь, дорога в лес уходит. Только осторожнее, лучше к кому-нибудь подсядь на подводу, а то у нас тут бандиты балуют.

Я не сразу поняла, что под бандитами девчонка подразумевает не русских солдат, а наших, из ОУН.

Дорога действительно оказалась недалеко. Пройдя по небольшому полю, она сразу ныряла в лес. Я поздно вспомнила, что на радостях не спросила у девчонки, сколько идти пешком до Боброк. И ничего не купила в дорогу поесть.

Идти было совсем не страшно. Мифических бандитов, о которых я, живя в городе, ничего не знала, я не боялась, втайне даже надеясь, что в случае чего найду у них своего папу. Было прохладно, по краям дороги и в лесу лежал снег, но идти было тепло.

Часа через два я почувствовала голод и впервые задумалась – а что, если я не дойду до деревни к вечеру? Вдруг придется заночевать в лесу? Я ведь могу и замерзнуть – ночью, особенно за городом, бывает очень холодно.

Не переставая идти, чтобы не замерзнуть, я была отвлечена от своих мыслей странными звуками, раздавшимися сзади. На горку, куда я с трудом поднималась, тащилась лошадка, запряженная в подводу. Управлял лошадью старик, с интересом наблюдавший за мной.

Поравнявшись, он спросил:

– Хей, доня, куда путь держишь?

– В Бобрки, – я решила больше не таиться. – Подвезете?

– Подвезти? Это можно. А если комиссары встретятся – что им говорить будешь?

Я замялась.

– Ладно, садись… Из Львова?

– Да. Только…

– Не скажу, не скажу, не бойся. К кому идешь?

– К бабушке.

– А бабушка у тебя кто?

– Ганка. Янкович. Знаете?

– Хей! Конечно, знаю. Соседи с ней. Ну так бы и говорила сразу. Я помню тебя – прошлым летом приезжала.

Развеселившийся старик полез за пазуху, достал краюху хлеба, разломил и половину отдал мне. С интересом наблюдая за тем, как я жадно ем, спросил:

– В тюрьме небось была? Хотя нет, не худая. В детдоме?

– Да, – я нахмурилась, вспоминая уже какой-то далекий детдом. Интересно все-таки, что там придумали мальчишки. И ищут ли меня уже по всему Львову?

– Да, время-то нынче… не для детей. То стреляют, то сажают. К нам в Бобрки все время приезжают комиссары разные, колхоз какой-то надумали делать, скотину отбирают. Хоть бы кто заступился…, – на этих словах старик осторожно покосился на меня.

Я промолчала. У меня чесался язык рассказать словоохотливому деду про папу, маму, все наши беды – но тюрьма и детдом научили меня крепко держать его за зубами.

Старик ехал не торопясь. Сам он был в полушубке, а вот я скоро начала мерзнуть. Заметив это, он кивнул мне на шкуру, лежавшую посреди телеги, и предложил забраться под нее. Вскоре я пригрелась и под мерное укачивание телеги заснула.

Проснулась я от громкого разговора. Выглянув из-под шкуры, я увидела, что телегу окружили люди в военной форме. У меня упало сердце. Я не сразу сообразила, что форма у них какая-то странная, все мужчины бородатые и говорят на местном наречии, а не по-русски. «Бандиты» – мелькнула в голове мысль.

– А это кто? – весело спросил один из них, увидев меня.

– Девчонка, из Львова, к бабушке в Бобрки пробирается.

– Ага! Девушка, идем с нами? Тебе понравится…, – эти слова прервал общий смех.

– Да нет, хлопцы, она еще маленькая, – сказал дед.

– Сейчас маленькая – завтра вырастет, – сказал кто-то из «бандитов».

– А что, смотри какая красавица. Я как раз себе жинку ищу, – сказал другой.

Я испуганно посмотрела на говорившего. Заметив мой взгляд, он засмеялся:

– Ладно, езжай. Я к тебе в Бобрки свататься приеду.

«Бандиты» исчезли мгновенно, как будто их не было. Дед тронулся дальше.

– Кто это был? – спросила я.

– Кто, кто…, – дед нахмурился. – Я лучше тебе не буду говорить, сама не маленькая, а то сболтнешь что не так…

Вскоре показались Бобрки. Я вдруг сообразила, что на радостях от того, что нашла попутчика, даже не спросила деда, как здоровье бабушки и дедушки. Впрочем, видимо, все было в порядке, иначе он бы об этом сказал.

Первые два дня у бабушки прошли в непрерывных расспросах, слезах и еде. Дедушка расспрашивал, бабушка плакала, а я ела за троих – по нескольку раз в день. Потом все успокоилось, и началась обычная, скучная и ленивая, зимняя деревенская жизнь. В деревне было очень мало моих ровесников, да и я старалась не часто показываться на улице, так как все еще опасалась попасться русским. По словам бабушки, русские здесь появлялись последний раз в начале осени, уговаривая местных жителей организовать колхоз. Еще летом им хотели оставить в деревне русского милиционера, но его сразу же убили. Кто это сделал, бабушка не уточняла, но было понятно и так.

О папе ни бабушка, ни дедушка ничего не говорили, а все мои упоминания о нем тут же пресекали. Мне показалось крайне подозрительным то, что бабушка совсем не грустила при упоминании о папе – у меня даже зародилось подозрения, что он иногда здесь бывает. Впрочем, под Рождество подозрение превратилось в уверенность… И началась она с гуся.

То, что перед Рождеством бабушка обязательно печет гуся, я знала с детства. Его аромат, смешанный с запахами печеных яблок, у меня всегда ассоциировался с этим праздником. Однако я с удивлением увидела, что гусей на противне два, а не один.

Перехватив мой взгляд, бабушка сказала:

– Не только у нас праздник, доня. Не только…

Я задумалась. По всему выходило, что или у нас будут гости, или…

Гостей не было. За праздничным столом нас было трое, не считая шикарного серого кота Попилата. Мне капнули домашнего вина, дедушка с бабушкой налили себе горилки. Вдруг на улице раздался негромкий стук. Дедушка вышел за дверь, затем зашел с загадочным видом… У меня вдруг стукнуло что-то в груди и как будто подбросило с места. Я еще не видела, кто вошел, но уже знала – папа!

Папу было трудно узнать в бородатом человеке с обветренным лицом, в полушубке и с винтовкой за плечами. Вместе с ним в хату зашел еще один человек – молодой парень, одетый в такой же полушубок и с такой же винтовкой. Парень был без бороды, а когда он разделся, я поняла, что он ненамного старше меня. Нас представили. Его звали Дмитрий, ему было лет шестнадцать на вид.

Я визжала и прыгала как маленькая. Мне было стыдно перед незнакомым парнем, но я не могла ничего поделать с собой. Наконец-то я могла спокойно побыть рядом с близким мне и таким дорогим человеком!

Наконец все сели за стол. Дед еще раз проверил плотно задернутые шторы, налил папе горилку и поздравил всех с Рождеством. Я сидела и не сводила глаз с папы. Он сильно изменился, похудел, глаза стали жесткими, но все равно это был мой любимый папа.

Мы поели, потом папа долго расспрашивал о маме и обо мне, обо всем, что произошло за это время. Я заметила, что Дмитрий тоже не сводит с меня глаз, что меня сильно смущало. Заметив это, папа пошутил:

– Не смущайся. У нас там совсем нет женщин, а ты у меня совсем невеста.

Этим он, конечно, совсем вогнал меня в краску. Я даже перестала рассказывать о своих приключениях.

Папа с дедом сели выпить еще по одной, а я задумалась – что будет завтра. Папа наверняка уйдет еще затемно. Возьмет ли он меня с собой? Я не решалась об этом спросить при постороннем.

Папа лег спать в моей комнате, а Дмитрия положили в сенях, укрыв его дохой. Мы проболтали до середины ночи – вернее, болтала я, а отец лежал на полу, и, слушая меня, то хмурился, то улыбался, то трогал лежащую рядом винтовку. Я рассказала ему почти все – не решилась рассказать только о том, что видела тогда, в комнате, и то, что делал со мной следователь.

Уже засыпая, я наконец решилась:

– Папа, ты заберешь меня с собой?

– Нет, Оксана. Ты останешься здесь.

– Но почему?

– Пойми, пожалуйста. Там – не курорт. Там война. Там убивают. И там очень тяжело жить. Холодно, голодно, жестоко.

– Это надолго?

– Эх… Если бы я знал. Русские везде. Они захватили все. Может быть, что это навсегда – хотя я верю, что наш народ будет жить свободным.

К моему удивлению, отец с Дмитрием не ушли утром. Я об этом не знала и, проснувшись, вышла как была, в ночной сорочке, в большую комнату, заспанно протирая глаза. Увидела отца и Дмитрия, пьющих чай за столом, и замерла – то ли убежать обратно в комнату, то ли с визгом прыгнуть отцу на шею. Перехватила пытливый, любопытный взгляд Дмитрия – и все-таки вернулась в комнату.

Они не выходили из дома до вечера. Ели, спали, чистили винтовки, болтали со мной. Мы разговорились с Дмитрием. Оказалось, что он из Тернополя, родителей у него расстреляли русские, а он сам успел убежать. Долго скитался, пока не попал в отряд ОУН. Русских он ненавидел люто, у него даже белели губы, когда он говорил о них.

Я рассказала ему о нашем директоре, опустив, конечно, некоторые моменты, и он сказал, что на месте наших мальчишек он убил бы его и сбежал. Именно тогда у меня зародилась смутная мысль о том, как могли получить мое личное дело – но мне почему-то было не до этих мыслей. Мне было страшно интересно болтать с Дмитрием. Мы говорили, говорили, говорили… и к вечеру я с ужасом поняла, что влюбилась. Влюбилась без памяти.

Вечером дед истопил баню, и мужчины пошли мыться. Пока их не было, я лежала у себя в комнате и думала. Я представляла себе, что утром Дмитрий уйдет туда, в лес, и, может быть, его убьют… и все. И я останусь одна. Господи, дай мне сил… Я поняла, что молюсь не за папу, а за Дмитрия – еще вчера незнакомого мне парня…

С этими мыслями я и уснула. А утром их уже не было.