Вурдалакам нет места в раю

Горихвост отчаянно глотнул воздуха и из последних сил прорычал:

Под водой гора, под горой – дворец.

Во дворце сидит водяной игрец.

Гусли тронет он – тут же в пляс пустись.

Царь болот и рек, мне тотчас явись!

Холодная жижа захлестнула морду и залилась в распахнутую пасть. Горихвост попытался выплюнуть тину, но захлебнулся еще больше. Дыхание перехватило, он попробовал упереться в дно, но только взмутил вокруг себя грязь. И тут же почувствовал, как его подхватывают холодные руки с перепонками на пальцах. К его пасти приложились чьи-то толстые губы и вдохнули воздух.

«Набери воздуха и не дыши!» – услышал он сквозь плеск взбаламученной воды. И тут же холодные руки с силой вырвали его из трясины и подняли вверх, над водой, обдав зеленую ряску дождем ярких брызг. Горихвост жадно глотнул свежего воздуха и задержал дыхание.

Зеленое, гибкое, похожее на большую ящерицу тело прижало его к груди, заботливо прикрыло глаза, и ухнуло куда-то вниз, в холодную темноту. Они понеслись по подводным протокам, известным лишь водяным да болотникам. Вода в них была свежей – не то что в помойном болоте. Горихвост не мог ее видеть, но чувствовал холодок чистых струй.

Болотник уносил его все глубже и глубже. Воздух в легких кончался, нестерпимо хотелось разинуть пасть и вдохнуть, а там будь что будет. Горихвост уже готов был пустить пузыри, когда зеленый ящер поднял его над речной рябью, под тусклые лучи осеннего солнца.

Как сладок может быть обыкновенный воздух! Он врывается в легкие упругой волной, бьет в нос, кружит голову! Горихвост не мог надышаться. Болотник медленно тащил его за загривок вдоль заболоченных берегов, выискивая подходящую отмель. Вурдалак поудобней устроился на чешуйчатой спинке ящера и растопырил лапы, купаясь в нагретой неярким солнцем воде.

Вот где раскинулось настоящее болотное царство. Разлившаяся река покрывала пологие берега, затопляя леса и подлески. Густые кусты и деревья торчали из воды, создавая подводные джунгли. Островки, заросшие соснами и осинами, возвышались над заболоченными низинами. Стоячие воды кишели мальками, а с глубины поднимались пузырьки, и даже думать не хотелось, что за заблудшие души могли их пускать. По ночам тут мигали загадочные огоньки, заманивая случайную жертву в трясину.

Солнце уже клонилось к закату. Его лучи пробивались сквозь серебристые тучи и золотили верхушки деревьев в Диком лесу, за которым высилась темно-зеленая громада Змеиной горы. За Девичьим полем царапали небо шатры над теремами господской усадьбы, а еще дальше выглядывала утонувшая в зелени Сторожевая башня.

С севера доносилось веселое журчание мелкой речки Змейки, которая впадала в Шерну, образуя разлив с глубокими омутами. У тихой запруды скрипело колесо водяной мельницы, его лопасти взметали ввысь тучу брызг, которые сверкали в осенних лучах, как самоцветы. Ветер сметал в воду жухлые листья, отправляющиеся в плавание вниз по течению, как кораблики под крошечными парусами.

Колоброд выволок вурдалака на восточный берег и с облегчением сбросил со спины на речную гальку. Горихвост из последних сил прыгнул, перекувыркнулся через голову и на лету скинул звериную шкуру. На твердую почву он приземлился уже двумя ногами, обутыми в стоптанные сапоги. Волчья длака – шкура, что служит оборотню для превращений – осталась в его ладонях, и он принялся вытряхивать из нее воду, разбрызгивая вокруг пахнущие гнилой тиной капли.

Болотник разлегся на мокром песке, сложил на брюшке перепончатые лапы и принялся таращиться выпученными глазами.

– Уж и не знаю, как благодарить тебя, Колоброд, – с чувством проговорил вурдалак. – Выручил ты меня, век не забуду.

– Чего тебя понесло к этим жалким людишкам? – булькнул болотник. – Сам же знаешь, у нас уговор: мы не суемся к ним, они – к нам.

– В деревне убили моего деда, – ответил Горивост. – Последний мой родственник был, больше родни не осталось.

– Волхва Дедослава? – всплеснул болотник ладонями. – Что за злодейство! Он был нашим другом. А кто и за что?

– В том-то и дело, что не разберешь. Никто ничего не видал. Убийство какое-то злое, будто бес вырвался на волю. Сначала деда мучали, вздернули на дыбе, секли розгами, жгли пятки огнем. После зарезали перед ним козла, весь пол в горнице залили кровью.

– Похоже на бесовский обряд, – заключил Колоброд. – Может, он баловался с черной книгой, да и выпустил беса?

– Ах, да, черная книга! – хлопнул себя по лбу Горихвост. – Как же я про нее не вспомнил? Лесной царь эту книгу ему на хранение отдал, думал, что у него она будет в целости. А вышло вон как…

– А сама книга на месте была?

– Похоже, что нет. Всю избу перерыли вверх дном – явно что-то искали. Раз деда пытали, значит, требовали, чтобы он выдал ценности. Если тать не дурак, то он знал, что волховская книга ценнее государевой казны.

– Лесной царь будет кручиниться, коли узнает, что книга пропала.

– Я за Лесного царя всех на клочья порву, – с чувством сказал Горихвост. – Лучше мне в пекле сгореть, чем его огорчить. Ты вот что, Колоброд… Удружи мне еще разок! Передай царю от меня низкий поклон. А про книгу пока ничего не говори. Я ее поищу – может, она где затерялась? Чего зря лесную братву будоражить?

Колоброд недовольно булькнул и хлопнул перепончатыми ладонями.

– Прямо сейчас и пойду! – решительно заявил Горихвост и принюхался к ветру, который нес со стороны села запахи коровьего навоза и свежего сена.

– С тебя только что чуть было шкуру не сняли, – возразил Колоброд.

– Верно, – почесал голову Горихвост. – Что ж, дождусь ночи. В темноте деревенщина носа из-за заборов не кажет, от каждой тени шарахается.

– Поплыли-ка отсюда поскорее, – беспокойно оглядываясь, предложил Колоброд. – Места тут нехорошие. В тутошнем омуте завелась водяница – какая-то странная, будто не наша. Откуда взялась – ума не приложу. Еще год назад ее не было, а теперь тут живет. С нашим братом не знается, держится сама по себе. Не станем ее баламутить, а то кто знает, что у нее на уме?

Внезапно над омутом у слияния двух речек показалось туманное марево. Солнечные лучи осветили золотистый нос ладьи, на котором высилась резная фигура деревянной русалки. В руках статуя держала масляную лампу, отсвечивающую призрачным огоньком. На широкой скамье, застланной узорным ковром, сидела молодая женщина в длинном белом платье без пояса. Блеклые, выцветшие волосы густой волной падали ей на груди и прикрывали лицо.

– Водяница! – забеспокоился Колоброд. – Убираемся подобру-поздорову!

Горихвост с удивлением вгляделся в приятеля. Тот никогда никого не боялся: стоило явиться опасности, и он уходил на дно, выудить с которого его не сумел бы и самый заядлый рыбак. Однако сейчас болотник заметно тревожился и суетился.

Ладья выплыла из туманного марева. Последние лучи солнца выглянули из-за верхушек елей и пронзили насквозь и лодку с ковром, и ее хозяйку. Горихвост увидел за спиной водяницы речную рябь и золотую дорожку, упавшую на воду.

– Взгляни, она прозрачная, – успокоил он приятеля. – Это видение. Водяница не настоящая!

– Еще какая настоящая, – булькнул болотник. – Уж я-то знаю, можешь поверить.

Видение начало тускнеть и растаяло в воздухе. Порывы ветра развеяли последние клубы марева. И тут же спину Горихвоста ожег тяжелый, холодный удар. Перед носом его просвистел конец железной цепи, какими сельские жители обычно приковывают лодки к причалу. Еще взмах – и железная цепь обрушилась ему на плечи.

Горихвост зашипел от боли и отпрыгнул в сторону. Злобно оскалившись, из-за спины к нему подбирался немолодой толстый мельник с обрывком цепи в волосатых руках. Русая борода его изогнулась, будто крючком. Добротный мятль за плечами развевался от ветра. Плащ был пошит не из грубого конопляного волокна, обычного для деревни, а из дорогой парчи, в какой ходили одни богатеи. Пронзительные голубые глаза мельника сверкали, а прямой мясистый нос раздувался, как у коня. Миг – и грудь Горихвоста снова ужалил тяжелый конец лодочной цепи.

– Ты что творишь, олух? – вскричал вурдалак. – Совсем страх потерял? Вот я тебе щас кишки выпущу!

И он ощерился, показывая клыки. Обычно этого хватало, чтобы застращать темную деревенщину, но толстый мельник и не думал пугаться. Его приземистая фигурка подобралась и рванулась вперед. Цепь закрутилась над головой и запела, рассекая тучу речной мошкары, роящейся над головами.

Горихвост отскочил на песчаную косу, вдающуюся в речную гладь. Под сапогами захрустела мокрая галька. А мельник уже набрасывался на Колоброда и охаживал цепью его рыбий хвост с острым шипом на плавнике.

– Горюня! Оборачивайся волком! Куси его, негодяя! – завопил болотник, топорща длинные, как у сома, усищи.

– Ох, не ко времени это! – ответил ему Горихвост. – Нельзя мне в волчьем обличье драть деревенских. Запрет!

А мельник, не обращая внимания на их перепалку, уже обматывал Колоброда цепью и волочил его за собой. Горихвост сбросил с плеча переметную суму и достал из нее волчью шкуру.

– Ну погоди, сейчас ты у меня запоешь! – мстительно ощерился он.

Журчащая Змейка вертела колесо водяной мельницы за невысоким холмом. Горихвост не успел опомниться, а опутанный сетью Колоброд уже бултыхался у ветхих стенок деревянной запруды, вода из которой вращала лопасти колеса. Мельник деловито прицепил сеть к железному штырю, торчащему меж лопастей. Колесо натянуло сеть, подняло ее верх, прошло полный круг и обрушило Колоброда обратно в воду.

– Ты чего меня бултыхаешь? – завопил болотник. – Отпусти! Слышишь?

Однако мельник и не думал прислушиваться к его крикам. Он орудовал ловко, со знанием дела. Вращающееся колесо окунуло болотника в речку, на несколько мгновений скрыло его в воде, а после выволокло на воздух и опять понесло ввысь.

– Я тебя знаю. Ты – мельник Курдюм, – задыхаясь от брызг, проговорил Колоброд. – Ну поймал ты меня, что поделать. Чего тебе надоть?

– Зачем подпустил ко мне водяницу? – злобно осклабившись, задал вопрос Курдюм.

– Больно мне надо. Не подпускал я к тебе никого, – шевеля рыбьими усами, проурчал Колоброд.

– Как же не подпускал? – деловито продолжил допрос мельник Курдюм. – Она у меня в заводи плещется. На колесе играет. От ее забав то жернов с оси слетит, то лопатки потрескаются.

– Не знаюсь я с ней. Не наша она, не лесная, – судорожно забил хвостом Колоброд, которого мельничное колесо в очередной раз шлепнуло о воду.

– Значит, будем запираться? – осведомился Курдюм. – И я не я, и лошадь не моя?

Он схватил лодочное весло и принялся охаживать Колоброда по бокам. Зеленые чешуйки со шкуры болотника так и посыпались в воду.

– Признавайся, нечистая тварь! – орал хриплым голосом мельник. – Как извести водяницу?

– Не знаю я! – сипло вопил Колоброд. – Клянусь Миростволом, не знаю!

– Ты водяной, и не знаешь? – хищно наседал мельник.

– Не водяной я. Болотник! – пытался возразить Колоброд.

Но Курдюм, видимо, не чувствовал тонкой разницы между болотниками и водяными. Его весло продолжало сверкать в лучах низкого солнца, с глухими шлепками опускаясь на хвост и всклокоченную гриву Колоброда.

– Горюня, теперь твой черед меня выручать! – заголосил болотник. – Этот недоумок с меня чешую спустит!

Такого стерпеть Горихвост уже не мог. «Как же так? Колоброд меня выручил, а я его брошу? – подумал он. – Что про меня лесная братва скажет? Но как же запрет? Ведь нельзя мне задрать человека в волчьем обличье, иначе я в людской вид не вернусь. Эх, была не была, пугну только этого мельника, а царапать не стану!»

Он прыгнул вверх и на лету натянул волчью шкуру. На землю он встал уже четырьмя лапами.

Увидев здоровенного черного волка, мельник на миг обомлел, пробормотал под нос: «батюшки святы, вот это чудище!», однако тут же взял себя в руки, отшвырнул прочь весло и схватился за цеп для обмолота зерна. Резкий взмах длинной рукоятью – и деревянное било на болтающемся ремне задело торчащее волчье ухо.

Вурдалак свирепо ощерился, рыкнул и бросился на противника. Мельник взвизгнул и рванул наутек. В этот миг колесо в очередной раз окунуло болотника в воду, и тот заголосил:

– Да сколько же можно? Горюня, отцепи меня наконец!

Горихвост задержался и бросился к Колоброду. Курдюм тем временем забрался на крышу мельницы, спустился к колесу по наклонному скату и изо всех сил огрел вурдалака по спине тяжелым билом. У Горихвоста в глазах померк свет. Перед помутившимся взором поплыли темные пятна, заиграли оранжевые сполохи и лиловые искры.

– Ну, чего ты? Отвязывай! – возмущенно заныл Колоброд.

– Погоди! Он мне чуть хребет не сломал… – переводя дух, рявкнул вурдалак.

– Прокуси ему шею. Чего нюни разводишь? – распорядился болотник.

Бах! – и било цепа обрушилось на колесо рядом с черепом Горихвоста. Деревянная лопасть разлетелась на щепы, обдав морду грязными брызгами, смешанными с молотой древесиной.

– Он и меня так заденет. Куси его! – завизжал Колоброд.

Горихвост бросил болотника бултыхаться, вцепился зубами в край крыши и с трудом втянул свое тело на выщербленную черепицу. Мельник отмахнулся от него цепом и полез к коньку, виднеющемуся на самой верхушке. Они оказались вдвоем на гребне крыши, лицом к лицу: ощерившийся черный волк с разъезжающимися в стороны лапами и маленький толстенький человечек с пухлыми ладонями, сжавшими длинный цеп. Удар – и осколки дробленой черепицы брызнули Горихвосту в нос. Сжавшийся ком черных мускулов, прыжок – будто щелкнула выстрелившая пружина – и лапы волка опрокинули человека. Курдюм покатился по склону крыши, не удержался на краю, и рухнул вниз, как мешок сырой муки. Хлопок, облачко взметнувшейся пыли, глухие стоны и жалкие причитания – мягкая посадка, приземление прошло успешно.

Цепляясь когтями за черепицу, Горихвост съехал к краю, перескочил на ровную крышу сеней, юркнул к крыльцу, и по ступенькам, со всеми удобствами, спустился на двор. Курдюм валялся перед распахнутой дверцей курятника и горестно охал. Мимо него носились переполошенные куры. Возмущенный петух с огненным черно-красным опереньем гонялся за ними, пытаясь навести порядок.

Вурдалак опрокинул навзничь попытавшегося подняться толстяка, придавил лапами к драной рогоже, расстеленной перед курятником, и показал ему клыки.

– Ой, не рви меня! Я сдаюсь! – истошно взвопил мельник. – Ради богов всего света, не убивай!

– Боги тебе не помогут! – оскаливаясь еще больше, рыкнул Горихвост.

– Я сделаю все, что захочешь! Стану твоим верным другом. Буду служить тебе не за страх, а за совесть. Только не убивай!

– Видали мы таких друзей, – осклабился Горихвост.

– Моя мельница – в твоей полной власти, – завыл Курдюм, жмурясь. – Живи, сколько хочешь. Я знаю: тебе нужно прятаться от людей, иначе с тебя шкуру спустят. У меня будешь, как в кладовой у Ярилы – сюда посторонние не суются. Тебя никто тут не побеспокоит. Свожу тебя в баньку, попарю как следует, а после накормлю и напою от души. Угощу белыми калачами – таких даже в городе не сыскать, у меня одного хлеб из белой муки.

– Хлеб из белой муки? – осел назад Горихвост. – Это мне в самый раз. Это именно то, что мне нужно. Ладно, если услужишь – помилую. Для начала отцепи болотника от колеса. А то слышишь, как он голосит? До сих пор бултыхается. За что ты его так?

Сеть из тонкой пеньки слетела с железного крюка. Колоброд ударил о речную рябь хвостом, высунул из воды мокрую гриву и с жаром выкрикнул:

– Я тебе это припомню!

– Проваливай! – напутствовал его мельник.

Болотник нетерпеливо ухнул и скрылся в воде. Горихвост проводил глазами его гибкую зеленую фигуру, которая извивалась на фоне неглубокого речного дна. Несколько ловких маневров – и Колоброд выплыл в устье маленькой Змейки, впадающей в полноводную Шерну.

– Он не станет мне мстить? – с беспокойством спросил Курдюм.

– Только если сунешься в его владения. Они за Шерной, в заболоченной низине, – ответил Горихвост, уже успевший сбросить с себя волчью шкуру.

– Туда только самоубийца полезет, – с дрожью в голосе пролепетал толстяк.

– А нападать на вурдалака кому взбредет в голову? Ты что, бессмертный? Или в герои решил записаться?

– Это я со страху, – признался мельник. – В ближнем омуте завелась водяница. Вредит мне каждый день. То катается на колесе, то сети рвет, то моченую коноплю раскидает. Житья от нее не стало. Уж и не знаю, как от нее избавиться. Я как увидел болотника с волком – ну, думаю, нечисть гуляет! И все на мою бедную голову. Если я их не порешу, то совсем меня со свету сживут. Вот и кинулся, сломя голову, а у самого душа в пятках.

«Как давно я не ел свежего хлеба! В Диком лесу хлеб не пекут. А оборотню-вурдалаку без него не обойтись: хлеб – еда исключительно человеческая. Без него можно вконец одичать, и тогда к людям возврата уже не будет».

Горихвост с удовольствием вдохнул запах теплой поджаристой корочки из целой корзины, что мельник, не скупясь, выставил на широкий стол в горнице. Курдюм хозяйничал основательно, не торопясь.

– А хозяйка-то у тебя есть? – осведомился Горихвост.

– Была, – вздохнул тяжко Курдюм. – Да в прошлом году померла.

– Соболезную. А что с ней случилось?

– Утопла. Не зря говорят: водяной с каждой мельницы дань возьмет.

– Так нет в этих краях водяного, кроме болотника.

– Зато водяница имеется!

Мельник склонился над его ухом и с жаром зашептал:

– Уж ты, Горислав Тихомирович, уважь меня, помоги, ради всего святого!

– Ого! Ты, я вижу, еще не забыл, как меня по-человечьи звать.

– В деревне и батюшку твоего помнят, и деда, царствие им обоим небесное. На тебя одного вся надежа. Только ты и в лесу живешь, с нечистью знаешься, и на селе бываешь. Помоги мне вывести водяницу из омута, иначе она и меня приберет. Чует сердце: не успокоится водная девка, пока меня не утопит.

– Боюсь, не у того ты просишь помощи, – сочувственно проговорил Горихвост. – Я водянице не приятель, как с ней сладить – не ведаю.

– Зато ты с Лесным царем знаком, – продолжал горячо шептать мельник. – Лесной царь над всей нечистой силой владыка. Попроси у него совета – может, он что подскажет?

– Лесной царь нам – как отец, – согласился Горихвост. – Случись какая беда – все к нему идем челом бить. Ни одному из лесной братии он не откажет, всех примет и ласково выслушает. Если бы боги все еще жили на небе – то и среди них не нашлось бы такого правдивого государя.

– Ну а мне к нему ходу нет, – горестно всплеснул пухлыми ладошками Курдюм. – Наша деревня под великим князем, а не под лесным государем. Не откажи, Горислав Тихомирович, заступись за меня. А я тебе такую знатную баньку истоплю, какой ты отродясь не видал! И одежку тебе подарю побогаче: будешь ходить, как жених на свадьбе. Только спаси, умоляю! Сживет меня со свету водяница, как пить дать, сживет!

Какое это наслаждение – пожить немного по-человечески! Горихвост уже сто лет не был в бане. В его волчьем логове только каменный очаг в углу – тут не до чистоты. А на мельнице и банька в отдельном срубе, и парная с вениками и нагретыми полками. Вот что значит: людское житье.

Вурдалак невольно задержался на пороге тесного и темного сруба, прокуренного еловым дымом.

– Смелее, не сваришься! – подбодрил его мельник.

Горихвост вжал голову в плечи и неуверенно переступил через порог.

– Ох, и отвык же я от людского жилья! – пожаловался он. – В лесу – воля, беги куда хочешь, а вместо крыши – небо над головой. А здесь все такое тесное, как в ловушке. Потолок того и гляди плечи придавит.

– Мой потолок сам боится, что ты снесешь его своей лохматой башкой, – рассмеялся Курдюм. – Вон как вымахал, жердь лесная! Сколько в тебе росту? Небось, три аршина?

– Куда там? От силы два с половиной, – ответил Горихвост, опасливо пригибая голову.

– А кажешься выше. Видать, от того, что совсем отощал. Вона, кожа да кости, и укусить не за что. Ничего, я тебя от души угощу – на моих харчах быстро отъешься. Сейчас разведу жар, как в пекле, и все хвори-немочи из тебя мигом выйдут.

Курдюм раздул огонь в каменном очаге. Дым наполнил тесную клеть, на бревенчатых стенах заплясали багровые отсветы пламени. Горихвост закашлялся, но мельник отодвинул дощечку, прикрывающую волоковое оконце, и дым устремился на улицу.

Ох, и хорошо же валяться на полке, когда тебя от души парят дубовым веником! Горячо, больно, но хорошо. С Горихвоста сошло семь потов. Курдюм то и дело окунал веник в ушат с пахучим травяным варом и обдавал раскаленные камни квасом.

– А что это у тебя на загривке? – приговаривал мельник, нещадно хлеща его спину. – Звериный пушок? Баня сделает из тебя человека!

– Погоди! Дай передохнуть, – взмолился Горихвост.

– А не желаешь ли пивка? – похохатывая, предложил Курдюм. – У меня свеженькое, только-только созрело.

Гость и глазом моргнуть не успел, как Курдюм приволок из амбара бочонок – такой же пузатый, как и его хозяин – и выбил пробку. Пенное пиво хлынуло в деревянные кружки. Мельник подал его на медном подносе, начищенном до зеркального блеска.

Горихвост припал к кружке. Холодная пена хлынула ему внутрь, и его разгоряченные кишки зашипели, как раскаленные камни, на которые льется вода. Глаза сами собой выпучились, в нос ударил запах легкой горчинки и дикого хмеля.

– Не халтурить! Ложись на живот! – по-хозяйски командовал Курдюм, держа над ним медный поднос с кружками. – Сейчас еще три разочка пройдемся тебе вдоль спины, и станешь как новенький.

Горихвост и в самом деле чувствовал себя так, будто заново родился. Он осел в прохладном предбаннике, завернувшись в белую простыню, и размяк, отдыхая душой. Курдюм подал ему стопку чистой одежды. Горихвост сомкнул веки, его одолела лень, однако обновки были такими богатыми, что у него загорелись глаза. Он встряхнулся и натянул исподние порты из конопляного волокна. Поверх них – еще одни, но эти – льняные и крашеные в глубокую, будто морское дно, синеву. Рубаха, и снова льняная, с косым воротом, белая, на груди и спине – красный травный узор. Пояс из бычьей кожи с железной пряжкой. На плечи – вотола из толстой шерсти, какие носят все деревенские жители, но у Курдюма и она расшита травами, будто боярский наряд. И в довершение картины – сапоги, новенькие, на каблуках, один нарочно подогнан под правую ногу, другой под левую. И как раз Горихвосту впору.

– Давненько я такой чистой одежки не надевал, – блаженно щурясь, проговорил он.

– Пойдем вечерять. Солнце село, уж и укладываться пора, – позвал мельник.

Гостя успело разморить, пока Курдюм бродил по бесчисленным постройкам своего двора на берегу запруды. Наконец, хозяин вернулся с огромной бутылью мутного самогона и с грохотом водрузил ее на стол. Зеленый глаз Горихвоста сверкнул дьявольским пламенем.

Самогоночка! Как давно я тебя не пробовал! В Диком лесу кто ж меня угостит? Эх, Курдюм, широкой души человек!

Волшебный напиток оказался настоян на перечной мяте и листьях смородины. Хозяин налил, не скупясь, медную чарку с рельефными львиными головами на выпуклых боках. Горячий глоток скатился по горлу в желудок, устроив пожар. Тушить пожар Курдюм предложил малосольными огурцами, щедрыми ломтями копченого сала и жареной на вертеле олениной.

Горихвост смаковал пахучее сало и мысленно сравнивал его с лесной зайчатиной, которую он варил в котле в своей дикой землянке. Зайчатина – лучшее, что он мог добыть на природе, вся остальная еда была гораздо скуднее. Нет, все же нельзя не признать: деревенская жизнь сильно выигрывает по сравнению с лесной.

А хозяин уже наливал по второй. Они звонко чокнулись краями чарок – за здоровье хозяина, за доброго гостя, за Лесного царя, за то, чтобы люди и нечисть не воротили нос друг от дружки, за все хорошее, что есть на белом свете, и, наконец, за вечную и нерушимую дружбу. Языки развязались, и пошла болтовня обо всем, что на ум взбредет.

– Никогда б не подумал, что покорешусь с вурдалаком, – шелестел мельник, обнимая бутыль, как подругу. – Любопытство меня распирает, да стесняюсь спросить. Вот, к примеру, касаемо женского полу. Тебя на кого больше тянет: на баб, али, может быть, на волчиц?

– Дурак! – рявкнул сгоряча Горихвост.

– Чего сразу: дурак? – обиделся мельник. – Я же со всей душой. Не могу видеть, как ты томишься один-одинешенек. Кто же еще пособит, как не верный дружок? Хочешь, подыщем тебе ладную сучку? Такую, с которой забудешь обо всех печалях.

– Вот себе ее и оставь. Я тоже в дружбе толк понимаю. Не стану у приятеля любовницу уводить.

– Ты только шепни мне, Горюня! – не слушая, придвинулся к нему Курдюм. – У нас на селе и бабы, и суки – все, чего только душа пожелает. Вот про конюха, допустим, болтают, будто он до кобыл сильно охоч. И по ночам, когда никого рядом нет, он лезет к кобыле в стойло, подставляет сзади стремянку, и…

– Заткнись! Не хочу дальше слушать! – мотнул головой Горихвост.

– Как знаешь, дело хозяйское. Просто имей в виду: чего бы ни захотел – все можно устроить, – доверительно шепнул мельник. – А на меч твой взглянуть можно?

Гость выудил Душебор из сумы, с которой не расставался даже в сильном подпитии. Темно-зеленый самоцвет, вделанный в рукоять, заиграл в отблесках масляной лампы.

– Неужто и впрямь колдовской? – изумился Курдюм. – Из могильника на Змеиной горе?

– Он самый, – заверил его вурдалак.

– Чудеса! – всплеснул руками хозяин. – А чего ж ты его в ход не пускаешь?

– Что ты! Меня родные односельчане и так за человека не принимают. А если я сгоряча кого-то прирежу? Тогда мне среди людей вовсе не жить. Я даже не достаю его, чтобы в соблазн не впасть.

Горихвост потерял чаркам счет. В конце концов, выпитое начало проситься наружу, и Курдюм выпустил его на двор. Синие сумерки сменили прозрачный вечер. Небо затянуло тучами, сквозь которые проглядывал серебряный рубль луны. Не заботясь о хозяйском имуществе, Горихвост пустил струйку на гладкие булыжники, которыми были вымощены дорожки между мельницей, амбаром и хлевом. Ясный месяц заливал двор умопомрачительным светом, и по старой привычке захотелось повыть.

Горихвост натянул порты, кое-как застегнул пряжку ремня – почему-то она никак не хотела застегиваться, хотя дело вроде нехитрое – и в полный голос затянул песню дикой печали.

«У-у-у! Е-э-э!» – разнеслось над окрестностями, залитыми призрачными лучами. Курдюм мячиком скатился по ступенькам крыльца, схватил его подмышки и потащил в дом.

– Замолчи, ради всего святого! – горячо зашептал он. – В деревне не знают, что ты у меня. Услышат – придут по твою душу с вилами и топорами, тогда нам обоим несдобровать.

– Пусть приходят! – заплетающимся языком гаркнул Горихвост. – Я их на кусочки порву! А после в муку смелю на твоих жерновах. Ты мне поможешь?

– Помогу-помогу, – бормотал Курдюм, затаскивая его на крыльцо. – Только сейчас отдохни. День был тяжким. Ляг на лавку и спи. Я тебе постелю.

– Спать? В такую душевную ночь? Ты рехнулся! – едва ворочал языком Горихвост. – Пошли в деревню, к бабам и мужикам. Повеселимся, песенки попоем!

– Вот они спустят на тебя псов – тогда и повеселишься, – бормотал Курдюм, пытаясь запихнуть его в низкий дверной проем. – А как привяжут к столбу и костер разведут под хвостом – так и песенки запоешь.

– Да ладно тебе сгущать! – радостно заревел Горихвост, расставляя в стороны руки и цепляясь за дверные косяки. – Мы с деревенскими – дружки не разлей вода. Они полюбят меня, вот увидишь.

– Мертвого мож и полюбят, а живого – уж очень я сомневаюсь.

– Полюбят, коли увидят, на что я способен! – гомонил Горихвост, отказываясь пролезать в дверь. – Вот сделаю ради них что-то такое… что-то большое… что они сразу охнут и все поймут…

– Глупость большую ты сделаешь…

– Нет, не глупость! А подвиг! Да, подвиг! Если б ты только знал, друг мой Курдюм, на какие подвиги я способен!

– Уж в этом я не сомневаюсь. В сильном подпитии ты и на подвиг способен, и на любую другую дурь. Сначала проспись, а после решишь, как дальше быть.

– Я уже решил! – заявил Горихвост. – Иду на деревню, немедля! Дела у меня там кой-какие…

Он вырвался из цепких объятий Курдюма и выкатился в распахнутые ворота на поле, залитое лунным сиянием.