Читать книгу: «Пыль», страница 3

Вторая не читала вообще. Она считала это потерей драгоценного времени, которого катастрофически мало. Она почти сразу отдалась ему, немного привыкнув. Они ходили в кино, в кафешки, просто подолгу гуляли по улицам. Клим много говорил, она всегда слушала и невинно улыбалась. Казалось, вот оно, вот тот человек! Нет! Однажды, после одного сеанса какого-то кинофильма, досмотренного до конца, он увидел её, плетущуюся к нему, какую-то жалкую. Клим даже готов был пожалеть её. Но, расставшись, она перезвонила и выдавила столько яда со своей территории, что отравленного Клима тошнило весь оставшийся вечер. Немного освоившись, эта обладательница своеобразного вкуса взяла за привычку постоянно отчитывать его даже за то, к чему он не имел никакого отношения. Ей не нравился район его проживания, жилище, мебель, манера одеваться, образ жизни, сам Клим. Ему она так же быстро наскучила своим однообразием и предсказуемостью, перманентной оглядкой на окружающих. В порядке вещей для неё было просто заехать к нему с работы, чтобы потрахаться. Потом она почти молча одевалась, вызывала такси и направлялась к себе домой. Проживая на рабочем посёлке со своими родителями, одеваясь как тётка, она проводила всё свое время или в офисе, или дома за штопаньем своих колготок и протиранием пыли на полках шкафов с хрустальными сервизами и фигурками, искривлённых стеклодувом животных. С наступлением огородно-дачного сезона встречи стали совсем редкими. Ни за что, ни про что, однажды Клим был отчислен и забанен.

При дальнейших попытках знакомиться перед Климом выдвигались требования, такие как: наличие хорошего автомобиля для поездок за жратвой и сапогами, отсутствие вредных привычек, посещение фитнес-клуба, одноклеточно-позитивное мышление для совместного просмотра дегенеративных ТВ передач и сериалов. И самое главное – много-много денег, хрустящих в карманах, расслабляющихся от трат на счетах и на картах, размножающихся процентами вкладов, кэшбеками и бонусами. За ними заботливо присмотрят, накопят, выследят скидки, как опытный охотник. Их разменяют на бытовой мусор, домашний уют, еду без глютенов, ГМО, быстрые углеводы. Их эквиваленты превратятся в магнитики на холодильнике с воспоминаниями о медузах и отелях, с видами на изобилие воды, в разжиревшую моль в тесных платяных шкафах, в глянцевое цветастое меню, от которого выделяется желудочных сок, в залах с лепниной и люстрами-гирляндами под неоновыми вывесками, со словом заканчивающимся твёрдым знаком.

Клим казался себе нищим, просящим милостыню внимания, которому кинули просроченную мелочь с прошлой реформы. Так он бросил все попытки и решил пропадать в одиночестве.

Зазвонил мобильный. Клим ответил, смахнув на зелёное. Послышалось оттуда:

– Здорово. Это Колян!

– Здорово, Колян.

– На работе?

– Нет. Дома морожусь.

– Слушай, я тут в центре. Может, по паре пива?

– А давай! – обрадовался Клим.

Можно не бродить бестолково по городу, измеряя одиночество траекторией привычного маршрута. Такое себе ориентирование на местности с тупым карандашом, где вместо контрольных точек помеченные места памяти, связанные прошлым. После прохождения каждой такой красной тряпки хочется, чтобы это событие всплыло. А для этого надо залиться алкоголем. А легче оно не станет.

Он собрал рюкзак и вышел наружу. Свежее веяние атмосферы приятно щекотало ноздри до того момента, когда он решил перейти дорогу. Там ему не уступил дорогу автобус с грязевой коростой на боках прямо на пешеходном переходе, вместо того, чтобы притормозить перед ним, он наоборот, резко рванул вперёд, и Клима обдало фантомом запаха из выхлопной трубы, который недавно чуть не до смерти напугал его. Это был тот же аромат, вытесняющий сознание. Один в один! Опять его накатило тревогой, и он ускорил шаг. Перейдя на другую сторону трассы, Клим остановился. Поношенное бывалое сердце, принялось разгонять ленивую густую кровь. Наконец, та поднялась до прожорливой головы. Он вздохнул и пошёл дальше пешком. Медленно и наверняка.

Встретились на вокзале.

Колян был широкий и плотный, в прозрачной майке, через которую просвечивали синие наколки. Надо сказать, что исколот он был как контурная карта: розы, колокол, купола, что-то поменьше. Познакомившись на работе, они часто курили вместе. Колян любил поболтать. Только учитывая его прошлое, разговоров с ним никто не поддерживал, все вежливо уклонялись от бесед. И только равнодушный Клим выслушивал неказистые рассказы вперемешку с байками. Колян любил приврать. Он постоянно что-то клянчил, мог даже заплакать при всех ради своего интереса. Его жалели, прощали косяки, шли на уступки, а он, как мог, использовал всех и каждого, до кого только мог дотянуться. Особо он любил покрасоваться при всех, стебя и унижая собеседника. Один на один же вёл себя на равных, не проявляя высокомерия. Климу он рассказывал про себя столько, что тот знал даже обстановку в его съемной квартире и сослуживцев по работе, сожительницы Коляна.

– Пойдём посидим, а то жарко, – предложил Колян после рукопожатия.

Они зашли в пиццерию и заказали два пива в бутылках. По помещению расходился запах горелого хлеба и керосина, как везде. Официантка в зеленом фартуке, как навозная муха, металась от раздачи до столиков. За соседним столом бухой в слюни мужик распинался, надувая жилы на висках и шее, жестами и мимикой доказывая собутыльнику что-то важное. Общий гул обволакивал, набиваясь в уши стекловатой, как серная пробка, будто вынырнул на поверхность, и надо попрыгать, чтобы вытекла оттуда вода с каким-то теплым всхлипом. Гул дополняла музыка, доносясь издали, не разобрать откуда, словно с соседской квартиры.

– Давай, братишка, за нас! – Колян поднял бутылку, прищурился, открыл рот, положил горлышко на нижнюю губу и влил её в себя.

Клим отхлебнул.

– Эй, девушка, можно повторить, – остановил он официантку. Та кивнула и заспешила, записывая на ходу.

Клим заскучал. Ковыряя этикетку на бутылке ногтем большого пальца, загибая углы в трубочки, разворачивая и опять загибая.

– Не грусти, а то хер не будет расти, – улыбнулся Колян. – Давай пей уже. Чего, как не родной.

Клим высосал бутылку. Принесли ещё. Опустошив, заказали следующие две.

– Слушай, Клим, печень пивом не обманешь. Может по водочке?

– А давай!

После рюмки водки стало легко дышать. Климу уже была не равнодушна эта рожа напротив, со всё заражающим оптимизмом. Словно галки прилетели, загалдели среди этой выгребной ямы, где водились только жирные голуби, которые даже когда ходят, будто пытаются склевать невидимое зерно, из которого рождается воздух. А воздуха мало. Климу его было мало всегда. Иногда он просыпался в панике, что сейчас задохнётся, что на его долю не хватит этого процеженного через москитную сетку окна бульона. Его пытаются вытеснить выхлопы автомобилей, заводов, подвалов, духовок, протухших слов, перегаров из потухших отверстий над подбородком. Он становится вязким, и тогда Клима настигает очередной приступ. Самое ужасное состояние, когда приходится хватать, рвать зубами, глотать это самое необходимое, как парафин, как яблоко, не жуя, обдирая внутренности. И как всегда, его отпускает и становиться хорошо.

– Давай ещё одну, – не унимался Колян.

Клим вздрогнул, глянул на стол: бутылка была пуста.

– А давай!

Они заказали ещё одну. Им принесли. Колян твёрдой рукой наполнил рюмки.

– Слушай, а что ты думаешь обо всём об этом? – Коляна повело в сторону, но он выправился и снова принял исходную позу за столом.

– О чём конкретно? – хотел уточнить Клим.

– О чём, о чём, о нас, о жизни.

– О нас? Да чего о нас думать. Может и нет нас. Может всё в нас. А жизнь – это способ существования белков, из которых состоят тела, – ответил Клим.

– Не скажи, – задумался Колян. – Знаешь, отдыхали недавно мы в Слизях. Там пролесок, а за ним поля. Так вот, выпили, шашлычок, там, огурчики, сидели-пиздели. Захотел отойти, отлить. Иду, значит, по полю, чтоб не видно было. Далеко зашёл. Смотрю, стоит кто-то. Меня прям передёрнуло. Подхожу ближе. Пугало, как на огороде. Думаю, зачем оно тут? И одето по всей моде, чисто, не докопаться, ботинки под жердью. Думаю, а сниму-ка я с него этот шмот родной, а на него своё навешаю. Так и сделал. Обратно иду и понимаю, что Я сейчас пугало, а он мною стал. Жутко сделалось. И снова понимаю, что я не первый, кто так поступил. А вот кто первый, вот тот настоящий псих! Одеться в лохмотья и босиком уйти, а своё пугалу отдать? И стоит оно сейчас в поле вместо меня, а ты с пугалом водку пьёшь!

– Да это прикол какой-то, – улыбнулся Клим. – Просто с огорода притащили вас таких залётных попугать, чтоб не топтались. На то оно и пугало.

– Так, да не так. Пугало зачем нужно? Чтоб боялись вороны, люди, волки. Вот и меня бояться, стороной обходят. Я и есть пугало. Только не с огорода своего местного, где жена боится да родня, а со всеобщего поля, которое Россия! Крутит меня, ломает, ветер треплет по шмотью. Давай ещё водки?

– Давай, – согласился Клим. – А затем давай съездим туда? Ты же не спешишь?

– Добро. В спешке только ферзи, да пешки. Нам слонам – всё диагональ.

– Далеко это твоё место?

– На электричке три станции и минут десять пешком, – заикаясь, отвечал Колян.

– Отлично.

Они заказали очередную бутылку. Колян пил уже из горла, так что Климу почти ничего не осталось. Встали и пошли. Коляна водило. Клим взял его под руку. Еле протиснувшись в то в сужавшиеся, то в расширяющиеся двери, они вышли на улицу. Свежий эфир обдал Клима своей новой дозой. Мелькали автомобили, оставляя за собой пожелтевшие шлейфы огней. Люди, как гармошки троились и собирались обратно в свою плоть. Эхо голосов их било куда-то в затылок. Ничего не разобрать. Вся эта говорильня смешалась около вавилонского здания вокзала, откуда вещала жрица всех направлений и путей равнодушным голосом ко всем смертным. Заплывшее табло крысиными глазами-точками бегало взад и вперёд, мешая сосредоточится. Пришлось поинтересоваться у ожидающих. Им выпал первый путь. Через пару минут заколотило по платформе и из темноты выбросило поезд. Скрипнули дверные створки.

Они вошли в нутро электрички и сели в середину салона. Стало душно, и Колян полез открывать окно. После нескольких попыток это ему удалось. Поехали.

Сразу распахнулась дверь. В вагон зашел мужик с баяном и девочка. Мужик растянул меха и заиграл, а девочка запела «Валенки». Они медленно двинулись по вагону. Клим заметил, что у мужика не хватало пальцев на руке, а девочка нарочито хромала. Клим взглянул на Коляна. Тот спал, пустив слюни. Когда парочка поравнялась с ними, Клим полез в карман. Они остановились в ожидании милостыни. Девочка, удивлённо глядя на просвечивающие через майку наколки Коляна, продолжала песню:

«Ой, ты, Коля, Коля, Николай,

Сиди дома, не гуляй.

Не ходи на тот конец.

Там тебе настанет крест.

Валенки да валенки.

Под крестом охранники…»

Клим отдал ей всю мелочь, которую удалось извлечь, и просящие двинулись дальше. Электричка ухала и дрожала, как раненая многоножка. Дикторша неестественно бодрым голосом взывала к пассажирам. Клима потянуло в сон. Он, как мог, крепился. Перед глазами обитое коричневым дерматином кресло напротив медленно превращалось в школьную доску. Он мелом пишет на ней то, что вещает дикторша по вагону, как учительница, поставленным правильным голосом. Он не успевает, волнуется, и вот ему прилетает подзатыльник… Это дёрнуло электричку.

«Станция Грибное. Осторожно, двери закрываются! Следующая станция Слизи».

Клим растолкал Коляна. Тот, неприветливо бурча, всё же проснулся:

– Есть выпить? – он еле шевелил губами.

– Сейчас на станции возьмём, – ответил Клим.

Дальше они ехали молча. Колян глядел в темноту окна, в котором отражался салон. Подпрыгивал жёлтый воздух, взбитый, словно масло, в такт электричке. Климу казалось, что он давится этим воздухом и его больно бьют по спине, чтобы выплюнул инородные сгустки этого горького масла, которое жирным слоем размажут по полу, чтобы всё скользило и падало. Далее под этими ударами грязь, как рвотные толчки, превращалась в паштет, а сверху будут люди, как шпроты… Наконец остановка. Они вышли. Электричка загремела дальше.

Платформа была пуста. Остывшее поднебесье приятно проникало внутрь, расходясь по телу. Прошли до ночного магазинчика, выглядывающего из-за станции. Взяли полный рюкзак пенного и двинулись дальше.

– Кажется, там, – указал Колян. – Тут по путям и вглубь.

Прошли вглубь, вышли в поле. Сверху распирало кусок опухшей огромной луны голубоватого оттенка со впалыми оспинами. Ни тропинки, ни дороги. Но Колян упрямо шёл напрямки, сверяясь со своими, только ему ведомыми ориентирами.

– Доставай пиво, – скомандовал он.

Клим достал. Стоя выпили.

– Давай ещё. Я тогда в слюни был.

– Да ты и так в слюни, – заметил Клим, но достал ещё. Следом ещё. Наконец, Колян, шатаясь и наступая себе на пятки, зашагал быстрее и увереннее.

– Там!

Он показал направление. До самого горизонта ничего не было видно.

– Холодно мне, – жаловался Колян. – Не замёрзнуть бы здесь.

– Какое холодно! Плюс двадцать, – Клима начало напрягать состояние друга. – По-моему, нет тут ничего. Пойдём обратно, пока не заблудились.

– Да мы и так заблудились, – вздохнул Колян. – Знаешь что, пойдём на холод?

– Как мы пойдём, если я его не чувствую?

– Я чувствую, – ответил тот. И двинулся, как шахматный конь, зигзагами, выманивая на себя придуманный холод.

Наконец впереди показался силуэт.

– Вот оно! – закричал Колян. – Клим увидел пугало.

Они подошли ближе, рассматривая странный прикид. Сверху торчала шапка-ушанка, плешивая, как псина. Ниже на тулово нацеплена застёгнутая на все пуговицы серая телогрейка с лохмотьями вылезшей ваты. На левой стороне был приколот октябрятский значок. На земле под телогрейкой лежали валенки, казалось, разного размера, с протёртыми пятками.

– Что-то совсем холодно, – запричитал Колян, – и начал срывать одежду с пугала и надевать на себя. Всё оказалось впору, кроме валенок. Колян кряхтел, сопел, тужился, но так и не смог натянуть их.

– Ноги мёрзнут, – опять разнылся он.

Клим достал флягу и протянул:

– Пей!

Колян в два глотка осушил её. Клим вывалил всё банки из рюкзака и осмотрел остов пугала. Только сейчас он заметил, что каркасом этой конструкции служил кладбищенский крест. Его передёрнуло и бросило в холод. Он заглянул на лицевую сторону креста. Там, куда овалом крепится фотокарточка покойного, чёрно-белой глазурью нависало лицо встреченного им вчера старика.

Клима затрясло. Он надел валенки, которые оказались точно по ноге. Свои ботинки он убрал в рюкзак.

– Жарко! – снова захныкал Колян.

– Конечно, жарко, в телогрейке и в шапке, – ответил Клим.

– Нет, внутри зной у меня, – он показал туда, где должно находится сердце. – Солома горит!

– Дай мне значок посмотреть, – попросил Клим.

– Бери, – Колян отстегнул октябрятский значок и передал Климу.

– Внутри солома, – продолжал Колян. – Полная грудь соломы и горит вот здесь, – он опять показал на то же место. – Скоро я весь сгорю. Как тушить?

– Пивка попей, – ответил Клим. – Может потухнет.

– Не смешно мне, – опять заныл Колян. – Я раньше здесь был пугалом, – он показал на висок, – а теперь весь становлюсь. Не хочу! Что делать, Клим?

Климу ужасно захотелось спать. На мгновение он отключился.

– Не спи, – толкнул его Колян. Он полез себе за шиворот. – Потерял, – расстроился он.

– Что потерял? – поинтересовался Клим.

– Крестик свой потерял.

– Да не ты первый.

– Что?

– Слушай, Колян, ты кроме алкашки ничего сегодня не принимал? Тебя что-то жутко заворачивает.

– Нет. Меня не заворачивает. Мне страшно. И крестик не уберёг. Что же делать.

Он поднялся, обхватил голову руками и завыл вверх. Затем схватил могильный крест, вырвал из земли и положил себе на спину. Клим с удивлением наблюдал за ним.

– Я пойду, за мной не ходи. Это моего пугала крест, и мне его нести. Коли пропаду, так мне и надо, за всё!

Он неспешно двинулся дальше в поле. Клим собрал остатки пойла обратно в рюкзак и пошёл в другую сторону. Люто хотелось спать. Тогда он начал колоть себя октябрятским значком, больно и глубоко. С болью сон отступил. В голове будто варили бульон, кипели последние события. Мозг, как переваренный холодец, болтался в черепной коробке, чавкая и нагреваясь. Клим шёл бесшумно. Точнее он не слышал ничего. Может из-за валенок, а может от безысходной тишины вокруг, будто попугай в накрытой скатертью клетке.

Со временем он пришёл на луг и стал искать место для ночлега. Однако ни оврага, ни деревца в пределах его взора не было. На ходу на него наплывала мутная дрёма. Явь было не отличить ото сна. Они сцепились, как собачий замок. Клим поднял голову: луна, словно скомканная скатерть убаюканного попугая медленно распрямилась, заблестели надписи звёздными точками. Табло упорядочилось, на нём зажглась надпись: «Франция: Канада», и счёт 0:0. Клим опустил голову. Вокруг него, не замечая его, люди играли в футбол на лугу. Он увидел ворота, разметку, ограждения поля. Только далее, там, где должны быть трибуны, всё заволокло темнотой, так ярко светило в цель лунное табло. Мяч выскочил за пределы поля. Свистнул судья, показывая на угловой. Француз пошёл подавать. Клим двинулся в штрафную площадь дабы рассмотреть это. Мяч подан. Он летит, перекручиваясь в пространстве, скользя и сверкая предутренней ночной росой, Клим пытается уклонится, но уже поздно. Мяч попадает прямо ему в лицо, в его кривую переносицу…

– Вставай!

Клим почуял знакомые нотки и интонации.

– Вставай!

Сознание тяжело и медленно выкорчёвывало явь из кромешного кошмара делирия.

– Вставай!

Клим открыл глаза. В них сразу попала солома. Подняться было не выносимо тяжело. Он проморгал её до трухи, до заслезившегося глаза, отнял башку от настила и посмотрел: «Да; это солома!».

Он приложил усилие и с шейным сухим треском вывернул голову вверх. Туда, откуда доносились звуки. Попытался зафиксировать её. Но сразу же вся эта болезненная конструкция рухнула вниз.

«Так соберись!». Он уже смог не много приподняться, вытащил непослушную руку из-под обмякшего тела. Уже легче. Он смог обернуться.

Наконец сознание схватило его. Он повернулся и присел. Сразу прищурился, глянул вокруг. Мир упорядочивался. Посмотрел на руку: Знакомо! Посмотрел под себя: там солома. Знакомо. Достал из кармана мелочь: Знакомо! Отлично!

Теперь можно оглядеться. Около него суетились сотрудники скорой помощи, немного поодаль стояла парочка, которая, наверное, их и вызвала. Мозг пришёл в себя. Отлично!

– Живой! – обрадовался парень в белом халате, – думали уже всё! Ну что, поехали?

– Куда? – спросил отрешённо Клим.

– В больницу, конечно!

– Нет, спасибо, – отказался Клим. Больницы он сейчас точно не вытянет.       Под черепом пульсировало и ноюще зудело. Во рту было сухо и погано, как во время острой простуды. Он сглотнул. Нёбо раздалось и больно напомнило о себе. Он посмотрел на место своего ночлега – стог соломы. Клим сразу вспомнил про Коляна. Пронеслась мысль: «Не Коляна ли это выпотрошило?» Но он сразу отогнал эту нелепицу, встал, тщательно отряхнулся и медленно начал уходить. Ноги, затёкшие за время сна, ещё плохо слушались.

– Куда? – удивлённо повысил голос дежурный из скорой.

– Вперёд, – тихо мямлил Клим.

– Долбоёб, – прошептал дежурный.

– Сколько времени? – равнодушно спросил Клим у толпы. Его деревянный голос без эха, звучавший будто из бочки, утонул в потрёпанном им стоге.

– Восемь вечера, – ответила девушка из пары.

– А где я? Далеко до Слизей?

Никто не ответил.

Клим, шатаясь, вышел на тропу и побрёл, постепенно приходя в себя. Он посмотрел вниз. Стопы обволакивали блестящие, как стекловата валенки. В этот раз они сильно жали ноги. Может быть, сели, пока он лежал на открытом солнце. Клим снял их, надел ботинки, а валенки убрал в рюкзак. Достал телефон. Тот почти сел. Он набрал Коляна, в трубке загудело короткими сигналами. Клим отключил телефон, проверил карманы. Всё на месте. Он достал оставшееся пиво, выпил одно, остальное убрал обратно и двинулся прямо.

Ближе к ночи Клим вышел к лугу. Вдалеке расплющило полосу тумана, ровную, будто ремень, перетягивающий рыхлое разряженное пространство, стелящееся по траве. Оно с мясными прожилками крон, с чёрными торчащими венами кустов, колючих и сухих. Сверху – размазанное по небосводу млечное бельмо луны, словно игла в набухшей артерии неба. Звезды, как подростковые прыщи, уже готовые прорваться и залить кровавым масляным гноем всё живое и притихшее к этому времени. Тишина. Клим осторожно наступал на высокую траву, опасаясь потерять равновесие. Одинокие комары выделяли раздражающие звуки, то увеличиваясь, то пропадая в темных проёмах растительности. Никого. Клим прошагал дальше, к кустам, и все чаще ему попадался навязчивый писк насекомых: где-то должна быть вода. Он прошел сквозь кусты и заметил огонёк, прерывисто барахтающийся вдалеке. Клим двинулся на свет. На берегу сидели двое и ловили рыбу. Клим подошёл ближе. На травянистой земле он увидел мальчика и мужчину примерно лет сорока: их лица то вспыхивали, то наливались темнотой.

– Добрый вечер, – начал Клим.

– Здорово, – ответил мужчина, мальчик промолчал.

– Выпить хотите?

– Чтоб речку зарыбить, надо выпить. А деньги у тебя есть? – оживился мужчина. Мальчик продолжал молчать.

– Рублей триста найдется, – Клим похлопал по карману.

Мужчина заметно засуетился. Достал удочку из воды и начал ускоренно скручивать леску. Он запутался в ней, заматерился, распутывая узлы. И так снова и снова. Наконец оставил всё как есть.

– Слышь, малой! Сворачиваемся. Гаси огонь! – обратился он к мальчику.

Малой медленно и так же молча начал собираться.

– Аккуратней ходи, тут говна кругом… – предупредил Клима мужик. – Скотина ходит, пьёт. Лежит бревно, под бревном говно, под говном – воробей, в воробье – муравей. – Он неестественно засмеялся, словно от щекотки.

Поздно, Клим уже поскользнулся и упал, отряхиваясь, марая руки и штаны. Поднявшись, начал рвать листву и вытирать руки. Затем, пошаркав ногами по траве, спустился к речке и омыл сначала обувь, залив ботинки, потом зачерпнул ладонями, отерев их друг о друга, и вытер о штаны.

– Пойдём до меня, помоешься, – суетился мужик. Клим согласился.

Через десять минут вышли к какому-то хутору с редким частоколом. Мужик успокоил собаку, решившую напомнить о себе. Зашли в дом.

– Так, малой, спать, а я сейчас приду, – мальчик медленно стал подниматься вверх по лестнице.

– Давай свои триста, – Клим протянул деньги. Мужик набросил куртку и скрылся.

Клим остался в кухне. Ужасно воняло неприхотливой едой вперемешку с грязными носками, перегаром, горелым деревом и керосином, как везде. По обе стороны стола стояли две грубо сбитые деревянные скамьи с щелями, крашенные каким-то мутным узором, и все равно, кое-где подгнившие. Печь в углу, на неё навалены тряпки, там же сушили одежду, и зачем-то, валенки. Всюду хламилась разнообразная утварь: щипцы, ухваты, половники, шампура, всяких видов и размеров, ложки, ножи, почерневшие до блеска котелки, сковородки, прочая нужная заваль. Тараканы, как водомерки, скользили по столу. Мухи налипли, к подвешенной на гвоздь в потолке, грязной тряпке, обмазанной то ли вареньем, то ли фекалиями. Над этим всем нависала гнилая груша пыльной лампочки ватт на сорок, только обозначающая все эти предметы, переводя их из небытия в зазёванную дрёму этого места, не давая совсем рассыпаться в труху, смешаться с грязью, с тараканьим тленом. Унылым взглядом с иконы из угла, тоже завернутой в клетчатую тряпку, как скучающая старуха у окна, облокотившая лицо на кулак.

Клим открыл расшатанную форточку, осмотрел двор. За окном скривился щербатый сарай, рядом конура, окружённая экскрементами. Собака показалась такой уставшей и жалкой. Она задрала заднюю лапу и жадно выгрызала очередную блоху. Вслед за этим погремела цепью и ушла в пустоту своей арки. По курятнику важно шагал петух, который заметил Клима, наклонил голову и заглянул в глаза.

Потянуто в сон. Клим сел на лавку и, подперев стену спиной, начал проваливаться в дрёму. Но сон не шёл. Всплывали навязчивые картинки в памяти о совсем другой жизни, где прямо строем по столу ногу в ногу маршировали тараканы. Иногда, застигнутые врасплох, они с разбегу прыгали со стола и маневрировали при беге. Жили везде. В его радиоприемнике бегал прозрачный нутром таракан-альбинос, выглядывающий иногда из-за убитого динамика. Они жрали всё, даже друг друга. Примерно раз в полгода найдя их кромешные скопления на заднем фанерном полике, в самом жарком местечке, пригретым чугунными рёбрами батареи и отодвинув насиженную мебель на середину комнаты: все они обильно поливались дихлофосом и, спасаясь, подыхали на бегу. Самки сбрасывали свои кубышки в надежде на спасение потомства. Кажется, Клим слышал их вопли и топот, их последние жесты жизнедеятельности. Затем просто предстояло собрать совком это крошево и выбросить.

Сон наступал, обволакивая и волоча за собой его усталость. В этом неторопливом караване в бессознательное, с мозолистыми засаленными горбами брели навьюченные верблюжата, истекающие пышной бытовой пеной, которую снимали шумовкой наездники в белых накрахмаленных колпаках. Они везли в мешках накопленное, прожитое за сегодня, в надежде обменять его на бодрость и свинцовое спокойствие.

Клим забылся. Цветасто брызнуло сновидением. Он увидел знакомых и не совсем знакомых женщин со своей работы, у которых вместо ресниц торчали по сторонам тараканьи усы. Они кокетливо и нелепо пили чай, весело хохотали и хвалились своими кулинарными навыками. Одна, по фамилии Костина, присела напротив и начала рассказывать, как варить холодец, далее про важность кормления грудью и про то, что сегодня у нее месячные. Клим присмотрелся к ней: помимо тараканьих ресниц в уголках рта росли одиночные волоски. Зрачки её были неестественно расширены, в них отражалось панорамное окно столовой. В тёмных зеницах и в окне будто что-то вспыхивало и снова темнело. «Что у неё с глазами? Вещества, что ли, жрала сегодня?» – Подумал Клим.

– Смотрите, что я сегодня приготовила! – бодро подсунула тарелку Костиной какая-то баба из бухгалтерии. Она обошла всех и раздала свое угощение. Только взглянув на тарелку и почуяв запах, Климу показалось горелой резины, у Костиной потекли слюни. Сначала обычные, а затем какие-то паутинообразные. Они обволакивали эту жратву вместе с тарелкой. Костина открыла пасть и начала жрать, не используя рук и приборов. Усики в уголках рта начали костенеть, наливаясь красной жижей и стали похожи на жвала. Она подняла лицо от тарелки. К этому овалу приклеился не съеденный кусок. Она начала отдирать его руками, продолжая грызть. Руки также приклеились ко всему этому, и она жрала уже не только эту клейкую херню, но и свои пальцы, быстро забрызгав кровью стол.

Клим вскочил. Вскочила и Костина, и все остальные вскочили и стали выгрызать лакомство друг у друга. Клим побежал к выходу, оглянулся и оторопел: тела превратились в одну липкую кровавую массу, чавкающую и грызущую и себя, и соседа. Более всех бесновалась баба из бухгалтерии, которая между этим успевала еще кричать: «Ну как, девочки, правда, пальчики оближешь?». Впоследствии она замолкла, и её возгласы было уже не разобрать. На полу лежала котлета из людей с вытекающими соками, мозгами, содержимом кишок и желудков.

Клим рванулся в мужскую раздевалку. Как обычно запахло перегаром, не стиранными носками, ядреным парфюмом, конским потом, рыбными деликатесами и керосином, как везде. Скрипели дверцы ящиков, как охрипшие от доминирования коты, хотящие в заспанный дом. Как обычно, моргала всем потолком, коробка с люминесцентными трубами. Как обычно, в самое время для неё, шныряла уборщица, толкая ногой причиндалы для размазывания грязи.

Мужики с тараканьими животами гармошкой у открытых шкафов перебирали одежду. Затем долго перепоясывали каждую хитиновую складку, что-то записывали на внутренних дверях шкафов. Потом каждый очень долго возился с замком, закрывая и следом открывая, что-то забыв, вспомнив, опять забыв, опять записывая.

Прозвучала сирена, означающая начало работы, и все разом побежали, толкая друг друга, падая, наступая на доступные к наступу части тела. Клим застыл в оцепенении около своего шкафа. Вдруг его сбил пробегающий мимо невзрачный мужичок, так ещё к тому же и его пнул упавшего. Клим вскочил, догнал этого хама, пытаясь попасть кулаком в лицо. Однако тот легко уклонялся от его ударов. От отчаянья Клим с размаху всадил кулак в его живот. Послышался хруст. Утроба его провалилась во внутрь, оттуда потекла какая-то слизь.

– Я ж не перемотал! – закричал тип. И Клим услышал этот хруст ото всюду. Ломались и текли туловища, кругом летали кулаки и локти. Клим бросился в обратную сторону бегущего потока. На ходу он разделся, надел уличное и побежал к выходу.

На проходной, прямо на вертушке были насажены головы то ли бобров, то ли сурков, то ли выдр. Охраны не было. По всему КПП разбросаны перья, как после петушиных боёв. Клим зашагал к выходу. На стеклянной двери оказался приклеен цветной плакат: «Визуальная инструкция по ощипыванию петуха на проходных химических предприятий. Утверждено Министром Мужского Сельского Хозяйства». Далее следовали рисунки и подписи к ним. Клим успел бегло прочитать: «Способов ощипывание петуха существует несколько. На химических предприятиях преимущественно используется метод: «паровая баня». Дальше Клим читать не стал. Он вышел на улицу, достал из рюкзака флягу, отхлебнул и выплюнул. Вкус пойла был металлическим, теплым и вязким. Он вылил содержимое фляги на газон и заспешил в магазин. Если не выпить, можно запросто спятить.

В магазине никого не было. Клим быстро выбрал себе бутылку джина и направился к кассам. Из всех открыта была только одна. За нею сидела женщина на шестом десятке лет и залипала в смартфон. Клим успел заметить на экране фигурки ядовитых цветов, которые она смахивала пальцем с перстнем у основания. Клим видел такие, ими удобно открывать пиво в стеклянных бутылках.

– Карта магазина? С Вас шестьсот пятьдесят семь рублей. Картой, наличными? Карту магазина, пожалуйста. Списываем бонусы?

Наконец Клим расплатился картой, списав часть денег в счёт лояльности к данной сети магазинов.

– Слышали, что произошло сегодня? – спросила кассирша и без права на ответ сказала: – Пиндосы напали. Москву, Питер, Тулу: всё снесли нахрен. – Говорила она это с таким спокойствием, будто это обычная её повседневность.

Клим взял свою бутылку и вышел из магазина. Моментально открыл, выпил половину и сел на корточки. Вдали молча распускался дымовой гриб. Тот встал в полный рост, по ножке пошли дымные колечки. Клим допил остатки Джина и стал ждать. Полную тишину нарушила сирена. Люди выскакивали из домов, подвалов, торговых забегаловок в суете и ужасе; кто в чем: в белых накрахмаленных рубахах, в майках и без маек, в обуви, в носках, босиком…